ОБЩЕЛИТ.COM - ПРОЗА
Международная русскоязычная литературная сеть: поэзия, проза, критика, литературоведение. Проза.
Поиск по сайту прозы: 
Авторы Произведения Отзывы ЛитФорум Конкурсы Моя страница Книжная лавка Помощь О сайте прозы
Для зарегистрированных пользователей
логин:
пароль:
тип:
регистрация забыли пароль

 

Анонсы
    StihoPhone.ru



Туда и обратно. Глава III

Автор:
Автор оригинала:
Валерий Рябых
Туда и обратно.

Глава III


Вот и славный град Орел. На подходе к предместьям заправочная станция. Машин, слава Богу, кот наплакал. Но с отпуском бензина произошла заминка. Санька отправляется выцыганивать топливо. У него ловко получается роль «казанской сироты» — сжалобит, растопит сердечный лед у самого неприступного скупердяя.
Я спрыгиваю на гудящий асфальт — это надо, как ноги затекли, на «полусогнутых» подхожу к железному баннеру со схемой Орла. Пытаюсь запомнить ориентиры городских маршрутов. Машинально закуриваю... Поворачиваюсь. Взор падает на кричащую табличку: «Не курить! Штраф десять рублей!». Торопливо гашу сигарету. Недовольному люду нет дела до нарушителя, но все же, прячу смятую сигарету в карман, тороплюсь к машине: «Фу — пронесло!»
Санька тем временем сговорился с «хозяином» бензоколонки. Залив топливом «Газон», малый обмолвился с крестьянской хитрецой:
— Вот, гад-заправщик, обдурил — курва... Ладно, переживем, теперь точняк до Рославля хватит, поехали, что ли, Вальк...
Валентин нервничал, как пацан дрейфил, что штрафанут на десять рублей. Но вот грузовик стронулся, легко набрал скорость, выкрал раззяву из лап Фемиды с запахом нефтепродуктов.
Оживленное шоссе, зажатое в нишу пирамидальных тополей, втянуло «Газик» в вереницу торопливо мчащего транспорта. Водитель пристроился за желтым троллейбусом, в надежном фарватере без беды прочесал километра три дороги. Уже завиднелись белые коробки городских новостроек. Троллейбус притормозил у остановки. Санька сожалеюще вырулил из-за спины благодетеля, и тут случился конфуз. Автомобиль не желал слушаться водителя — мужик давит на акселератор, а «Газику» хоть бы что. Шофер упорно заставляет автомобиль двигаться быстрее, но тот, как упрямый осел, упорно замедляет ход. Потом мотор закашлялся, зачихал и, икнув напоследок, намертво отключился. «Газон» встал как вкопанный. Знакомая катавасия... Санька за рукоятку... остервенело крутит рычаг — тщетно, открывает капот, колдует — бесполезно. Мужик площадно ругается, пинает пинком колесо — увы, не помогает.
Теперь уж людям пришлось стать тягловой силой. Водитель сбоку, подруливая, а пассажир, толкая сзади, откатывают машину на обочину. Возле бедолаг останавливаются прохожие, в большинстве подвыпившие работяги, идущие домой со смены. Сыплются бесплатные советы. Санька вконец растерялся: то ли выслушивать мнение толпы, то ли самому надлежит кумекать... И по глупости, в надежде на счастливый случай, парень тычет кургузой отверткой в электропроводку. Зловеще засверкало и запахло жженой резиной — уходит последняя надежда завестись.
Но отыскались бескорыстные умельцы, полезли внутрь капота, стали отсоединять клеммы, шофер помогает доброхотам. У Спицына нудно заныло на душе: «Как бы эти мастаки не отуродовали автомобиль, тогда уж наверняка — амба». Усилия помощников тщетны, сдается и Санька. Физиономия у мужика кислая, взгляд придавленный. Стало ясно — машину так запросто не наладить. Опечаленный инженер жалеет, что не удосужился изучить автомобильный двигатель, и теперь вот приходится маяться никчемным придатком. Тут, кстати, нашелся умный человек, посоветовал сходить на автобазу, попросить новое зажигание. Валентин и шофер понимают, что на бескорыстие автомехаников надеяться глупо, к тому же Санька опытный по этой части. Вот и всплыл проклятый штрафной червонец!
Но делать нечего, водителю пора поторопиться.
Напустив на себя уверенность в успехе операции, мужик по-хозяйски прокричал: «Вальк, ты тут поглядывай...» Вот комедия, — у мужика взялись повадки завзятого деляги. Сам кругом виноват, а хочет показать подпитому окружению, что главный тут — шофер Санька.
Признаться, мне стало не по себе, конечно, вовсе не комфортно остаться наедине с местными забулдыгами. Напускаю безразличие, деланно улыбаясь (не остаюсь в долгу), по матушке напутствую «делового» водителя. Сметливые «орловцы» (или как там: орловчане, орлецы, орлята) вскоре понуро разбрелись по домам. Рабочему человеку под градусом не в кайф говорить за жизнь с инженеришкой-белоручкой.
Да и Валентин намеренно напрягся, дав понять, что не расположен вести приятные русскому сердцу разговоры о тяжком житье-бытье. Знал, что чрезмерная искренность обыкновенно заканчивается тривиальным образом: «Дай рупь или трояк (по «рангу» случайного приятеля), сгоняю за бутылкой красного или же белого...»
