Часть IV
SE BRISE OU SE BRONZE


1

Друзья потом так и не смогли вспомнить, кто из них первым в шутку назвал его Кукушонком. Должно быть, это был Алексей, потому что Андрей всегда возражал против такого прозвища.

– Ну пойми ты, – втолковывал он, бывало, Лёхе, – Какой же он Кукушонок? Ведь маленький такой, и где же тогда птенчики, к которым его подкинули? Кого он из гнезда выпихивать будет, а? Хозяев что ли? – тут Андрей невольно польстил Алёше, объединив его вместе с собой под общим определением «хозяева». – Ну не смешно тебе самому? Да и обидим, если услышит...

– Да-да, ты прав конечно, – спешил согласиться Алёша.

Но прозвище Кукушонок всё-таки прижилось и продолжало использоваться друзьями, не в присутствии Ромы, конечно.

Несколько дней Роман осваивался на своём новом месте обитания. Один молодой человек, приставленный к нему дядей, и, очевидно, давно уже выполнявший обязанности помощника и поводыря юноши при постоянных переездах и проживании Романа в незнакомых местах, теперь долго водил его по всем возможным маршрутам этой квартиры, показывал пульты управления дверей, окон и кондиционера, расставлял под руководством Ромы в его комнате музыкальный центр, компьютер и различные девайсы. Уже на второй день Роман путешествовал по квартире совершенно самостоятельно, мягко и осторожно ступая своими, как он однажды выразился, «зрячими ногами» по тактильным полоскам. (Друзья, кстати, ещё прежде успели оценить достоинства своих новых тёплых полов. Привыкшие дома ходить босиком, они только теперь узнали, каково это – испытывать на подошвах ног никогда не прекращающееся блаженство прикосновений к одинаково тёплой и в то же время такой различно уютной поверхности нового ковролина или линолеума. Прочие же посетители, – врач, психолог, парикмахер, мастер педикюра и т.д., – должны были обязательно снимать обувь, но ходили по квартире в матерчатых тапках, запас которых содержался в тумбочке под вешалкой у нового входа. Это делалось для предохранения ног Ромы от каких-нибудь неприятностей, в первую очередь грибка, да и просто для поддержания чистоты...)

Ромин помощник выглядел лет на двадцать пять – двадцать семь. Это был одетый в строгий деловой костюм очень бледный изящный парень интеллигентной внешности, предельно сдержанный и тактичный, в овальных очках, с небольшой серьгой в ухе и тоненьким обручальным колечком на безымянном пальце. Звали его Олег, но друзья почти сразу нашли ему прозвище – Ассистент. Олег весьма ловко и привычно справлялся с оказанием всей необходимой помощи своему подопечному, и в течение первых дней дал несколько полезных советов на этот счёт Андрею и Алёше. При первых двух приёмах пищи Олег сам кормил Романа в присутствии Андрея, а следующие два раза уже Андрей помогал Роману под наблюдением Олега. И спать укладывал Романа в первые дни тоже Олег, и будил его по утрам (приезжал всегда рано утром), и одевал, и в душ водил, – всё это, конечно, в присутствии Андрея, а иногда и Лёхи.

Без одежды Андрей впервые увидел Рому утром первого же дня, без очков – в первый вечер. Да, тело юноши было изувечено... ужасно. У него действительно отсутствовали не только руки, но и плечи. По покатым бокам его торса тянулись огромные подвёрнутые шрамы. Сам торс, тоже исполосованный шрамами, хотя и гораздо меньших размеров, представлял собой как бы поставленный на короткое основание вытянутый равнобедренный треугольник, – если основанием считать поясницу, а вершиной – шею. Соски парня при этом будто бы сползли по сторонам на бока, напоминая глаза причудливой рыбы...

Куда там Лёшке!..

Но то, что творилось с лицом Романа примерно выше середины его носа, оказалось ещё чудовищней. В первый момент при виде э т о г о Андрею даже сделалось как-то нехорошо. Зарябило в глазах, что ли. Вместо переносицы, глаз, бровей, лба – у Ромы зиял один сплошной пёстрый тёмно-белёсо-бордовый рубец, иссечённый во множестве направлений, с явно просматривающимися в прорехах скукоженной неживой ткани костями надбровных дуг.

Слуховой аппарат был на время процедуры убран, но говорил Олег всё-таки вполголоса:

– Вот здесь, здесь и здесь... Следите особенно за этими местами. Полтора года назад я первый заметил, хотя и врач, наверное, тоже бы заметил... Ему удалили здесь опухоль. С ушко булавки, чёрненькая такая... Рак! Его врач осматривает еженедельно, но и вы следите. С врачом, конечно, ещё поговорите. А обрабатывать надо вот как...

А часов за пять перед этим, в душе, Олег показывал, как следовало мыть Рому, и, в том числе, конечно, каким образом подмывать его интимные места. Здесь ничего особенного не требовалось. Крайняя плоть молодого человека была удалена, поэтому ухаживать за его пенисом никакого труда не составляло.

– Мойте смело, тщательно намыливайте и тискайте, вот так, вот так. Не бойтесь, эрекция не появится, и неудобства ему тоже не причините, – наставлял Олег.

Андрей попробовал после Олега. Сразу вспомнил при этом, как мыл раньше Лёху, вернее вспомнил Лёхину реакцию... Чувствуя, вероятно, новые, незнакомые ему прежде руки, и ничего при этом не слыша (слуховой аппарат был с него снят), Роман всё время морщился и тихонько хихикал.

Он вообще любил душ, обожал подолгу стоять под струями воды, со всех сторон стекавшей по треугольничку его голого тельца... Рубцы на лице его при этом были надёжно защищены очками. Мочить там лишний раз не полагалось.

Браслет для экстренной связи тоже оставался на лодыжке Романа. Пульт был водонепроницаемым, его не снимали никогда.


2

Конечно, уже в самое первое утро Андрей внимательнейшим образом изучил голые ноги Кукушонка, бывшие теперь всегда на виду.

Они оказались, под стать своему обладателю, весьма скромного для мужчины размера («Есть ли сороковой?» – подумал тогда Андрей; потом выяснилось – тридцать девятый), но при этом довольно широкие, с высоким подъёмом и плотно прижатыми друг к другу короткими пальчиками, выстроенными ровненько в ряд, почти без скоса от большого пальца к мизинцу. Была и «особая примета»: сросшиеся второй и третий пальчики на левой ноге, представлявшие собой единое целое вплоть до самых ноготков.

С большим интересом Андрей наблюдал теперь, как Рома читает своими пальчиками, как берёт ими различные предметы, нащупывает подошвами тактильные ленты, осторожно ступая по тёплому полу... Стопы Романа будто бы жили своей собственной, отдельной от их обладателя жизнью. Именно так – они сами были как два живых существа, всё ощущающие, узнающие, помнящие и понимающие, – они дышали жизнью... Несравненно больше, чем руки зрячего!

Но были ли они привлекательны для Андрея в сексуальном отношении? Пожалуй, нет. Эти стопы вряд ли могли пробудить в нём желание, к примеру, поцеловать их, коснуться языком, прижаться щеками к подошвам, – такое естественное для него желание, когда речь шла о босых ногах двадцатилетнего юноши. Эти ноги вовсе не были отталкивающими... не в том дело, конечно. И сросшиеся пальчики тут совершенно ни при чём! Просто стопы Романа почему-то сразу обнаружили свою полную индифферентность в чувственном смысле. Точно так, как были безразличны Андрею в других парнях... ну, скажем, их руки.

Осознав это обстоятельство, Андрюха испытал заметное облегчение. Нет, даже радость! Подспудно он будто бы опасался этого момента, всё больше за последние недели узнавая об образе жизни Ромы, о той необычайной роли, и физической, и психологической, которую для этого юноши играют как раз ступни его ног... Теперь Андрей уже ясно понимал: да, он по-настоящему боялся. Вдруг именно эти стопы смогут пробудить в нём какие-нибудь о с о б ы е чувства? А тут, что называется, «гора с плеч»: конечно – нежные, милые, аккуратные, маленькие, очень живые ножки... но и только!

Насколько он боялся, – понял именно вот по этому самому чувству облегчения...

Правда, как представлялось тогда Андрею, оставался ещё один неизбежный момент, который, очевидно, мог бы напрямую столкнуть босые ноги Романа с его страстью к мужским ступням. Но Андрей предпочитал как можно дольше об этом не задумываться, отложить, так сказать, в сторону...

