Афоня
или шоп-тур тверского купца Никитина.
Литературно-историческая пурга

Игорь Буторин (Омск)


Афоня
Тверь и в шестнадцатом веке была не самым лучшим русским городом. Даром что торговый центр, перевалочная купеческая база, оптовка по-нашему. А во всем остальном - темень тьмущая и полная антисанитария.
Жил в ту пору в Твери купец, звали его Афанасий Никитин, а попросту Афоня. Парень он был неплохой, вот только не очень путевый. Купеческое дело досталось ему от отца, да вот с торговлей все никак не ладилось. То купит, какого овоща-фрукта заморского, а тот сгниет на складе, потому что наш народ русский в начале не очень то падок на экзотику. Это ж сколько понадобилось царю Петру I насильно кормить русака картошкой, чтобы он, народ, расчухал сей овощ и превратил его в национальное достояние, а потом и вторым хлебом назначил. А Афоня, конечно же, до Петра не дотягивал ни по широте натуры, ни по происхождению своему далеко нецарскому. Потому его экзотика и гнила на складах, вводя молодого купца в пустые растраты.
От этих всех коммерческих неудач, Афоня сильно пить начал. Пил все и клюковку, и медовуху, и сбитень, не гнушался и настойкой боярышника. Понятно дело, при нашей успеши в питие, никаких денег не хватит. А конкуренты – купцы, они, что волки лютые, только и ждут когда чужое дело можно будет у спившегося коллеги отобрать, да к своему присовокупить. Вот и у нашего Афонии был такой вот визави. Скотина отменная, даром что бывший компаньён афониного отца. Но Афоне подливал хмельного постоянно, а потом всякие тугаменты подсовывал, мол, «На Афоня – друг, подпиши. Ведь ты мене, как сын родной, я табе плохого не посоветую». Ну, наш герой и подмахнул однажды бумажку, по которой все дело купеческое переходит к отцову другу, а за это тот ему круиз выправил по Волге через море иранское до Дербента, на дегустацию тамошних коньяков и вин. Ну и чтобы, значит, не скучно было Афанасию совершать путешествие к винным погребам, был ему подарен медвежонок со странным именем Зигмунд. Откуда у русского медведя такое иноземное имя никто толком не знал, но мишка попался толковый и даже философствующий, потому не размягчения мозгов и уж тем более томления духа ни у кого его странное имя не вызывало. Терпелив русский человек к чужим недостаткам.
Начало путешествия
Как положено на заре, погрузились на корабь. Афоня с Зигмундом на носу присели, чтобы в даль светлую смотреть и философские разговоры про жизнь вести. Так и отчалили по Волге-матушке на юг. Вначале путешествие шло ровно. Наши герои осматривали попадающиеся достопримечательности. На зеленых стоянках, пикники устраивали, песни пели. Зигмунд оказался не по годам приятным собеседником, но большим спорщиком и афонины постулаты подвергал всяческим сомнениям. Попытался, было Афоня рассказать про Ивана Грозного и его покорение Казани, так Зигмунд сразу заметил, что война та была гражданская, так как русский и татарин что близнецы-братья, триста лет жили рядом, в зависимости от батальной удачи женами менялись. И так за время войн и набегов кровушка двух этнических групп перемешалась, что сей коктейль и есть единая общность - российский народ. «А вера наша православная, как же?» - ехидно возражал Афоня. «Это все игры проповедников, - замечал Зигмунд. – Бог то он един, а слово его на землю принесли разные посланники: Иисус, Магомет, Яхве и Будда. И каждый из них слово господне передавал в устной форме, вот и закрались разночтения из-за вольностей в интерпретациях. Тем более что посты, монашество и прочие ритуалы есть во всех религиях и если разнятся, то не очень-то принципиально». Так и миновали спорную тысячелетнюю Казань с ее нефтяными качалками, КАМАЗом и угрозами об отделении и самоопределении.
Пограничники
Встали, как-то на зеленую стоянку около рва глубокого, что рядом с берегом великой русской реки проходил. Ну, как положено, то да сё, разложились, кто рыбачить пошел, кто по грибы-ягоды. А Афоня со своим другом косолапым достопримечательности отправились осматривать. Тут Зигмунд и спрашивает, а какого, собственно, рядна, здесь кто-то ирригационные работы затеял, эвон какой рвище прокопал и когда, воду в сей канал запускать намечено и куда та вода волжская пойдет, к какому городу, али народу? Уж не очередной ли великий проект по повороту рек наметился? Жутко любопытный медведь попался. Только было, Афоня рот открыл, пояснения дать, как вдали послышался конский топот, и по рву пыль заклубилась. А вскоре и три всадника различимы стали. Мерно так и чинно двигались они по дну этого канала. Лица у всех серьезные, озабоченные. Брови в кучку к переносице, спины ровные. Ни дать, ни взять – едеть рать!
Афоня заулыбался, шапкой машет – радуется видно. «Здорово, - орет. – Братья пограничники! Айда к нам хлебосолить». Старшой из погранцов ладонью от солнца закрылся, обстановку оценил и скомандовал: «Привал». И даже Зигмунду стало понятно, что это первые русские пограничники: Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович.
