ОБЩЕЛИТ.COM - ПРОЗА
Международная русскоязычная литературная сеть: поэзия, проза, критика, литературоведение. Проза.
Поиск по сайту прозы: 
Авторы Произведения Отзывы ЛитФорум Конкурсы Моя страница Книжная лавка Помощь О сайте прозы
Для зарегистрированных пользователей
логин:
пароль:
тип:
регистрация забыли пароль

 

Анонсы
    StihoPhone.ru



Поэт

Автор:

У многих людей, помимо официального, паспортного имени есть и второе, которое нигде в документах не отмечено, но которое, зачастую, более живуче, чем то, что занесено в регистрационные книги при рождении ребёнка. Сначала это имя нам даёт мама или бабушка, или ещё кто-то из близких малыша. В отличие от официоза, такое имя насыщенно эмоционально, оно выражает ласку, любовь, душевность. Его, как правило, непроизвольно, спонтанно придумывает мама малыша. Таким именем может быть название животного, птички, цветочка, или нечто обобщающее: Лапушка, Зайчик, Птенчик, Цветочек. Позже, в школе или даже в детском саду у ребёнка появляются менее ласковые имена, где уже присутствует ирония, чья-то обида, недовольство, которые зачастую указывают на недостатки человека. Такие имена подчас и звучат более грубо: Батут, Боцман, Кривой, Косой, Хромой. Но, уж если во взрослой жизни человек попадает в тюрьму, то ему непременно даётся отличительное, броское прозвище, которое на языке блатного мира и называется грубым словом «погоняло». Это уже не имя, хотя и несёт такие функции, это уже даже не кличка, это и образ, и характеристика. Такая «кликуха» показывает место человека в том мире, отношение к человеку в том мире. В таком имени больше злости, бессердечия и менее всего душевности. Хотя бывают и вполне неплохие кликухи, погоняла. Чем, например, кличка Поэт хуже настоящего имени. Конечно, в зависимости от своего социального статуса в данной среде, многие могут произносить это имя по своему, кто-то с сарказмом, кто-то с насмешкой, некоторые уважительно, а некоторые даже и заискивающе. Именно такую, в общем-то, необидную, кликуху и получил человек, о котором я хочу поведать. Я даже не буду называть его настоящего имени, которое в той среде просто неуместно. Это в повестях да романах человека могут называть по имени, да отчеству, в жизни всё несколько грубее. Ну, кто бы из уважающих себя блатарей стал обращаться по имени и отчеству к человеку, которого он посылает занять очередь за баландой или принести еду в барак.
- Иван Денисович, займите, пожалуйста, для бригады очередь в столовую, будьте так любезны.
Такой вздор и представить невозможно. Обыденность грубее:
- Эй, ты, шнырь, а ну, одна нога здесь, а другая там, быстро займи очередь на бригаду в столовку. Бегом, гнида!
Второе более похоже на правду.
Но не будем отвлекаться. Просто я хочу поведать историю зарождения такого второго имени, кликухи, погоняла. Наверное, это не столь увлекательно, как знать причину зарождения новой звезды на небе, но всё же и этот маленький факт не лишён интереса.
Этап гнали нещадно. Не потому, что охрана была сплошь из садистов. Просто необходимо было поспеть дотемна в лагерь назначения. Впрочем, и погода тоже влияла на решения конвойных. Сыпал мелкий, холодный, нудный своей беспрерывностью дождь. Одежда на арестантах была насквозь промокшей. В другое время, на свободе любой нормальный человек, промокнув столь сильно, обеспокоенный за своё здоровье, моментально бы помчался домой и, тут же переодевшись в сухое, напился бы горячего чая, а может даже выпил бы чего спиртного. Но сейчас, при беспрерывном понукании раздражённых конвоиров, которым тоже приходилось не сладко, никто и не думал о такой блажи, как домашний уют. Да никто даже и не знал, что же их ждёт на этом новом месте. Был в этом сером, мрачном строю и тот, кому скоро дадут погоняло Поэт. Пока же будем называть его просто Человек. Я написал это слово с большой буквы не потому, что в данном месте и при данных условиях данное слово звучит гордо. О гордости вообще не могло быть речи. Само «слово» гордость, произнеси его кто-либо из заключённых, прозвучало бы как насмешка, а того, кто всуе произнёс подобную крамолу, сочли бы в лучшем случае сумасшедшим. Да и в худшем тоже. Но продолжим рассказ.
