Вальяжно расположившись на диване, Петрович задумчиво глядел в окно, на сереющие зимние сумерки. Тишина в квартире не давила и не угнетала, наоборот, способствовала размышлению. Вот Петрович и философствовал. О чём? О том, что глупость безгранична, обширна и проявляется в самых неожиданных формах зачастую у, казалось бы, вовсе не глупых людей. Взять хотя бы его сестру Надежду. Вроде должна быть умной, ведь женщина окончила университет, да и возраст уже поджимает к пятидесяти. Но, нет, не смотря на то, что Надежда родная сестра Петровичу, всё же не рискует он называть её умной. И дело не в том, что Надежда одинока, настолько одинока, что даже праздники встречает в абсолютном одиночестве. Конечно, на свете много одиноких женщин и этот факт вовсе не является показателем глупости. По крайней мере, не всегда. Но то, что совсем недавно Надежда чуть не умерла из-за собственной безалаберности, а проще из-за собственной дурости, это и было как раз той причиной, по которой сейчас Петрович вдарился в философию, вспоминая перипетии недавних событий и благодаря которым, злясь на сестру, обзывал её в душе откровенно кретинкой. Да и как назвать человека, который видя, как растёт опухоль на лице, не идёт к врачу. «Это каким же надо быть дураком, чтобы из-за боязни перед стоматологом отвергать медицинскую помощь?» - распаляясь всё больше и больше, спрашивал сейчас себя в который раз Петрович, рассматривая уже без всякой задумчивости чернеющие небеса. Ведь дело началось всего лишь с лёгкой зубной боли. Ну, выпала пломба. Пошёл и поставил вновь. Нет, надо довести себя до флегмоны, проще говоря до огромного мешка с гноем, который образовался в нижней правой челюсти. И что, может быть, сестра помчалась в больницу? Ничуть не бывало. Она продолжала трястись как овечий хвост, оправдывая своё глупое поведение всевозможными фобиями у других людей. Кто-то, мол, боится мышей, кто-то боится ходить ночью по улице. Хотелось обозвать Петровичу её дурой, но он в тот раз сдержался и, просто взяв сестру за руку, как пятилетнего ребёнка, повёл её к врачу. А видели бы вы, какую истерику закатила эта пятидесятилетняя баба перед кабинетом дежурного стоматолога. Дежурного, потому что была суббота, не рабочий день. Тряслась, плакала, не давала врачу хотя бы взглянуть на свой больной зуб. Ей богу, такое поведение взрослых людей просто противно и весьма раздражает. Впрочем, разглядывать гнилой зуб врачу и не пришлось. Счёт шёл уже буквально на часы, необходимо было вскрывать злополучную флегмону. Для этого пришлось возвращаться домой, собирать для больницы необходимые вещи и вызывать скорую помощь, которая и отвезла инфантильную дурёху в дежурную больницу. Петрович тоже ехал в этой же машине в качестве сопровождающего, что ему даже понравилось. Конечно, не роль сопровождающего великовозрастной дуры пришлась Петровичу по душе, которая своим снулым видом и нытьём несколько раздражала и выводила из душевного равновесия, но сама поездка в столь специфическом транспорте. По счастью, Петрович не был знаком со скорой помощью и, поэтому ему доставила удовольствие сама поездка в машине, которая резко отличалась от прежних аналогичных карет, была много выше и внешне напоминала маленькую операционную. Хотя и операционной Петровичу, опять же к счастью, не пришлось повидать. Но как раз именно необычность поездки, вся незнакомая атмосфера и привлекала Петровича, будоражила его любознательность. Даже ожидание в приёмной перед кабинетом дежурного врача Петровичу пришлось по душе. Сестра находилась на осмотре и, Петрович мог без помех общаться с другими посетителями немногочисленной очереди пострадавших. Он даже пожалел о том, что с собой у него не оказалось фотоаппарата. А так хотелось заснять длиннющий, словно бесконечный туннель, пустующий коридор. Казалось, что этот коридор ведёт в неведомый, потусторонний мир. Хотя, едва произнеся про себя столь страшную фразу, Петроивч сразу же в ужасе отбросил её прочь, боясь накликать беду. По этой причине Петрович и людей фотографировать в данном заведении, навряд ли, решился. Такая назойливость была бы, наверное, не совсем правильной. И пусть в те часы не было никаких серьёзных случаев, разве это оправдало бы бесцеремонное любопытство фотоаппарата. Петрович то и беседовать с немногочисленными посетителями старался как можно мягче, живо, однако, интересуясь причинами, по которым тот или иной пациент оказался перед кабинетом дежурного врача. А удивляться было чему. У молодого, здорового парня заплыло всё лицо лишь из-за отколовшегося накануне зуба. У другого возник на лице в короткое время, словно гриб после летнего ливня, огромный фурункул. Другой парень, спотыкнувшись, упал, стукнувшись лицом о рельсу трамвайного пути, после чего у него тоже разнесло лицо до неимоверных размеров. А ведь всего-то была маленькая царапина вначале. Петрович смотрел на страдания пришедших, удивляясь, сколь незначительные причины могут приводить к довольно серьёзным последствиям. Он даже перестал злиться на свою сестру за её непомерную халатную глупость, хотя эта глупость была по отношению к себе самой. Наверное, именно от всего увиденного, на Петровича и произвела огромное впечатление внешность дежурного врача, которого он успел вполне хорошо разглядеть, пока тот в коридоре беседовал с одним из посетителей. Впрочем, ничего необычного во внешности хирурга не было, обыкновенный мужчина довольно крупного