Илья то оказался не сильно казистым мужичком, этакий кубик ходячий – со всех сторон квадрат получается, да и ростом невелик. Никитич тот посимпатичнее, но, судя по лицу, большой любитель пображничать. Леша же, был молод, гламурен, и сразу поинтересовался, обнажив свои жизненные приоритеты: «А что, девки на судне есть?» На что Зигмунд тут же ответил, что бабы на корабле к несчастью, а у Леши его увлечения безудержным сексом берут свои истоки из его босоногого детства, где он явно подсматривал за девками в бане, для чего делал дырочку меж бревен помывочной. Леха, от таких непрозрачных намеков на ранний онанизм, обиделся и начал грозно натягивать тетиву своего лука, да в медведЯ целиться, намереваясь попасть тому явно не в бровь. Спас положение Афоня, который достал четверть самогона выгнанного перед путешествием из свеклы урожая позапрошлого года знакомой бабкой ключницей. И только после первой стопки промеж новых знакомцев потек неторопливый дружеский разговор за жизнь.
- Я за девками, - заметил Леша. – Не подглядывал. Просто, я, как есть человек молодой и неженатый, по штатному расписанию противоположным полом интересоваться должон. Это вон Ильюхе, бабы не к чему, у него вся мужеская сила в силу физическую ушла, потому что не фиг анаболики без меры жрать.
- Во-первых, - добродушно заметил Муромец. – Анаболики я не жрал, а потреблял согласно схеме наращивания мышечной массы. Нужна она мне была не для выступлений на ярмарочном подиуме, а для достойного отпора супостатам. Вот, к примеру, будь я, как ты щуплый и астеничный, то от одного лишь посвиста Соловья улетел бы в тридесятое царство. А так, он хоть засвистись, мне его буря в пустыне, что вечерний ветерок. Подошел и в глаз дал безобразнику, отчего тот и заткнулся. Потом сказывали, что наш Соловушка сначала к турмалайцам подался шороху на севере наводить, но ему там холодно стало, а может, и накостылял кто-то болезному. Щас, поговаривают, этот пенсионер беззубый, русский дон Корлеон, осел где-то в низовьях Волги. А что до мужеской силы, так это из-за застоя крови в тазу, это у меня от долгого сидения приключилось. Ведь за тридцать лет и три года не один гемморой высидеть можно. Вот и случилась сия обидная патология нефритового стержня.
- А скажите, господа, - ввязался в разговор Зигмунд. – А что здесь за канал такой организовался, и кто ведет ирригацию?
- Вот тундра, - ответствовал Добрыня, хватив чарку первача. – Ну, какой ирригатор будет копать канал вокруг отечества. Мы что немчура какая, вокруг замков рвы копать. Нет, брат, это считай у нас, как трудовая книжка или послужной список пограничника. Мы втроем не первое столетие рубежи отечества охраняем, вот сей ров, копыта наших коней и вытоптали.
- А расширяться не пробовали, в смысле там маршрут изменить, да отполовинить для родины часть степей, али гор каких у сопредельных басурман и викингов?
- Ну, во-первых, мы мирные люди, но наш …
- Илья! Надоели твои аллегории про паровоз. Если ты себя и считаешь бронепоездом, то для меня это обидное сравнение.
- Алеша, ты не бронепоезд, ты скорее на швейную машинки фирмы «Зингер» похож. Вдоль границы наплодил Алексеевичей. А мои левые политические пристрастия я никогда не скрывал, и скрывать не буду, так как остановка у нас в коммуне.
К этому моменту, изрядно ослабевший от частого употребления медовухи организм Никитича размяк, и он в пол голоса вел свой рассказ, не обращая ровным счетом никакого внимания на то слушают его или он рассказывает свои истории в безграничный космос. Кроме, космоса, четверти с самогоном и интеллигентного слушателя – медведя Зигмунда, богатыря никто больше и не слушал.
- Да какой там отполовинить. Лень нам. А тут колея уже набитая и державе спокойно. Царь то он специально отлучил нас от столичных центров. Ведь от нашего неуемного характера и удали молодецкой натерпелась земля русская. Я бывалочи бочонок медовухи или сбитня с утра скушаю, да и пошел гонять печенегов. Ну а потом на поле брани лет десять ничего не растет. Народ ропщет, говорит, что моя защита хуже набегов басурман, от них разорение на один сезон, а от моих маневров на десятилетия.
- Где ступил сапог солдата, - поддержал откровения мишка. – Там десять лет ничего расти не может.
- Ага. Лешка, тоже молодец, начал засматриваться сначала на цареву дочку, а апосля того, как случился с ней, так и на царицу позариться не преминул. А Илюху, так того вообще, легче убить, чем прокормить. Жрет то он не только анаболики. Такое, как он, национальное достояние своим неуемным аппетитом может разорить любую процветающую державу, даже с самой устойчивой экономикой. Вот царь и принял судьбоносное решение, назначил Илюшу прапорщиком пограничных войск. Вручил ему именную булаву, ну а нас произвел в боевые единицы его погранотряда.
- Теперь Илюха, очень вери импотент, - решил поумничать Попович.
- Я тебе Лешка, за то, что дразнишься импотентом, я башку когда-нибудь именной булавой прошибу! – добродушно парировал Илья. Алеша, продолжая обрабатывать ногти пилкой, заметил, что «импотент», никакого отношения к его Ильюшиной половой слабости не имеет, и в переводе с аглицкого означает «очень важный».
- Вот сколько лет ты Ильюша пограничишь, а так ни одного иностранного языка не изучил, - резюмировал богатырь-любовник. – Бестолочь, ты. Это же надо, каким чувством юмора обладать, чтобы тебя из-за фамилии к хазарскому племени отнести. Среди хазар таких тугодумов отродясь не бывало. Хотя, быть может, и в хазарской семье не без урода …
- А позвольте поинтересоваться, - не унимался Зигмунд, которому явно импонировал разговорчивый сержант погранвойск Добрыня Никитич. – А почему вашего отряда не было, когда крымский хан войною пошел?