Итак, наш Человек вместе с остальными шёл торопливым шагом, стараясь спрятать кисти рук в карманы грубых штанов, надвинув как можно ниже на лоб кепку, которая насквозь промокла. Вода, стекающая по лицу Человека и попадающая в рот, была горька на вкус. Первое время человек не понимал, причину столь странного вкуса, лишь спустя некоторое время он сообразил, что его фуражка успела пропитаться потом и теперь отдавала его же пот обратно в виде горькой соли. Там, на свободе ему никогда не приходилось столь сильно занашивать головные уборы, занашивать настолько, чтобы подкладка кепки пропитывалась столь сильно потом. Человека сие открытие удивило. Вслед за этим, он так же удивился другому, тому, что может вообще чему-то в этих условиях удивляться. Хотя почему бы и нет. Может же он теперь радоваться тому, что не отстаёт от колонны, не падает от усталости как некоторые. Именно эти слабые, не могущие идти дальше и заставляли охрану давать короткую команду:
- Стой! Садись!
Тогда колонна останавливалась и торопливо присаживалась на корточки. Такую позу Человек принимал на воле лишь во время лесных прогулок, если вдруг некстати хотелось в туалет. Здесь садиться на корточки во время привалов было нормой, охрана должна была видеть весь строй, всех до единого. А чтобы видеть всех, необходимо было быть выше массы заключённых. Этого можно было добиться лишь одним способом, посадив людей на карачки. Тогда зеки, освободив из карманов, из-за пазухи руки, садились, облокачиваясь кончиками пальцев о холодную, мокрую землю. Так легче было сохранять равновесие, не сесть задом в лужу, не свалиться набок на соседа. При этом Человек радовался, что может относительно легко подняться, после команды «встать». Далеко не все в строю могли столь оперативно выполнять требование конвоя. Таких ослабевших либо подхватывали под руки соседи, либо давали пендаля «друзья народа» блатари, которые следили за дисциплиной и порядком даже более ревностно, чем конвой. Впрочем, Человек не любил ни тех, ни других. Не то чтобы он пылал ненавистью к охране или уголовникам, нет. Он считал глупым постоянно держать себя на ненависти. В самом деле, не может же обычный человек постоянно испытывать чувство любви по отношению, допустим, к собакам, если он их любит. А если он видит голодного щенка, продрогшего и мокрого? Естественно у любого любителя собак возникнет просто чувство сострадания, жалости. Всё в мире переменчиво. Или, например, как быть с этими охранными псами, которые буквально рвут поводки, готовые в любой момент вцепиться в тело любого, осмелившегося выйти из строя или просто оступившегося и попавшего за границу колонны. Пусть даже любитель животных не будет испытывать ненависти к этим охранным псам, но ведь и любви тоже наверняка не будет у такого бедолаги, если его начнут терзать псы. Надеюсь, читатель понял, что в данном случае я отступил от уговора, написав слово человек с малой буквы лишь потому, что говорил вообще о людях, а не о нашем конкретном герое, который пока ещё легко вставал с четверенек. Более того, после очередного привала, в голове у нашего Человека вдруг, даже неожиданно для него самого, возникли странные строчки:
- Дождь колымский третий день подряд
В серый цвет раскрашивал округу.

