ПИСЬМО К ЖЕНЩИНЕ

Дорогая! Извини меня, что я так тебя называю, в первый и последний раз, в своей жизни. Ибо ты для меня именно дорогая, дороже тебя не было и нет. Ты удивишься, получив моё письмо, я тоже удивлён своему решению высказать тебе то, что подспудно, жило в сердце моём и в сознании. Я знал, что никогда не скажу вслух о переполняющих мою душу чувствах.
Мы с тобой знакомы очень много лет, но вряд ли ты помнишь фамилию мою, даже если не забыла имя.
Я тебя запомнил с консультации по математике, куда пришли мы, абитура, прямо перед экзаменами. И когда педагог, на доске, написав систему уравнений, повернулся к битком набитому залу и спросил: «Кто выйдет к доске?». Зал молчал, поднялась только одна рука. Твоя. Ты подошла к доске, и через пятнадцать минут, система была раскрыта. Ты положила мел и пошла на своё место. Вот тогда я увидел твои глаза, в которых, на мгновение, вспыхнул огонь и исчез. А преподаватель сказал: «Если вы знаете математику как эта девушка, идите на экзамены и поступайте».
А потом мы оказались в одной группе. Но никогда не общались. Первый и второй курсы прошли тяжело для всех, так как мы должны были днём работать, а вечером учиться. Было трудно, после восьмичасового рабочего дня высиживать ещё две пары лекций. Я ничего почти не помню, за эти два года. Но тебя – отчётливо. Сердце сжималось моё, когда я видел, какая ты приходила на занятия – бледная, с синими кругами под глазами, вся твоя школьная пухлость – растаяла. Но ты держалась. А потом был третий курс, и после летних каникул, в группу пришла ты, совершенно другая! И наши парни, когда тебя увидели в простеньком штапельном платьице, облепили тебя со всех сторон и полились сальности в твой адрес. А я смотрел издали, как они тебя окружили, и только сжимал кулаки, но ты была уже не тихая школьница, и после нескольких твоих слов, они рассеялись.
А дальше ты вошла в студенческую жизнь, общественную и спортивную. В институте была сильная команда большого тенниса, и ты влилась в неё, так как занималась им ещё в школе. Не обошла вниманием студенческий театр «Спектр» института, и вскоре стала его примой. А уже на четвертом курсе, ты и твои друзья организовали студенческий клуб-кафе, очень быстро получивший признание всего студенчества города.
Я никогда не был в твоём кругу, в кругу твоих друзей. Даже в группе, мы с тобой не общались, на лекциях – не до того как, а все лабораторные мы делали раздельно, парни и девушки в разных подгруппах. Вуз – технический, все лабораторные с электрическими машинами, аппаратами, электроизмерениями, радиоизмерениями, везде схемы, поэтому нас разделяли всегда, чтобы девицам парни не помогали, что было весьма разумно. Как видишь, я пишу так детально, вспоминая наши годы учёбы, когда ты была рядом, ибо уже это, для меня, было радостью.
Я помню, как ты менялась, на глазах. Всех изменяет жизнь, но я не смотрел на других. Я видел только тебя. Я слышал, как отзывались о тебе наши парни, удивляясь тому, какой ты стала к пятому курсу. Ты стала председателем худсовета студенческого клуба института, и тебя стали называть королевой института.
