Что уходит в распахнутые двери?

Случайная встреча - самая
неслучайная вещь на свете.
Х. Кортасар


Распахнутые глаза Анни, не мигая и медленно наполняясь влагой слёз, глядели на меня. Её миловидное лицо исказилось какой-то детской гримасой, выражающей одновременно испуг и растерянность. Губы задрожали и произнесли совершенно неожиданное:
- Ты убьёшь меня?
Весь предыдущий ход событий никак, на мой взгляд, не должен был привести к такой ошеломляющей ситуации.
Этот день начался в привычном для меня порядке. Необременительный завтрак в обществе очередного детектива, мерцавшего своим текстом с экрана планшета-читалки. В унисон этому неторопливому занятию из соседней комнаты приглушенно звучала музыка раннего итальянского ренессанса с её совершенно очаровательными виолой да гамба и лютней. Да ещё моя восхитительная, белокурая прелестница и любимица, ангорская длинношерстная кошечка Лили время от времени настойчиво заявляла о своих потребностях и прихотях: то ей надо было сменить воду для питья, то открыть дверь на балкон для совершения утреннего моциона на свежем воздухе, то ей требовалась очередная порция ласковых слов и поглаживаний. Не получив на сей раз последних, она, вполне ожидаемо, тут же отправилась в прихожую, где, нещадным образом вцепляясь когтями в ковровую дорожку, начала успокаивать свою обиженную душеньку. Треск стоял неописуемый, так что мне пришлось её урезонить строгим окриком. На что она ответила несколькими стремительными пробежками по всей длине квартиры, распушив стоящий столбом хвост и издавая воинственные крики, которым могли позавидовать бесстрашные североамериканские ирокезы. После чего с чувством оскорблённого достоинства удалилась в успокаивающую цветочную гавань балкона.
Заметив, что время моего утреннего разгильдяйства весьма затянулось, я выключил источник познания, помыл посуду и приступил к обязательной на этот день программе: чтению интернетовской почты, написанию и отправлению электронных писем, выполнению ряда других неотложных дел. Убедившись, что практически всё намеченное осуществлено, я отправился в продолжительную пешую прогулку в центр города, целью которой было не только желание насладиться прелестью последних летних дней, но и посещение торговой палатки, размещённой на главной пешеходке города. В ней всегда были в изобилии свежие овощи и фрукты по оптовым ценам. А после трёх часов пополудни делалась ещё и дополнительная скидка на их стоимость.
Именно в это время меня можно было увидеть в этот день, медленно вышагивающим среди многочисленных человеческих особей, оживлённо разговаривающих и устремлённых к одним им известным целям. Моя манера фланирования по городским улицам хорошо может быть проиллюстрирована строчками Самеда Вургуна, известного азербайджанского поэта:

Я жизнь продлю в её мгновенье каждом.
Мне некуда спешить.
Я не спешу.
……………………………………………………….
Пусть длится день! Пусть вертится планета!
Я не спешу.
Мне некуда спешить.

Я не спешу, и мне открывается во всём своём многообразии мир человеческих лиц, взглядов, фигур и одеяний. А какофония стилей причёсок приводит восторг. Не перестаю удивляться тому, как изощренно мои современники пытаются изменить свою внешность. Вглядываясь в эту броуновскую стихию пешеходов, я вдруг выделил её из этой суеты. Среднего роста, молодая, коренастая, немыслимо коротко остриженная, незатейливо одетая, она напоминала особу, только сошедшую с поезда. Вокзал был, правда, далеко, но помощь носильщика ей была крайне необходима: объемистый тяжёлый рюкзак за спиной, в одной руке неподъёмная дорожная сумка, а в другой – приличных размеров и веса пластиковый пакет. Она шла так же медленно, как и я. Но ей явно было не до красот окружающего мира. Чувствовалось, что силы её были на исходе. Через несколько шагов она остановилась, сложив весь груз на плитки тротуара. Чуть дрожащими руками она достала зажигалку и сигарету, пытаясь закурить. В это время я поравнялся с ней, приветливо и ободряюще ей улыбнулся. Она ответила слабой полуулыбкой и отвернулась, выпуская сигаретный дым в другую сторону. Я, практически не останавливаясь, продолжил свою прогулку, размышляя, что будь я на несколько десятков лет моложе, непременно предложил бы ей свою помощь, а сейчас… Но тут