Вначале Человек даже и не понял, что это стихи, столь не вязалась обстановка этапного марша с высокой поэзией. Недоумевая, человек повторил про себя возникшие в глубине сознания строки. Он даже определил, что это хорей. Там, на свободе, за письменным столом, когда Человек писал стихи, а наш герой, как понял уже читатель, был не лишён этого дара, он в таких случаях всегда начинал с того, что определял стихотворный размер. Для этого он выставлял ударения, после чего подсчитывал количество стоп. Сейчас, в этом мокром и сером строю у Человека не было такой возможности, не было под рукой даже клочка бумаги, не было карандаша. Но Человека отсутствие письменных принадлежностей не очень расстроило, ибо над всем преобладало чувство удивления. Он не понимал, как в такой обстановке, под привычно грозные крики конвоя, под свирепый лай овчарок, могли у него зародиться стихи. Тупо глядя перед собой, а впереди была лишь серая спина такого же бедолаги как он, Человек некоторое время машинально продолжал повторять про себя возникшие ненароком строки. И вдруг, рассматривая мокрую телогрейку впереди идущего, внезапно присоединил к двум строкам третью:
- И фуфайки набухали у ребят.

Это рождение строки вновь настолько поразила Человека, что он невольно усмехнулся. А его мозг уже разрабатывал тему. Необходимо было подобрать рифму к слову «округу». Что, что подобрать? Дома, на свободе в таких случаях он вскакивал из-за стола и, принимался возбуждённо ходить по комнате. Теперь ему не было необходимости поступать таким образом, хотя бы потому, что он и так шагал весьма споро вместе со строем. Слева от него пожилой мужчина тихо, но довольно отчётливо, с придыханием пробормотал:
- Всё, не могу больше, сейчас свалюсь.

Однако мужчина не упал, а продолжал идти, тяжело, натужно дыша, искоса поглядывая на автомат конвоира, отливавшего скупо вороненой поверхностью ствола.
И тут у Человека родилась четвёртая строка:
- И ломы с трудом держали руки.

Человек знал, что такое лом, хотя ему мало приходилось пользоваться этим орудием труда. Так, несколько раз у родственницы во дворе, чтобы поколоть лёд перед входом в дом. Такая работа Человеку в то время нравилась, он всегда выполнял её со спортивным азартом. Для зеков азарт во время такой работы, естественно, был неуместен. Но тема была найдена и Человек начал её разрабатывать. Пожилой сосед справа продолжал стонать, задыхаясь. Посмотрев искоса на старика, Человек нашёл и следующую строку:
- Тяжело давались нормы нам.

Что можно ещё делать ломами, кроме скалывания наледи перед крыльцом родственников? Можно копать ямки для заборных столбиков. Ему и такую работу приходилось делать. Человек хотел улыбнуться, но не посмел, так как старик продолжал задыхаться. Через несколько шагов старик споткнулся буквально на ровном месте. Подхватив соседа под локоть, Человек пробормотал:
- Держитесь, держитесь. Скоро привал.
Но ямки для столбов забора сделали своё дело. У человека родилась ещё одна строка:
- А шурфы казались нам бездонны.

Облизав губы, Человек вновь ощутил горечь своего пота, что попадал с мокрой кепки. Старик, которого он поддерживал под локоть, тихо стонал и человек приплюсовал ещё пару строк к своему стихотворенью:
- Пот с дождём глотали пополам.
Зубы сжавши, мы скрывали стоны.

Повторив про себя несколько раз всё, что сочинил, Человек невольно вновь усмехнулся, констатировав, что это его первое стихотворение на лагерную тему. Более того, в нём он уже отождествляет себя с другими работающими лагерниками. Такое открытие Человека даже позабавило, одновременно заставив и удивиться, что он в состоянии веселиться, хотя тяжесть пути и усталость умственная всё же сказывались.
Теперь Человек вспомнил о том, что обычно во время написания стихов, он делал перерыв для того, чтобы размяться, сделать зарядку и выпить горячего, сладкого чая. О чае, да ещё горячем, думать было совсем глупо и, поэтому Человек постарался вообще ни о чём не думать, устроив себе как бы маленький перерыв в творческой работе. Но не тут то было. Мозг воскресил неожиданно для него мелькнувшую картину сельской жизни, которую он успел запечатлеть сквозь зарешётченное оконце вагона, в котором их этап трясся не одни сутки. Ему вспомнилась мелькнувшая фигура сельской женщины, которая спускалась с холма. Куда и откуда шла женщина, Человек, разумеется, так никогда и не узнал, но вот её образ, словно на цветной фотографии, сохранился в памяти весьма отчётливо. Словно художник, пишущий картину маслом, он ясно осознал, что в стихотворение необходимо добавить женский образ. И он добавил его. Всю дорогу до места назначения он творил своё стихотворение. Однажды он даже не услышал команду «стой, садись». Нет, Человек, разумеется, остановился со всем этапом, но он был настолько занят работой над произведением, что продолжал, по чистой рассеянности, стоять один среди всей колонны и, стоял до тех пор, пока его требовательно не одёрнули за полы мокрого лагерного бушлата. Человек не слышал злобных слов блатарей о гордости, о набитой морде. Он всю дорогу до лагеря старался не забыть своё стихотворение. Ведь он таки написал его. Целых двадцать четыре строчки. Написал, не забывая про ковыляющего рядом старика, которого приходилось то и дело поддерживать, написал, не смотря на окрики охраны и лай сторожевых псов. Было столько отвлекающих звуков. Однако Человек, вероятно, умел хорошо сосредотачиваться, или его просто захватила работа. И ночью, когда Человек был грубо разбужен довольно-таки чувствительными тычками в бока, он первым делом постарался вспомнить своё стихотворение. Он как бы отключился от действительности. Даже грубого «а ну давай этого гордого сюда», Человек не слышал, механически следуя за тем, кто тащил его с нар в угол барака, где расположился «смотрящий» вместе со своими ближайшими компаньонами из блатарей. Человека занимала всего одна единственная мысль, как бы не забыть текст, который столь невероятным образом создавался под мелким, нудным, холодным дождём. И когда его свалил с ног удар крепкого кулака, и он рухнул в проходе и некоторое время как бы в забытьи лежал на холодном грубом полу, эта мысль не покинула его. И первое, о чём он подумал, приходя в себя, были его сотворённые днём строки стихотворения. И когда Человек понял, что не забыл их, он, поднявшись, невольно радостно, просто таки счастливо улыбнулся, чем привёл в недоумение весь воровской кагал, наблюдавший за тем, как подымается поверженный. А Человек продолжал повторять про себя свои стихи, при этом счастливо улыбаясь, совершенно не обращая внимания на кровь изо рта.
- Падла! Да он смеётся!