Чтобы не привлекать к себе новой партии любопытных прохожих, отхожу в сторону, притворяюсь непричастным к одинокому «Газику». Скажу честно: незавидная участь — быть прилюдным сторожем... Скомкано внутри, неловко... Каждый прохожий, устремивший взор на нашу машину, вызывает опасение, что тот из любопытства возжелает заглянуть в кабинку или узнать, что у них там в кузове. А если человеком руководит не только спортивный интерес — то и недалеко и до кулачного боя.
Прошел час. Саньки нет и нет... Озадаченное воображение рисует безотрадные картины — одна хлеще другой. Шофер надрызгался, шастает полудурком по орловским весям, или мужику уже успели набить морду в чужом городе. На худой край — по пьяни забрали в милицию, как побродяжку, а то и сбили машиной... И что только не придет в голову вот так ждучи... Следом представилась другая неприятная ситуация — подойдет гаишник, спросит: «Почему стоим?» — мотивируя запретом на стоянку. А потом, тормознув проезжающего мимо водилу, заставит того отогнать нашу машину в отделение. Как же Санька тогда отыщет пропажу, остается — приколоть к ограде записку. Да и не станет мужик читать подзаборные листки. А то и вовсе швах — окрестные мальчишки сорвут клочок бумаги или бесследно сдует ветром. Вот незадача... Стал злиться на исчезнувшего водителя, поливаю бедняка на чем свет стоит: «Вот послал же Бог дурня на мою голову!»
Полилась вторая волна народа по окончании рабочего дня, но теперь преобладали добротно одетые женщины, встречались и мужчины — писарчуковой внешности. Понятно, многочисленные конторы и никому не нужные «богадельни» начинают работать и закрываются на час позже, чем заводы и фабрики. Подвыпивших среди такого люда редко встретишь. Хлещут спиртное без зазрения совести мужики-работяги, а тут интеллигенция с портфельчиком-дипломатом, годящимся больше для форсу, чем для вящей потребы. Теперь этот предмет — новый атрибут «классовой прослойки», а уж ни очки или шляпа, как в былое время. Ну и, разумеется, в «дипломат» не поместишь огнетушитель яблочной мурцовки, да и селедку в газетной обертке не положишь, неэстетично получится...
А Саньки нет... Вот и довелось теперь взрослым дядей вспомнить, каково приходится ребятенку, оставленному у магазина мамашей с каменным наставлением — ждать и не уходить. Да и кто пожалеет тех горемычных страдальцев, потерявших мамку в гвалте лабиринтов ГУМа или ЦУМа...

О, эти путаные закоулки московских универмагов... Ох, и натерпелся же Валентин, ожидая исчезнувшую мать: благо еще на парапете у шумного входа, а уж полная тоска — у пыльной стеклянной витрины... Ни присесть, ни прислониться.
И вдруг вспомнилось, как еще шестилетним карапузом побывал в Москве с бабушкой Ларисой, когда ездили в гости к старшей сестре баб Лары — Вере, жившей в семье дочери, на станцию Зуевка Кировской области. Москва поразила провинциального ребенка. Бабушка иногда вспоминала, как внук во время передвижение по столице часто останавливался, считал этажи зданий. Спицын и по сей день, как ни странно, любил это занятие — хотя дома с годами сильно подросли, а детская привычка осталась.
В памяти возник еще один любопытный пассаж: маленький мальчик, а уже озабоченный... смешно, если не странно... У Лиды, племянницы бабушки, было две дочки: Люба, ровесница Валентина, и Надя, годика на два постарше. Дети сразу сдружились — играли, лазали, бегали до самозабвения. И еще кувыркались на пушистом мягком ковре в зальной комнате. А Валька, маленький подлец, подглядывал в оттопыренные трусики девчушек. Уже не вспомнить, какие сексуальные чувства владели или двигали мальчуганом тогда. Но это было. А девочки, глупые и наивные, задирали ножки вверх, становились на четвереньки — будто нарочно обнажали пухленькие письки. Та же картина повторилась и на следующий год, когда родственники перебрались в Вильнюс.
Говорят, что у маленьких детей отсутствует интерес к вопросам пола, а уж тем паче к подробностям интимных отношений мужчины и женщины. Полная чушь. Сверстников Валентина еще в детском садике подробно просветили по этой «тематике». А кто, скажите, наставлял?.. Да, такие же шпингалеты, встречались оторвы и еще какие... Еще и дурехи-воспитательницы давали повод, когда садились на маленький стульчик и раздвигали колени в стороны, считая малышей пустым местом.
Ну а главный воспитатель — двор! А уж там ребята постарше водили сопливых мальцов смотреть, как в кустах у водокачки, хахали ежедневно жарили молодых девок-дежурных, оставляя после себя несмываемые следы той «пейзанской» любви. Господи, подумал Валентин, ну и раннее детство — одна порнуха. Впрочем, понятно, на такую мелочь пузатую взрослые, как правило, не обращают внимания. Они полагают, что карапузы еще вовсе не разумные люди. Ан нет!
У него дома в коридорах барака женщины-домохозяйки в летние дни пополудни по обыкновению на полу в холодке устраивали игру в лото. Малышня крутилась тут и там. Ну и, как водится, объявлялась бабенка, забывшая надеть трусы. Заигравшись, женщина заголялась, а милые детки мужеска пола рассматривали тетины гениталии, затем в укромном местечке обсуждали «бытовой» стриптиз. А как было стыдно пацаненку, чья незадачливая родительница так жестоко опростоволосилась... Хотя в детстве события идут непрерывной чередой, и пьяный матерящийся дядек на улице, или появление телеги старьевщика-тархана (считалось за праздник) разом заставляло мальчишек менять дислокацию и поспешать на следующее представление жизни.