А вот ноги Олега-Ассистента, наоборот, Андрею сразу же очень понравились. Они-то как раз привлекали его исключительно сексуально! На вкус Андрея, ступни ровесника оказались чрезвычайно гармоничной, можно даже сказать идеальной формы. Олег, как и прочие обитатели этой квартиры, приходя с улицы, всегда разувался добоса: снимал не только туфли, и также и носки, не надевая на ноги взамен уже ничего, – ведь он не считался для Романа «посторонним». Босиком и в костюмчике – отличное сочетание! Напротив, лицо вежливого Ассистента Андрею совсем не нравилось. И это обстоятельство, нужно признать, сильно снижало эффект от привлекательности Олеговых босых ступней.

То, что Андрюша невольно так и эдак примерялся, как бы он мог ласкать и целовать босые ноги постороннего мужчины, отнюдь не расценивалось им в качестве некоей «измены» Лёшке. Даже в малейшей степени, мимолётно! Ведь, бывало, и на интернете он разглядывал фотки босоногих красавцев, даже папку завёл, где сохранял самые лучшие. Случалось, и подрачивал на них... И что такого? В каком-то смысле Олег ничем не отличался от тех парней, разве что на лицо красив не был.

С самого первого дня благожелательность Романа по отношению к новым знакомым не знала границ. Рома на все лады старался по-своему помогать Андрею научиться правильно заботиться о себе. Что-то постоянно подсказывал, никогда не сердился на его понятные и неизбежные на первых порах промахи. Однажды после душа сказал:

– У тебя очень нежные руки! Уж я-то могу оценить... Интересно, какой ты сам?..

Но сейчас же будто осёкся, и так и не пояснил, что конкретно он хотел этим сказать. Может быть, просто не решился попросить Андрея подробно описать свою внешность?

А тем временем продолжались работы по устройству дополнительного оборудования, которое не успели завезти при ремонте. В углу ванной была уставлена специальная раковина и небольшое сидение, предназначенные для мытья ног, с автоматической подачей жидкого мыла, вращающимися щётками на дне и боках этой раковины, со смывом и сушкой. Чистюля Роман сразу начал пользоваться ею по нескольку раз на дню. И Алёше настойчиво предлагал пользоваться. Первое время Алёша как-то стеснялся, но потом вошёл во вкус. Мыть ноги в этой раковине и вправду оказалось не только удобно и быстро, но ещё и крайне приятно! Лёша и Дрюху как-то заставил вымыть в ней ногу:

– Ну согласись, офигенно же! Аж мурашки!

Андрей не возражал...

Появился и водный массажёр для ног. Его поставили рядом с диваном, на той стороне, где отсутствовал подлокотник. Рома держал в нём свои ножки минут по двадцать – по полчаса один или два раза в день, и посторонним пользоваться им отнюдь не предлагал. После массажёра ноги приходилось вытирать полотенцем. Чтобы не дёргать лишний раз Андрея, полотенце всегда лежало рядом на полу, и Рома справлялся сам.

А ещё в комнате Романа, у самой стены слева от выхода в коридор, поставили большой стол, за которым под ярким светом лампы Андрей ежевечернее обрабатывал лицо юноши (всё необходимое для этой процедуры хранилось в ящике, висевшем на стене). За тем же столом с Романом работали и посетители: осматривал врач; подстригал парикмахер; колдовал над его стопами мастер педикюра, приносивший с собой свою особую ванночку; заполнял какие-то анкеты психолог...

Начиная с третьего дня, Андрей уже полностью перенял у Олега все заботы о Романе. А концу первой недели Олег окончательно исчез из жизни Ромы и его хозяев.

Примечательно, что при столь тесном и, вероятно, длительном общении Олега с Романом, малейших признаков каких-нибудь особенных личных отношений между молодыми людьми никогда не обнаруживалось. Их общение было ровным, исключительно вежливым, и при этом сугубо деловым и официальным. Роман, похоже, вообще относился к Олегу не столько как к человеку и личности, сколько как к некоей необходимой, но всё-таки временной и почти неодушевлённой функции. Даже не как к слуге, пожалуй, а скорее как к одному из своих многочисленных электронных девайсов.


3

Совсем иным было отношение Ромы к хозяевам его новой квартиры. В первые же их совместные «обеды», блюда для которых Андрей почти сразу стал получать из рекомендованного олигархом ресторана, Роман подробно расспрашивал об их жизни, очень интересовался их работой и планами на будущее. Интересовался также и обстоятельствами, ставшими причиной инвалидности обоих друзей. В особенности это касалось Алексея. Узнав о награждении Алёши орденом, Роман рассыпался в поздравлениях, и вдруг предложил собрать по этому случаю «всех друзей и знакомых», чтобы как полагается «обмыть награду». Сразу после церемонии награждения, прямо здесь, на квартире.

Андрей тут же ухватился за эту идею.

Алёше нехотя пришлось согласиться.

– Правда, мало кого получится собрать, – посетовал Андрей.

– Ничего! – парировал Роман. – Пригласите всех, кого возможно! Ведь такой повод!

– Да понимаю... Так. Кого же звать? Во-первых, Руслан, это мой брат. Затем, конечно, Матвей Григорьевич...

– Андрей и Вера! – поспешил вставить Алёша.

– Да-да, я про них тоже как раз подумал! – согласился Андрей. – Это наши хорошие знакомые. В общем, долго рассказывать... Они муж и жена, у них уже ребёнок... Совсем молодые, по двадцать лет, студенты. Андрей-то незрячий, я с ним в Обществе инвалидов пересекался.

– Он мой друг! – объявил Лёха, будто о факте необычайной важности.

– Ну да, да... Так ведь это – и всё! Кого ещё? Некого! Мы же вот рассказывали, и родных у нас никаких нет больше... Рома, может с твоей стороны кого позвать?

– Некого...

– А... – начал было Андрей...

– Нет-нет, ты что! – на лету перехватив мысль, перебил Роман. – Ты что, он же полубог! Исключено.

– Тогда Олега, может?

– Что ты! – Этим коротким замечанием, а точнее одной лишь его интонацией на выдохе, Роман выразил одновременно и характерное отношение к своему одушевлённому девайсу, и, соответственно, всю нелепость подобного предложения. Алёшу даже слегка покоробило.

– А хотя... – нараспев продолжил Роман, – Есть же ещё чу-удная пара... Вы не знакомы случайно? С кем я чуть было не поселился!

– Артём и Ярослав, что ли? – уточнил Андрей. В голосе его отчётливо послышался энтузиазм.

– Да-да, Артамон и Ярик! – засмеявшись, подтвердил Роман.

– Так я уже с ними знаком! Да, я думаю, нормально. Заодно и познакомимся лучше. Надо же расширить круг знакомых, в конце-то концов! Ты же не против, Лёха?

– Нет, конечно...

– Артём как раз должен мне машину вернуть, звонил утром, что всё в порядке. И так я затянул... Заодно и приглашу их обоих от твоего имени, да?

– Давай, валяй...

– Они на самом деле забавные... Особенно мальчик, – как бы продолжал о своём Роман. – Только постоянно ссорятся. Старший воспитывает Яра, это понятно. А Яр вот месяц назад так его отдубасил своими палками, чуть не скорую вызывали!

– Да ну! – воскликнул Андрей.

– Ой, не говорите никому только! Это я скорее догадался, чем точно знаю! – Ромин носик пару раз дёрнулся.


4

Понятное дело, общался с Романом в основном Андрей. Однако Лёша в первые дни, казалось, как-то не особенно и стремился наверстать это «отставание». Но однажды, под конец первой недели обитания Романа в квартире друзей, примерно в четыре часа пополудни из дальней комнаты раздался какой-то шум... точнее сказать грохот. Правда, не очень громкий и не продолжительный. Сразу всё стихло. Андрей как раз сидел за работой в своём «коконе». Двери во внутренний коридор и Ромину комнату сейчас оставались всё время открытыми, так что шум друзья услышали одновременно.

– Сходи, глянь, что у Кукушонка! – бросил Андрей, высовываясь из «кокона». – Я через полминуты!

Алёша побежал в комнату Ромы и застал следующую сцену. На одном из приставных вспомогательных стульчиков перед шкафом с дисками, на самом нижнем, сидел Роман. Он, виновато улыбаясь, уже успел повернуться в сторону входной двери на звук Лёшкиных шлёпающих шагов (друзья старались не ходить по мягким тактильным лентам Романа, ступали всегда рядышком с ними по тёплому линолеуму).

– Алёша! Это ты? Вот я растя-япа! Так растяпа! Я сам поставлю, только мне подать сюда нужно...

На полу, прямо под Романом, россыпью валялись с десяток коробок с дисками.

