Болеть лучше всего в середине учебного года, когда морозы, когда в школу уже надоедает ходить, просыпаясь для этого в потёмках. Родители, конечно, в этом отношении максималисты. А бабушки так подавно. Для них вообще никогда нельзя болеть. Но это же нереально. Поэтому такой взгляд на болезнь попросту не здоров. Болеть можно, но не надо хворать всерьёз. Лучше всего каким-нибудь ОРЗ, ангиной с небольшой температурой. Чтобы отдохнуть можно было во время лечения. А вот на каникулах валятся в постели действительно нельзя, потому что глупо. Ведь во время каникул мы и так отдыхаем. Ну и, конечно, ни к чему болеть в конце четверти или в начале. Потому что в первом случае ты и так скоро на отдых пойдёшь, а во втором только, только отдохнул. Вот и выходит, что от таких болезней никакого смысла. А Катька видать этого не понимает, потому что её угораздило слечь с температурой тридцать восемь первого сентября. Представляете. Тут все ребята после трёх месяцев разлуки встречаются, новенькие приходят, а иных, констатируем с грустью, уже нет, перешли в другие школы. А Катька в такой ответственный день дома валяется. Как под арестом. Потому что наши родители перестраховщики, к ней не пускают. А она всё-таки член нашей команды. И в данном, конкретном случае я наших родителей совсем не понимаю. Можно подумать, что они сами никогда детьми не были. Меня к Катьке допустили лишь через четыре дня. Вернее она ко мне пришла, да и то со своей мамой, тётей Любой то есть, которая прямо с порога, а ещё говорят про материнское сердце, про уроки стала меня теребить. Что задали, да что проходили? А чё проходить то, когда одно повторение ещё было. Но я своё недовольство не проявляю, потому что рад Катьке. А родители сразу:
- Вы особо не контачьте, вы особо не контачьте.
Как будто мы с ней целоваться собираемся. Ведут нас на кухню и усаживают по разные стороны стола. Смехота. Потому что кухоньки у нас такие, что стоя у противоположных стен, можно носами друг друга касаться. Сгрудились все вокруг стола и стали мне допрос с пристрастием устраивать. Да всё одно и тоже. Что задавали, да кто учитель? Какие уроки сегодня были? Такие деловые. Просто так с человеком поболтать не дадут. Но, тем не менее, рассказываю всё, что от меня требуют, тем более что вижу, что и Катьке это интересно. Рассказывал я им рассказывал, аж устал. Вроде всё сообщил. Сидим, молчим. А тут моя мама говорит:
- Погоди. А у вас же сегодня два урока музыки было.
- Ну да, - говорю, а сам удивляюсь. Музыка то им на что?
Но папа сразу отреагировал:
- Интересно, интересно. И что же у вас там было?
А мама:
- Преподавательница то кто у вас? Опять Эльвира Матвеевна?
Я даже и не знаю, кому отвечать.
- Ну, да, - говорю.
А папа опять за своё:
- И что же вы сегодня проходили?
Можно подумать, что он меломан заядлый. Да и чё мы проходили, когда два урока музыку слушали. Так и ответил:
- Ничего не проходили. Пластинки слушали.
- Ну, - папа от удивления даже рот приоткрыл. – Надо же, - сообщает всем, - а в наше время у нас на пении только на пианино играла учительница, а мы пели.
И я очень удивился тому, что у меня папа когда-то пел, потому что я никогда не слышал такого явления. Он даже на вечеринках молчит, когда все песни горланят. Только улыбается смущённо и раскачивается в такт музыке. А папа между тем помолчал немного, подумал и продолжил рассказ о своём певческом детстве.
- У дороги чибис, - и опять замолчал.
Мы же с Катькой переглянулись. Мол, предки они и есть предки. Что с них взять. А мамы наши тоже в воспоминания вдарились. Тётя Люба руками взмахнула и запела:
- Эх, картошка объеденье, денье, денье.
А мама, не слушая её, завела своё:
- Коричневая пуговица валялась на дороге.
Мы с Катькой чуть с табуреток не попадали от такого хора, но сидим всё же с самыми серьёзными лицами. Хотя, как вы сами понимаете, это весьма и весьма нелегко нам давалось в тот момент. Больно уж хор был потешный. Папа первым опомнился.
- Ну, ладно, - говорит, - а вы то чего слушали? Какие пластинки?
А я и сам не знаю. Потому что перед самым началом учительница нам загадку загадала:
- Попробуйте сами понять, что вы будете слушать: Чайковского, Бетховена или Глинку.
А я чё, знаю, что ли. Я так и ответил папе:
- Не знаю.
А папа страшно рассердился:
- Как же это можно? Как же это можно? Ты ведь парень то уже взрослый.
А мне такие разговоры жуть как не нравятся. Я сразу насупился.
- Ну и что, - говорю.
- Как это что? – продолжает возмущаться папа.
А мама со мной ласково начала, как будто я совсем маленький или ангинный, как Катька:
- Ну, расскажи о чём опера.
- А я откуда знаю.
И тоскливо мне так стало. Тем более, что папа от моего ответа прямо позеленел. Ну, думаю, плохо дело, надо рассказывать.
- Да я не знаю, - отвечаю, - Ну мужик там в деревню приехал, а в него одна тётенька влюбилась.
Взрослые прямо замерли, как будто я что необычное сказал.