Вернемся к Москве... Шестилетним мальчиком Валька страшно поразился, увидев впервые женщину в брюках, если быть точным — в брючках по щиколотку. Для него, живущего в захолустье, это явилось шоком. Тетя... и в штанах — нонсенс! Модница-москвичка выпорхнула как специально для него. Парнишка дергал бабушку за рукав, мол, смотри, — какое диво, ведь так нельзя... Бабушка шукала паренька: «Веди себя спокойно!» — но мальчик не хотел верить глазам...
Потом, года два спустя, женщины в брючках возникли и у них в городке. Однажды к ним в дом заселилось семейство с дочкой лет так шестнадцати-семнадцати, ту девушку звали Людмилой. Новые жильцы первый раз показались на смотринах квартиры, если быть точным, то комнаты площадью восемнадцати квадратных метров. Дворовая ребятня вездесуща... вылупив глаза, пацанва дивились на Людку как на некую невидаль — красотка с накрашенными яркой помадой губами и... в брюках.
Самым старшим среди детворы считался пятнадцатилетний Коля Кулинин (одноногую мать-инвалидку подростка звали Акулина). Этот Николай безвылазно сидел в начальных классах школы, на тот год — третий раз в четвертом. Да и водился переросток по скудоумию только с малышней, другие ребята постарше брезговали парнем, не брали к себе компанию.
Помнится, этот Кулинин, увидев красу-девицу, заявил: «Вот бы засадить девке по... (думаю, понятно, до каких мест)» — наверное, слышал нечто у старших парней. Мелюзга одобряюще поддержала балбеса, иначе нельзя — дворовое братство... хотя, если честно, еще под стол пешком ходили. Потом этот Коля периодически сообщал детворе, якобы Милка (так звали во дворе) дает парню... Мальцы, люди не глупые, понимали, что малый фантазирует, откровенно врет, но по малолетству остерегались перечить. И уж, если быть до конца честным, кто поумней догадывался, что Коля Кулинин — с мякошкой... Но вскоре малолетние обитатели привыкли к новому семейству и уже обсуждали не Милку и мамашу девушки, к которой ходил любовник — пьяница Подкапай. Этот кадр часто учинял скандалы и пьяные дебоши с битьем оконных стекол. Люська же вскоре выскочила замуж за низенького замухрышку киномеханика. А Коля Кулинин года через три пропал навсегда. Говорят, так и сгинул в тюряге...
Тот Николай к Валентину относился по-доброму. Валька частенько просил малого принести учебник «Истории СССР» за четвертый класс, и ребята увлеченно разглядывали картинки из прошлого страны. Коля добродушно пытался рассказать о былых событиях, Валентин уже и так знал, что к чему, но слушал с интересом. Парень считал Вальку не по годам умным и уважал за это, даже опекал, когда сильные ребята задирали мальца.
Вот вам — и дворовая секс-школа...
А еще, помнится, везде стояли памятники Сталину, и люди без утайки почитали пусть павшего в немилость, но по-прежнему — отца народов.
И следом, как по заказу, всплыло памятное событие о памятнике вождю. Скульптура стояла в сквере возле величавого дома культуры, клуб строили в довоенные годы. Здание являло образец творчества знаменитого немецко-российского архитектора Людвига Бонштедта. Точнее, фасадная часть нашего дома культуры передрана один в один с фасадного ансамбля Рижского театра оперы и балета. И вот у такого наследия архитектуры классицизма возвышалась не менее зрелищная скульптура Иосифа Виссарионовича на гранитном постаменте, окруженная пышным цветником.
Валентин с раннего детства, как и окрестная ребятня, распрекрасно знал, чей это памятник. Лик и стать вождя встречались постоянно: на аверсе медалей участников недавней войны (мальчики того времени страстно почитали орденоносцев), в сонме книжных иллюстраций, в чреде открыток и плакатов. А семьи, кто побогаче, имели печатные портреты Сталина в багетных рамах, вождя привычно лицезрели на стенах квартир приятелей (тогда дети запросто ходили друг к другу домой). Надо открыто сказать — Сталин остался везде. Потом Валентин узнал, что жил уже после двадцатого съезда — апофеоза хрущевской карьеры. Но, будучи малым ребенком, мальчик видел и слышал, как подвыпившие мужики во дворе ругали Никиту Сергеевича. Обзывали главу страны кукурузником и свинопасом, Сталина же, конечно, боготворили, заодно хвалили верных соратников генсека: Молотова, Маленкова, Кагановича.
Кстати, в торжественном зале дома культуры (баб Лара — ярая киноманка, часто брала Вальку с собой) портретов Сталина на стенах уже не было, но в достатке висели знаменитые сподвижники, образы иных теперь трудно представить, но ребенком (бабушка научила) знал каждого поименно. Бессмертные боги-олимпийцы!.. Парадный портрет царя богов убрали, но монументальный памятник Верховному еще стоял у клуба, оставаясь стержнем той эпохи.
Валентин учился во втором классе. Разумеется, ребенок ничего не знал об октябрьском партийном съезде шестьдесят первого года, да и вынос тела вождя из мавзолея по радио не комментировали, потому мальчик не ведал о том. Но Сталин у дома культуры стоял.