моё внимание, нет, скорее мой слух привлекли уличные музыканты, что пристроились у стены кафедрального собора. Незамысловатая мелодия старинного гавота в исполнении бамбуковой флейты и фагота неожиданным диссонансом вплелась в многоликий шум улицы. Так неожиданный луч солнца, прорвавшийся сквозь толщу серых туч, в одно мгновение преображает всё вокруг, придав всему новые краски и очертания. Заметив по близости свободную лавочку, я устремился к ней, потеряв на миг всю свою осанистость и вальяжность. Удобно расположившись, я погрузился в чарующие звуки, получая немалое удовольствие, тем более что исполнительницами были две прелестные девушки, видимо, студентки местной консерватории, зарабатывающие себе на косметику и прочие удовольствия. И бронзовый позеленевший кайзер, восседающий на верном иноходце, и фонтан с замысловатыми струями воды, и купола старинного собора, устремлённые в просветах тенистых крон к своему богу, и пряный аромат колбасок в тесте, изготавливаемых на продажу в бистро за мой спиной,- всё создавало неодолимую прелесть бытия. Я настолько был в неё погружён, что на неожиданный вопрос, заданный по-английски: «Извините, у вас тут свободно?» - я тут же ответил по-русски, не глядя на спрашивающую: «Да, конечно». Спохватившись, я попытался исправиться, сказав то же самое по-английски. Но окончательно я вышел из своей отрешённости, когда услышал её ответную реплику: «Спасибо. Я ненадолго. Мне надо чуть-чуть передохнуть», - сказанную уже тоже по-русски, но с очень знакомым акцентом. Я взглянул на незнакомку и узнал ту, к которой я недавно проникся совершенно бесполезным для неё сочувствием: тяжести её груза оно нисколько не уменьшило. Освободившись от своего обременительного груза, она опять закурила, отрешённо глядя на музыкантов, которые в этот момент старательно выводили строгую и величественную мелодию сарабанды Георга Генделя. Что-то важное, но забытое, связанное с её акцентом, настолько заинтриговало меня, что я, забыв о магии музыки, не утерпел и обратился к своей собеседнице:
- Извините, у вас такой знакомый акцент, когда вы говорите по-русски, но я никак не могу вспомнить, где мог его раньше слышать. Вы из какой страны сюда приехали?
- Всё очень просто. Приехала из Италии, а сама я болгарка. Учила русский язык в школе, много читала ваших писателей…
И тут я всё вспомнил. И себя в тридцатилетнем возрасте, и пионерский лагерь, где работал его начальником, и болгарских ребят, которые отдыхали у нас, и их удивительно привлекательных воспитательниц, сносно говорящих по-русски, но с очаровательным выговором. И одну из них, Софи, с которой у меня был длительный, ни к чему не обязывающий сезонный роман: ежегодно по три летних месяца на протяжении четырёх лет. Как она говорила тогда: «У нас с тобой вахтовая любовь».
Из дальнейшего разговора я узнал, что Анни, так она себя назвала, давно уехала из родных мест, последнее время жила в Италии, в Палермо, где перепробовала много разных работ и многому научилась. Там у неё есть комната в доме гостиничного типа. Она не одна. В прошлом году встретила молодого человека, приехавшего в этот город из Сент-Хеленс, что в Англии, чтобы подзаработать уличным музыкантом.
Они полюбили друг друга. Но Стив не захотел жить в Италии, сказав, что это страна для лентяев. Звал Анни отправиться с ним в бродяжничество по Германии, Франции и Голландии, зарабатывая концертами на улицах их городов. При этом он уверял, что научит её играть на тамбурине и ещё на каких-то ударных. И что с его виртуозной игрой на электрогитаре и её привлекательностью и задором их дуэт будет иметь хорошие сборы. Но Анни наотрез отказалась, сказав, что она насмотрелась на таких музыкантов, работающих за подаяние. Ей этого не надо. Он всё же уехал в Германию. А она решила, что друг бросил её, и винила себя в этом, полагая, что надо было согласиться на его предложение. Но, к её удивлению и радости, через месяц Стив позвонил. Он звал её в Эссен, где в составе фолк-группы музыкантов прилично зарабатывает. У него есть съёмная маленькая квартирка, кроме того, он знает одно итальянское кафе, где нужны официантки, так что они смогут наладить совместную жизнь: ему этого очень хочется – без Анни никак не представляет своё существование.