Я помню как болела моя душа, когда я понял, что Александр, на третьем курсе, влюбился в тебя, а ты заметила это только через год. Но заметила! И это было ужасно для меня! Конечно, он был безусловным лидером в группе. И ещё я знаю, что вас очень сблизило – немецкая философия. Он серьёзно увлекался ею и стал приносить тебе книги – Канта, Гегеля, Феербаха. Я тоже их читал, но не потому, что увлёкся ими, а так, на всякий случай, вдруг придётся поговорить… А потом, на пятом курсе, мы поехали на полгода на дипломную практику в Питер, и три месяца там работали на Электросиле, на конвейере. И тут наши парни познакомились с местными девицами, и закрутились «романы», у всех, кроме Александра и меня. Надо мной начали откровенно посмеиваться, но ведь мне никто был не нужен. Я отмалчивался, а Сашка уходил после работы на свидание к тебе, и вы каждый день ездили в Эрмитаж. Парни хихикали, но Александра трогать не рисковали, после инцидента с Мельниковым, старались не замечать, когда пришёл, когда ушёл. Жили-то все вместе, так вот Мельник, как-то, после довольно позднего Сашкиного появления, сказал вслух: «Ну что, ты королеву свою от…?», - вставив грязный глагол. Сашка подошёл к его кровати и проговорил: «Встань Мельник. Я лежачего бить не буду». «Чего?» - взъярился Мельников. Он был на голову выше Сашки и мощнее его. Вскочил и тут же получил удар в лицо, настоящий, боксёрский. Но в драку не полез, побежал замывать кровь из разбитого носа, и больше ни к кому не лез со своими шуточками. Всё помню, до мельчайших подробностей. И как вы внезапно расстались, и как каждый из вас переживал это расставание, и как никто не задавал вам никаких вопросов. Я помню даже как смотрел на тебя наш руководитель практики, как приглашал тебя остаться в аспирантуре, у него на кафедре, это по секрету выболтала нам Римма, когда ты с ней поделилась.
К началу шестого курса, мы вернулись домой, и тут нам подготовили сюрприз. В учебный план ввели новый предмет – ядерную физику, а экзамен нужно было сдавать до защиты диплома. И нам читали лекции по этому предмету, ежедневно по два часа. С первого раза, этот экзамен сдали только четыре человека: Александр, ты, Римма и я. Нервы нам потрепали, будь здоров, а через месяц, начались защиты. Мы с Сашкой защитились в первую же неделю, а твоя очередь была через три. Я ходил на все защиты наших ребят, а ты вообще не появлялась в институте. Прошло две недели, шла большая защита в Малом зале, собралась профессура, у них на завтра намечалось какое-то мероприятие, должен был быть юбилей одного из профессоров и они собрались обговорить ритуал. И трое наших одногрупников, завалили защиту! И чтобы исправить ситуацию, наш декан решил вызвать тебя из дома, и поставить на внеочередную защиту. И ты защитилась так, что вся комиссия тебе аплодировала, по твоему-же выражению это было «последнее выступление в институте»…
До сих пор не понимаю, зачем ты взяла распределение в далёкий город, и уехала, бросив семью, дом, друзей, родной город, хотя тебя оставляли на кафедре, в институте.
Александр женился сразу, после диплома, на твоей подруге, с которой ты его познакомила. Но распределение ты взяла за полгода до защиты, значит этот шаг был не связан с Сашкиной свадьбой. Я знаю также, что Валерий просил тебя выйти замуж за него, хотя бы фиктивно, так, чтобы ты не уезжала, но ты отказалась, сказав, что фиктивный, очень скоро, он попробует превратить в эффективный. И Борис, Сашкин друг детства, из университета, музыкант и философ, делал тебе предложение… Как видишь, я многое знаю. Я знал тогда и молчал, и никто ни о чём не догадывался. А потом пошли годы без тебя, в обозримом пространстве. Я попал в проектный институт. Там работаю уже много лет, потихоньку рос, дорос до ГИПа (главный инженер проекта). Пришлось, по настоянию матери, жениться. Это был её выбор: тихая, скромная, работящая учительница младших классов. У меня двое детей, сын и дочь. Дочь – Ирина, сын – Андрей. Сын – парень спокойный, но упёртый, а дочь – про таких говорят «огонь девка», ни в меня, ни в жену. Очень я их люблю, очень.
Опять возвращаюсь к тебе. Когда ты приехала домой через несколько лет, с мужем, и мы встретились с вами, все, кто был тогда в городе, мы увидели красивого молодого мужчину, улыбающегося, но не разговорчивого. Ему нужна была работа, а так как он был радиоинженером, то мы не сговариваясь, сразу все, посоветовали ему пойти в новое, только что созданное радиотехническое СКБ. Однако, туда принимали на работу после очень жёсткого собеседования. Твой муж улыбнулся и сказал: «Ну вот и хорошо, значит есть куда идти». Как я знаю, он прошёл собеседование на отлично, и завлабы, из-за него, чуть не подрались между собой.