– Ничего-ничего, Рома! Сейчас Андрей придёт, он там работает! А хотя... Слушай, я и сам подам!

– Спасибо, Лёша, это здорово! Ты только скажи, какие там названия произведений, а я скажу, в каком порядке подавать! Это всё Мендельсон...

– Сейчас-сейчас!

Алёша быстро распихал коробки по поверхности ковролина, один вывалившийся диск вернул на место и закрыл коробку. Прочёл названия, в двух случаях по просьбе Романа уточнил имена исполнителей. Потом Рома начал называть диски. Алексей же опёрся спиной о стойку шкафа, взял первую из коробок пальцами правой ноги, и поднял её до уровня пальчиков Романа, уже протянутых навстречу. Почувствовав краешек коробки у себя между пальцами, Рома ловко ухватил её, выдернул из ноги Алёши и безошибочно поставил на полку.

– Этот шкаф со мной уже два года путешествует! Я его весь наизусть помню. Лёша, а ты ловко! Ногой же подаёшь? Или ртом?

– Ногой! Здесь невысоко!

– Всё равно здорово... Растяжка!

– Да у меня что... У тебя вот точно гораздо лучше!

– Ну не знаю, сейчас уложим, я покажу!

Тут наконец в коридоре послышался топот Андрея.

– Ого! Что, рассыпал? Вы тут уже сами справились? Молодцы!

Ребята как раз водворяли на место последние два диска...

– А я вот Лёше обещал растяжку показать! – сообщил Роман, проворно и в то же время чрезвычайно аккуратно спускаясь по лесенке на пол.

– Вот! – Он пересёк комнату, уселся рядом с диваном, и, опершись спиной о край сидения, поднёс одновременно обе ноги подошвами почти вплотную к самому лицу. Удерживая их в таком положении на весу, провёл языком горизонтально по кончикам своих пальцев, будто убеждаясь в их достаточной близости.

– Чистые? Идеально чистые! – И засмеялся.

– Ну ты даёшь! – воскликнул Лёха. – Мне ещё работать и работать до такого! Я, знаешь, только одной ногой могу достать до лица, и то недавно научился... Несколько месяцев. Умыться вот могу, почистить зубы, причесаться... побриться... Чтобы ты знал!

– Это ты молодец... Я уже заметил, что Андрей не часто помогает тебе. Ну, в смысле, не так часто, как можно было бы ожидать. И поесть не помогает, да. Молодец. Мне-то проще, с детства. А взрослому представляю, как сложно научиться.

– Слушай... А почему же ты тогда сам не ешь?

– Да... Я вот тоже иногда думаю, почему? Мог бы и сам, конечно... Как-то вот не сложилось, тоже с детства. А сейчас уже поздно привыкать...

Говорил Роман своим обычным тихим голосом. Но определение «обычный» вряд ли можно было применить и к голосу Романа, и к его персоне вообще. И дело состояло отнюдь не во внешних его особенностях. То есть, говоря определённо, не в его увечности, прежде всего прочего бросавшейся в глаза. Как раз не в ней!

Роман обладал невероятной способностью постоянно контролировать ситуацию вокруг себя. Стоило ему начать говорить, как посторонние разговоры в комнате сразу же прекращались. Почему-то всегда выходило так, что внимание окружающих невольно концентрировалось именно на губах Романа. Когда Роман тихим голосом обращался к кому-то, или начинал что-нибудь неспешно и, по своему обыкновению, как бы с оттенком наставительности рассказывать, каждое слово, исходившее из его уст, с неотвратимостью логического закона приковывало внимание всех бывших в этот момент рядом и находило путь в самую сердцевину их сознания. Не с губ, не изо рта исходившее, нет, – именно из уст! Только такое слово, – уста, – оказывалось здесь как нельзя уместно.

Больше того, Роман отличался какой-то удивительной властью организовывать окружающее пространство. Не имея рук, чтобы организовать его физически, не имея глаз, чтобы контролировать эту организацию опять-таки физически, он обладал способностью достигать всего этого... не менее «физически»! Пускай чужими руками, чужими глазами...

Казалось, он всегда абсолютно всё помнит. Подыскивает для каждой вещи или мысли самое точное выражение. Никогда не раздражается. Можно даже подумать – вообще никогда не знает, что такое волнение...

Андрей, общаясь с Ромой, заботясь о нём, разговаривая с ним, просто наблюдая его, – часто испытывал какое-то странное чувство... нет, он так и не смог найти адекватное слово, – слова подворачивались всё истёртые, не годящиеся для верного именования: «завораживающее», «фантастическое», «потустороннее»...

Проще оказалось подобрать сходную ситуацию, уподобить это ощущение чему-то ещё...

Самое близкое, что Андрею приходило на ум по этому поводу, было знакомое ещё с детства довольно необычное переживание, возникавшее в его душе всякий раз, когда безоблачной ночью ему случалось подолгу глядеть на диск Луны.

Чувство «выпадения из мира».

«Остановки всего».


5

Как уже говорилось, первые дни обитания Романа на новом месте проходили на редкость спокойно и безмятежно. Кроме своих обычных обязанностей, Андрей теперь ещё и помогал Роме обживать его комнату: прежде всего, распечатывал оставшиеся ящики с дисками, читал заголовки и по указаниям Романа расставлял коробки на полках в строго определённой последовательности. К этому времени вся необходимая электроника давно уже была подключена, и Роман мог самостоятельно выходить в интернет.

Как-то раз Андрей пришёл в комнату Романа после полудня, чтобы продолжить предварительную сортировку музыки «по композиторам». Этим он занимался самостоятельно.

Роман сидел в скайпе. На нём были нахлобучены массивные наушники с подведённым к самому рту микрофоном, отчего лохматая голова его казалась уже не просто непропорционально большой – огромной! «Какой же Кукушонок! – подумал Андрей, – Головастик самый настоящий!»

Роман оживлённо с кем-то переговаривался. Ощутив топот Андрея и почувствовав его приближение, прервался и протараторил:

– Проходи, проходи! Хочешь разобрать два последних ящика, верно, да? – Андрей уже говорил с Ромой об этом. – Спасибо тебе, Андрюша! Нет-нет, ты не помешаешь!

И почти без паузы продолжил общение по скайпу. Говорил возбуждённо, даже немножечко взахлёб:

– Да-да, Игорь, я здесь! Так на чём мы?.. Да! Я же обещал вам сюжет по поводу самостоятельной жизни героев, на той неделе, помните? Ну что писатель, если ему удаётся по-настоящему писать роман, как бы утрачивает контроль над своими героями и они начинают жить своей жизнью... Ну да! «...А она возьми, и выскочи замуж...» Нет, я ничего не забываю! Вот теперь представьте, писатель пишет роман. Там у него есть главная героиня. Ну прелесть, не девушка! И вот она у него вдруг оживает. Да ещё как оживает! Ну, типа, «Мадам Бовари – это я», и всё такое... Да! И вот, она у него лучшая, любимая, да... И в середине романа он сам вдруг в неё влюбляется! Просто как мужчина, да, в юную девушку! Реально, по-настоящему влюбляется! Ну, можно же влюбиться, например, по портрету, я знаю... Да, Тамино! Именно! А почему же так нельзя? Это же ещё более живой объект, простите меня... Ну и вот. Он сохнет по ней, и так её ведёт, и сяк... Ну просто ангел во плоти! А сюжет развивается, события идут своим чередом, вот тут и грянуло огромное горе. Да. Ведь там и другие персонажи есть, и вот, она сама влюбляется! Представляете, берёт и влюбляется, и отнюдь не в автора! А в другого героя, красивого юношу, подонка конечно. И дальше этот юноша у автора почему-то выходит всё большим и большим негодяем! А женщины-то именно таких часто и любят! Да, тем хуже ещё... Теперь автор мучается не только страшными любовными муками, но ещё и лютой ревностью! И вот, апофеоз. Случается самое страшное. Любовь всей его жизни выходит за этого негодяя замуж! Такого писатель перенести уже точно не в силах. Есть же предел сил человеческих! Так вот он. ...Да, да, и от неразделённой несчастной любви наш автор кончает с собой! Вешается там, или стреляется, режет вены, неважно... Ну как? Дарю вам этот сюжет! А назвать можете, к примеру, «Новый Пигмалион», или, там, «Страдания нового Вертера»!.. Скажите же, неплохо? – Роман просто сиял.

Разговор этот очень позабавил Андрея. Вернувшись из Роминой комнаты, он сразу пересказал его Алёше.

Но Алексей не оценил остроумия квартиранта:

– Странно... Глупость какая-то! Разве нет?