телосложения лет сорока пяти или пятидесяти, с довольно округлым животиком и тёмной отросшей щетиной на лице. И при столь обыкновенной внешности хирург производил очень обнадёживающее впечатление. Если кто читал роман Хемингуэя «Прощай оружие», тот наверняка помнит и военного хирурга майора Валентино. У этого хирурга тоже была та же уверенность во всём виде, не напускная самоуверенность, а именно уверенность, как у человека, который знает, что делать, как лучше сделать, который просто чувствует себя во всей этой атмосфере чужих страданий с уверенностью и хладнокровием всесильного мага и чародея. Не знаю, насколько это соответствовало истине, так ли уж хладнокровен и спокоен в душе доктор, но вот впечатление он производил именно такое. Хотя этот дежурный врач вовсе не напоминал эдакого мага, чудо-доктора Хауса, да и, навряд ли, ему приходилось делать столь сложные операции, додумываться до невероятного по редкости, исключительности диагноза. И, тем не менее, этот вполне рядовой хирург внушал любому, не только пациенту, оптимизм и уверенность в благополучном исходе любой операции. Да Петрович дома при родной супруге не чувствовал себя столь раскованного, как этот доктор в своей вотчине, сияющей холодной чистотой кафеля и пластика. Петрович невольно залюбовался хирургом, радуясь в душе, что его непутёвая сестричка попала в руки именно к этому специалисту. Потом, когда сестра вышла из кабинета, Петрович сумел заговорить с хирургом. Вернее хирург сам заговорил с ним, как с сопровождающим больного. Доктор объяснил, куда сдавать вещи, объяснил, что при желании можно и взять их с собой, а уж потом, как бы невзначай добавил, что будет оперировать ближе к вечеру или может быть к ночи, в общем, когда наплыв пациентов несколько сократиться и тут же удалился в кабинет. Подождав, пока сестра сдаст необходимые для предстоящей операции анализы, Петрович поехал домой, поехал в полной уверенности в благополучном исходе. Так оно и оказалось. Операция прошла вполне успешно, в чём Петрович мог убедиться лично, встретившись на другой день с прооперированной сестрой. Эта трусиха больниц и врачей так и не смогла узнать имени хирурга. Её же лечащий врач не счёл нужным прояснить этот вопрос, так как считал это совсем несущественным. Он даже удивился такому желанию:
- Зачем вам это? – без всякого напускного недоумения поинтересовался доктор.
Объяснить свою любознательность его пациентка не смогла, а врач счёл вопрос вполне исчерпанным. Впрочем и Петрович тоже не узнал ни имени, ни фамилии хирурга, хотя и встретил дня через четыре того в холле. Доктор что-то покупал себе в буфете. С ним были две медсестры, одну из которых он по-дружески обнимал за плечи. Да, именно по-дружески, столько раскованности было во всех движениях хирурга, который опять был при отросшей щетине, вероятно вновь дежурил. Петровича удивило то, что врач сразу узнал его, хотя он ведь не был пациентом, а всего лишь сопровождающим больного. На вопрос, как дела у сестры, хирург буднично ответил:
- А чего? Жизнь мы ей спасли.
Доктор хотел что-то добавить, но прервался из-за невольного смешка Петровича. Конечно, Петрович понимал, что доктор абсолютно прав, что его сестре в тот вечер действительно спасли жизнь, недаром же женщина стоматолог, у которой они побывали с утра, объявила прямо, что счёт идёт уже на часы. Но ведь Петрович смеялся не над словами хирурга, а над глупым поведением своей сестры, поэтому он тут же попытался исправить свою ошибку:
- Ну, это уж из-за её собственной глупости.
Петрович тут же понял, что данные слова совсем не оправдывают его неуместный смешок. Он хотел что-то добавить, но просто не смог подыскать в тот момент нужных слов. Доктор же лишь пожал плечами, забирая с прилавка пакетик с какой-то провизией. Петрович даже не успел поблагодарить хирурга за спасение сестры. Теперь, лёжа на диване и вспоминая тот последний разговор с так и оставшимся безымянным хирургом, Петрович думал о будничности, с какой врачи порой спасают жизни своим пациентам. Конечно, этот доктор немного обиделся за смешок Петровича. И был абсолютно прав. Но, навряд ли он долго помнил об этой обиде. Петровичу стало неудобно от своей бестактности, словно он только что рассмеялся в лицо хирургу. И, досадуя на самого себя, подумал: «А ведь этот врач к своим неудачам при операциях относится далеко не так буднично, не столь хладнокровно, как к спасению жизни». В этот Петрович был просто уверен на все сто процентов. Да и тот факт, что этот хирург спас не одну жизнь, пусть и не производя сверхсложных операций, Петрович, вспоминая пациентов больницы с распухшими, обезображенными лицами, был убеждён. Тут же Петрович разозлился на себя за то, что принижает незнакомого ему специалиста. Действительно, откуда он может с такой уверенностью утверждать, какой сложности операции приходилось делать уже отнюдь не молодому хирургу. Не включая света, Петрович принялся рассуждать о своей медицинской безграмотности. Ему просто захотелось написать хотя бы небольшой рассказ о работе людей этой профессии. Но, творчество писателя требует не только литературных знаний. Петрович тяжело вздохнул, продолжая лежать в уже совершенно тёмной комнате. Однако вскоре он вскочил со своего лежбища и, включив свет, схватил поспешно бумагу. Работа закипела. Нет, он не написал в тот раз рассказ, но зато у него получилось вполне приличное стихотворение, которое я вам и привожу полностью.