А тебя я помню на похоронах твоей мамы. Я поразился тому, как тебя меняет жизнь. Ни кровинки на каменном лице, ни слезинки в глазах, жёстко сжатые губы, багровые глаза, взгляд которых режет. Отца вели под руки, он с трудом передвигал ноги, мамину сестру отпаивали лекарствами. Мужа твоего, я не помню вообще рядом. Ещё раз, тебя я увидел через девять лет, когда мы пришли все помянуть твоего отца. Ты прилетела домой, хотя твоего дома уже давно не было в родном городе, прилетела увидеться с отцом, застала его, он умер, как говорится, на «твоих руках». И после похорон, а мы узнали о его смерти после похорон, собрались помянуть его и позвонили тебе. Ты приехала, и я увидел, что ты опять другая. Почти не разговаривала, только смотрела на всех, как будто старалась запомнить нас навсегда. И взгляд был отсутствующий, хотя ты поблагодарила за встречу и сказала, что очень тронута нашим свиданием.
И понял я, что ты прощаешься с нами. И никогда больше я тебя не увижу, ибо нет нужды приезжать сюда, разве что на кладбище, может раз, а может два. Как видишь, я скрупулёзно описал ту часть твоей жизни, что прошла перед моими глазами.
Пухленькая девочка, вчерашняя школьница, которую я увидел впервые, будучи сам абитуриентом, врезалась в память мою даже не тем, что спокойно справилась с весьма сложной системой уравнений. Запомнился взгляд, мгновенно вспыхнувших зелёных глаз на бесстрастном лице. А когда мы оказались в одной группе, я начал наблюдать за тобой. Даже не могу сказать, когда простое любопытство, точнее интерес к тебе, вызванный пониманием того, что ты отличаешься от остальных девиц в нашей группе, в потоке, также, как я отличаюсь от своих сокурсников, и заставил меня наблюдать за тобой. Я долго не понимал первопричину, хотя о себе хорошо знал, что я – «вещь в себе», так называла меня моя мама, будучи дипломированным психологом. И о тебе понял очень рано, что ты такая же вещь, «вещь в себе»…
Я наблюдал за тобой исподтишка, незаметно для окружающих. Ты была со всеми ровна, никого не выделяя, на заигрывала ни с кем, да и к тебе мужская часть наша интереса не проявляла. Пухленькая, с веснушками, молчаливая, какая-то обособленная, не бросающаяся в глаза. Пришла – ушла. Но однажды, парень из нашей группы, приезжий кстати, у которого были отвязаны язык и руки, проходя мимо, хлопнул тебя по пятой точке, и в тоже мгновение получил не слабую оплеуху. Он закричал, обозвал тебя нехорошим словом, и тут же последовала вторая оплеуха, и он бросился на тебя с кулаками, а ты – даже не дёрнулась! Вмешались сразу несколько парней, его оттащили. И долго еще, сквозь стиснутые зубы, он шипел, глядя на тебя. После первого курса его отчислили за неуспеваемость. Эпизод за эпизодом накладывались
друг на друга, обо всём не напишешь, но помнится очень многое… Где-то, на втором курсе, я понял, что моё любопытство давно уступило место другому чувству, настолько сильному, что оно заполнило всё моё существо. Я радовался, что ты не привлекала мужское внимание, что относились к тебе парни как к приятелю, не больше. У нас в потоке было много тех, для кото математика была родная стихия, и я, в том числе, и ты, конечно. Поэтому и ваша взаимная любовь с ней, тоже тебя не выделяла из общей массы. Но на третьем курсе, ты переросла подростковую нескладность, и по выражению Мельника: «Какая курочка выросла из нашего цыплёнка», - тебя увидели, как бы заново. И тут началась моя боль! Видишь, я впервые употребил это слово, а ведь оно стало определяющей сущностью моей жизни…
Почему я никогда не подходил к тебе, не пытался приблизиться, ни разу, ни намёком, ни каким-нибудь поступком, не раскрыл эту физическую боль, доставлявшую мне такие страдания, и заметь, всю жизнь! А дело было в том, что меня съедал комплекс неполноценности, из-за моего малого роста, и мне отнюдь не казалось, что я, почти карлик, не интересен на фоне высоких видных парней. И это сознание собственной физической непривлекательности, несмотря на кукольное личико, вызывали такой внутренний диссонанс, что я всё больше уходил в себя, и страдал, страдал, не видя выхода, только молчал, боясь себя выдать взглядом или словом…
Прости меня, что заставил читать, наверняка не нужное тебе признание не в любви, признание в боли, ибо ты – боль моя, я повторю ещё раз, боль моя, заполнившая всё мою существо!