Но сам при этом о чём-то задумался.

Молчал и Андрей. Хотел было возразить, да не решился...

А во второй половине этого же дня он застал у Романа ещё одну сцену. На этот раз Рома пел! Теперь он, вероятно, общался уже с другим человеком. Сначала Андрей услышал самый конец какого-то длинного объяснения:

– ...Напрасно! Бывает, что перевод очень хорош! Мы-то по-русски воспринимаем... Да-да, если удачно, то даже лучше! Лучше! Я вот ничуть не жалею, что для меня «Фигаро» в первую очередь на русском, старая запись, Зандерлинг... Курт, разумеется! А мне вот с винила и переписали! Или ещё, вообще чудо, «Старушка» Моцарта! Нина Дорлиак, кстати, поёт. Андрюша, это ты? Тоже послушай!

И Рома запел чистым, тоненьким тенорком, вибрирующим, слабеньким, но попадая в нужные ноты безукоризненно:

В мои года, в мои года
Хранили-и тайну-у мы все-егда,
Хранили та-айну мы-ы всегда-а!
И мальчик, плод лю-юбви вкусивший,
Молчал, взор скромно-о потупивши, –
Те-еперь болтают без стыда!
Ушли года, ушли-и-и года!

– Ну не чудо? И вообще, у Дорлиак замечательно всё, и голос, и чувство, и муж аккомпанирует... Да, Рихтер конечно, кто же! Но перевод-то вы оценили? Кто скажет, что это плохо? Или ещё вот это, – Рома запел снова:

Хоть разлучё-ён с тобой я безвозвра-атно,
Тво-ои уста це-елую я,
Це-елую я!

– Шуберт, кто же... Или песни Баха! Они сейчас уже Баху да, перестали принадлежать, а я всё же их за Баховские держу! Вот послушайте, как это звучит по-русски!

Не печалься, не то-омись,
Ты, ду-уша моя, смирись!
Сча-астья мало на зе-емле,
Это сча-астье не тебе!

Будь доволен малы-ым ты,
Помни, твой удел – мечты!
Будь дово-олен малы-ым ты,
По-омни, твой удел – ме-ечты!

Продолжай спокойно жить,
И о счастье брось грустить!
Твой удел со-овсем иной:
Жди, моли-ись – вот твой покой!

Твой удел совсе-ем иной:
Жди, моли-ись – вот твой покой!

– Ну согласитесь, это же гораздо проникновеннее, чем по-немецки, в оригинале! Ну да, именно для нас, для русских! А вы этих записей не слышали? Доставайте немедленно! Дорогой комплект, но стоит любых денег, да, Нина Дорлиак и Святослав Рихтер, где-то сороковые, начало пятидесятых... Хотя вряд ли уже можно достать... Хотя нет, зачем!.. Постойте, вы же можете просто скачать, где-то он точно есть!.. На инете. А вот... Хорошо. Знаете форум philiphonia? Ну вот. И там есть активный участник с ником alberih. Читали его, наверное? Но с ним не знакомы. Ну вот и хорошо! Напишите ему в личку и попросите... просто от моего имени. Он не откажет! Так... у меня... постойте! О чём вы говорите? Приехали, что называется! Ну какой из меня коллекционер! Он – да... Послушайте, я всего лишь любитель, ну, пользователь... То, что есть у меня – только для моего собственного удовольствия. Ничего лишнего! И я же всё это слушаю, и большую часть периодически слушаю. 3... по пять? Нет, что вы... Точно! 3 тысячи 873. На настоящий момент. Ещё 27 под заказом и 14 как раз сегодня собираюсь заказать. А вот представьте себе, помню точно. И по композиторам, и по исполнителям. Ну, и где что лежит разуме... Ну да, например Баха на сегодняшний день 497 дисков. Да про любого спросите. Телемана 74 диска, капля в море!.. Вообще же у меня только то, что хочется, и что слушается! Итальянцев вот всего одна полка, сотни полторы на всех, включая Вивальди и Верди... А русских там, французов, – даже меньше... Ну, кто ещё?.. 31 диск, странный вопрос! В смысле, нестандартный. Вы про него слышали? Всё же Шпор не в первом ряду, согласитесь, даже не в третьем! У меня много таких, но реально мало их музыки. Вот Шоберт – 5 дисков, Ванхаль – 8, Краусс – 15, Дюссек – 7, Брух – 9... Но Бруха я больше и не хочу... Гульда целых 72 дика. Как жаль, что он больше не выпускает новых записей! Да ладно вам, шучу же. Да ладно вам... обычный... все... могут, только не хотят тренировать память. Ну, причин нет, конечно. Понимаю, вопрос закономерный. Меня иногда спрашивают последние годы. Так видите ли, я ж начал интересоваться музыкой, ну... так, чтобы уже заказывать что-то конкретное, и это потом слушать, лет десять назад. Какой там вундеркинд! Сейчас двадцать. Моложе? Или дурнее? Я рад, если так! Спасибо! Ну вот, а какие тогда были накопители? Помните, что тогда считалось приличной памятью? И никаких «облаков», конечно. А у меня через год уже первая тысяча дисков была. Просто как расширяющаяся Вселенная! Альтернативы не существовало. Да и поймите, нет проблем с ними работать! Нет! Если уж раз привык, видели бы вы, всё так просто... Ну а потом, когда всё в сети появилось... Да, сейчас я бы, возможно, иначе всё построил... Через мощные накопители, это не проблема, и с резервированием, и через «облако». Ведь теперь настоящие коллекционеры записей только так и организуют дело! Ну, скажу я вам, у них и объёмы! Почитаешь – ужаснёшься! Но я-то просто... слушаю... и всё. Не больше. Мне именно так удобнее. Вот я всю структуру перед собой держу. Как это называется? Перед умственным взором! Музыка это же структура, а не набор треков. Да, не «апофеоз частиц», точно! Да и буклеты конечно, я же отлично запоминаю, этой информацией тоже обязательно обладать. И ещё. Уж если в эту степь занесло... Знаете... Тут даже два ещё момента. Во-первых, мне психологически, что ли... проще, когда всё, что нужно, есть в наличии. Разве не так? Физически, да! Накопитель р-раз, и полетел, и проблема. Значит, резервировать надо. А «облако», раз, и переформатировали. И криво. Потом подбирай, восстанавливай! А мне же много не нужно. Я ведь сейчас никаких горизонтов уже не расширяю. Что есть, то и есть. И пусть вот всё тут будет, и чётко структурировано... И потом, я от «скачек» не зарекаюсь! Мне тот же alberih кое-что присылает, и на компе у меня три четверти памяти уже занято музыкой. Если так и дальше пойдёт, придётся диски добавлять... А это редкие вещи, которых просто так и не заказать. Вот, как сейчас с Дорлиак. А иногда и на СиДи нет! Ну да... лосслесс – я понимаю, от СиДи ничем не отличается... Но всё же это не основное. Нет, и даже не помышляю. И не перенесу их никогда, мне удобнее просто брать с полки... Если десятками тысяч дисков мерить... это уже коллекция! ...да и лень перекидывать, если честно... смысла нет! Если уж собраться с духом и всё как-то реформировать – уж лучше на винил перейти, честное слово! К проигрывателю, как когда-то у дяди был! И пусть даже не четыре тысячи дисков тогда будет, а четыреста, но пластинок! Ладно. Ну вот и второе, кстати. Не забывайте, мы все уже сдались! Подписали капитуляцию, выбросили белый флаг и прошли под ярмом! Чего же не понятно? А сам переход на цифру! Сам формат СиДи! Знаете, я тоже слушал когда-то винил. Успел. И пластинки, и магнитофонные записи с пластинок были, ещё на кассетах. Помните? Так вот... Не-ет, сейчас у меня вообще нет пластинок, и не было, только многое переписано на болванки, оцифровано... Так вот, скажу я вам, разница... огромная! Когда всё время слушаешь цифру, а потом вдруг приходится послушать винил... У кого-то... И такой получается удар по ушам! Б’ошку сносит! У вас было? Ведь оцифрованный звук – мёртвый. Ну да, да, выброшены целые полосы, диапазоны... Неважно! мёртвый. А тут – живой, живой звук! Ну ладно, чего там... Говорю же – сдались. Подписали капитуляцию... Ах, задержал?.. Ну конечно! Извините, да! Ладно-ладно, знаю! Говорили же, сами останавливайте, предупреждал! А то мой фонтан... бесконечен... Ладно, удачи в общении с alberih-ом! Он же такой... ершистый дядечка! Счастливо, до связи... Уф!