- Ты понимаешь, косматый, тут какая коллизия приключается. Мы же, как Мельмот-скиталец, хотя, глядя на Илюшу и его фамилию, уместнее было бы сравнить нас с Вечным жидом - все время в движении. А басурмане, они же только с виду лоховитые, а на самом деле с мозгами у них все в полном порядке. Вот пока мы на Севере грозим шведу, они, падлы, нас с юга жмуть.
- Так бросили бы кулачищами махать да материться на остров Буян и бросились бы на юг, хану задницу надирать.
- Не-ет, брат. Нельзя нам через державу сломя голову нестися. Ежелив наших коней да в полный аллюр пустить, да еще и наискосок через державу, а не по рву пограничному, то все, пиши - пропало, отечество. Все сметем на своем пути, потому как ворога не любим и в войне мы очень азартные, причем считаем, что в баталии все методы хороши. Ну, от такого массированного наступления, ясное дело, пострадает не одна пара-тройка русских городов. Потому как в наступлении, мы не останавливаемся перед преградами, а мужественно их преодолеваем, то есть, на пролом значить идем. Было дело, даже мальчишка немейский нашу тактику изучал, все в тетрадочку записывал, но потом в свое отечество умотал. Гудерианом мальца звали. Обещал вернуться, но, что-то не нравится мне его намерения. Но царь-батюшка разумеет по-своему, он ведь экономист и привык все считать на логарифмической линейке. Так вот от нашего такого напора, по его ведомости получается, гораздо больший урон, чем от локальных конфликтов. А ведь мы, если бы разогнались от моря-океяна, то уже бы сегодня в Индийском безбрежном море сапоги мыли, да персиянок щупали.
- А что, хорошо там, в Индиях то? – вдруг заинтересовался беседой Афоня.
- А кто ее знает? Мы там не бывали, не дает царь-батюшка плечо развернуть, да форсаж включить. Вот и крутим вдоль границы эту карусель. Надоело. А ты, куда медведЯ повез?
- Да, я до Дербента. У меня круиз с дегустацией в тех краях согласно турпутевки намечен. А медведь, это типа товарищ или совесть моя косолапая.
- Слушай, привези мне дагестанского коньячку.
- А мне шемаханскую девицу, если окажется, хороша собой, может и женюсь на неруси, остепенюсь, детей чернявеньких нарожаю цельный взвод …
- А мне, цветочек аленький, - сказал сентиментальный Илья Муромец и густо покраснел. – Для гербария надо.
- Не, мужики, давайте на берегу договоримся. Ну, пойла ихнего дербентского положим мне не трудно прихватить в качестве сувенира. Цветочек аленький с какой-нибудь клумбы для Муромца сорвать тоже большого труда не составит. А вот бабу эту шемаханскую, извините, как я силком через все кордоны гнать буду?
Но Алеша, даром, что Поповича сын, айда канючить. Одним словом, сошлись на том, что девицу Афоня должен будет выменять по бартерной сделке на жеребца, что от кобылы Алешкиной. Так и порешили. На жеребчике, во избежание проблем с таможней, краской написали «карго» и распрощались по-дружески. Илья даже всплакнул скупой мужской слезой. Правда, истерику закатывать не стал и в вой не пустился, видать постеснялся боевых единиц своего погранотряда. А та скупая слеза, запутавшись в бороде богатыря, еще долго блестела на солнце, и блики эти не одну версту маячили Афоне с Зигмундом в быстрых волнах Волги-матушки.
Друзья степей калмыки
Ближе к Каспию Волга разлилась немеренно. Путешественники набраконьерили осетров, наелись икры и прочих растягаев и пирожков с визигой. У какого-то крестьянина силком отобрали тонну арбузов. В общем, шли весело и не скучали, безобразили в меру и не куражились. Зигмунд сильно маялся от жаркого южного климата, и постоянно обливался забортной водой. Афоня бражничал с караванными купцами и блевал в реку, так как в жару потреблять крепкие напитки не совсем комильфо, даже для закаленного в тверских кабаках организма. По левому берегу изредка проносилась конница степняков. Калмыкские кавалеристы грязно матерились, метали стрелы, открыто гадили в воду и не скупились на другие обидные жесты в адрес путешественников.
Из этих наблюдений Зигмунд сделал вывод, что калмыки народ дикий и неинтеллигентный. И, если им даже Тамерлан не смог вправить мозги, то из этой тупиковой национальной проблемы остается лишь один выход - научить их играть в шахматы или попытаться создать в степях второй Кувейт – богатый и беспечный. Что, по слухам, их предводитель Илюмжин и сделал, объявив камыкские степи шахматным пупом земного шара. Однако, несмотря на шахматное вправление мозгов, отголоски традиционного жизнеукладства все же еще сказывались. Оттого и рекетиров в степях было немерено. Что касается второго Кувейта, то с ним, судя по агрессивности степняков, пришлось покамест повременить. В разгильдяйстве и обормотости рекетирствующих степняков пришлось убедиться всему каравану, причем буквально ближайшей ночью.
