Сам я сейчас газеты почти что не читаю. Во-первых потому, что зарплата не позволяет. Лучше эти деньги на автобус истратить. А во-вторых наши газеты столь жалки и ничтожны по сути, по содержанию, что их и в руки брать неохота, не то что читать. Однако мой напарник по смене столь радикальных взглядов на прессу не придерживается и регулярно покупает аж по несколько наименований. Я же, пользуюсь самым бессовестным образом его страстью в корыстных целях, просматривая бегло столь презираемые мною газеты. Просто бегло просматриваю, не более. Однако в тот раз одна из статей привлекла моё внимание и, я прочитал её полностью, тем более, что дело было уже после рабочего дня, когда почти что все сотрудники офисов разошлись по домам.
И знаете, лучше бы не читал. Впечатление осталось самое отвратное. Я даже не скрыл своего отвращения, отбрасывая прочь газетёнку.
- Чего это ты так? – спросил несколько обиженным тоном мой напарник по смене Семёныч.
Прежде чем ответить любителю газетного чтива, я начал нашу беседу с встречного вопроса:
- Семёныч, вот ты долгое время прослужил в органах, считай всю жизнь. Ведь тебя по комсомольской путёвке после срочной службы в армии направили на работу в милицию, так?
- Ну, да, - недоумевая, подтвердил напарник. Ведь он прекрасно знал о моей осведомлённости об этом факте его биографии, поэтому нашему отставнику было не понятно, с какой целью я задаю ему подобный вопрос.
Потом, словно оправдываясь, пояснил:
- Служил я на атомной подводной лодке, характеристика положительная, вот и направили в милицию, так как с кадрами там была в то время напряжёнка.
Пропустив это замечание насчёт напряжёнки мимо ушей, я бесцеремонно спросил:
- И направили тебя служить в тюремную систему.
Семёныч глубоко вздохнул, словно собираясь что-либо возразить, но вместо этого кротко согласился:
- Ну, в общем, так и было.
- Значит ты с колонией, с лагерной системой знаком? – бесцеремонно, что называется в лоб, спросил я.
- Ты к чему мне эти вопросы то задаёшь? – с некоторой подозрительностью поинтересовался Семёныч.
- Да прочитал тут в газете о нашей Жигулёвской ГЭС.
- Ну, а чего там? – недоумевая, спросил напарник, который ещё не успел заглянуть в свои газеты. Ведь днём возможности почитать у охраны практически не имеется.
- Нашу ГЭС ведь зэка строили, - не столько спрашивая, сколько утверждая, произнёс я.
- Нет, не только, разумеется, зэка. Были и вольнонаёмные.
- Конечно, конечно, - не вступая в спор, согласился я с напарником, - но, ведь лагерей вокруг стройки было столько, что можно сказать, вся территория прилегающая была поделена на зоны колючкой.
Прежде чем ответить, Семёныч помолчал и лишь после паузы осторожно согласился:
- Я в то время, как сам понимаешь, не мог там быть, так как был ещё совсем мальцом, но, конечно, лагерей было много. – Тут Семёныч прервался и тактично напомнил мне об моих обязанностях. – Ты ключи то прими.
Приняв ключ от офиса, я вновь настырно вернулся к прежней теме.
- Вот в газете написано, что на строительстве работало немногим более двухсот тысяч заключённых.
Уловив скептицизм в интонации, Семёныч недоумённо спросил:
- И что же тебя удивляет? Это же ГЭС, плотина, а не сарай колхозный.
- Меня удивляет эта цифра, - без обиняков пояснил я.
- Чем? – пожимая плечами, спросил, не ожидающий подвоха Семёныч.
- Да за восемь лет строительства, на каторжных работах, когда приходилось укладывать бетон вручную при любой погоде, при голодном пайке на этой стройке поди в десять раз больше только умерло людей, - напористо аргументировал я свой скептицизм по отношению к приведённой статистике.
Семёныч не торопился с ответом. Я получил ещё два ключа от офисов, прежде чем он не спеша пояснил:
- Не все заключённые работали на бетонных работах. Это раз.
- А два? – с настырным ехидством потребовал я.
- А во-вторых, - ничуть не смутившись, отвечал Семёныч, - там для заключённых были особые пайки, усиленные. Так что они сами там просились на такие работы.
- А ты Варлама Шаламова читал? – спросил я, так как помнил весьма хорошо «Колымские рассказы».
Поняв по выражению лица, что мой напарник не знаком с этим всемирно известным классиком, я напористо пояснил:
- В то время за зиму в лагерях на общих работах умирали до ста процентов заключённых.
Однако сдаваться Семёныч вовсе не собирался, явно намереваясь отстоять честь мундира.
- Ну, во-первых, Шаламов, насколько я слышал, сидел ещё до войны. А мы с тобой говорим про пятидесятые годы.