Не раздумывая, она согласилась и через несколько дней вылетела в Дюссельдорф. Но, так как у него в этот день не было возможности её встретить, они договорились, что после концерта он будет ждать её у информационной стойки на вокзале в Эссене в 11 вечера. Прибыв на этот вокзал около четырёх часов пополудни, Анни, сдав вещи в багаж, отправилась бродить по прилежащим к центру города улицам. Потом, посидев достаточно долго в кафе, поспешила на вокзал: было уже 22 часа. Стива там не было. Но это её нисколько не обеспокоило: ещё было время до обговоренного срока. Но когда стрелки на часах показали начало двенадцатого, а его телефон не реагировал на её неоднократные звонки, ей стало не по себе. Успокаивая себя мыслью, что он просто задерживается, она стояла у информационной стойки, не зная, в какую сторону смотреть, чтобы обнаружить его среди людей, появлявшихся в поле её зрения. Тягостно тянулось время, вокзал обезлюдел, лишь отдельные фигуры запоздавших прохожих да компании подростков возникали то тут, то там. Когда часы показали два часа ночи, она поняла, что произошло нечто ужасное: он не появится, с ним что-то случилось. Решив всё же ждать до утра: ведь она была одна в незнакомом городе, и ей некуда было идти, расположилась на вокзальной скамье и стала ждать утра. На следующий день его телефон всё так же не реагировал на её звонки. Она, однако, промаялась в ожидании ещё до полудня, обдумывая тем временем, что ей делать. Деньги на обратный путь у неё были. Но она решила найти Стива, вдруг она ему нужна. Но для начала надо было найти работу, чтобы оплатить проживание и питание. Взяв в информационном бюро адреса итальянских кафе, Анни отправилась на поиски. В первом кафе её не взяли официанткой: не знает немецкого языка, но предложили повременную работу посудомойкой. Она согласилась, и тут же на два часа приступила к делу. Заработав пятнадцать евро и дав согласие поработать некоторое время в последующие два-три дня, Анни пошла на поиски следующего в её списке кафе. Вот так, изрядно устав, она оказалась на лавочке рядом со мной, измученная и одинокая.
- Мне кажется, я достаточно о себе рассказала. Да и слушать историю о злоключениях странноватой особы, вам, наверно, было не очень интересно. А мне как раз интересно узнать, что вы делаете в Эссене? Гостите здесь или живёте постоянно? Расскажите, пожалуйста.
Выслушав весьма краткий экскурс в моё прошлое и в настоящее, она живо среагировала на одну частность из этого моего повествования:
- Вы пишете книги, как здорово! А вы могли бы написать книгу обо мне? Так много происходило со мной за мои двадцать семь лет, вы и представить не можете! С пятнадцати лет я была предоставлена сама себе: разные страны, люди, события… Когда я долго сидела на вокзале, мне вспоминалась почему-то вся моя жизнь за последние десять лет. Как будто просматривала многосерийный фильм. И не могла поверить, что это всё было со мной.
То ли искренность и обаятельность мой собеседницы, то ли собственная бестолковость и некоторая авантажность, столь присущая мне с незапамятных времён, не знаю что, но то, что я ответил на её вопрос, резко изменило мои планы на ближайшее время.
- В ответ на твой вопрос я могу предложить следующее. Я живу один в двухкомнатной квартирке. Ты можешь поселиться на время у меня. Днём будешь решать все свои проблемы, а в свободное время – рассказывать подробно о себе. А когда найдешь место, где жить, мы расстанемся. Каких-то личных планов на тебя, как ты понимаешь, у меня нет. Решай. Уже скоро вечер. Тебе пора решать проблемы ночлега на предстоящую ночь. Да и мне пора возвращаться к Лили, моей кошечке, которая уже, наверное, навострила ушки, ожидая моих шагов в подъезде.
Я мало надеялся на то, что Анни согласится, но через некоторое время мы уже шли к метро, неся огромную сумку вдвоём, взявшись за её ручки.
Всю дорогу, по сути дела, молчали, обмениваясь какими-то отдельными фразами, но метров за триста до моего подъезда она задала свой первый вопрос из числа тех, которые по смыслу никак не вытекали из предыдущего разговора:
- А что, в Германия проституция официально разрешена?
И, увидев мой недоумённый вид, пояснила:
- Я не только размышляла о себе, долго обретаясь на вокзале, но и читала итальянскую газету, которую взяла в самолёте. Так в ней писалось, что в Салерно полиция наложила штраф в пятьсот евро на человека, который подарил букет красных роз одной из путан на улице. Я, конечно, против
того, чтобы на улицах то там, то тут стояли девушки, недвусмысленно предлагая интимные услуги. Но считать дарение им цветов оскорблением общественной нравственности… Это уму непостижимо, на мой взгляд.