И вдруг — громом среди ясного неба... Валентин отчетливо помнит тот день. Неизвестно откуда, как молния по школе пронеслась шокирующая весть — возле клуба нет Сталина. И что тут началось! Еще шли уроки... Но, конечно, занятия прервались. И по сей день не понятно — кто дал команду. Школьники высыпали на улицу, благо верхняя одежда висела тогда в классных комнатах. Народища тьма — человек тысяча. Школы тогда переполнены — учились аж в три смены.
И толпа учеников с непонятной тревогой устремилась к клубной площади. Малышня, конечно, отставала... О ужас! Постамент стоит, а привычного, с поднятой рукой, человека во френче и галифе нет. Да как такое случилось?.. Если пользоваться религиозными понятиями, то люди и стар, и млад восприняли это событие как гнуснейшее святотатство. Убрать, скрыть, похитить у народа любимого вождя... Спрятать Сталина — у кого кощунственно поднялась рука?!.
Нашлись деятельные старшеклассники, раздобыв лопаты, парни принялись ворошить дымящую кучу шлака рядом с котельной клуба. Пронесся слух, что памятник зарыли в отвал, но потуги тех отчаянных ребят оказались тщетны. Сталин пропал... нет больше Иосифа Виссарионовича: ни живого, ни бронзового — никакого!
Кем или чем являлся для тогдашнего Валентина бесследно утраченный бронзовый кумир? Бог знает... видимо, недосягаемым разуму великим и таинственным символом давно ушедшей эпохи. А снос памятника — навечно впечатанная в памяти страничка детства.

Погруженный в воспоминания и размышления о давнем прошлом, Спицын испуганно вздрогнул, когда сильный толчок в плечо чуть не сшиб парня с ног. Это водитель так раздухарился... но, слава Богу, вернулся...
Саньке не повезло. «Странникам» предстояла ночевка под открытым небом в Орле. Разумеется, вариант с гостиницей отпадал — машину не бросишь. Ну а как ночевать, ведь «Газон» не спальная «Колхида», «МАЗ или «КАМАЗ»? Неужели придется коротать ночь сидя... Благо хоть имелась крыша над головой, не вымокнешь, как цуцик, под ночным дождем. Вот такова доля снабженца, грустная доля «пилигрима».
Перетягав по-бурлацки автомобиль на автостоянку, устроенную вдоль дороги, бедолаги спрятали зеркала заднего обзора, для надежности подергали ручки кабины и отправились на поиски пропитания. Мужики заплутали в незнакомом городе, скорее по наитию вышли к железнодорожному вокзалу. Вот здесь и проявилось воочию недавно упомянутое прошлое... тут бы снимать эпизоды фильма об эвакуации во время войны. Как оказалось, выбраться вечером из Орла вовсе не легкое дело, в длиннющих очередях у окошка кассира легко простоять день напролет. Неужели на наших вокзалах очереди не переведутся до скончания времен. Испокон века люди едут, едут, едут... И чего горемычным дома не сидится...
Усталым страдальцам захотелось смыть груз недавних передряг пивком — в зале ожидания некоторые пассажиры забавлялись бутылочным «Жигулевским». Как выяснилось — пиво продают в вокзальной ресторации. Санька в затрапезном прикиде застеснялся пойти в элитарную точку общепита, придется Спицыну клянчить «на вынос» у расфуфыренной официантки, подличать, врать, давать на чай. А той высокомерно решать — достоин ли проситель такой чести... Будьте уверены, что поздним вечером, закончив смену, хряпнув на дорожку стопку водки в компании с буфетчицей и орсовским грузчиком, подавальщица и не вспомнит о неудельном малом, что «христарадничая», выпрашивал пиво на вынос. Да и чего бабенке заморачиваться... таких, как тот парень — легион.
Ресторан так себе, рядовая вокзальная забегаловка средней руки, душно, пахнет не культурным досугом, а баней. Правда, в глубине зала кургузая эстрада, колонки усилителей, потертое пианино — впрочем, еще рановато для унылых лабухов и разбитных менестрелей.
Загнанная, если точнее, то взмыленная официантка не полезла в бутылку, ответила кратко: «Жди!»
В тягостном ожидании разглядываю публику — обыкновенное кабацкое сборище: не столько пассажиры, сколько праздные бездельники. Один по виду интеллигент засиделся с устатку после непыльной работенки... Вот там гуляет желторотая молодежь, украдкой разливает тайно пронесенный портвейн, конспирирует спиртное бутылкой дешевого ситра. Наклейку с ресторанным штемпелем намеренно повернули к свету. Вон небритые шершавые личности методично глотают водяру, зыркая округ глазами столь же колючими, как и грубые одежды громил. Встретишь бугая в темном переулке и наверняка услышишь: «Кошелек или жизнь!» И то ли бежать сломя голову, то ли искать подзаборную дрыну...
Вблизи «культурно отдыхает» теплая компания с дамочками, сдвинули два столика — дым коромыслом. Румяная фемина кустодиевских форм обмахивает себя салфеткой, гражданке бы уже расстегнуть застежки на платье и вывалить сиси на стол... Тетка дурашливо смеется сальностям, отпущенных партнером — плешивым дядей в пиджаке поверх растянутой в вороте водолазке и круглых довоенных очках. Ловелас по-свойски наклонился, нашептывает в ушко зазнобе, а та так и заливается, так и заливается. Сквозь ресторанный гул доносится томное восклицание сей матроны: «Ох, не могу, не могу, хватит...» Зря бабенка так верещит, ведь наверняка готова к случке с инженером, или как там дядю величают...