Андрей стоял у входа, затаив дыхание. Он заворожено слушал и к разбору ящиков так и не приступил.

Вернувшись в гостиную, рассказал Лёхе о «концерте». Слезу со щеки ухитрился вытереть незаметно, будто бы потянувшись за стаканом воды.

На этот раз Алёша оказался гораздо более благосклонен, чем утром:

– Забавный этот Рома! Слушай, я заметил тогда... всё забываю сказать! Подавал диски, ноги его рассмотрел! У него же два пальца сросшиеся в одно! На левой ноге, видел?!

– Да видел, видел...

– Впервые такое вижу! Я читал, у Сталина такое было!

Андрея аж передёрнуло. И любое-то упоминание о Сталине могло бы теперь вызвать у него неприязнь, если не отвращение. А тут Лёха ещё и так неожиданно, внезапно – вывалил. В связи с Ромой. Будто по темени огрел.

Андрей тут же ухватился за первую подвернувшуюся мысль, лишь бы увести разговор в сторону.

– Да нет, такое нередко бывает, только люди всегда же в обуви, ног не видно... Вот в бассейне сразу видно... А, ты ж в бассейне не бывал... Вот, например, знаешь, у моего отца... Я и не говорил, наверное! У него же на левой ноге пальцы искривлены были, большой и мизинец. Вывернуты вовнутрь, под прямым углом. Навстречу друг другу, и даже касались... И лежали сверху других пальцев, вот так, – Андрей приподнял ногу и указательным пальцем правой руки показал, как. – Говорил, что ещё со школы, и обувь ему не всякая подходила, а в общем не особенно мешало. Операцию даже не думал делать, хоть и предлагали. Да что я говорю, у тебя-то вон, тоже так, только чуть-чуть? Так? Как раз там, где у Ромы срослись!

И, нагнувшись, Андрей ткнул Лёшу в левую ногу, прямо в его кривой выпирающий пальчик. Лёха зарделся. Зато о Сталине больше не вспоминал.


6

– Ну вот, Рома, и разобрали мы с тобой всё! Только коробки вынесу. Чтобы тебе не спотыкаться! – Андрей, проведя целое утро в комнате Романа, наконец-то покончил со всеми делами. Осталось сложить и унести на мусорницу картонные коробки, в которых прибыли занявшие теперь на полках свои места музыкальные диски и книги. – Сейчас... только поссать сбегаю, – и коробки!

Произнося это, Андрюша случайно кинул взгляд на возившегося около компьютера Романа. И сразу заметил, что Ромины губы недовольно дёрнулись. Очевидно – при словечке «поссать». Пожалуй, и раньше он уже замечал аналогичную безмолвную реакцию на некоторые слова, привычно употреблявшиеся в его с Лёшкой обиходе... Можно было подумать, что они резали слух! Да, но разве это и в самом деле было не так? Разве и Андрею они когда-то тоже слух не резали?..

И тут, словно перехватив мысль Андрея, Роман тихонько произнёс, даже как будто с оттенком сокрушённости:

– Эх-ма, откуда слова-то у вас тут такие? И не режет слух? Не первый раз уже... Да ладно, я же не наводить свои порядки сюда пришёл! Вот у Артёма с Яриком вообще тако-ое... Когда они вдвоём, мат-перемат! Пришлось бы, да... и к этому привыкнуть...

Андрей вдруг осознал, насколько Роман прав. И чего уж было там стесняться, скрывать?..

– Да, Рома, да, конечно! А знаешь, если честно, это всё Лёшка! Я сам никогда бы так не говорил, и раньше нет... А вот как с Лёхой познакомился...

– И что, он тебя развратил? – сияющий Роман даже не пытался скрыть, насколько он оказался доволен столь неожиданным попаданием в цель.

– Так он же сперва матерился через слово! Он же так всю жизнь... Говорит, с детства по другому не разговаривал! Ну вот, это я у него отбил. Железно, сразу пресёк! Вообще не отвечал и не разговаривал, когда с матом. И вот видишь, результат! Хоть бы раз теперь! Но зато всё остальное... Типа «поссать-посрать», – ну не мат же! Тоже коробило сначала, а потом, знаешь, даже втянулся, что ли, удовольствие даже стал находить. Что как Алёша говорю, на его языке... Ну что-то вот такое...

– А, понятно! Да ты не бери в голову! Говори, как знаешь! Может, и я втянусь, – закончил Рома с почти беззвучным смехом.

А Андрей, уходя «поссать», всё думал, насколько же быстро можно разучиться смотреть на себя со стороны и не замечать множества отвратительных вещей потому лишь, что они стали уже такими привычными...

Тем временем, как оказалось, Кукушонок вовсе не собирался останавливаться на достигнутом. Минута откровенности приоткрывает свою дверь нечасто, и жизнь давно научила Романа, что такими мгновениями следует не упускать случая пользоваться по полной.

– Андрюша, а можно ещё задать тебе вопрос, может быть не очень скромный... Или вопросы? – мечтательно произнёс Роман, как только Андрей вернулся за коробками.

– Конечно, Рома... Ну... если на самом деле окажется очень уж таким... нескромным, не обещаю, что отвечу. Но задать, чего такого!

– Просто мне интересно ведь, у кого я живу, какие вы люди... Вот и приходят вопросы в голову! Андрей, ты же недавно ногу потерял?

– Да, чуть больше года.

– То есть с Алёшей уже жил?

– Да! Уже с полгода! Он вот бедный, тут один остался, когда я в аварию попал! Представляешь, как пережил! Он же... Ну как сказать, он тогда ведь сам делать почти ничего не умел... Это моя авария его подвигла самостоятельничать! Точно вот, нет худа без добра! Сейчас – небо и земля...

– Ах, вот оно что! Это многое объясняет... Послушай, а как же он без тебя тогда жил? Пока ты в больнице, это же явно не дни...

– Да, почти три месяца, и ещё я от одной операции отказался, ради протеза... Тогда бы на все полгода загремел, чего доброго!

– Так, давай всё по порядку. Значит, он с кем-то жил тогда?

– Нет, один! Ему мой брат помогал. Конечно, каждый день приходилось... Руслан, я тебя ещё познакомлю с ним... Приносил еду, помогал по всяким делам... Бытовым. Нормально Лёха справился. Вот говорю же, сам всему начал учиться...

– Понятно! А скажи тогда, что с протезом?

– А-а... – махнул Андрей рукой, – Я решил с этим не заморачиваться... Вообще. У меня же высокая получилась ампутация. Ну ты ведь понимаешь, вычленение бедра – это такая тяжёлая вещь. Вот у меня как раз до полного вычленения не дошло, но то, что там осталось, очень повреждено. Культи всё равно нет как таковой, и ещё кость таза нарушена. И для того, чтобы делать нормальный протез, нужна операция, а может, и не одна... В общем, я отказался твёрдо от такой перспективы. Сейчас мне нога не мешает. То, что осталось. Кстати, и боли фантомные быстро прошли... Ну, почти. Вообще, редкий, говорят, случай, что при таких повреждениях почти нет отдалённых последствий. Особенно болей. А сделать операцию – кто его знает, что получится... В общем, как-то так.

– Ясно... Может и правильно... Ты же и костылями редко пользуешься? Я же слышу! Да, ты и говорил...

– Да! Я спортивный! Вот как-то само собой вышло, что стал ходить просто... ну, прыжками. Вроде и костыли не нужны. На улицу, конечно, один беру. А вообще, хотел бы полностью отказаться, навсегда. Но это, увы... вряд ли выполнимо!

– Впервые такое встречаю! Круто! Слушай... – только теперь Рома счёл возможным перейти к главному, – Так а Лёшу-то ты встретил, за полгода... Он же без рук уже был, да? И как ты его взял к себе? Не побоялся? Вообще, почему? Ну, извини, просто любопытно... Это же так... необычно!

– Да всё нормально! Да, вот так и вышло. Встретились случайно, на Новый год. Я был в гостях у одного ненормального... В общем, это неважно! И Лёша там оказался, он просто был сосед хозяина. Как раз за месяц Лёшина тётя умерла, он один кантовался... А соседи помогали. Вот там... я получается и втюрился!

– Что, вот так просто?

– Да, вот так. Удивительно? Увидел его, понаблюдал минут десять, и...

– И что без рук не смутило тебя? Или для тебя именно это...

– Ах, это! Так в том и дело, – я же не знал, что он инвалид!

– Это как?

– Все те десять минут так и не знал! Он же в протезах был! Просто ходил около, у двери стоял... И не заметно... А когда я подошёл познакомиться, он мне протез и сунул, в руку. Ну, вот тогда я и понял, что нет пути назад! Сгрёб его в охапку, и сюда! Вот так!