Когда я увидел тебя там, у Риммы, после похорон отца, в часы горя, я понял, что жизнь твоя не сложилась счастливо, на чужбине. Наверное сработала интуиция сердца, для коего ты была центром мироздания. Замечу, что это очень выспренное выражение, но сколь выспренно, столь и правдиво. Да, и ещё раз о глазах. Твои зелёные глаза приобрели устойчивый стальной оттенок, взгляд стал режущим, острым, речь – немногословной, без эмоций.
Конечно, горе, похороны, но всё же, всё же, вокруг не просто знакомые, пришли только друзья, искренне соболезнующие! А на тебе, как будто, защитный костюм, закрывающий полностью и тело, и душу твою от чужих, недоброжелательных взглядов… И понял я, что это сейчас твоя униформа, бессменная, что живёшь ты в мире чужих людей, к тебе недобрых! И стало мне страшно за тебя, и так горько, что я даже отвернулся от всех и подошёл к окну, дабы прийти в себя, и опять, чтобы никто не увидел ту гримасу боли, что исказила моё лицо…
Что же ты наделала, моя боль, моя не состоявшаяся жизнь, со своей жизнью?
Что же ты наделала? Ради чего?
Ты сломала свою жизнь, счастье не нашла, чужой мир не стал твоим, никому там оказались не нужны твои таланты, которыми так щедро наградил тебя Всевышний.
Вот сижу и рассуждаю, всю ночь, сам с собой, и как будто, с тобой рядом, не в укор тебе, как сложилось, так сложилось. Я свою трусость осознаю, и восклицание: «А что я мог сделать?», - лишь признание в собственной несостоятельности. И если тебе больно, то хоть теперь ты знаешь, что на свете была и жива пока душа, не сочувствующая, а страдающая с тобой, и во всём тебе сострадающая…
Я знаю твой адрес. Я пошлю тебе это письмо на Главпочтамт, до востребования. А небольшую записку – на домашний адрес. И ты будешь знать, что оно ждёт тебя.
Я припадаю губами к твоей руке, я целую руку твою, и счастлив уже этим.
P.S. Прости меня за письмо, прости…
Виктор.
P.P.S.
У меня опять не хватило духа просто отправить тебе эту мою последнюю исповедь, не написав главного, что когда ты получишь её, меня уже не будет, на этой земле. Оставаться жить с моей болью, терзающей меня – бессмысленно, тем более, что я знаю: никогда больше тебя я не увижу. Я мог бы конечно, прилететь в твой город, и посмотреть на тебя издали, хоть несколько минут, но это абсолютно нереально. Кто-то и где-то может меня увидеть, дойдёт до семьи, и моя тайна – раскроется. Так расковать я не могу. Пусть они живут спокойно, ничего не зная. Я уйду тихо, а может и не очень. Случайное ДТП и меня нет! И ещё. Мне всё равно уходить. У меня нашли скоротечный рак. Это мучение мне, муки жене и матери, страдания детям, лучше сразу. Баранку поверну с облегчением…
У природы не хватило для меня стройматериалов, и она меня сделала не таким, как окружающие люди, меньше, мельче…
Слава Б-гу! Дети нормальные, и сын, и дочь.
Слава Б-гу!
Всё. Прощай. Не поминай лихом. В.