Как эти друзья степей переправились ночью через волжские плавни, до сих пор остается большой исторической загадкой. Ночью узкоглазые разбойники напали на торговую эскадру, да так начали куражиться над сонными путешественниками и купцами, что каждый из них сотню раз успел пожалеть, что не вступил в ганзейский союз и соответственно не может рассчитывать на мощную защиту своих торговых караванов, коими во всем средневековом мире славилась Ганза. Хотя какой ганзейский союз может спасти от разбоя на бескрайних просторах России? Никакой.
Афоня с Зигмундом и жеребцом, которого, по старинной русской традиции, сначала окрестили коньком, потом – горбуньком, а в оконцове Квазимодою, бежали с места разбоя в степь. Оно и правильно, что с этих степных рекетиров взять, им никакой закон не писан, могут запросто зашибить, а потом живи калекой весь век, кому ты на фиг будешь нужен.
Дон Корлеон
После того, как беглецы отдышались и перекурили, стали думать, как дальше совершать свой анабазис в сторону дербентских винных погребов. Афоня, с дури, было пытался вернуться и накостылять калмыкам, за хулиганство и разбой, но мудрый Зигмунд, не пустил гоношню, придавив его к земле своим телом. Так, в конце концов, и уснули.
А по утру афонин отряд выбрался к реке и не найдя ничего от разоренного каравана, пеше по тихой грусти пустился вдоль волжского уреза на юг. Не успели они пройти и версты, как вдруг, тишину астраханского утра резанула ментовская интонация: «Стоять, ля!».
Путники покрутили головами… и никого не заметили. «Чорти носят в эту пору по моим пределам шастать! А ну, стоять, кому грю!» - не унимался невидимый командир. «Я щас кому-то в лоб остановлюсь»,- интеллигентно возразил Афоня. «Вот я свистану во всю пятерню, вы у меня махом в землю так впечатаетесь, что легче будет закрасить, чем выковырять!», - неунимался наглый голос. После такого нахрапа даже Зигмунд не смог сдержаться и заявил во всеуслышанье: «Если вы для посвиста засовываете в рот всю пятерню, то остается вас только пожалеть, потому что эти ваши жесты обнажают латентную нетрадиционную половую ориентацию. Иными словами вы сударь – обычный пидор, только боитесь в этом признаться! А пидоров на Руси не любят и бьют! Так что выходи в чисто поле, будем биться, а в оконцове на кол тебя посадим, раз ты жизнь свою и судьбу через жопу привык устраивать!» В ближайших кустах послышались всхлипывания. Раздвинув ветки, путники увидели плачущего беззубого старика. Это был русский дон Корлеон или по отечественному - Соловей-разбойник.
«Ну, ты чего разревелся то, гей?» - миролюбиво спросил Зигмунд. «А что сразу пидором обзывать…», - продолжил хныкать Соловей. «Да ладно, мы народ толерантный, если ты так нетрадиционно привык свои половые потребности утолять, то нам без разницы. Вот только из одной рюмки с тобой пить мы не будем, извини», - резюмировал Афоня. «Да не пидор я, не пидор», - вновь завыл старик. Друзья успокоили престарелого разбойника, и он поведал им историю своей жизни.
История жизни Соловья-разбойника, записанная с его рассказа.
Детство у меня было не приведи Господи. Я был тринадцатым ребенком в семье. Чертова дюжина, как порядковый номер видно и сыграла свою роль в моей судьбе. Понятно, что всю жизнь со мной случались всякие неприятности. Мало того, что в семье я считался поскребышем, отцу был уже шестьдесят пятый год, а матери пятьдесят пятый, когда я появился на свет. Статью, как вы видите, я не удался, макроцефал, ноги кривые, одним словом всю жизнь надо мной издевались все без исключения: и братья с сестрами, и ребятня в деревне. Даже взрослые пьяные мужики не пропускали возможности дать мне подзатыльник или крикнуть в след обидное – урод в жопе ноги. Из всех детских умений мне на славу удавался лишь художественный свист, за что я и получил прозвище – Соловей.
Понятно, что такой расклад в детстве повлиял на мое мировоззрение и характер. То, что всем детям легко доставалось из родительской любви и умиления, мне приходилось воровать. Меня ловили на этом самом воровстве и нещадно били. Каждому приятно навтыкать воришке, а если он еще и «урод в жопе ноги», так это становится любимым занятием для нормального человека, который, таким образом, пусть исподволь, но пытается исправить ошибку природы и сжить со свету эстетический позор рода человеческого. Одним словом, били меня часто и сильно. От этого я становился лишь изобретательнее в своих воровских делах, а характер менялся далеко не в самую лучшую сторону. Как это часто бывает у уродов, когда природа обделяет в одном, то дарует в другом. Так и меня, наградив слабыми ногами, природа, не без моей помощи, помогла накачать мышцы грудной клетки. Повзрослев, я уже спокойно мог гнуть пальцами пятаки, руками кочерги, а свистом останавливал стадо коров или табун лошадей. С такими умениями, я вскоре стал давать сдачи своим обидчикам. Сначала ровесникам, а потом и парням постарше. Вскоре я держал в страхе всю деревню и мне выросшему в нелюбви, никого на этом свете не было жалко. Я уже не воровал, я просто отбирал то, что мне нравилось, девок и баб насиловал, а парней и мужиков просто калечил. Когда я шел по деревне, то все прятались. Но и такая безраздельная власть над отдельно взятой деревней приедается, и я пошел в люди, а вернее на большую дорогу.
