Дочки-матери

/ эротическая повесть /

ПРЕДИСЛОВИЕ


Перечитывая Александра Ивановича Герцена, в «Былом и думах» наткнулся на фразу, остановившую моё внимание. Вот она: «Когда человек, долго глядя на чёрные кудри и чёрные глаза, вдруг обращается к белокурой женщине с светлыми бровями, нервной и бледной, взгляд его всякий раз удивляется и не может сразу прийти в себя. Разница, о которой он не думал, которую забыл, невольно, физически навязывается ему».


Казалось бы, что в этом несложном наблюдении? Мужчина типа Герцена, с его талантом и проницательностью, способен на куда более серьёзные суждения и выводы. Однако же, не прошёл мимо и даже удостоил записи. Значит, в простом факте скрыто нечто неожиданное, и, не разобравшись в поспехе, только удивишься и разведёшь руками. Ведь и впрямь есть вещи не предсказуемые. Иной раз такое учудишь, что самому себе удивляешься.


Подчас такое «учудление» происходит по собственной инициативе, но чаще, если не всегда, в этом замешена женщина, молчаливой подсказкой, а то и прямым текстом, толкающая тебя на такие поступки и проступки, на которые никогда бы не решился, по причинам, как физической, так и душевной безопасности.


Вглядываясь в женщину, наскоро поумневшими глазами, начинаешь догадываться о её способности окрашиваться, словно ящерица, в нужный ей цвет, и действовать в полном с ним согласии. Конечно, замысел повести, никак не был связан с наблюдением Герцена, и писать её начал прежде, чем дошёл до нужной страницы в «Былом». Но вскоре прочитанное и написанное слились в моём осознании, и, измышляя свои персонажи, как бы помимо воли, удерживал в памяти герценовское наблюдение. А, что из этого получилось, решать не мне.


ГЛАВА ПЕРВАЯ


1.


Я возвращался в полночь от женщины, надоевшей, но удобной, что не придаёт отношениям ничего, кроме усталости, а потому главная моя мысль, как бы не уснуть за рулём, перемежалась с менее значительными, во избежание однообразия. Всё от лени, порождающей снисходительность. И всё же в таких отношениях своя выгода: прямая и косвенная. Чувство уверенности и покоя, на сексуальном рынке готовой продукции, даётся недаром: приходится платить по счетам, не предусмотренным заранее. Одним, возможность разгуляться, другим, — погуляв, не продешевить. Но всё это мифология местного значения, придуманная для самоуспокоения, очень удобная для тех, кто, подобно мне, рыщет в происках сиюминутного, а не вечного. Как сказала однажды случайная любовница в случайном лифте, случайно приспособленном под бордель: «Всю жизнь любить одного и того же? Ведь мужчины так долго не живут»!


Счастье дурака в том, что ищет не там, где следует искать, и, при этом, находит то, чего не надеялся найти. Идёт по судьбе, как по незнакомому коридору, и оказывается, что за каждой дверью ждут именно его, как сейчас меня. В урочное время поневоле задумаешься и остережёшься, однако, когда на уме только сон, для такого рода озабоченности нет места. Но приходит время снова «посетить сей уголок», как сказал поэт, отвергавший всякое напоминание о прошлом, если настоящее, ещё не существует. Желая хоть в чём-то ему соответствовать, но, не рассчитывая на удачу, выползаешь, как медведь из привычной берлоги в столь же привычное однообразие, давая, неизвестно кому, обещание «последнего раза», смытого ночной усталостью и заботами наступившего дня.


Впрочем, никогда не бывает так, чтобы ничего не менялось, ибо чья-то рука, пусть изредка, но подбрасывает ленивцу то, чего сам бы добыть не смог. А потому, не воспользоваться неожиданным даром, хотя бы в качестве темы для рассказа, было бы непростительной глупостью. Кстати, вы обратили внимание, что в литературах разных стран и народов, повествование часто начинается именно со слов « я возвращался». Но, что делать, если всюду и всегда приходиться откуда-то «возвращаться», и в оправдание стереотипу может послужить лишь неожиданность сюжета. Постараюсь вам угодить.


2.


В конце осени, ночи в Львове бывают особенно непроницаемыми, и хотя погромыхивало где-то вдалеке, напоминая ворчание добродушного дядюшки, дождь обрушивался на спящие улицы с такой яростью, словно стремился отыграться на городе за, нанесённую, кем-то и когда-то, обиду. Сколько раз, не отрываясь от руля, безуспешно пытался разглядеть, за мельканием «дворников», могущие возникнуть препятствия, иногда действительные, но чаще воображаемые, и дело случая, что не проехал мимо того, что произошло, ибо ведут нас не наши намерения, а Нечто, которому мы не указчики.