– Ах во-от оно что! А я уж думал... Ладно... Ну, чего в жизни не бывает... Тогда... здорово получилось! Но, слушай, на тебя же такая тягота свалилась, и так сразу... Ты же говоришь, он ничего...

– Да, не отрицаю... Первое время сложновато было. Да привык. Ничего, справились! Ещё же он оказался не вредный. В смысле характера. Бог мой, какой запуганный был... А я... Вот как бы без него пережил, что ногу потерял... В этом он мне помог, в смысле, справиться с этим.

– Понимаю. Ну ладно, спасибо, Андрей! Я теперь многое понял! Хочется же лучше знать людей, с кем общаешься!

– Да какой разговор, Рома! Ты, если что, спрашивай!

– Тогда ещё один вопрос! Совсем уж нескромный!

– Ну?

– Ты актив?

И так наивно, с такой трогательной серьёзностью был задан э т о т вопрос, что Андрей даже рассмеялся.

– Да, я акт, а Лёшка пасс, с самого начала, и так всегда! Но у нас... в общем, большую роль играют различные ласки... Не один анальный секс, чтоб ты знал!

– Спасибо тебе, Андрюша, – с той же серьёзностью завершил свой допрос Роман.

Разговор этот Андрею понравился. Роман оказался очень располагающим собеседником. С ним м о ж н о было говорить вот так открыто, совсем без напряжения... Даже на личные темы, даже такому человеку, как Андрей...

Роман, надев наушники, копошился теперь с установкой какого-то диска. Андрей смял пустые картонные коробки, и, захватив их под мышку, уже было собрался отправиться на свою половину, как зазвучала музыка.

Роман почему-то забыл переключить звук на наушники, и из динамиков раздалось громовое фортепианное: «Па-па-па-па-а-а-ам! – Р-ррр! – Па-ба-ба-ба-а-а-ам!!! – Р-ррр!!!». Э т а мелодия по первым же её звукам могла быть узнана любым человеком. А только начальные такты и успели прозвучать, поскольку Рома сразу нажал необходимую кнопку и перехватил весь звук, наполнивший было комнату, в свои наушники.

Напевая и одновременно как бы вышагивая «тему судьбы» из Пятой симфонии Бетховена, Андрей в отличном расположении духа отправился в гостиную, побросав на ходу коробки в коридоре. Только вот с темой этой было что-то не в порядке... Что-то не так с ней было! И Андрюша не мог понять – что.


7

Лишь перед самым обедом понял.

Надо сказать, что к тому времени, – а не прошло и месяца, как Роман перебрался к друзьям, – обычные предметы для их застольных разговоров оказались почти целиком исчерпаны. В самом деле, не так и много могли молодые люди рассказать друг другу о своей жизни, не выходя за рамки заданного «социального контента»: семья, школа, поездки, знакомства, у Андрея – работа (в известных рамках откровенности), у Алёши – армия и жизнь в госпиталях... (При этом Роман о себе почти не говорил.) А кроме – оставалась разве что погода, поскольку обсуждать, например, политику или спорт по умолчанию считалось между ними дурным тоном.

И как раз накануне этого дня Андрею вдруг подумалось: чем мучиться и сочинять какие-то посторонние темы для обсуждений, почему бы не попросить Романа рассказать что-нибудь о его настоящих интересах: о музыке, например, о поэзии... Какая разница, поймут они его или нет! Правда, Роман ни разу не проявил инициативу в этом отношении. Но ведь Матвей Григорьевич недаром предупреждал, что он интересный рассказчик. Да и случайно подслушанные его разговоры по скайпу свидетельствовали об этом. Может, просто стесняется? Не хочет себя навязывать? Чувствует отсутствие общих интересов? Так почему бы не попробовать самим его разговорить?

А тут так удачно подвернулось: «Па-па-ба-ба-а-ам!» Лишь только накормив Романа, Андрей сразу спросил:

– Рома, слушай, у тебя музыка заиграла, когда я утром уходил!

– Ах да, я же кнопку переключал вчера, ради скайпа... и сегодня забыл!

– Так слушай, а почему это, – «тема судьбы», и вдруг на фортепиано? Это же симфония!

– Ого! Заметил! Так ты, значит, что-то понимаешь?

– В смысле, что не ниже плинтуса?

– Ну... я просто! То Пет Шоп Бойз, а то Бетховен... Да, это исполнение именно на фортепиано! Что, интересно? Рассказать?

– Конечно!

– Это Глен Гульд. Знаете о таком? Канадский пианист...

– Да, я что-то слыхал! – охотно отозвался Андрей, и продолжил было: – Правда больше как... – но не договорил.

Лёша промолчал. Он, разумеется, в музыке совершенно не шарил. Но само это имя почему-то показалось ему знакомым... Никак не мог вспомнить, почему.

– Так вот, я коротко. Это лучший исполнитель Баха... Нет, скорее не так! Он как бы преобразовал Баха, клавирного, во что-то новое. С моей точки зрения, это высшая точка всей музыки. Да, ни больше, ни меньше! Исполнение Баха Гульдом, эти записи. Но сейчас о Бетховене. Это тоже был у него один из любимых композиторов, но тут совсем не то... В смысле, тут Гульд один из многих. Достаточно эксцентричное исполнение. Иногда, кстати, с ненавистью. Но не важно. И вот эта самая эксцентричность однажды его побудила записать Пятую симфонию и первую часть Шестой в транскрипции Листа для рояля. Вот это шедевр! Для меня Пятая в этом исполнении звучит лучше любого оркестра.

– Странно. Разве можно заменить оркестр? Беднее же по любому! Если композитор написал для оркестра... А ты любишь Бетховена? У тебя его много!

– Ну, не больше, чем других... Вообще-то это сложный вопрос. Бетховен очень спорный композитор, я бы сказал...

– Вот те раз! Уж кто-кто, и чтобы спорный?

– А разве это не заметно? Его дутый героизм... Эта Третья симфония, «Героическая»! Уж точно, лучше бы «Бонапарт» она называлась! Вы же слышали, он хотел посвящение сделать Наполеону, а Наполеон – бац! и короновался императором. И Бетховен этого оскорбления в лучших чувствах не вынес, зачеркнул посвящение... Ну что сказать, ходульная г-г-героика, и никакое исполнение её не спасает, даже у Фуртвенглера! В первой части, эти чихания по пять раз подряд, «пчхи-пчхи-пчхи-пчхи», – Рома весьма комично передразнил Бетховена, – потом ни с того, ни с сего похороны, потом прилеплен какой-то вселенский карнавал... Знаете, с несравненно большим удовольствием я бы послушал на месте неё «Шехерезаду» Римского-Корсакова! Ещё «Аппассионата» такая же, всё слеплено, сляпано... Жиденький бульон, а в нём бессвязные кусочки мяса, до-охленькие такие... Курятина. Там разве что в конце первой части истерический припадок удался. А всё остальное – китч. И исполнители, увы, подыгрывают этому... Вот знаете, меня с полгода назад поразил Аррау... Хотя сначала не об этом. Первым, кто записал все сонаты Бетховена на пластинки, был Артур Шнабель, ещё в тридцатых годах. Вот его интерпретация так и осталась эталонной, что ли. До того, как я услышал Аррау, даже не понимал, в какой мере эталонной. Он вывел Бетховена глубоко психологически. Вот психология у него – это главное! Все оттенки переживаний, все переплетения чувства... Человечность! Это на самом деле очень интересно, и попадает в цель! Ведь у Бетховена действительно такая своеобразная человечность, немного русская, кстати. И все, все без исключения пианисты, кто брался за Бетховена после Шнабеля, все шли в этом направлении. И Кемпф, и Гизекинг, и Рихтер, и тот же Гульд... Гульд, кстати, Бетховена неважно играет, не ах, я имею в виду сонаты... То есть все они интерпретировали Бетховена психологически. А что значит психологически? Значит – как бы расплетали историю чувств! А это и есть романтика. Вот Бетховен и оказался в романтиках. Но разве он кого-то просил это делать? Вот так расплетать свою психологию? Нет же! И как раз Аррау показал, как надо играть Бетховена. А именно классически, абсолютно неличностно, как собор построить из звуков, например, или дворец. Строго, чисто вывести, архитектурно. И обязательно с размахом! Вот тогда Бетховен только и возвращается к своей настоящей сути, как мне показалось... Хотя это не означает, что Шнабель и другие плохи. Нет, это тоже большая возможность, романтическая. Большой стиль, чрезвычайно притягательный... Потому что пусть Бетховен и классик, но в нём уже началось разложение музыки, что ли... Именно так – Бетховен это первая точка, самое-самое начало распада классической музыки. В первую очередь симфонический Бетховен. Потому что в нём зародился китч.