Я заверил её, что в Германии проституция легализована, что даже есть профсоюз для лиц, занимающийся столь своеобразной трудовой деятельностью, добавив при этом, что как-то читал о некоторой даме подобного пошиба, которая выиграла в суде иски против тех, кто отказывался оплачивать уже исполненные ею профессиональные услуги. В дальнейшем эта тема не получила развития, так как мы оказались у моего дома. Но мысль о том, что этот вопрос связан не столько с событиями где-то в Италии, а сколько – с её проблемами здесь, в Германии, вдруг заинтересовала меня. Уж не рассматривает ли она сей бизнес как вариант своего трудоустройства, и не стану ли я объектом такого предложения? Соображение, что эта моя бестолковость может мне принести ещё те приключения, обеспокоило меня всерьёз.
Тем временем мы оказались в моей уютной квартирке. Лили, увидев незнакомку, тут же куда-то удалилась, видимо, решив не принимать участие в этой моей затее. На предложение принять душ и потом покушать, Анни ответила отказом, заявив, что сейчас хочет только одного – поспать, хотя бы часок. А всё остальное потом. «Спать, только спать». Предложив ей диван, я ушёл за пледом. Когда же вернулся, она уже спала, скорчившись в позе человеческого эмбриона. Накрыв её пледом, я удалился, несколько обеспокоясь тем, что Ли-ли не удержится и потревожит гостью: уж больно она любит лежать на спящем, рассказывая ему одну из своих достаточно звучных и продолжительных историй.
И я был прав. Но только отчасти. Лили не облагодетельствовала спящую своей мурлыкающей лаской, а всего лишь где-то через час устроила звучную истерику по поводу закрытой почему-то двери на балкон. Суть её требований была одна: дверь открыть и не закрывать, так как ангорские кошки всегда имели право на свободу перемещения. Я поспешил выполнить требования этой фурии не потому, что боялся испортить с ней отношения, а чтобы дать гостье ещё поспать. Но тщетна была моя поспешность. Анни уже не только проснулась, но даже, что-то ласково говоря, открывала дверь этому своенравному созданию. А та, промяукав нам что-то нелицеприятное и одарив напоследок укоризненным взглядом зелёных глаз, грациозно удалилась на столь желанный балкон. Глядя на её торжествующий, распушённый, белоснежный пушистый хвост, поднятый опахалом к верху и медленно проплывающий в створе двери, я подумал, что живи она у габровцев, те немедленно бы избавили её от этого чудесного сокровища. И тут же спросил, не встречала ли Анни в своей Болгарии жителей города Габрово, о которых известны байки об их фантастической скупости и бережливости. Ведь именно им пришла в голову мысль лишать своих кошек хвостов, дабы те не остужали помещения: хвост делал этот процесс, с точки зрения габровцев, слишком продолжительным и приводил к излишним затратам на восстановление утраченного тепла во время исхода или прихода этого хвостатого животного в холодное время. Однако Анни, улыбнувшись, ответила, что слышала об этих чудаках, но никого из них не встречала у себя на родине и продолжила:
- Думаю, что вы опять собираетесь уговаривать меня принять душ, но сейчас мне нужно другое. Я не помню, когда в последний раз ела. Поэтому сейчас только кушать, кушать и только кушать. И если нет ничего приготовленного, то покажите, какие есть у вас продукты, и я быстро приготовлю что-нибудь из них. И не волнуйтесь, всё будет даже очень съедобным.
Сказав, что ей ещё представится возможность удивить меня своими кулинарными талантами, я заверил её, что вся проблема состоит в подогреве уже приготовленного мной заранее и сочинении какого-нибудь салата на скорую руку, последним она может и заняться.
И через несколько минут мы уютно расположились на кухне. Горели две свечи, в фужерах искрилось сухое вино, благоухал кинзой простенький салат, исходили ароматом карри отбивные, а из комнаты доносились раздумчивые всхлипы саксофона. Беседа за столом была у нас неспешной до того момента, когда Анни задала второй свой вопрос, жёсткий и прямой.
- Вы коммунист? Почему вам дорог Сталин?
