Мысли

Как это нередко бывает в глубоко провинциальных гостиницах, в номере было одновременно зябко и душно. Холод как-бы предлагал укутаться куцым одеялом и заснуть сладко. Духота же вызывала желание откинуть одеяло, стянуть с себя, несвежее за многодневную поездку, бельё. И ещё хотелось распахнуть, заколоченные на зиму, окна.
Но рамы старых, рассохшихся окон, чтоб не поддувало, были с осени заклеенные накрахмаленными, разорванными на полосы старыми простынями. С большим трудом открывалась лишь тугая, из-за бесчисленных слоев краски, форточка. Случайный, и, как это часто случалось, ворчливый сосед сразу просыпался и жаловался на холод. Приходилось перекрывать и эту тонкую струю свежего, но ещё и впрямь холодного воздуха.
Тогда он садился за шаткий стол и, косясь на более привычную портативную пишущую машинку, которую возил с собой многие годы, но так неуместную своей трескотнёй в ночное время, начинал писать.
Писал на всех мало-мальски пригодных и доступных в данное время, клочках бумаги. В лучшем случае это были листки дешевой, серой писчей бумаги. В худшем приходилось писать между строк старых местных газет. Или на свободных местах, оставленных какими-нибудь прежними постояльцами, страницах журналов. Часто это были пустые пространства фотографий и рекламных страниц.
Записывал он, казавшиеся интересными ему истории. Истории расставания со своими многочисленными женщинами, забавные происшествия и приключения из своих командировок, байки знаменитостей, с которыми приходилось немало сиживать за столом. Для себя он назвал эти полчемодана ветхих бумажек – «Мысли».
Разобрать, систематизировать, переписать, а точнее перепечатать, начисто, собранную за многие годы внушительную кипу листков, обрывков и клочочков бумаги у него всегда «не хватало времени». Этим выражением оправдывалась в последние годы собственная лень. Но эта формулировка его устраивала и заставляла, на некоторое время замолчать, периодически подающую голос, совесть.
Курить, да и по нужде надо было идти во двор. Для этого посреди ночи приходилось спускаться по скрипучей деревянной лестнице, «нечаянно» будить очередную дежурную, которые и днём то постоянно дремали на своём посту.
В первые два-три дня ему казалось, что дежурит одна и та же тётка. Замотанная шалью голова, бочкообразное тело, какая-то неопределённого цвета кофта, поверх вороха халатов-платьев и гамаш. Потом он начал различать этих трёх женщин. По словам, которые они бросали вслед ему, вышедшему ночью покурить. Даже в полумраке дежурного освещения.
- Не спится очкарику,- тихо, приоткрыв только один глаз, говорила бывшая жена бывшего заведующего местным магазином промтоваров тетя Зося. Давно отвыкнув от «роскоши» советской провинциальной жизни, она к пенсии, чтоб не тяготить живущего в городе сына, подрабатывала вахтершей в этом «отеле».
- У, шайтан нерусский, - незлобиво бормотала, когда-то местная красавица Фируза. О ней в посёлке до сих пор ходило множество разговоров. Глядя на Фирузу-апай, в пересуды верилось с большим трудом. «Но народ зря не скажет», бросали, при случае ей вслед, ровесницы-бабульки.
Когда дежурила третья, бабка Дуня, он старался, по возможности, не скрипнуть ни единой ступенькой старой лестницы. Потому, что реакция этой дежурной заставляла проснуться добрую половину постояльцев гостиницы. Большинству из которых, с непривычки и так удавалось «со скрипом» уснуть под слепящим светом вокзальных прожекторов, которые пробивали «жидкие» шторы, и зычные «крики» круглосуточных маневровых тепловозов узловой станции.
На малейший скрип половицы бабка Дуня поднималась с продавленного диванчика «фойе», а попросту проходной, с видом человека только что вышедшего из комы! Резко садилась, опираясь на руки. С выпученными глазами судорожно вдыхала и хриплым, почти «вампирским» голосом вопила:
- Хто здеся?!!!
При этом и гудки тепловозов, и пронзительный визг тормозных башмаков, и грохот, ударяющихся при сцепке вагонов, и гундосые объявления дежурной диспетчерши, подобного эффекта никогда не имели.
Сегодняшней ночью… «Странная фраза»- привычно подумалось ему. Этой ночью, проснувшиеся от вопля бабки Дуни постояльцы гостиницы, казались только не только зрителями, но и союзниками. Соучастниками чего-то нового в его жизни. Они, прикрываясь от яркого света станционного освещения, прильнули к окнам.
На пустырьке между крыльцом отеля и строением «типа «сортир», «порядка 50 метров на север» сначала робко, а потом смелей разгорался костёр. Это он доставал из своего поношенного чемоданчика «мысли» и подпихивал их в пламя. Под небольшую груду досок, под обрывки картонных коробок. Пламя занялось вначале робко, но потом всё увереннее глотало свежие «мысли». Вскоре чемодан опустел. И только обрывки «глянцевых» журналов иногда придавали пламени немного неестественные, но праздничные цвета – лиловый, ярко синий, пурпурный…
Постепенно к уже «солидному» костру подтянулись путевые рабочие, обитатели близлежащих домов, постояльцы неказистого «отеля», да и просто случайные ночные прохожие. Откуда-то достали незамысловатые закуску и выпивку. Завязался неторопливый разговор. Он сидел, незаметный «зачинщик» собрания, курил, щурился на огонь и радовался.
Радовался, что «мысли», теперь и ему самому показавшиеся пустяшными, не только чуточку осветили эту унылую холодную ночь, этих незнакомых случайных людей…
Его мысли грели…