Á I.Agranovskaia

Она живет между московской квартирой и ближней даче. В испуге, что обворуют или сожгут дальнюю дачу, она время от времени просыпается в 6 утра среди зимы и мчится по гололеду 300 км через великую русскую реку Волгу к красному кирпичному забору с вывеской: «Осторожно, злая собака». И, убедившись, что все в порядке, вдруг вспоминает о том, что протекла крыша в апартаментах , купленных прошлым летом, и надо срочно звонить из волжского сугроба соседу-хорвату и просить его уладить проблему с крышей. Но в этот же сугроб раздается звонок ее товарки, и бизнес-подруга захлебываясь, рассказывает, что за последний перевес в Домодедово ….запросили СТОЛЬКО, что выгоднее было оставить ТАМ весь товар, и надо что-то врать туркам и этим олухам из Владимира, которые уже оплатили эту якобы испанскую детскую одежду ( приобретенную у стамбульских кустарей по 50 долларов за кг)…. У нее такая жизнь. И она ей не нравится. Она живет в гармонии с собой только две недели в году, когда собирает грибы в бескрайних лесах у этой самой Волги в резиновых сапогах и старой кепке, привезенной папой 20 лет назад из Америки. Только тогда ей удается бежать от аэропортов, турок, товара, пробок, квартир, родственников, хорватов и пр., и остаться наедине с грибами.
Правда, она всегда была в движении. С эпохой ей практически повезло. В школе она не могла высидеть больше двух уроков подряд. Ей становилось скучно. Она не понимала трех из пяти произносимых учителем фраз, а, если это был урок геометрии или физики, то ни одной. Пять из 10 школьных лет она провела в Ливане, где ее отец, служа при Посольстве, переводил русские рубли в американские доллары (или наоборот), вырученные от удачной продажи оружия обеим воюющим странам, - любимого развлечения советской власти. Ее папа был сыном Первого секретаря обкома Крыма - практически владельца полуострова, - и с детства не знал ни в чем отказа. Но как ни странно в отличие от всех остальных потомков большевика с дореволюционным стажем он получил образование и оказался талантливым финансистом. В Бейруте была одна школа при советском посольстве и в ней практически ничему не учили, кроме английского языка, да и то только потому, что жене первого секретаря посла нечем было заняться, и она стала учить отпрысков своих подруг. Когда, наконец, семья вернулась на Родину, девочку отдали в ближайшую школу, в которой пять лет обучали всему остальному, кроме английского. В то время поголовное знание иностранного языка властями не приветствовалось, и этому предмету посвящали 2 часа в неделю после пятого класса. Никому оксфордское произношение девочки было не нужно, а больше она ничего не знала. Ее мама каждый советский праздник с жестянкой настоящего английского чая, трюфелями из заказов дедушки и французскими духами из магазина «Березка» шла к директору и классному руководителю со словами благодарности за их терпение и понимание. Учителя ее не любили, но весь класс ее обожал, потому что у нее дома была игра монополия, детская рулетка, магнитофон Sony, все записи битлов, второй этаж и шкаф с многотомной библиотекой детской литературы , к которому она никогда не подходила. За школьные годы она прочитала только одну книгу «Два капитана» и со слезами на глазах всегда смотрела фильм, снятый по этому редкому произведению. Наступила ее четырнадцатая весна и одноклассники, сменяя другу друга, дежурили у подъезда ее дома. Мама величественно разливала им чай «Earl Grey» в высокие кружки с минаретами Бейрута и разогревала котлеты, которые каждое утро прокручивала из купленной на Центральном рынке телятины. Одноклассники потребляли их с большим удивлением, привыкнув в основном к заиндевевшим в холодильнике молочным сосискам не первой и даже не второй свежести.