Перед этим мы болтали об итальянских футбольных болельщиках, так как оказалось, что моя собеседница рьяная тиффози и часто ездит за «Интером» на матчи во внутреннем чемпионате Италии. И без паузы, тут же, вопрос-обвинение с неприязненным блеском в глазах. Я прямо почувствовал, как её глаза просто пригвоздили меня к кофейному автомату, что стоял на полке за мной.
- А у тебя, Анни, прямо удивительная способность резко менять тему разговора и задавать вдруг совершенно неожиданный вопрос. Кажется, что ты, ведя беседу с кем-то, одновременно размышляешь над чем-то другим, более важным того, что обсуждается тобой с собеседником в данный момент. Как будто, ты в какой-то миг теряешь ориентацию и задаёшь вопрос, возникший из твоего внутреннего монолога. И ставишь своего собеседника в тупик: он не понимает причину появления такого вопроса. Так и я не понимаю, какая связь между итальянскими тиффози и личностью Сталина. И с чего ты взяла, что я истовый поклонник этого чудовища двадцатого века? Мне всегда был интересен его феномен в историко-мировоззренческом плане, но испытывать какие-нибудь добрые чувства к нему не могу, как и к другим подобным кровавым тиранам двадцатого века. А что до коммунизма, то мы все в разной степени коммунисты. Всем нам близки лозунги «Братство, Равенство, Свобода». Неприемлемо же большинству из нас, в том числе и мне, насилие, ведущее к их осуществлению в жизни.
- Выходит, я тоже коммунистка? Никогда не могла так о себе подумать!
- Эк, тебя задело! Ладно, давай оставим это. И найдём менее опасную тему. А искать её лучше всего за чаем. Хочешь, я угощу тебя ароматным чёрным азербайджанским чаем: моя дочка постоянно снабжает им.
С чаем мы переместились в гостиную. Если раньше, впервые войдя в неё, моя болгарочка ни на что не обратила внимания - она искала прежде всего возможность оказаться в объятиях Морфея - то теперь её заинтересовало всё, что висело на стенах, находилось на полках или стояло на полу. Неподдельный интерес у неё вызвали пастели с видами Парижа, образцы старинного оружия, старинные настенные часы с боем, многочисленные миниатюрные копии памятников и исторических строений, громаднейший колючий зелёный шар кактуса на изящной антикварной стойке и солидная библиотека художественной литературы.
Но вот она остановилась перед большой гравюрой по меди. На ней был изображён мрачный тип в шляпе и в чём-то, похожем на плащ. Мужчина курил трубку и пристально смотрел вам в глаза. Анни подошла к картине и долго в неё всматривалась. Затем, повернув побледневшее лицо ко мне, возбуждённым шёпотом быстро заговорила:
- Это нехорошая картина. Он злой человек, - полуобернувшись, указала на незнакомца и затем продолжила горячечным тоном. – Он любит убивать. Эту картину нельзя вешать дома. Она принесёт вам вред. Мне кажется, я знаю, кто он. О нём я читала у какого-то английского автора. Не помню у кого, но я знаю, он живёт и сейчас среди людей.
- Уж не злодея ли из книги английского писателя Роберта Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» ты вспоминаешь, милая? – усмехнувшись, спросил я.
- Да, это тот злодей. Я его часто вижу в разных местах. Вот и у вас меня он дожидается! Нет, я лучше уйду. Найду гостиницу какую-нибудь, там и переночую. Не хочу спать на диване, над которым висит изображение этого страшного человека.
- Оставь свои страхи в покое. Это гравюра исполнена по мотивам картины венгерского художника Цукарелли Франческо «Обжигатель древесного угля из деревни», написанной ещё в 1333 году, и никакой магической силой она не обладает.
Анни успокоилась и перевела свой взгляд на большую и массивную зелёного мрамора столешницу и устремилась к ней с восторженным возгласом:
- Какие удивительные шахматы! Какие прелестные фигуры? Вы играете в шахматы? Давайте пить чай и играть в шахматы. Это будет так чудесно!
Шахматы, действительно, были привлекательны. В антикварном магазине, где я их купил, меня они удивили необычностью их фигур и красотой шахматных полей. На нём были размещены два войска: римлян и египтян. Во главе черных стоял король с ликом Юлия Цезаря, а во главе белых – король с ликом царя Птолемея. Всё это напоминало об александрийском триумфальном походе великого полководца на Египет в конце сороковых годов до нашей эры и о его главной добыче – красавице-царице Клеопатре, чьим ликом была награждена королева белых фигур. Цветная, украшенная резьбой и египетскими орнаментами, а также и полудрагоценными камнями, изготовленная из туфа доска и изящные медные фигуры являли собой притягательное зрелище.