Человек продолжал глядеть поверх голов воров и радостно улыбался ни на что не обращая внимания.
- Да он же безумен!
- Свихнулся! Как пить свихнулся!

Люди часто сходили с ума в тюремном аду и это всегда воспринималось окружающими со страхом. Один из блатарей помахал перед глазами Человека грязной ладонью, но тот не отреагировал, продолжая повторять и повторять стихи. Необходимо было срочно закрепить в памяти созданное, перед тем как начнут избивать и поэтому он продолжал оставаться безучастным к окружающему. Но именно эта безучастность и спасла его.
- Оставь его, пусть отходит, - произнёс повелительный голос и, тут же по-хозяйски добавил, - так он вроде крепкий. Нормы то давать будет.
- Руль Иванович, придуривается гад, дай я ему ещё врежу.
- Оставь.

Некоторое время хозяева барака молча разглядывали непонятного индивида, его блаженную улыбку на окаменевшем лице.
- Спроси, почему он стоял столбом, когда все на карачки опустились.
- Так он же ни на что не реагирует.
- Не бей, просто трехани.
- Слышь, ты, гордый, ты чего-нибудь слышишь?

Тот, кто приволок Человека, теперь тряс его старательно за грудки, вопросительно и с некоторым ужасом вглядываясь в глаза жертвы.
- Слышу, да слышу, - спокойно, словно просыпаясь ото сна, ответил, наконец Человек, чем привёл всю кампанию в несказанное веселье.
- Глядите, реагирует.
- Может он и не совсем того?
- Ты чего сегодня на переходе команду охраны не выполнил? Гордость взыграла?
- А ты знаешь, что из-за тебя все отдыхали меньше положенного.

Да, человек помнил, что этап был тут же обратно поднят на ноги, едва он сел, присоединившись к общей массе.
- Я не нарочно.
- Во, глядите, он оказывается не нарошно! – весело воскликнул тот, что разбудил Человека, маленький, казавшийся тщедушным, но цепкий человечек.
- Что, бабу свою вспомнил? – усмехаясь скорее добродушно, чем злобно, полюбопытствовал верзила. На нём была уже сухая одежда, он не спеша потягивал из кружки что-то горячее, настолько горячее, что даже его толстые пальцы не могли долго выносить температуры алюминиевой посуды, что заставляло его перекладывать кружку из руки в руку.
- Я стихи писал, - просто, спокойно, как о нечто обыденном пояснил Человек.
- Что?
Верзила от удивления чуть не выронил кружку, которую у него тут же подхватили услужливые руки.
- Стихотворение писал.
- Поэт! – радостно пояснил присутствующим заморыш.

Все, находящиеся в углу, теперь лыбились довольно беззлобно, с любопытством разглядывая блаженного, который может во время переходя сочинять что-то.
- Ну, почитай, - опять беря в лапищи кружку, потребовал верзила.
Слегка пожав плечом, Человек потёр себе руки, словно собирался не стихи читать, а играть на рояле и начал неторопливо читать, глядя куда-то поверх голов своих слушателей.