Куражился я долго, перебираясь с одного торгового пути на другой и грабил караваны. Села и города обкладывал данью, причем брал только провиант и девственниц. Надо заметить, что природа наградила меня еще и огромным мужским достоинством и неутомимостью в постели. Словом, редкая девица выживала со мной дольше месяца. Потом всю изодранную и чуть живую, я отпускал на все четыре стороны. Да вот только не уходили они от меня. Бывало, оклемается какая после моих половых извращений, раны на причинном месте затянутся, попытается выйти замуж. Ан, нет! Не может ей счастья принести ласковый муженек с детородным органом классических параметров. Бабе побывавшей у меня, уже начинает не хватать моего напора и безумного, а зачастую извращенного звериннного секса. Вот они и убегали от благоверных обратно ко мне. Так и скопилась целая армия наложниц. Любая за счастье считала, когда призывал ее провести ночь.
Слыхал я, что в Индии, есть такая книга про трах между мужчиной и женщиной, «Кама-сутра» называется. Вот любопытно было бы посмотреть. Думаю у меня за всю мою половую историю изврата, нашлось бы немало, чего добавить в сей трактат о любви.
В общем, жил я не тужил не одно десятилетие. Детей вот только не народил, видно деревня наша находилась в местах радиоактивной аномалии или, просто, я такой мутант сам по себе, то есть от природы.
А надо заметить, что разбойничал я, не применяя свою буйволинную силу, а обходясь одним лишь посвистом. Сильно, то есть, я преуспел в деле сногсшибательного художественного свиста. Бывало, едет караван, а я на дубе сижу, курю. Потом как свистану во всю пятерню – всадники и возницы на земле, барабанные перепонки лопнули, из ушей кровь, кони с ног валятся. В общем: сопли, кровь, говно и пыль. Ну, а дальше все по обычной схеме рекетирского ремесла – таксу за проезд установил, все ценное отобрал, мужикам по мусалам, баб на цугундер и следуйте далее на все четыре стороны.
Все бы так и шло, если бы Илья из Мурома не пришел. Ой, видели бы вы его в возрасте Христа. Кулачища с коровью голову, шея в плечи переходит под сорок пять градусов. Бицепс – не обхватишь, а спиняра, что баржа для перевозки леса. Удалец, одним словом! Я поначалу думал так себе, очередной культурист пожаловал. Нет, оказалось, настоящий русский богатырь. А мне в ту пору сильно не здоровилось. Захватил я давеча цыганский табор. И была в нем красавица – цыганка Изергиль. Ясное дело в первую очередь она у меня в постели оказалась. Уж я ее и так и эдак, а она знай, твердит: давай еще. Впервые мне такая ненасытная любовница попалась. Даже размеры моего члена на нее никакого впечатления не произвели. Знай себе только во все свои мыслимые и немыслимые места его пристраивает и требует продолжения половых утех. Впервые я тогда под утро выдохся. Раздосадованный развратностью Изергиль и ее ненасытностью, прогнал я ее, проститутку этакую, вон. А напоследок сказал, чтобы моей дорогой боле не шлялась, нечего шлюхам делать на дороге, где порядочные люди ездят, а другие порядочные люди их грабят. И как оказалось, прав был в своем решении. На третий день такие рези и боли в члене стали приключаться, что аж в глазах темнело. Наградила меня эта потаскуха триппером, да таким, что ни в сказке сказать, ни пером в медицинской энциклопедии описать. История таким образом, подтвердила правильность моего запрета на присутствие шлюх на торговых путях, не чего заразу распространять и дурные болезни сеять.
Вот тут то, и Илюха подрулил и права качать начал. Теперь и представьте, с каким настроением я на баталию вышел. Деморализован был фактически полностью. Муромец же об отсрочке поединка ничего слушать не захотел, размахнулся и со всей своей дури вышиб мне все зубы. Но, как оказалось, это было только начало. Метелил он меня три дня и три ночи. От стресса у меня даже триппер прошел, но зато могучий понос открылся. Удристал я тогда всю округу, думал дизентерия, но, оказалось, от стресса, потому что все болезни от нервов.
Сначала, Илья меня по всей Руси возил, народу показывал, свистеть я уже с былой удалью не мог, так как милостью Муромца лишился всех зубов. Поэтому во время демонстрации насвистывал «Соловья» Алябьева и «Танец с саблями» Хачатуряна.
И снова народ смеялся и обзывал меня «уродом в жопе ноги», как будто у них самих из жопы руки растут. Так история, сделав свой виток, вернулась в то же самое место. Снова я был, как маленький ребенок-уродец, а вокруг здоровые и жестокие люди. Илья, выпустив за время нашей битвы боевой пар и пыл, меня больше не поколачивал, но на душе от такого неприязненного ко мне отношения окружающих все равно было очень муторно. Помню, в Смоленске привязался к Муромцу один итальянец Давинча. Продай, говорит, мне своего карлу, я его формалином от вшей обработаю и в кунсткамеру определю, да портрет его напишу, чтобы остался в науке и искусстве великолепный экспонат-экземпляр- образ Уродавжопеноги. Но Илья то мужик хоть и суровый, но моментами сердобольным бывает. В аккурат во время приступа его сердобольства отпустил он меня на все четыре стороны, истребовав предварительно, клятвы не рекетирствовать более в российских пределах. Если нарушу клятву, то по уговору, он должен будет вырвать мне яйца. Хотя они мне уже не к чему, так как после такого позора и нервных переживаний, стал я импотентом, причем окончательным и бесповоротным.