Наконец, прозвенел последний звонок и она вышла в открытое плавание, не имея ни одной идеи, куда плыть. Но началась перестройка. Большое распространение получили непрофессиональные народные театры, которые в основном происходили из школьных драмкружков. Это было какое-то повальное шествие на подмостки не знающих чем заняться тинэйджеров в сшитых из бабушкиных занавесок костюмах. Комедия дель арте конца ХХ века, молодежный клуб по интересам с диссидентским оттенком, для которого пространства кухни оказалось мало. Да собственно и кухня оставалась в прошлом, бороться уже было практически не с кем, не с чем и не зачем. Наконец это уже было неинтересно. И потянуло к творческому самовыражению.
Она попала в народный театр с походно-пионерским названием «Здравствуйте», где наконец получила начальное гуманитарное образование. Прочтения пьес требовал главный режиссер с красивым профилем и огромными, полными вековой печали глазами. Ставили все: от «Снежной королевы» Шварца для детей из близлежащих школ до «Мертвых без погребения» Сартра для всех остальных. На спектакли приходили родители, друзья, друзья родителей и друзья театра: начальник ЖЭКа, к которому относилось помещение театра, и жэковский партсекретарь. ( По пятницам в театре проводились партсобрания подслеповатых старух и хромых стариков, пытавшихся из последних сил продлить дни советской власти, которые, как и их собственные, были уже сочтены).
Здесь она выучила имя драматурга Володина и прочитала за одну ночь все его пьесы, но на сцену так и не вышла, даже в массовке. Зато увела исполнителя главной роли Ушастого (в жизни он был тренером) из «Двух стрел» у примы театра, довольно одаренной внучки знаменитого хореографа, так и не ставшей профессиональной актрисой. Театр развалился, но у нее остался муж: инструктор по автоспорту. И он стал главным приобретением ее жизни. Их сблизила любовь к горным лыжам, плаванью и дензнакам. Отец, вернувшись из Америки, где он, видимо, занимался тем же, чем и в Бейруте, но на новом историческом витке, не одобрил выбора дочери и выгнал семью с уже родившимся первым мальчиком в 8-метровую коммуналку. Но трудности их сплотили, а гены участника Октябрьского переворота придали ей уверенности. Она отправила автотренера учиться детскому массажу, бухгалтерии и немецкому языку. Все это он освоил довольно быстро, но применять было негде и он продолжал зарабатывать тем, что «бомбил» на подержанной Тойоте, купленной в Америке, куда они ездили еще до отцовского проклятия.
Но ей повезло. Шла полным ходом тотальная эмиграция советских евреев в Германию. Первым в их семье решил стать евреем парень из Кокчетава, муж ее двоюродной сестры, фарцовщик и красавец. Евреем оказался отец сестры. Благодаря его фамилии (все дети и внуки до того носили cognome первого секретаря) и умелой работе сотрудников ЗАГСов, в те годы за 100 долларов легко менявших фамилию и запись в графе «национальность», кокчетавец с женой и ее ребенком от первого брака с эстонцем, выехали первыми по еврейской линии, получив в Берлине квартиру, соцпомощь и простор для бизнеса. За ним выехал и инструктор по автоспорту. И понеслись в столицу фуры со спиртом «Рояль», чемоданы с газовыми пистолетами, переданные с проводниками поездов «Берлин-Москва», коробки с итальянскими макаронами и изделиями для sex-shop'ов. Она заколесила по столице в весьма потрепанной, но все равно все еще почти единственной “Тоуоте» с забитым багажником, пристраивая товар своим недоучившимся дружкам по театру, успевшими обзавестись ларьками, крышами и переделанными из газовых пистолетами. Наконец у нее появился первоначальный капитал, как когда-то у дедушки, правильно проголосовавшем на XVII съезде. Закончились мытарства по коммуналкам, и посыпалось как из рога изобилия движимое и недвижимое имущество: квартиры, дачи, машины, кредитки, бани, пристройки, катера, апартаменты, теннисные корты и проч.
До сих пор она продолжает метаться между всем этим богатством уже со вторым сыном и ждет только одного - наступления осени, когда на две недели, как обычно скинув парня на бабок, а бизнес на компаньонок, можно будет уйти в лес за грибами на дальней даче, куда перевезли вместе со шкафом так некем и не открытые тома детской литературы и дорогие сердцу пустые банки от английского чая…