Дождь колымский третий день подряд
В серый цвет раскрашивал округу.
И фуфайки набухали у ребят,
И ломы с трудом держали руки.

Тяжело давались нормы нам,
А шурфы казались нам бездонны.
Пот с дождём глотали пополам.
Зубы сжавши, мы скрывали стоны.

И вот в этот блеклый зека миг
Женщина спустилась вдруг с холма.
Показался нам прекрасным бледный лик.
Я подумал: "Богородица сама".

- Да кто тут спускаться то может, здесь даже шлюх нет, - возмущённо перебил чтеца тщедушный.
- Цыц!- тотчас рявкнул повелительно верзила, отчего заморыш, казалось, стал ещё мельче.
А Человек продолжал читать уже в полнейшей тишине.

Я четыре года женщин не видал,
Огрубел, ворочая кайлом,
И поэтому, наверно, рёв издал,
Высоко в восторге вскинув лом.

И пускай конвой кричал на нас.
Ты была для сердца как бальзам.
Я ещё три года всякий раз
Вспоминал тебя, едва прикрыв глаза.

Помогла ты выжить мне в аду,
Что зовётся прозаично Колымой.
Не встречал я больше фею ту,
Но зато вернулся всё ж домой.

Когда Человек закончил чтение, стояла полная тишина. Раскрыв рты, блатари неподвижно разглядывали автора.
- Да ведь это же про нас, это же про лагерь! – восторженно вскричал заморыш. Теперь он не глядел на Человека столь злобно.
- Лагерный стих, - одобрительно констатировал верзила.
- И про баб есть, - протянул кто-то не видимый из темноты.
- Ну вот, а говорили гордец, залупается неумно, - раздались одобрительные возгласы.
Присутствующие благожелательно улыбались. Человек тоже улыбался, но никому его улыбка уже не казалась безумной.
- Слышь, поэт, а ещё что-нибудь про нас расскажи.
- Да про лагерь то у меня и нет ничего, - с искренним смущением отвечал Человек.
- Так это твоя первая ходка что ли? – уточнил верзила, которого все звали столь уважительно Рулём Ивановичем.
На этот вопрос поэт ничего не ответил, а лишь несколько виновато улыбнулся, чем привёл остальных в радостное возбуждение.
- Ничего, - дружелюбно похлопывая поэта по плечу, вскричал заморыш, посидишь подольше и, глядишь, ещё что-нибудь напишешь.
Соглашаясь, все радостно засмеялись. Поэт тоже ухмыльнулся. Он был доволен, что его стихотворение понравилось слушателям. Да, вся эта банда блатарей, которых он не любил, теперь была для него всего лишь слушателями, а вот слушателей он любил. Именно поэтому он вполне дружелюбно ответил заморышу:
- Не знаю, без бумаги трудновато творить. Чтобы не забыть, запоминать надо, - поэт опять потёр пальцы рук, словно разминая их после трудного концерта на рояле.
- А ведь, правда, Поэт то своё стихо без всего сочинил. Ни карандаша, ни бумаги, да ещё во время ходьбы, - удивлённо и восторженно радостно констатировал заморыш.
- Ладно балабонить, лучше плесни Поэту горяченького, согреться до сих пор человек не может. Да и тетрадь там заодно достань, пусть запишет своё произведение. Оно стоит того.
Руль Иванович уже не перекладывал кружку из рук в руки. Может кружка остывала быстро, может руки у Руля Ивановича были не столь чувствительны к жару. Но Поэту было всё равно, он с удовольствием присел на освободившееся для него место и принял из рук заморыша налитый для него чай, вернее чефир. Конечно, он был рад, что его не избили, рад нежданному угощению горячего, рад простой минуте спокойного отдыха, но более всего Человек, который теперь приобрёл имя Поэт, радовался тому, что его стихотворение уже не пропадёт. А заморыш уже положил ему на колени чистою тетрадь и засунул в карман куртки целый карандаш. Это было неслыханное богатство. Но Поэта не мучили угрызения совести. В конце концов, должен же быть у человека гонорар.



Читатели (261) Добавить отзыв
 

Проза: романы, повести, рассказы