Мои наложницы, всей своей ордой устремились на юга. Слышал о них, что образовали амазонское государство в горах Кавказа. Набеги совершают, мужиков воруют, один раз в год трахаются с ними до полного изнеможения, а потом бритвой по горлу и в озеро. И называется сия традиционная ежегодная процедура – агапевесса. Пацанов народившихся после этого полового беспредела, ясное дело, убивают, а девчонок воспитывают в своих традициях матриархата и мужененавистничества.
Я же отпущенный, не путать с опущенным, Ильей Муромцем пошел на Север к чухонцам и турмалайцам, как к народам темным и верящим в сказки и былины про мою былую мощь и силу. Однако и в тех пределах не было мне счастья. Местные шаманы заподозрили во мне конкурента, так как сильно я смахивал на местных божков вырезанных из моржового хера неумелой рукой северного охотника. Да и холодно там сильно. Местных баб мне в постель подкладывали, но они мне были уже не интересны, потому и не было у меня никакой популярности в тех краях. И понял я, что среди вечных снегов жить мне никак нельзя. Мое положение усугублялось еще и тем, что водку привозили поморские купцы, но лишь один раз в год Северным морским путем, когда сходил лед, а кончалась она в первый же вечер, так как малые народы Севера сильно охотчи до нашей огненной воды и пьют ее самозабвенно до полного вымирания этнической группы. А без водки в тех краях уж очень холодно. Таким образом, однажды собравшись с духом и своровав мешок сушеной трески, я отправился на юг. Шел я, имея слабую надежду, что за мои былые заслуги мои наложницы, а ныне жестокие амазонки выпишут мне маленькую пенсию и поселят где-нибудь на берегу горной речки век доживать в мечтах, меланхолии и философских думах про все сущее. Однако подагра внесла свои коррективы, вот и пришлось мне здесь – в двух бросках томагавка от Кавказа приостановиться. Тем более что здесь есть лечебная грязь, которая, говорят, помогает от суставов. Вот подлечусь маленько и к амазонкам на пенсион.

* * *

- Да-а, - резюмировал Зигмунд. – Остросюжетная биография у вас господин Соловей-разбойник.
- А вы все: пидор, да пидор…
- Ладно, дед, - не обижайся, - вступил в разговор Афоня. – Мы не по злобе. Просто пидоров не любим. Да и за что их любить, мы же не голландцы какие, а русские люди –великая нация…
- Попер великодержавный шовинизм, - закатил глаза косолапый. – А скажи как рекетир, правильно ли мы движемся в сторону Дербента?
- В аккурат, - молствовал Соловей. – Дойдете до моря иранского, и вдоль побережья шуруйте, а там не промахнетесь. А куда после Дербенту пойдете?
- Да есть, одна мыслишка, - стал нагонять тумана Афоня. – Думаю оттельдова еще до Индии прошвырнуться.
- Во, классно, - преобразился пенсионер разбойной деятельности. – Привези мне Афоня «Камасутру», а?
- Я вам всем че, транспортная компания что ли? – забузил Афоня.
- Ну, тебе что тяжело, у тебя есть медведь и вон конек Квазимода. А книжка она места много не займет, а мне старику будет радости, глядишь, напишу сексологический труд для будущих покорителей женских сердец и прочих гениталий.
- Нет, быть может это раритет, какой индийский, а мне проблемы с таможней не нужны.
- Афоня - друг, я тебе дам живой виагровой воды, каплю капнешь себе в кубок да красотке какой, и все - она твоя будет, а ночи наполнятся неутомимым и разнообразным сексом.
- Ладно, хрен с тобой, давай свою воду, пошукаю в Индиях твою книгу и отправлю с оказией наложенным платежом, - согласился путешественник. А Зигмунд усмехнулся и подумал, вот ведь старый онанист, на погост понесут, все дрочить будет в расчете на утреннюю эрекцию на том свете. За сим и распрощались. Друзья подались на юг, а Соловей-разбойник направился к луже своей лечебной грязи, которая на поверку оказалась обычным коровьим навозом. Доверчивыми с годами становятся пожилые люди. Кто-то посмеялся над стариком, а он, простая душа и поверил, что коровье говно вылечит его от подагры и прочих старческих недугов. Эх, старость не радость, и зачастую только из-за того, что пожилого человека каждый мудак обидеть, не только может, но и всегда норовит сделать это, хоть и не по злобе, но всегда с циничным удовольствием. Как будто чаша сия - немощи старческой, минует самого обидчика. И вся жизнь русского дона Карлеона - Соловья-разбойника, яркое тому подтверждение. Покуражился в молодости, теперь отвечай и основательно подорванным здоровьем, и моральной униженностью, и обидами от окружающих более молодых и здоровых.
Дербент
Долго ли, коротко ли бродил Афоня со своим отрядом, однако все же добрались они до отрогов Кавказских гор. Квазимодо возмужал и уже начал превращаться из стригунка в нормального и красивого коня. Где-то уже в горах встретил наших туристов джигитский патруль. Дербентские пограничники оказались не в пример нашим трем богатырям, они были сильно злыми. Один из них самый лютый по имени Басай все норовил, как бы невзначай отрубить Афоне голову, а Зигмунда рассматривал исключительно как будущий ковер для своей сакли. Однако, старший в отряде по имени Дудай не разрешил своему подчиненному портить захваченный трофей, видно дорожил своим служебным положением. Опять же зная продажность своих джигитов, которые, рубани они афонькину башку и подели все имущество, включая Квазимоду и ковер из Зигмунда, тут же донесли бы об этом самому эмиру. И тогда командир погранцов Дудай сам бы лишился головы за самоуправство, грабеж и посягательства на собственность эмира. Эмир же, как и другие горцы по национальной традиции, сначала вершил суд, то есть рубил головы, а потом с пристрастием расспрашивал свидетелей, которых, в свою очередь, ждала бы та же участь, что и командира. Одним словом, как это всегда было на Востоке, в выигрыше оказывался лишь доносчик, который и получал часть имущества казненных. Так что, как правильно решил командир джигитского погранотряда, пусть судьбу трофеев и пленного решает сам эмир, а грабить на большую кавказскую дорогу он отправится в одиночку, когда придет время его заслуженного ежегодного отпуска. А отпуск у кавказских пограничников был хороший, не такой как у других служивых - 24 рабочих дня. За особые условия службы погранцам полагались 33 дня и ночи, которые все они без исключения и испокон веков посвящали разбою и грабежам на большой кавказской дороге.