По левую сторону стола, отчаянно жестикулируя, спорят два собутыльника, по виду — типичные конторщики. Клерки перебрали лишку, но еще не достигли кондиции, чреватой рукоприкладством.
Другая представительница слабого пола отчужденно сидит боком к остальной группе. Это высушенная мымра в серо-зеленой униформе времен культа личности. На затылке закручена колесом жидкая косица (под Лесю Украинку), а профиль — ну чисто Данте Алигьери. С суходылым подобием великого флорентийца никто не разговаривает. Оттого «синий чулок» исполнился чувством гордого достоинства и в одиночестве тянет из фужера липкий лимонад . Уж верно, напустила в бокал слюней, но делает вид, что нет ничего приятнее и полезнее, как поглощать безобидное пойло.
Напротив — упитанный живчик, в меру седой, в меру кудрявый. Распущенный галстук селедкой провис на груди, лобик блестит испариной. Дядечка с завидным аппетитом уплетает бефстроганов, занят всецело процессом еды, подумать — дорвался таки до жратвы...
Еще две женщины грузно восседают к зрителю спиной, примечательны пятые точки дам, схожие с лошадиным крупом. Ну и бросаются в глаза застежки лифчиков, кои рельефно проступают сквозь вискозу блузок. Приятельницы секретничают, чтобы не подслушивали, прикрывают губы ладошками.
По краям столов примостились плюгавые мужские фигурки: одна безвольно согбенная, видно, по жизни усталый старичок, другая — кособоко накренилась к соседке, верно, уже нахлебался вдосталь...
Забавное общество, интересно — что за люди? Намеренно прислушиваюсь к обрывкам застольной речи. Гадать долго не пришлось. Толстенький, в галстуке, насытившись, стучит по графину с водкой, требует внимания и произносит тост. Определенно, спич заготовлен с претензией на кавказский перец, но выходит бабушкин укроп. Из закрученных словес прояснилось, что «товарищи» обмывают окончание учебных курсов: то ли повышения, то ли усовершенствования по специальности. Сокурсники разом потянулись чокаться с оратором, потом выпивают. Кустодиевская фемина тянет водку из стопки, грациозно отставив мизинчик. Обожатель, хлебнув стопку, умиленно поглядывает на предмет страсти, только кадык на шее ходит вверх-вниз. Видимо, подпаивает простушку, а та топырит пальчик и морщит носик, мол, какая гадость и как только такую пьют... «Да, — усмехаюсь, — сегодня еще один несчастный семьянин заполучит ветвистые рога».
Но не сподобилось дальше вникнуть в психологические портреты остальных гуляк — принесли вожделенное пиво. Оставляю сдачу с трояка официантке на чай, торопливо запихиваю бутылки в сумку и... мотаю прочь из ресторана.
Санька заждался. Водитель уже прикупил в буфете для простолюдинов дешевую снедь. Усевшись на жесткую вокзальную скамью, наскоро перекусили, запив «сухой комок» пивом, и поспешили восвояси.
Вот и наш привередливый «Газик», обхожу грузовик вслед за Санькой, проверяем, в порядке ли снаряжение машины. Сумерничать поздно, пора на боковую. Я намеренно не спрашиваю водителя об обустройстве ночлега, готовлюсь к худшему. Однако шофер молодец — ишь какой рационализатор! Спинка сидения откидывается вверх — устроил по принципу вагонной полки... выдвигается кронштейн и — полати готовы. Правда, наверху слишком коротко, но не до протестов... Санькино место внизу — парню завтра вести машину. Кто бы подумал, что доведется ночевать в Орле в кузове «Газика» на двухъярусной лежанке у обочины шоссе — романтика, да и только.
Просыпаюсь в холодном поту, нещадная стужа. Вот и лето?.. Плотнее заматываюсь в одежки... помогает, начал было согреваться. Но опять накатывает озноб, вновь укутываюсь — и так с полчаса...
Стало светать. Так и не заснул, болят согнутые колени, страшное желание вытянуть ноги, да некуда засунуть. Свешиваю ступни вниз, кладу на приборную панель, при этом стараюсь не разбудить шофера, но ничто не помогает, как не ухищряйся.
Стараюсь ворочаться осторожней, пусть водитель еще поспит. Сам же вконец измаялся. Голени затекли, иголками покалывает спина, руки и шея, кажется, даже уши и те отлежал... Терпение оборвалось, лязгаю дверцей, пропихиваю тело в куцый лаз, вот — и на воле. На улице — дубняк, будь здоров. С усилием разминаю одеревеневшие члены, кружу, как заведенный вокруг нашего грузовика, постепенно увеличивая радиус... Стоянка пуста
И тут на востоке, из-под кромки горизонта тонюсенькой полоской проглянула утренняя заря. Алый абрис с каждой секундой ширится, разрастается, но пока не режет глаз. По здравой логике, жду потепления, но утренняя свежесть, наоборот, сгустилась, по телу волнами бежит судорожная дрожь. Ускоряюсь, накручиваю круги по периметру стоянки.
Господи, а дома, в уютной кровати как тепло и спокойно...