- Конечно, сразу после войны обстановка с питанием была заметно лучше, - не скрывая сарказма и нагло ухмыляясь прямо в лицо собеседнику отчеканил я. То, что Шаламов освободился в 1953 я почему то не стал уточнять. Вместо этого я ехидно добавил:
– Да и само начальство настолько душевно относилось к рабам, что даже не разворовывало мясо и другие продукты, полагавшиеся для зэков.
У меня не было цели обидеть напарника. Но я хотел его слегка вывести из себя, чтобы он в пылу спора сказал то, о чём бы может в душевном спокойствии не стал. И мне это удалось. Семёныч таки проговорился.
- Может, и воровали, нехотя согласился Семёныч, я не знаю. Я ведь в управлении на политиковоспитательной работе находился.
Услышав это, я внутренне усмехнулся. Получалось, что напарник как бы оправдывается передо мной. Более того, даже несколько стыдиться своей причастности к тюремной системе. Но, я не выказал явно насмешки, а продолжал внимательно слушать, не перебивая и не задавая более вопросов.
А Семёныч охотно рассказывал:
- Я тебе про качество питания заключённых так скажу. Оно было настолько хорошим, что охрана, когда привозили пищу, из своих термосов всё выливала и кушала зэковскую пищу.
Со стороны Семёныча это был промах. Ведь получалось, что охрана объедала зэков, а тем доставались лишь остатки. То есть офицеры воровали продукты, а по-другому в то голодное время и не могло быть, да ещё и охрана урезала существенно порции. Но данную логику я приберёг про запас. Аргумент же привёл совершенно другой, сославшись на свидетеля голодного существования советских заключённых.
- Семёныч, я вот как-то читал в «Литературной газете» стихи одного талантливого поэта. Нет, он не был заключённым, хотя и кончил свою жизнь весьма скверно – его убили в сравнительно молодом возрасте.
Напарник слушал не перебивая и это вдохновило меня. Я продолжил:
- Не помню фамилии этого бедолаги, но помню, что папа у него был начальником лагеря.
- Ух, ты! – невольно вырвалось у Семёныча и он, с ещё большим интересом, стал внимать рассказу.
- Так вот этот поэт, когда ему было лет пять или шесть был свидетелем того, как заключённые ели в сыром виде его сверстника. Он его не жарили, не варили, просто подержали труп на холоде и, макая в холодную воду, ели. Они не могли его жарить, - пояснил я, - иначе бы запах жаренного мяса их выдал, вот и ели убитого ребёнка в охлаждённом виде.
Я посмотрел на Семёныча, тот задумчиво молчал, переваривая услышанное.
- А ведь этот случай произошёл в конце пятидесятых или начале шестидесятых годов.
Я опять посмотрел в лицо напарнику. Тот по прежнему молчал, вероятно, ожидая, что я ещё скажу по этому поводу. А я лишь сделал вполне логический вывод:
- А наша ГЭС строилась ещё раньше, когда с продовольствием было совсем плохо. Согласись, сожрать ребёнка парного можно только от лютого голода. От такого, который был в нашей стране в тридцатых годах, например, или в блокадном Ленинграде. Собственно тогда тоже были нередки случаи каннибализма.
Я ожидал, что Семёныч будет как то оправдывать систему, но он вместо этого, немного помолчав, рассказал мне в свою очередь случай из собственной практики:
- Вот когда я служил, на киркомбинате был такой случай. Там ведь тоже зэка работали. Их прямо из зоны переводили на завод. По длинному такому коридору. Как бы коридору, сооружённому из колючей проволоки. А там, возле колючки дома жителей находились. И вот у одной бабки убежали три поросёнка. И случилось это как раз утром, когда заключённых гнали по тому импровизированному коридору на комбинат. И вот в это время поросята и подлезли под проволоку коридора. Ну, бабка стала ждать, пока все пройдут, чтобы поросят подобрать. И что ты думаешь? – неожиданно для меня задал вопрос Семёныч.
Я совершенно не ожидал вопроса и поэтому лишь неопределённо пожал плечами. Довольный Семёныч с воодушевлением докончил повествование:
- Так ничего не обнаружили после прохода пятёрок. Колонна прошла и ничего. И на выходе не смогли обнаружить поросят.
Видя, что я не совсем понимаю происшествие, пояснил:
- На ходу сожрали в сыром виде.
И как бы оправдывая нетактичное поведение своих подопечных, пояснил:
- Конечно, молодые мужики, аппетит отменный. Да и поросята были молочными, - добавил Семёныч, - нам таких давали после похода.
Огорошенный рассказом, я молчал. Мне и самому приходилось есть молочных поросят и это действительно отменно вкусное блюдо. Но ведь в данном случае этих поросят сожрали живьём, не останавливаясь, в строю, быстро, до того, как дошли до выхода. Может, конечно, и припрятали косточки, чтобы потом, в печах кирпичного завода слегка прожарить копытца. Ведь аппетит то у людей отменный.
Более мы на эту тему не говорили. Да и некогда было. Служба есть служба.