Дикие люди, что с них возьмешь, работать никак не хотели, не хотят, и хотеть не будут. Зато грабить и саблей махать, все как один - мастера. Ментальность. Хотя, какая на фиг, ментальность. Во все времена и среди разных народов находилось племя зверолюдей, которым в этом мире ничего не нать, только дай пограбить, повоевать, помародерничать. Были такие и среди скандинавов, и среди азиатов, и среди других национальных групп. Так что, судя по всему ментальность тут не при чем. Причем косинус в мозгах, который случается где-то на генном уровне и ничем его оттуда не вытравить. Остается только одно – подчинить эту зверскую силу, другой более жесткой силе. Но далеко не факт, что эти звереныши покорятся. Нет, они будут временно покорны, но ждать будут удобного случая, чтобы всадить своему повелителю нож в спину и вновь вернуться на большую дорогу разбоя и варварства. Так что терроризм это скорее диагноз и состояние души, а не ментальность.
Именно к таким людям попали путешественники в предгорьях Кавказа и сразу поняли, с кем имеют дело. Потому, даже обычно разговорчивый Зигмунд предпочитал помалкивать, так как было неизвестно, какую реакцию в тупой разбойничьей башке зверочеловека может вызвать простая или случайная фраза.
Так понукаемые джигитами-пограничниками наши герои добрались до Дербента – города эмира. Эмир Дербента Джабраил-оглы в принципе был мужик хороший, но горячая кровь и обычаи горцев сделали из него тирана и самодура. На людях и при подчиненных он таковым и был, однако по ночам превращался в сентиментального старика, который самолично кормит канареек, разводит кошек и лелеит черепах. Последние ему нравились больше других тварей. Этих тортил в комнатах эмира было несчетное количество, он их постоянно потчевал капустой, отчего во всех залах дворца витал стойкий дух овощехранилища. А ценил эмир черепах за их беспросветную заколоченность и флегматичность, то есть за все то, чего сам он был лишен напрочь.
Когда пленники предстали перед эмиром, тот внимательно осмотрел путешественников, задержав прищуренный глаз на жеребце, потом произнес коротко: «Казнить, нах!» и уже было увлекся в свои покои, но вдруг передумал. И в тот момент, когда Басай уже занес над головой тверского купца свою саблю, обернулся, вновь прищурился и молвил: «Вах, зачэм над ковром башка рубить собрался? Какой ты все же не чистоплотный Басай! Оставь мальца, я пошутил…» И позвал толмача, чтобы выслушать уже было погрустневшего Афоню. Однако визирь ему непрозрачно намекнул, что толмач, давича наступил на одну из любимых черепах и, упав, разбил голову о край бассейна.
- И что? – поинтересовался Джабраил.
- Издох сразу же, гяур! Но мы ему на всякий случай, голову все же отрубили. Вон висит перед воротами дворца, – отрапортовал верный помощник.
- Я тебя про черепаху спрашиваю, придурок! – возопил правитель Дербента.
- А она и не заметила, просто от стресса до сих пор жрет уже третий вилок капусты, – доложил визирь.
- Ну что за люди?! – разворчался, было, эмир. – Уроды какие-то. А я теперь сам себе должен переводить чужестранную речь. За что люди деньги получают, не известно. Ладно, пошли Афоня ко мне в кабинет, расскажешь, какая пурга тебя в мои пределы занесла.
Перво-наперво, тверской путешественник поинтересовался, где во дворце находятся удобства, так как он после эмировой шутки на счет казни, он перенес сильное потрясение и стресс, поэтому сейчас ему не помешает высморкаться, причем из всех имеющихся в организме отверстий. Визирь подобострастно проводил купца в туалет и подежурил у дверей, охраняя афонины процедуры и отгоняя саблей страждущих царедворцев от окупированной уборной.
В кабинете Джабраил-оглы превратился в радушного хозяина, угостил путешественников шербетом, инжиром и виноградом. А те поведали ему о своем путешествии.
Живописный рассказ Афони произвел на эмира благоприятное впечатление. Особенно он заинтересовался судьбой Соловья-разбойника. В конце же изрек: «Да-а, были люди в наше время, а сейчас молодежь, вся какая-то чиканутая… Эх переводятся богатыри на свете…»
- А что Джабраил-оглы, - насмелился отвлечься от основной темы Афоня. – Говорят у тебя коньяк хороший? Дал бы пробу снять, а то от шербета боюсь, слипнется у Зигмунда одно место.
- А что можно и по коньячку врезать, - отозвался властелин Дербента. – Только ты сам будешь его дегустировать, а то мне вера не позволяет спиртное принимать.