И опять распахнулась книга памяти — всплыло второе, теперь уже новое жилье матери. Если быть честным, то в тот период я жил на два дома: то у матери, то у бабушки. Какова закономерность графика обитания в каждом — не скажу. Уж не знаю, как там сложилось, но после рождения братика новоявленным супругам (матери и Павлу) — предоставили собственный угол. Таковым явилась крохотная комната на первом этаже двухэтажного бревенчатого дома по той же улице, что и прежнее жилье Павла. Квартира коммунальная — без удобств, с кухней на два хозяина. Но это промежуточный этап. То временное пристанище, видимо, не врезалась в подкорку мозга, потому отродясь и не снилось.
Хотя Валентин отчетливо помнил меблировку комнатенки... Светлый двухсекционный шифоньер с большим зеркалом на створке, шкаф и сегодня в исправном ходу. Пухлый раскладной диван, на котором Валька, если дозволяли, играл с маленьким братом. Тот, с голой попкой, схватившись ручонками за спинку, любил подскакивать на пружинящей поверхности, как на батуте. Ножная швейная машинка в полированном под березу деревянном корпусе... Отчиму пришлось скруглить напильником края откидной столешницы, после того как соседский неразумный мальчик нечаянно ударился об угол головой. Взрослые говорили — стукнись малыш виском, он наверняка убился бы до смерти.
Важно отметить, что Валентинов отчим прослыл рукодельным человеком. Да и работал Павел в местной школе учителем труда, распоряжался учебной технической мастерской. В «механическом классе» блестели смазкой два токарных ДИПа (для несведущих — «Догоним и перегоним»), имелся фрезерный, два сверлильных. Слесарка оборудована основательными заводскими верстаками с сетками, на каждом болтами привинчены чугунные тиски, под ними ящик с полным набором инструмента. В столярке стояли прочные столярные верстаки, в ложбине столешницы лежали рубанки, драчевые напильники, киянка, да много чего еще (стамески и долота оставались под контролем учителя). Правда, столяркой заправлял другой трудовик, но тот состоял под пятой у Павла Николаевича (назову-таки по имени-отчеству). Отчим же вел полный курс металлообработки. Уточню, что это, право слово, богатство безвозмездно передано школе шефствующим заводом еще при Сталине. Павел Николаевич являлся тут полным хозяином. Только позже Валентину стало понятно, что значили для Павла школьные станки и верстаки. Это сакральный удел, обитель, где Куницын после уроков в одиночестве становился самим собой. Как самозабвенно молится монах, так и Павел точил неустанно железяки и чурки, благоволя остальному миру. И, наверное, становился тогда счастлив. И выпивал... для полноты счастья.
Отчим безбожно калымил на этих станках, вытачивал массово перильные балясины, фигурные ножки столов и прочую фасонину. Но в чем преуспел, так в изготовлении ажурных этажерок, которые пользовались большим спросом у местного люда. Такая красотка из вишневого дерева появилась и у них в комнате, а также круглый стол с затейливо точеными ножками и перекладинами. Сказать нечего — Куница прирожденный умелец! С такой же любовью сделаны обеденный стол с резными дверцами, настенные вешалки с полками, деревянный умывальник. Но исключительно примечателен комод с выдвижными ящиками в пять рядов. Уточню, что рукодельная мебель отделана по лицевой стороне фигурным антуражем, выточенным из благородного вишневого дерева. Таков вот мастер! Но постепенно спивался, а пьяницей становился горьким... Калымный приработок тупо пропивался, если поначалу Павел еще держал себя в руках, но с каждым годом опускался ниже и ниже.
Естественно, пьянство зятя вызвало у бабушки негодование. Насколько помню, порок Павла — бабушкина притча во языцех. Потому родные люди и ругались постоянно, случалось, даже истерически, из-за дочериного мужа-алкоголика.
Лариса Станиславовна прирожденная чистокровная дворянка. Но родилась слишком поздно, чтобы впитать в себя подобающую сословную стать — революция помешала. Ее старшая сестра — Вера (разница на восемь лет) являла собой хрестоматийную барыню. Валентин помнит Веру Станиславовну — располневшую к старости, но сановную, похожую на позднюю Ахматову. Да и личная жизнь у бабушки не сложилась. В детстве и юности Валентин не интересовался, но позже узнал, что той довелось два раза побыть замужем. Первый брак покрыт тайной даже для матери Валентина, известно только, что в двадцатых годах Лара с первым мужем жила в Ленинграде. Где, как и почему — ответа уже не найти...
Второй муж (отец матери) тоже из благородных, учился в Харьковском университете на филологическом факультете, но в семнадцатом ушел в революцию. Дед воевал в гражданскую, затем работал в ГПУ, потом начал сильно пить, сказалась полученная в боях контузия. Бабушка рассказывала, что супруг пьянствовал страшно. Жила семья тогда бедно. Подкопят денег, справят мужу пальтецо, через неделю приходит в дымину пьяный, уже без пальто — пропил... даже из дома тащил вещи на пропой. Баб Лары слова: «А как пропьется — чистый ангел. Посмотрит ясными, как утренняя синь, глазами — и прощаешь крушителя». Перед финской деда восстановили в органах, вроде наладилась жизнь, но тут война и сгинул Александр Петрович в горниле Великой Отечественной. Так что в войну и после (с маленькой дочерью) бабушка хватила лиха по полной. Старые жители дома помнили деда Александра. Тот владел гипнозом. Случалось, устраивал диковинные представления для жильцов. Скажет «вода» — зрители поджимают ноги, даст сырую картошку, скажет «апельсин» — человек уплетает, так что за ушами трещит. Работая следователем, деду даже пришлось выучить цыганский язык. Вот так...
