Весна. Мутноватые воды Амура беззастенчиво залили невысокие берега, вплотную подошли к каменной стене набережной и тихо шумели, неся на гребнях волн белые завиточки. Дождь бил по палубе пограничного катера, стоящего посреди Амура, крупными прозрачными каплями и, разбиваясь, разлетался мелкими крупинками по сторонам. Грозные, чёрно-бурые пуза¬тые тучи медленно ползли на восток, сопровождаемые отчаянными крика¬ми чаек, планирующими над неспокойной поверхностью реки.
Маканин выглянул из ходовой рубки и, вытаращив пустынные голубые глаза, чему-то заулыбался, но ветер шлепнул в лицо мокрую оплеуху, и ра¬достная улыбка вмиг исчезла. Он устало захлопнул переборку и опустился на корточки, крепко сжимая в руке изодранную палубную ветошь. Немного подумав и поковыряв рукой в носу, швырнул ветошь в сторону и, несмотря на грязь, разведенную им, уселся прямо на палубу.
Прошло полгода с тех пор, когда Маканин впервые надел морскую фор¬му, украсив бескозырку ленточкой с золотыми буквами "Морчасти погран¬войск". Прошло, словно и не было этих месяцев вовсе. Сплошные прибор¬ки, тычки, подзатыльники, ночные ленчи "годков" и кумарный сон в ново¬стях политики под мирное вещание замполита.
Всё это захлестнуло собой некогда красочную жизнь Маканина на граж¬данке. Своими любовными похождениями и участием в различных пьяных драках он часто хвастался среди парней. Кто слушал, а кто и не слушал, но никто и никогда всерьёз его повествований не принимал. Друзей у него не было ни там, ни здесь. Девушка, которая ему нравилась, совсем не обращала на него внимания. Отец беспросветно пьет. Мать ещё с двумя детьми с трудом сводит концы с концами. В частых письмах к сыну мать плачет, пьяница - отец каждый день избивает её до смерти, и она уже не знает, что делать. Всё чаще стала писать о том, чтобы скорее возвращался домой и защитил её от озверевшего отца. Но рапорты Маканина беспощад¬но рвались пополам и неминуемо оказывались в мусорном ящике.
Хмурый, с квадратной головой, вечно небритый, с грязной шеей и невин¬ными пустыми голубыми глазами, Маканин ненавидел службу. И в разго¬ворах среди друзей открыто говорил, что если случится война или что-то в этом роде, он бросит всё и смотается домой, прихватив на всякий случай оружие. Да только никто не верил его серьёзным заклинаниям.
- Алё! Родной! - услышал Маканин голос годка Максима Градаша, высу¬нувшегося наполовину из люка радиорубки. - Что застыл?
Застигнутый врасплох, Маканин спешно пошарил вокруг себя в поисках ветоши и тупо уставился на годка. Градаш зло взглянул в бездонные голубые глаза и сплюнул.
- Резче сокращайся!
Люк гулко стукнул, закрывшись и оставив растерянного Маканина одно¬го. Тот пришёл в себя, поковырял задумчиво в носу и, не спеша, затёр палубу.
Дождь лил как из ведра. Годки спят. Больше работы пока не было, и Ма¬канин, растянув на лице квадратную улыбку, лёг в ходовой рубке прямо на палу¬бу, неудобно упершись ногами в прибор, а затылком в стойку вертикально¬го трапа, и уснул. Дождь утих, когда тёмная пелена ночи уже окутала катер, и в наступившей тишине было отчётливо слышно одинокое падение невы¬сохших капель.
Удар пришёлся в лицо, голова отпружинила от ботинка, словно боксёрс¬кая груша, и ударилась затылком о прибор. Испуганный, ничего не понимающий, Маканин подскочил с места, цепляясь и ударяясь обо всё подряд, дико махая руками.
Соич, его командир отделения, брезгливо сжал скулу Маканина и зло про¬шипел:
- Бери Зуя и резче картошку чистить. Всосал?
- Ага, - с мутным, невидящим взором ответил тот, пытаясь понять смысл
сказанного.
- Пожаришь. Во второй кубрик принесёшь. - Соич отпустил его и исчез в
тёмном проёме открытой переборки.
Маканин сел на ступеньку трапа, с усилием протер заспанные глаза, поко¬вырял в носу, сладко потянулся и, жестко выругавшись, побрёл на камбуз. Зуйков уже орудовал острым длинным ножом, отстёгивая толстые карто¬фельные очистки.