- А в чем секрет такой выдержки напитка? – живо заинтересовался, загрустивший было Зигмунд.
- А вот в вере и есть весь секрет, - пояснил Джабраил. – Мы мусульмане народ не пьющий, а виноградного вина у нас на Кавказе, хоть одним местом ешь. Выливать жалко, вот оно и томиться в подвалах. Помню, прикупил я невольника из хранцузской волости. Так он, неверный носом учуял, что все подвалы вином завалены, и айда канючить, мол, назначь меня в подземелье полы подметать, да паутину из углов снимать? Даже аргумент привел в свою пользу, дескать, мать его родила прямо в винном погребе, отсюда он сделался большим ценителем спиртного и вообще, одно время даже батрачил сомелье у какого-то графа. Ну, я человек добрый по своей натуре, возьми да и назначь. Тот полгода там что-то торкался-химичил, а потом говорит: «Было, мне знамение, что из твоих вин можно путний напиток готовить, дозволь попробовать?» Попробовал, вот и получился коньяк. Название напитку я сам придумал, так как первую бочку везли в телеге сначала кони, а потом тянули яки, вот и получился «коньяк». Хранцуз тот мне наладил торговлю этим зельем, напиток в Европы отправлял с шелковыми караванами. Ну, за такие заслуги перед дербентским отечеством и пополнение казны, я ему вольную дал. Слышал, что он потом раскрутился у себя на родине на моем коньяке. Правда умалчивает, что рецепт с Кавказа привез, выдает за хранцузское изобретение. Пускай, мне не жалко. Однажды привезли бутылочку «Камю», я пробу снял, фигня по сравнению с нашим дербентским.
Афоня между тем все дегустировал огненный напиток кавказских гор. Однако после первой рюмки намекнул эмиру, что напиток всем хорош, вот только клопами от него наносит. «Афоня, какими такими клопами он может пахнуть, - возмутился Джабраил-оглы. – Сам посуди, кто клопов в дубовую бочку насмелится без моего ведома натолкать? Даже если и найдется такой говнюк, так я потом эту контру все равно вычислю, запытаю смертными пытками, а потом самого раздавлю как клопа. Так что ошибаешься ты насчет кровопийцев Афоня. А дух этот, скорее всего от мореного дуба из которого бочки делают».
Афоня меж тем, как водится, захмелел и вспомнил про наших, про русских пограничников: Илью, Алешу и Добрыню, да, как заголосит: «Джабраил, друг, нацеди мне коньячку в жбанчик, меня Добрыня просил - пограничник наш расейский. Уж больно ему бражнику отведать хочется твоего напитку великолепного! А?»
- Нет, - заартачился эмир. – Хочешь для растопки печек, дам баржу нефти, а коньяк не проси, это почитай мое национальное достояние. Да и где гарантии, что ты, как тот хранцуз, не стибришь рецептец напитка. Начнешь серийный выпуск контрафакта, а мне от этого убыток будет. Нет, лучше нефтью возьми, ее у меня навалом.
- Да ты мне в глаза посмотри или форму носа оцени, разве, я похож на хранцуза, или еще на какое жулье, не приучены мы чужое тибрить. Корчага коньячку мне нужна исключительно для друга Добрыни, он, парень добрый, это и в имени его упомянуто, а потому сам все выпьет, ни с кем не поделится. Я в этом уверен на двести процентов. Не жидься, Джабраил.
- Ладно, - смягчился эмир. – Тогда давай меняться. Я тебе коньяк, а ты мне своего жеребца Квазимодо-Карго.
- Э-э нет, Квазимодо мне дал Алеша Попович, для обмена на шемаханскую царицу. Кстати, не знаешь, где она прописана?
- Известное дело в Шемахани...
- А Шемахань эта где?
- А хрен его знает. Может в Индии. Ты у шелковых купцов спроси, они через недельку здесь столоваться будут, быть может, и подскажут. Значит, не хочешь коньяк на коника менять?
- Не могу, Джабраил, я слово дал…
- Аллах тебе судья. Живи пока здесь во дворце, шелковый караван транзитом на Персию придет, я тебе протекцию составлю, чтобы в Индию тебе идти в Шемахань за твоей царицей без визово. Парень ты хороший, скажу, чтобы башку тебе не рубили, а так оставили, потому что я добрый и справедливый эмир всея Дербента и нефтяных скважин персидского моря и прочая, прочая, прочая…
Так Афоня с друзьями поселился во дворце, где сытно ели, крепко пили и сладко спали. А Эмир, выйдя от Афонии, призвал визиря к себе и коротко приказал: «Жеребца Карго у Афонии украсть и списать сей разбой на диких горцев, то есть на Дудая и Басая».
Шелковый путь
Шелковый путь в те времена был очень популярным маршрутом. Популярнее даже знаменитого пути из варягов в греки или морские разбойные фрахты из святой земли в ту же Европу. С Востока по шелковому шляху везли ко дворам европейских графьев и королей пряности и шелка. Конечно, главным товаром был шелк, так как спрос на него в немытой Европе был очень актуальным. Это и понятно, с гигиеной в те времена было, мягко говоря, не все, слава богу. И спрос на шелк всегда превышал предложение. И основная причина той популярности была не в фактуре этой легкой, красивой и прохладной ткани, а в том, что в ней не водились блохи, буквально заедавшие дворян, обывателей и прочую артельную сволочь, не говоря уж о простых крестьянах. Так что шелк в те времена можно было, смело назвать товаром стратегическим и определяющим здоровье наций.
Продолжение следует…