Случилось это вдруг. Я не люблю слова «вдруг», но, что делать, если именно так, а не иначе, началась история с непредвиденным концом. На острие коего обнаружилась женщина, прижавшаяся к плотно закрытым дверям почтамта, едва освещённая тусклой электрической лампочкой и машущая открытым зонтиком, как машут нынче на демонстрациях протеста, флагами. Лица её не разглядеть, фигура только в очертаниях, но в каждом жесте столько отчаяния, что вначале, проехав мимо, всё-таки остановился и дал задний ход.


Она влетела, как птица, в обретённое, наконец, гнездо, но мимо меня не прошла мгновенная заминка, сменившая намерение сесть рядом, на место за мной. Всё это она проделала столь сильно и стремительно, что обеспокоились даже рессоры. Тихо произнесённые проклятия, как выяснилось, не по адресу, главного виновника, дождя, а, в сущности, совершенно невиновных автовладельцев, но тут же, словно опомнившись, щедро, как конфетти, осыпала благодарствиями «душу, способную понять чужую беду». Дождавшись окончания монолога, я поинтересовался:


– Куда прикажите?


– Вы таксист?


– Бог миловал.


– В таком случае, куда хотите, лишь бы подальше от этого ужаса.


– Не очень конкретно. Я спешу домой, поскольку мечтаю оказаться в постели.


– «Постель была расстелена и ты была растеряна» … – мне послышалось, или действительно произнесено. Но ни место действия, ни время не способствовали интересу к поэтическим изыскам.


– Вы не ответили на мой вопрос.


– Не потому, что забыла, уверяю вас, но испугалась возможности снова остаться за бортом.



– Пожалуйста, не тяните за хвост несуществующую кошку.


Она прошептала что-то, едва слышное.


– Повторите! – приказал я.


– Брюховичи.


Моё, исказившееся лицо, не трудно было разглядеть даже в темноте.


– Я, знаете ли, и в лучшую погоду, не способен на подвиг, а в такую и говорить не приходится.


– Всего несколько километров, притом, что цену назначите сами.


– Боюсь, назначать вам цену будет кто-то другой. Я честно хотел помочь, но…


– Вы поступили, как истинный джентльмен, а я, как истинная леди, готова рассчитаться любым, доступным мне, способом, и, самый из них лёгкий, деньгами.


– Означает ли, что стихи Евтушенко следует воспринимать как намёк?


– Я не подталкиваю вас ни к каким выводам. Просто вспомнилось… Вы любите стихи Евтушенко?


– Слово «люблю», обычно, не отношу к мужчинам, но уважаю, при условии, что не навязывают своего общества, когда хочу спать.


– Очень нетактично с вашей стороны, стрелять в Евтушенко, а метить в меня.


–– Откровенно говоря, сейчас я бы с удовольствием убил вас обоих.


Она замолчала, не сказать удивлённая, но озадаченная точно.


– Кажется, дальний рейс вас не устраивает, но ближнего у меня нет.


– Ничего не скажешь, попался я в переделку, уж лучше бы в Переделкино.


– Причём здесь Переделкино?


– По моим сведениям, там обитает ваш любимец, – с видимым раздражением ответил я, но, устыдившись, добавил: – Вы не виноваты, что оказались в такой ситуации, но не виноват и я, оказавшись втянутым в неё.


– Я виновата, значит, мне и расплачиваться, – произнесла она, после некоторого раздумья, но, пришедшую ей в голову мысль, высказала ясно и твердо: – Если дома, никто и ни что, кроме одинокой постели, вас не ждёт, возможно, я не окажусь лишней. Раз мы вляпались в эту историю, надо же, как-то её разрешить.


– Женская логика, – согласился я, одновременно нажимая на газ и ругая себя за глупость.


– Почему именно женская, а не просто логика?
;
– Потому, что в безысходном, казалось бы, положении, не только не потерялись, но ещё кое-что нашли.


– Разве вы, кое-что?


– Я имею в виду не себя, а мою постель.


– Охотно соглашаюсь с вашей мужской логикой.


– Каждому своё.

По приезде, предложил ей своё ложе, пропитанное наслаждением и потом тех, кто оказывался в нём по доброй воле, а сам обосновался на раскладушке. Раздевались, не стесняя, и не глядя, а, когда легли, сказала:


–– Вы даже имени моего не спросили.


– Завтра спрошу. Ей богу, вы ужасно надоедливы.


– Меня зовут Клава. А вас?