Бабушка Лара скрупулезно честный человек. И внука пыталась воспитать в том же духе, причем жестко.
Помнится, еще дошкольником с соседским ребятишками проник я в садовый питомник и набрал с земли горсть яблок-зелепух. Горделиво принес яблочки домой — как же, добытчик... Бабушка заставила отнести яблоки обратно и извиниться перед сторожем. Ой, как было страшно и неловко маленькому сердечку, но пришлось подчиниться. Лариса Станиславовна довела воришку до ворот сада. А дальше уже не помню. Позор вовсе стерся из памяти...
Но другой позор Валька запомнил навсегда. Случалось, что за нелепые провинности бабушка грозилась выгнать мальчишку из дому, и тогда бы тот превратился в бездомного нищего-побирушку. В те годы нищих и просящих милостыню инвалидов было в достатке и на улице, и у церкви, да везде... Участь ужасная!..
Валентин не помнил, что натворил в тот раз. Видимо, так — сущая безделица. Но бабушка реализовала иезуитский план. Читая маленькому мальчику уничижительные нотации, женщина обрядила внука в ветхое тряпье (и где только нашла) и выпроводила за дверь. Выгнала из дома!..
Наверное, ребенок плакал. Но делать нечего... здраво рассудив, Валентин побрел задами домов к матери в новую коммуналку.
Мать приютила изгнанника на часок, но потом отвела обратно, учинив скандал своевольной бабушке. Баба Лара, возможно, раскаялась, но не повинилась перед внуком... А Валька, да что Валька?.. Парнишка не держал на бабушку зла.
В комнате бабушки не было икон. И в церковь вдова не ходила. Но зато Лариса Станиславовна считалась признанной общественницей — постоянным членом местного женсовета. Валентин помнит эти посиделки таких же озабоченных социальным благом женщин. Те регулярно собирались на дому у председательницы, бывшей чиновницы — теперь пенсионерки. Уж о чем «суфражистки» там совещались, наверное, больше сплетничали, ну и, естественно, писали кляузные письма в инстанции. Бабушка приводила с собой Валентина, и тому приходилось общаться с внуком этой чиновницы, Борькой. Паренек возрастом постарше, но тихий, затюканный, с погасшим взором. С ним было крайне скучно и даже тоскливо. Уже когда Валентин стал учиться, то ни разу не встретил Бориску в школе. Вот был человек, и нет его...
Лариса Станиславовна постоянно покупала внуку в местном магазинчике «Когиза» детские книжки. Поначалу выбирались малышковые картонные раскладушки, потом пошли сказки с картинками, детские рассказы русских классиков. Бабушка по вечерам читала забавные приключения внуку вслух. Мальчик рано выучился чтению, и даже не по буквам, а заучивая коротенькие тексты под иллюстрациями наизусть.
Я любил этот «Когиз», тот не закрывали вплоть до конца семидесятых, возможно, назывался иначе, но оставался завсегда притягательным и чуточку загадочным. Да и книги там попадались классные и даже редкие по тем временам.
Любимая книга Валентина дошкольника — большеформатный фолиант «Буратино» Алексея Толстого с цветными иллюстрациями на каждой странице. Еще запомнилась такого же качества книга о сказочной жизни муравьев с красочными картинками-разрезами дома-муравейника, но потом куда-то подевалась.
Ох, бабушка?!. Иногда на нее находила то ли сентиментальность, то ли женщина вампирила малыша — трудно теперь понять. Баба Лара делалась горемычной и причитала, что никому не нужна, скоро умрет и отнесут бренные останки старушки на кладбище и схоронят в сырую землю. Словом, рвала ребенку сердце... Мальчик же успокаивал бабушку, целовал, жалел. А той еще и шестидесяти лет не было...

Проснулся Санька, раскорякой вылез из кабины, обхватил грудь руками крест-накрест, с дрожью в голосе выговорил: «Ну и холодрыга!» И, как козлик, подпрыгивая, стал скакать вокруг машины, разогреваясь. Угомонился наконец... Взаимно посетовав на климатические условия, закурили. Заметив водопроводную колонку в близлежащем переулке, идем умываться. Вода колючая, словно металлическая стружка, но потому и здорово бодрит. Попутно сам настраиваешь себя на оптимистический лад, как психотерапевт: «И жизнь хороша, и жить хорошо! Живы будем, не помрем!»
Восходящее светило, ступив в полную силу, осыпало кварталы близлежащих новостроек блестками розовой пудры — внизу, под многоэтажками, пестрел разномастными крышами ковер старого города. Представшая глазам урбанистическая панорама заворожила, заставила проникнуться к Орлу чувством если не восхищения, то уж теплого благодушия определенно. Нет, вовсе не так... Скорее, явилось осознание взаимной сопричастности, в том и любопытный интерес, и надежда на новые открытия, и даже порывы лирического вдохновения.
Но проза жизни неотступна... Начались наши мытарства второго дня.