– Китч! То есть как это китч? – для Андрея, как и для большинства из нас, данное понятие было связано скорее с попсой какой-нибудь, с определённым стилем убранства квартир или отделки фасадов зданий. Но Бетховен! Этот эталон мужества... И т.д.

– Ну, – слегка замешкавшись, ответил нечаянно прерванный в полёте своей мысли Роман, – Тут, конечно, несколько особое понимание... Так сразу и не сформулируешь. Ну давайте, я постараюсь сказать, что я под этим понимаю. И не только в случае Бетховена, кстати! Станете слушать?

– Конечно! – первым поспешил согласиться Алёша. Это был совершенно чужой ему мир, но, слушая теперь Романа, он испытывал своеобразное удовольствие. Он чувствовал, что за произносимыми словами, по большей части хорошо знакомыми в их обыденном употреблении, крылись какие-то совершенно неведомые смыслы, и от такого эффекта «знакомой незнакомости», столь удачно сочетавшегося с тихим медитативным голоском Романа, делалось слегка жутковато и в то же время весело, и даже мурашки пробегали по затылку и позвоночнику.

Похожее чувство, кстати, Лёха постоянно испытывал в первые недели после переезда к Андрею. Ведь здесь он повстречал совсем иной уклад жизни и другой мир оценок и интересов, нежели всё то, с чем раньше ему приходилось иметь дело и что он с самого детства находил привычным, а значит правильным... Но по природе своей Алексей умел быстро подстраиваться под новые обстоятельства, адаптироваться к незнакомой среде, принимать чужие «правила игры», – и уже на втором или третьем месяце эффект новизны совершенно выветрился. А сейчас вот Роман снова воскресил это ощущение, но теперь на какой-то совершенно иной лад...

– Да-да, конечно говори! – нехарактерным для себя образом пристроившись вслед за Лёхой, поддакнул Андрей.


8

– Ну, скажем так. Китч – это ситуация, при которой технические средства музыкального выражения не соответствуют реальному основанию, что ли, импульсу изначальному, предпосланному созданию какого-нибудь произведения. Притом, главное в китче вовсе не то, что такой импульс вообще отсутствует, а вещь версифицируется. Вот это уже не китч! А то главное, что импульс-то сам по себе реален. Просто он требует другого, так сказать меньшего. То есть имеет место как бы сбой, подмена тезиса, да? При переходе, или, лучше, пресуществлении импульса в материализованную композицию... да! при материализации произведения... при структурировании хаоса, так сказать... происходит неосознаваемый творцом подлог, qui pro quo. Ставший продукт, как выясняется, не воссоздаёт то, что он же сам изображает, но и м и т и р у е т это – такими-то средствами. То есть китч – это расхождение содержаний, изображаемого и реального. И, значит, имитация. А отсюда понятно, что китч в любой культуре может появиться лишь на очень-очень поздней стадии развития: когда реальными импульсами уже создан прямо-таки гигантский каркас адекватных средств выразительности. Скажем, ещё в музыке первой половины Восемнадцатого века китча быть не могло. В принципе! Поскольку тогда любая, даже самая пошлая мелодия, грубо говоря, не отслаивалась от своей природы, то есть природы пошлой мелодии, и не изображала что-то там ещё. Была собой, так сказать. И отсутствовал этот зазор! Так вот, первым подлинным китчевым композитором в таком смысле – настоящим отцом китча! – является как раз псевдо-героический Бетховен. Его фальшь носит прямо-таки судьбоносный характер! Но здесь мы замечаем также, сколь долог путь культуры до подлинного китча. Разве нет? Лишь после Баха, Гайдна и Моцарта музыка нагуляла, так сказать, столь мощный каркас путей воплощения творческих импульсов, что китч только и стал возможен. И ещё! Для понимания механизма возникновения китча важнее всего увидеть, насколько голые средства выражения и их собственная инерция обладают независимой энергией, и насколько они бывают искусительны в ситуации слабости творческого импульса, или его неприемлемости, или непрояснённости и так далее, и так далее... Китч как самообман – это неосознанный выход из этой ситуации. Китч как покрытие слабости, как реактивное образование, словами психоаналитиков, как оправдание собственной трусости, как ложное примирение, как бессознательное самолюбование. Но всегда – как самообман. Как я и сказал уже – имитация. Ну вот... Примерно так!

– Очень интересно! – отозвался Андрей. И в самом деле, ему показался интересным такой подход... И не просто интересным, но даже весьма убедительным! – Ну а с Пятой-то симфонией что? Которую Гульд играл?

– А это совсем другое! Я же не говорю, что Бетховен плохой! Например, «Патетическая» соната, особенно вторая часть, или Двадцать седьмая соната, там ведь всё – настоящее! Или та же Пятая симфония... В том смысле, что в ней изображается ровно то, что заявлено, без подделки, и в первой части, и вот в финале... эти хасидские танцы вприсядку... А уж вторая-то – лучшее у Бетховена, на мой взгляд... Ну вот... какой бы ещё пример... Вот «Ромео и Джульетта», «Монтекки и Капулетти», бум-бурум-бурум-бурум-бурум-бурум-бурум-бам... Там же пафос ого-го, ещё какая пафосная вещь! Но изображено ровно то, что заявлено, поэтому это не китч в моём понимании! Или вот Брукнер. Я его не очень понимаю, всё же он громоздкий на мой вкус... Но вот честный, не отнять! О его Третьей симфонии, «Вагнеровской», потому что была посвящена Вагнеру, Ганслик, а это был самый знаменитый музыкальный критик того времени, так вот, Ганслик говорил, что, мол, в этой симфонии Бетховен погибает под копытами Валькирий. Ну, это к Вагнеру отсылка, понятно. Мне эта симфония нравится, кстати. Так вот и думаю, пусть в другом смысле, может и хорошо получилось, что погиб он там под этими самыми копытами?..

– Но почему Гульд?.. Почему рояль?!

– Да всё равно – без оркестра лучше! Пафоса меньше! Знаете... Вот если брать оркестровые интерпретации... Оригинальным не буду – лучший Фуртвенглер в военной записи. А к чему он ведёт дело? Да к тому же! Ну, своим путём, а приходит... У него вообще везде одна и та же черта, это его «фирменное» качество, поразительное... Он всегда как бы видит в вещи саму её суть, самое главное, саму её душу, что ли! Сразу проницает её идею по ту сторону всех звуков... Очень властно так видит. Именно властно. И что он делает? Он с огромной энергией устремляется в своей интерпретации как можно более отчётливо выявить именно эту увиденную им идею, самый центр! То есть главное, общее. Ничего лишнего! У него резко дедуктивный подход получается, можно сказать... Но ведь любое произведение-то, если брать материально, состоит из множества частностей! Вот и получается, что Фуртвенглер в своём порыве выявить главное, неизбежно жертвует многими из этих частностей, как несущественными. А мало понимающие критики говорят, мол, Фуртвенглер «упрощает»! Кому бы ещё такую «простоту»... Так вот, я возвращаюсь. В Пятой это «упрощение» пошло Бетховену только на пользу. То есть что? Просто павлиний хвост срезан, условно говоря! А у Гульда ещё дальше, осталась только суть! Никаких оркестровых красивостей, только само чистое содержание. Оркестр-то здесь действительно лишний. Вот это мне и нравится в записи Гульда!

– Понятно! – сказал Андрей. – Мне кажется, я тебя понимаю... А вот Баха Гульд как-то иначе играет? Ты говорил...

– Ну, Гульдовский Бах – это чудо... Даже сложно что-то говорить. Я считаю... Это лично моё твёрдое убеждение! Это высшая точка всей классической музыки. Европейской музыки. Кульминация трагизма. Знаете, на интернете один мой знакомый хорошо сказал... типа того, что чтобы понимать Баха в исполнении Гульда, нужно оказаться на Луне. Или побывать на Луне. Вот что-то такое... И ещё, что Гульд играет так, будто бы весь мир вот сейчас, этой самой игрой должен завершиться, потому что существовал только ради одного этого момента. Как острие мира каждый раз! По-моему, лучше и не скажешь. Мне добавить нечего!

– А кто же тогда твой любимый композитор, вообще? Бах?

– А вы своих любимых скажете? – вопросом на вопрос ответил Рома.

– Да кто у нас... Скажу, конечно, что мне нравится из музыки. Но это не классика.