– Авас.


– Я уже сказала: Клава.


– Вот и я говорю: Авас.


– Где-то я уже слышала такое имя.


– У Райкина.


– А вы шутник.


– Никак не могу определить, воровка вы или мошенница?


– Самая обыкновенная дурёха.


– Мужчина?


Она промолчала.


– Получил и не попрощался?


– По внешним признакам, да.


– Вы удивительно откровенны.


– Просто лень лгать.


– Было бы грешно не воспользоваться…


– Спокойной ночи.


– Очень на это рассчитываю.


– Стойкий оловянный солдатик?


– Вам придётся принимать меня таким, каков есть. А если кому-то пожалуетесь, в обиде не буду.


– Постараюсь не дать повода. В моём положении…


– Ваше положение не самое худшее.


– Если бы не вы…


– Значит, могут пригодиться и оловянные солдатики?


– Похоже, мы расширяем круг тем.


– Я уже сплю.


– Спокойной ночи.


– Однажды мы уже попрощались.


– С вами?


– И со мной тоже.


– Когда выспитесь, мы вернёмся к этому разговору.


3.


Утром застал её неодетой, в позе известного роденовского мыслителя, у распахнутой дверцы холодильника. Представьте на мгновение обнажённую женскую фигурку, так потрясённую увиденным, что забыла даже о приличиях, Недавно шёл американский фильм с похожей сценой, и я решил, поскольку ситуация воспроизведена во всей её наглядности, можно спокойно следовать по тропинкам, не мной написанного, сценария.


– Неужели ничего? – неискренне удивился я.


Инстинктивно прикрывшись локтем, тотчас осознала нелепость ситуации, но преждевременно родить ответ не получилось, а при запоздавших родах удачные дети не получаются.


– Этого сказать не могу.


– Значит, не всё, для нас с вами, потеряно. Но не заставляйте моё голодное воображение напрягаться. По утрам оно особенно чувствительно.


– Полупустой пакетик кефира.


– Видите! – гордо произнёс я, и зачем-то добавил,— значит, какое-то время мы сможем продержаться.


– Вижу, вижу, стойкий оловянный солдатик, вам всё ни почём.


– Это насмешка?


– А как вы думаете? Привезли женщину к себе, наобещав с три короба, а тут и на один не наберётся. Ни душе, ни желудку, ни телу…


– Всему сразу помочь не могу, но телу… Вы против?


– Напротив. С паршивой овцы, хоть шерсти клок.


– Тот «клок», о котором мечтаете, в вашем распоряжении.


– Что ж, за неимением лучшего… – подошла к раскладушке и протянула руку.


– Рука спасительницы? – мне показалось, что истощаю своё остроумие на пустом месте.


– Надеюсь, вы не разочаруете?


– Вас или руку?


– Мы одно целое. Сейчас в этом убедитесь, Федя. Я правильно назвала ваше имя?


– Не отвлекайтесь.


– Нравится?


– Я же сказал, не отвлекайтесь.


– В таком случае, есть один способ заставить меня замолчать.


– Разрешаю вам им воспользоваться.


– Не отвлекайтесь.


– Кажется, мне нужен отдых.


– Судя по всему, вы в этом не очень уверены, а потому продолжим.


– Уверенность моя тает, как последний снег. Но я стараюсь…


– Сколько бы сытых могли дать женщине то, что досталось ей от голодного.


– Я думала, вы сыты полученным.


– Сейчас я бы съел даже суповую ложку.


– Похоже, вас надо спасать. Но для этого придётся убрать то, что заблудилось между моими ногами.


– Дайте мне возможность поголодать ещё несколько минут.


– Я не столь терпелива. Далеко ли магазин?


– Ближе, чем деньги.


– Не стоит беспокоиться.


– Я пошутил.


– А я серьёзно.


Она ушла, не надев трусы. Когда я удивился её забывчивости, усмехнулась:


– Оставляю в качестве вещественного доказательства.


– Вы можете исчезнуть?


– Если такое случиться, дайте их понюхать ищейке.


Я ждал её возвращения и думал… ни о чём. Этакое приятное состояние полулитаргии, когда живёшь, как бы, в двух измерениях, и оба неясны и расплывчаты. Я даже пошарил рукой рядом с собой, и только убедившись, что трусы никуда не делись, снова впал в забытьё, краем, ещё шевелящегося, мозга, угадывая, чего я больше жду, её самое или то, что принесёт? Вышло, как дышло: и то, и другое. И, кажется, уснул, поскольку она едва меня добудилась.

Борис Иоселевич

/ продолжение следует /