На ближней автобазе, куда Санька наведывался накануне, получили отлуп. Направляем лыжи в таксопарк. Рабочий день только завязывался, но мягко шуршащие «Волги» одна за другой вливались и выливались через распахнутые настежь ворота. Вероятно, происходила утренняя пересмена водителей ночной и дневной смен. Но мир не без добрых людей, радушный пожилой вахтер пригласил ходоков в тесную будку со словами: «Обождите, ребята, до семи часов, вот придут слесари, может, и подсобят, помогут подремонтировать движок». Раза-два в закуток деловито заглядывала неухоженная женщина-уборщица, оставляла у углу позвякивающие стеклотарой слюдяные сахарные мешки. Вахтер определенно в доле с техничкой, дедок по-хозяйски запихивал рогатую поклажу под топчан, вовсе не стесняясь присутствия чужих людей. «Пришлые» понимающе переглянулись, в глазах Саньки сиял восторг: «Экая золотая жила — жрут водяру мешками!» В третий раз расторопная носильщица явилась без поклажи, женщина подмигнула сторожу, выжидающе поглядела в нашу сторону. Тот успокоил: «Не бойся, ребята нормальные...», — достал бутылку водки... предложил и гостям. Тем пришлось деликатно отказаться. Спевшаяся парочка, тяпнув по лафитнику, деловито закусывала, тщательно разжевывая простецкий харч. У Валентина и Саньки, глядя на незамысловатую трапезу, взыграл «полуголодный» рефлекс«, мужики вышли во двор покурить.
Наконец, через проходную потянулась жиденькая цепочка мастерового люда. Только в таксопарке страждущим бедолагам не подфартило, здешние техники рекомендовали попытать счастья в ПОГА.
Вот незадача, придется несчастным топать в грузовое автохозяйство...
Как обнаружилось, пиликать нужно на другой конец города. Бывалые люди посоветовали добираться трамваем. Все-таки нет худа без добра. Валентину тогда довелось малость рассмотреть незнакомый город, пришлось, правда, тщательно протереть мутное стекло довоенного трама. Чем же поразил путешественника прежде неведомый Орел? Странно, но в памяти Спицына запечатлелись только пассажирский Ил-18, громоздко распластавший крылья в сквере на центральной площади, а чуть пройти... за колючей сеткой — двор ремонтного завода сплошь уставили красными механическими жатками. И еще впечатлили мощеные булыжником улочки старого города с обветшалыми купеческими особняками в стиле «классицизма» позапрошлого века.
Трамвай с лихим скрежетом по перекресткам доставил товарищей по несчастью на заросшие сорным бурьяном задворки города. Среди лабиринта заборов и глухих складских стен странники еле-еле отыскали ворота автобазы. Однако внутрь потаенного объекта парочку не пропустили, деваха в вохровском кителе оказалась мегерой, уперлась и ни в какую. Парни не пригорюнились, разыскали прореху в заборе и воровски проникли на вожделенную территорию.
Седой механик заслушал сбивчивое Санькино объяснение и небрежно махнул рукой — плевое дело. Споро отыскал нужный ключ и извлек из ящика затейливую штуковину — зажигание. Спросил у шофера: «Такое, что ли?» Тот радостно закивал головой, собрался уже протянуть лапу. Но мастер опередил, положил вещичку на верстак и изрек:
— Не спеши, милок, лучше послушай, как можно обойтись без замены... А то... — спец жалеючи усмехнулся, — зарплаты не хватит, так и будешь по жизни побираться...
И автомобильный мастак объяснил водителю, как исправить зажигание. Растолковал еще раз для вящей надежности и только убедившись, что Санька просек эту премудрость, похлопал малого по плечу.
— Ну, иди, дерзай, паря!..
Радостные просители и не знали, как отблагодарить душевного человека — не ведали тутошних порядков, с дури протянули трояк, но мастер отстранился:
— Успокойтесь, молодцы, ничего не надо. Это лишнее... за совет негоже сдирать деньгу. Лучше сами живите по-божески, помогайте другим, коли понадобится... — И механик провел парней до проходной, наказал охраннице. — Пропусти, Анютка, нашенские мужики.
Да, как говорят — свет не без добрых людей...
Наладив зажигание, Санька торопливо отчалил с вынужденной стоянки, суеверно пояснил:
— Проклятое место, надо скорей когти рвать, скорей вон отсюдова!
«Газик» резво набрал скорость и весело помчался по разнокалиберным улицам города, малость покружив по многоэтажному центру, выехал к величественному собору с высоченной колокольней. Дальше только вперед, по ладному мосту переехали реку.
Ока здесь еще не царь-река, но и не задрипанная речушка. По левому — пологому берегу высится лес заводских труб. Надеюсь, Верхне-Окская гидрохимлаборатория исправно штрафует нерадивых руководителей, загрязняющих промышленными отходами воду в верховьях русской красавицы. Сам не раз возил магарычи в подобное учреждение в наших палестинах.
С полчаса пропетляв по улицам с краснокирпичными хрущевками и домиками частного сектора, выбрались на Карачевское шоссе, прямоходом идущее к Брянску. Водитель, тормознув у торговых рядов на выходе из Орла, убил полчаса, слонялся по хозяйственному магазину, приценивался к ненужной дребедени. На досадные реплики Спицына шофер туповато отвечал:
— Подожди малость, еще чуток посмотрю... Дельный магазин, на обратном пути пригляжу для себя путную вещицу.
Понятно — мужик расслабляется...
Помянув еще раз добрым словом старого механика, мы простились с Орлом. Жалко расставаться с так и не прочитанным городом...
Орел понравился, надеюсь, что когда-нибудь удастся поближе познакомиться с ним, без задних мыслей побродить по извилистым улочкам и постоять на крутом обрывистом берегу Оки. Одним словом — получше вглядеться в облик старинного среднерусского города, а потом отыскать незатейливый домик с табличкой «Здесь жил Лесков».




Читатели (470) Добавить отзыв
 

Проза: романы, повести, рассказы