По двадцать четыре часа подряд
Дежурит на скорой врачей наряд.
По двадцать четыре часа подряд
Усталые люди на горе глядят.

Я еду на вызов, дремлю я в пути,
Ведь лучшего места поспать не найти.
Да чёрт меня дёрнул пойти на врача.
К профессии этой любовь горяча.

Хотя если вдуматься, наш пациент,
Силён в отыскании тысячи бед.
Сивуху глохтит иль ширяется шприцем
И в глупости личной не знает границы.

А я вот спасай дурака наркомана,
Осыпет как будто Господь меня манной.
Спасибо не скажет упившийся вдрызг.
Так ради кого же науки я грыз?

Статистики суетной преданный раб
Всё бросить к чертям давно уж я рад.
Но снова: «На вызов!» И белый халат
Накинут на плечи, сирены гудят.

И мчится на вызов бригада врачей,
Забыты все мысли ненужных речей.
Давай-ка, водитель, вперёд поспеши,
Спасатели едут греховной души.

Своё творение Петрович так и назвал «Спасатели». Хотя он совсем мало видел за все дни посещения больницы прибытия скорой, да и понравившийся ему хирург также не работал на скорой помощи. Более того, он не видел ни одного пьяного, не говоря уж о наркоманах во время своих посещений больницы. Но что Петрович мог написать о врачах, ведь он так мало знал об этой профессии.