Маканин остановился возле люка во второй кубрик, чтобы перевести ды¬хание, а затем, громко крикнув "Добро?", молча влез в проём.
- О-о-о, - одобрительно зашумели голоса. - Шаришь!
Маканин квадратно улыбнулся, умчался за вилками и хлебом. Доставив всё, получил новое указание. Найти сигарету, ещё и с фильтром.
- "Где же я её найду? - думал Маканин. – Ведь, считай, все спят вповал.
Градаш не курит. У Зуя и Макрашова нету. Баграмов? Нет. Ни за что".
- Маканя, - вдруг услышал он, - Маканя!
Не помня себя, оказался у люка второго кубрика, откуда уже тянуло спир¬том. Сердце бешено колотилось в предчувствии расправы, и мысли, словно блохи, прыгали одна на другую. Квадратное лицо в ожидании худшего вы¬тянулось в прямоугольное, выразив испуг и ожидание самого страшного.
- Маканя!
- Я, - пробурчал Маканин, просунув голову.
- Залазь.
Трясущийся Маканин спустился в кубрик и замер в позе лакея.
- Сигарету нашёл? - сильно икнув, рявкнул Эльхан.
Миранов, маленький, много строящий из себя азербайджанец, нервно сжав кулаки, от вида которых Маканин слегка отшатнулся, выпучил и без того большие глаза.
- Погоди, - остановил его могучий Есин и вышел из-за стола.
Не спеша, он сделал два шага к бледному и испуганному Маканину.
- А ты что сегодня в рубке кипел? А? Чо, мало спишь, что ли? - Есин дых¬нул на него перегаром, от которого тот часто заморгал, но отвернуться не
посмел.
- Чо молчишь? - угрожающе надвинулся годок.
- Я, я, я не спал, - растерянно пробормотал Маканя, глядя в мутные глаза годка. И тут мощный удар в челюсть отбросил его к переборке.
- Ты мне будешь ещё по ушам ездить?
Маканин не считал удары и даже не старался прикрыться. Слёзы раздира¬ли душу и душили. От одного сознания того, что он против них бессилен, повергало его в состояние депрессии. "Сволочи, гады, подонки - ненавижу".
Уставший и тяжело дышащий Есин вытер полотенцем мощные окровав¬ленные кулаки и поднял с палубы Маканина. Кровь струилась из носа и нижней губы, собираясь на подбородке, а потом небольшими каплями па¬дала вниз. Правая сторона носа сильно опухла, а у левого глаза расплылся чёрный фингал.
- Иди умойся, - бросил кто-то из сидящих за столом.
Потом с сигаретой придёшь, - бросил вдогонку Миранов, вытаращив глаза до предела.
Бледный, окровавленный и трясущийся Маканин, с трудом вылез на верх¬нюю палубу и поплёлся в нос катера. И здесь, присев на барбет пушки, зап¬лакал.
Он вспомнил дом, маму, её письма и слёзы. Вспомнил девушку, запах во¬лос, вкус губ и ему захотелось уйти отсюда, от злого мира, и оказаться дома.
Он резко встал, расправил плечи и представил, что произойдёт, если его не будет, если он исчезнет. На катере начнётся переполох. Офицер забегает, хватаясь за голову, не подозревая о том, сто случилось в кубрике. Годки будут искать способы оправдания, и метаться по всему катеру, ища его во всех углах.
Маканин улыбнулся своей квадратной улыбкой. "А если я переплыву Амур, ведь тут же не больше 100 метров".
И, подталкиваемый сладкими грезами, Маканин нырнул в холодную воду. Сильно размахивая руками, поплыл к берегу. Мощный поток сразу же от¬нёс его далеко от катера. Маканин плыл с лихорадочной мыслью в разгоря¬чённом мозгу: "Домой!".
Вот уже и берег недалеко. Даже слышно, как бьётся волна о набережную. И вдруг он почувствовал, что силы начинают оставлять его, а леденящий холод всё более настойчиво проникает во все мышцы, сковывая движения. И вот, наконец, он понял, что один выбраться уже не сможет. Он хотел закри¬чать, но голос пропал, сдавленный холодной спазмой.
- Мама! - прошептал Маканин, сделав последний взмах рукой и навсегда исчезнув в бурлящей холодной воде пограничной реки.
А Амур всё так же, как и раньше, бился в каменную грудь набережной и тихо шумел, неся на гребнях весенних волн небольшие белые завиточки ...