У Катьки глазёнки разгорелись:
- Ой, как интересно.
А папа посмотрел на меня ошеломлённо и спрашивает:
- Это что же за пасторальный сюжет?
А я и слова такого не ведаю совсем. Даже не слышал ни разу.
- Не знаю, - отвечаю осторожно. И дальше начинаю рассказывать, что там было.
- Да она его видеть хотела всегда. Хотя бы раз в неделю.
- Почему же раз в неделю, - удивляется тётя Люба, - раз они из одной деревни. Вернее живут в одной деревне.
- Не знаю, - бурчу я, - она и слышать его хотела.
- Так он что, не разговаривал что ли с ней? Избегал её? – возмутилась мама.
Далась им эта опера, думаю. Но отвечать то надо.
- Нет, он просто нелюдим был.
- Но он хоть её любил? – забеспокоилась Катька.
- Он старик был и считал, что недостоин её. А она молодая.
- Да, молодёжь из деревни бежит, - стала сокрушаться тётя Люба.
- Одни пенсионеры туда и едут, - поддержала её мама.
- Чья же это опера? – стал допытываться папа.
- Эльвира Матвеевна нам самим велела догадаться, Чайковского или Бетховена. А третьего я забыл как фамилия. Он Ивана Сусанина написал.
- Глинка, - обрадовался папа.
Я тоже обрадовался от того, что вспомнил и даже заулыбался:
- Да, да, - подтверждаю.
- А я думал, что вы про колхозную жизнь слушали, - изумился почему то папа.
- Чем же всё там кончилось? – спросили мама и тётя Люба хором.
- Ну, я не знаю. Мы не успели дослушать до конца. Но они встретились.
- Ой, как интересно, - пискнула своим ангинным голоском Катька.
- И что? – в один голос поинтересовались мама и тётя Люба.
А мне всё это надоело ужасно. Но куда деваться, когда к тебе так пристают.
- Да он посоветовал ей не связываться с ним.
- Почему? – ужаснулись мама, тётя Люба и Катька хором.
- Наверное, какой-нибудь порок имел. Может игрок, - предположил папа.
- Наркоман, скорее всего, - сурово сдвинув брови осуждающе произнесла тётя Люба.
- Какие в те времена наркоманы? – Изумилась мама.
- Ну, Шерлок Холмс у Дойла, например, принимал наркотики.
- Ишь, ты! – изумились мы с Катькой.
А потом я всё-таки, справедливости ради решил внести ясность и оправдать того мужика из деревни:
- Просто потому, что годам возврата нет, - пояснил я.
- Ага, значит всё же разница в возрасте, - глубокомысленно закивал головой папа.
- А что для мужчины возраст, - не то спросила, не то высказала утверждение мама.
- Вон у моего супруга начальник вдовец. Недавно второй раз женился. На женщине на двадцать лет моложе его, - то ли осуждая, то ли восхищаясь, сказала тётя Люба.
- А Мазепа вообще старик был, а Мария к нему убежала, - пропищала хрипло своим простуженным голоском Катька.
Все удивлённо посмотрели на Катьку, а потом на меня, ожидая продолжения.
- А он ей сказал, что неопытность к беде ведёт, - не стал я томить слушателей.
- Порядочный мужчина, - одобрила мужика мама.
- А другой бы воспользовался моментом, - категорически сделала однозначный вывод тётя Люба.
- Джентльмен, - дал определение мужику папа. При этом он весьма уважительно покрутил головой.
Мне понравилось, что меня так внимательно слушают и я продолжил уже без всякого понукания:
- Да этот мужик её любит всего лишь любовью брата. Он так и сказал ей.
После этих слов папа наморщил лоб, будто решает труднейшую задачу, а потом вдруг изумлённо посмотрел на меня и дико начал хохотать. И от хохота даже так резко вперёд наклонился, что головой о стол стукнулся. А я настолько растерялся от его смеха неуместного, что даже не улыбнулся от того, что папа стол лбом ломает. А папа продолжает хохотать и от смеха даже еле выговаривает слова:
- Да ведь это же Евгений Онегин. Это же он нам Пушкина пересказывает.
Тут наши мамы тоже как сумасшедшие хохотать принялись. А мы с Катькой переглядываемся, потому что не понимаем, что их так развеселило. И чтобы выяснить это, я спрашиваю папу:
- Так кто же эту оперу написал, Пушкин или Чайковский?
Взрослые от моего вопроса ещё пуще хохотать стали, так что Пушок, который до этого на холодильнике лежал, вскочил и пулей вылетел из кухни. А Римка, наша собака, мигом выскочила из под стола, где она всё это время мирно дремала, положив голову на лапы и с лаем бросилась за котярой.
Я ещё никогда не видел, чтобы люди так смеялись. Они просто чуть не умерли от хохота. У них даже слёзы кончились, которые текли от этого безудержного смеха. И под конец они могли лишь всхлипывать. Этих взрослых просто не поймёшь порой. Но это ещё не конец. Потому что вскоре к нам прибежали соседи с верхнего и нижнего этажей и прямо с порога закричали:
- Вы видики с Петросяном смотрите или по радио что передают. Мы уже все каналы прощёлкали по телевизору.
И тут уж мы с Катькой стали хохотать до-упаду, а Катька ещё и до полной потери голоса.