Мы сыграли приличное количество партий. Моя соперница была азартным игроком, но очень эмоциональным и невнимательным. Каждый свой проигрыш Анни сопровождала заверениями, что всё произошло из-за глупой ошибки, и если бы этого не случилось, то до её победы было рукой подать. Она была мила и забавна в своём азарте. И веселилась от души, когда в результате своей пижонской атаки я всё же проиграл. На этой торжествующей для неё ноте игра была прекращена, и мы за несколькими рюмками ликёра ещё продолжали беседовать, пока я не почувствовал, что в комнате стало слишком прохладно из-за открытой балконной двери. Поэтому встал и пошёл закрывать её. И когда обходил Анни, сидящую на стуле, она вдруг резко повернулась ко мне. Её распахнутые глаза, не мигая и медленно наполняясь влагой слёз, смотрели на меня. А миловидное лицо исказилось какой-то деткой гримасой, выражающей одновременно испуг и растерянность. Губы задрожали и произнесли совершенно неожиданное:
- Ты убьёшь меня?
Весь предыдущий ход событий никак, на мой взгляд, не должен был привести к такой ошеломляющей ситуации. И это был третий вопрос, который просто, как и предыдущие два: о проституции и о Сталине - возник из ниоткуда.
Преодолев некоторую оторопь, я, чуть касаясь, осторожно провёл рукой по её стриженой головке и заверил, что ничего плохо ей от меня не стоит ожидать. И пусть она примет к сведению, что в своей жизни я никого не убивал. И в шутку спросил её (уж лучше бы не спрашивал!):
- Ты ведь тоже никого не убивала?
И тут же получил ответ, который лишил меня желания о чём-либо ещё спрашивать эту непредсказуемую гостью. Ответ её был, как писал Маяковский, «резкий, как нате»:
- Я убила свою дочь.
Подумав почему-то об аборте, я не стал ничего уточнять и заявил, что время позднее, было уже около двенадцати, все устали, и пора отдыхать. Принеся постельные принадлежности и сказав, что в дверях её комнаты есть ключ, и она может закрыться на случай, если какие-нибудь страхи всё же одолеют её, ушёл в свою комнату. Разделся и лёг спать. Но сон долго не овладевал мной. Тревожные мысли будоражили сознание. Временами казалось, что я чего-то жду и чего-то боюсь, прислушиваясь к звукам и шорохам. Пытался читать, но вникать в текст не удавалось. Наконец, усталость взяла своё, и я погрузился в полудрёму. Сколько это продолжалось, я не знаю, когда какой-то звук вывел меня из некрепкого сна. И через мгновение я осознал, что это был звук колокольчика над входной дверью: кто-то вошёл или вышел. Накинув халат, быстро выскочил в коридор, а потом осторожно заглянул в комнату, где спала Анни. Её там не было, как и не было никаких её вещей. Постельные принадлежности так и лежали там, где я их недавно положил. Выбежал на улицу, благо, что живу на первом этаже, но никого там не обнаружил, а кинуться искать где-нибудь поблизости - не имело смысла, да и желания не было.
Вернувшись и войдя в комнату, где раньше была моя странная гостья, я обнаружил Лили, сидящей на стопке постельного белья и глазеющей на меня. И на мой вопрос: «Что ты на это скажешь?» - ответила замысловатой кошачьей руладой, которую можно было понимать и как - «так должно и быть», и как - «это её последний непредсказуемый вопрос», и как - «она не та, какой она себя показала здесь», и как – «постарайся больше не повторять такой глупости, как приглашать неведомо кого в наш дом». Не став спорить ни с одним из этих утверждений моей зеленоглазой домоправительницы, подошёл к балконной двери и некоторое время смотрел на огни и силуэты ночного города, пытаясь понять, что же происходило с момента моего знакомства с Анни. И вдруг почувствовал какую-то пустоту. Вместе с Анни что-то ушло из моей жизни. В распахнутые двери иногда уходит нечто такое, что мы ранее и не осознавали как имеющее какой-то значимый смысл для нас.
- Что же ушло с Анни? – вот мой вопрос, который я себе задал в тот момент, вопрос, по неожиданности не уступающий её внезапным троекратным вопрошениям минувшего дня. Ответ на него мне не известен и сейчас. Но ведь ушло…