Вот, вероятно, самое раннее, что сохранила память. Утро, мама уже поднялась и хлопочет на кухне. Я, совсем ещё кроха, крадусь в комнату, где отец то ли дремлет, то ли делает вид, что спит, лежа на животе лицом к стене. Стрелой лечу к нему, взмываю над обнаженной широкой спиной и падаю, распластываюсь, целиком умещаюсь на левой ее стороне. Справа место лопатки занимает огромный кирпично-красный рубец. Опасливо провожу пальчиком по шершавой грубой неровности. Плечи отца вздрагивают от беззвучного смеха…
Внешне он выглядел здоровяком, однако длительных физических нагрузок не выдерживал. Я понял это, став постарше, когда мы пилили дрова двуручной пилой. И ещё. Стоило ему полежать под своей легковушкой (поначалу «запорожцем»), смазывая и подтягивая гайки, как он тут же застуживал едва защищенное правое легкое и потом подолгу кашлял. Но инвалидность по ранению оформил только после того, как достиг пенсионного возраста.
Вспоминать о войне не любил и лишь по великим праздникам, в основном девятого мая, надевал отягощенный наградами пиджак. Его рассказы об участии в боях были, как у многих фронтовиков, немногословны. А у меня не хватало времени расспрашивать, где и как воевал. Да и слушалось по молодости краем уха, о чем ныне приходится сожалеть.