– Ну вот, если говорить откровенно... Мой любимый композитор – Мендельсон. Странно, да? Ну конечно, Бах, Моцарт, Шуберт, Шуман, Брамс, Бетховен тот же, Гайдн... Всё это колоссы. Без них никак. А вот любимый – всё-таки Мендельсон... Такой тонкий, такой тёплый. Да, он недостаточно сильный, конечно. Может, это и к лучшему. Но только у него можно так поплакать, душа к душе... Понимаете, душа улетает... в такие дали... такие дали... прямо в рай! У него просто бесконечная человечность, не ограниченная ничем... И есть две вещи, для меня самые... самые! Вы их не знаете, я могу потом дать послушать... С удовольствием дам! Это Баркарола на слова Мура и Песня без слов фа диез минор из опуса 67. Все Песни без слов чудесные, и многое другое, но вот эта, самая... А сейчас вот часто слушаю Первое трио для фортепиано, скрипки и виолончели. Это... Ну ладно! – будто прервал себя Роман. – Ну вот, а теперь вы! Ваша очередь! У вас ведь обычно тихо, – радио не работает, музыки никакой, насколько я могу судить!

Андрей начал, немного растягивая слова:

– Да, я не люблю этих музыкальных обоев. Если уж хочется слушать, то включаю специально что-нибудь. Ну, а что нравится? Я же только более или менее современную музыку слушаю, всё попса, никакой классики. У отца многое перенял, в смысле вкусов. Элтон Джон вот, Пет Шоп Бойз, Дорз... Пинк Флойд, но только Энималз, пожалуй... Радиохед с детства очень-очень... Да, ну и конечно Далида, Барбара Стрейзанд, Майкл Джексон, кое-что Мадонны, пожалуй... Что-то больше ничего в голову не приходит! Нет! Конечно же, Металлика ещё!

– Интересно! Металлика – да, настоящая музыка. Unforgiven, Battery – что скажешь, дал Бог мужикам силу! Вот напрасно только ты так, попса... Это же тоже отчасти классика. Пройдёт время... Кто его знает, вот Элтон Джон точно когда-то пристроится где-нибудь рядом с Шубертом...

И напел тихонько:

And it's no sacrifice
Just a simple word
It's two hearts living
In two separate worlds...

Потом сразу продолжил:

– Ну что сказать, здорово! А то я боялся, что ты сейчас перечислишь каких-нибудь... Ну ладно, что-то уже совсем современное. Или, извиняюсь, отечественное. Что слушать точно – себя не уважать. А многое из того, что ты перечислил, я и сам слушаю время от времени... Кстати, а почему в твоём списке нет Битлз? Роллингов?

– Не знаю! Не сложилось просто, наверное... Меня они как-то... не особо захватывают. Эбби Роуд, пожалуй, да... А так – всё!

– Правда? Правда? Мне это очень приятно слышать, что не я один такой... Мне-то они кажутся, как бы сказать, эмоционально бедными, что ли... Но кому такое скажешь! Засмеют! А вот у Маккартни действительно хорошие песни, уже после Битлз... Такой вот пароксизм ностальгии, что ли... Слушай, а почему тогда нет Кинг Кримсон?

– А это что?

– Вот те здрасти! Группа такая, первой половины семидесятых. Потом возобновились, но уже не то... Там, вообще-то, один главный, Роберт Фрипп, остальные менялись. А он, кстати, и не поёт. Я обязательно дам послушать! Раз Рэдиохед нравится, а это как бы предшественник!

– Давай, конечно! Раз похоже, должно понравиться...

– Ну, похоже – не похоже, но должно! Наверное. Такой, знаешь ли, крутой депресняк... Разлагающийся солдат в окопе, – вот это точно будет!

– Вот заинтриговал! Я обязательно послушаю! И знаешь, я бы у тебя взял ещё послушать что-то Гульда. Баха именно, можно?

– Конечно же, какой разговор! Именно Гульда слушай, я только буду рад...


9

И в эту самую секунду Лёшка вдруг вспомнил, при каких обстоятельствах ему уже приходилось слышать имя Гульда!

– А он что, реально босой играл? Гульд! – внезапно выпалил он, и тут же смутился, растерялся, – Мне вот Дрюха что-то... говорил такое...

Андрей тоже смутился и зло глянул на Лёху. Роман опешил, но только на миг... И рассмеялся!

– Ого, какие у нас познания! Ну да... Гульд вообще странной личностью был... И с женщинами никогда за всю жизнь не общался, ну... как с женщинами. Ни-Ни. И ведь не гей, точно! Асексуален был, видите ли! Ну и другое многое, и это тоже. «Shoeless style», как писали в газетах, да, в носках играл, сняв туфли, а на руках иногда перчатки без пальцев, когда считал, что холодно!

– А, тогда понятно, – ответил Лёша, всё ещё пытаясь скрыть смущение. Косой взгляд Андрея ужасно обидел его.

– А по какому поводу вы о нём вспоминали? Именно это, что босиком играл?..

– Просто когда-то случайно об этом услышал, – игнорируя заданный вопрос, вступил в разговор Андрей. – У отца были пластинки, советские ещё. Как-то по радио о нём рассказывали. И вот что играл без обуви тоже.

Андрея слегка коробила эта тема. Чем тут же не преминул воспользоваться мстительный Лёша, вернувшийся к вопросу Романа:

– Так знаешь почему вспоминали, Рома? А это всё Андрей! Он же босиком работает всегда, и иначе у него никак! Типа ритуала. Вот и говорил когда-то, что он как Глен Гульд!

– Босиком? Так мы же тут вроде и так все босиком, нет разве?

– Так раньше у нас не было тёплых полов! А хотя да, и раньше босиком ходили... Правда, зимой в шерстяных носках иногда. Вот он их и снимал! Так ведь ещё и на массажном коврике ноги растирает! –чем больше Андрей мрачнел, тем сильнее Лёшка входил в раж. – Да ещё в тазике с горячей водой ноги держит, когда работает!

Лёшу так понесло, что он даже не заметил некоторой неловкости ситуации.

– И вообще он обожает ходить босиком!

Роман не мог видеть, но, вероятно, каким-то образом всё-таки уловил настроение Андрея. Однако, было поздно.

– Про н о г и-то, чего уж говорить! – прервал друга Андрей.

Только тут Лёша осёкся и промямлил:

– Ой! Я же не это... я просто имел в виду... как раньше...

– Да ладно, чего такого! – примирительно заговорил Роман. – А что, Андрей, ты на самом деле любишь ходить необутым? Не только дома?

Интересно Рома выразился. Это почему-то разрядило ситуацию.

– Ну да, если честно, с детства... Ну, с университета, так точно. Любил!

– Ах, вот оно что. Но и сейчас ведь всегда тут... так?

– Дома-то что... А я вообще люблю. По земле, по траве. Даже по асфальту!

Смущение Андрея вдруг прошло. И в самом деле, чего уж такого? Рома вот всегда босой... «По смыслу жизни», – возникла вдруг у Андрея необычная формулировка.

– Понятно. Да, значит с потерей ноги... Ещё и это!

– Да, точно. На костылях уже как бы и смысла нет...

В этот момент Алёша опять встрял в разговор. Теперь он хотел как-то реабилитироваться. И решил сделать это довольно простым способом: прямо указав на своё собственное состояние.

– А у нас-то с Андреем получилось несоответствие... Я вот с моей ампутацией теперь должен всю жизнь прожить босиком... Ну, по крайней мере, дома. И если учиться пойду, никуда не денешься. Хотя я этого терпеть не могу. Но как ещё заменишь руки, если не ногами. – Запнулся. – И не протезами. Но протезы-то... А вот Андрюша – да, реально обожает ходить босиком, всегда обожал, но с его ампутацией – какое это уже босячество, прыгать на костылях, так ведь?


10

Роман молчал с полминуты. Но потом обратился всё-таки не к Лёше. И говорить начал очень доброжелательно, едва ли не вкрадчиво:

– Андрей, я вот что подумал! Ты же и дома всегда без костылей, и говорил утром, что вообще бы не хотел костыли использовать. Нигде! Да ведь?

– Ну да...

– Ну вот! Знаешь, что я думаю? Ты, наверное, считаешь, что без ноги, когда на костылях ходишь, да и на протезе было бы точно так, кстати... так вот, ты считаешь, что это уже и не босиком в нормальном смысле?

– Да конечно!

– Но если ты ходишь без костылей, пусть и на одной ноге, но сам, то ведь всё меняется, разве нет? Ну скажи, чисто психологически, разве нет? То есть тогда – ты снова босиком! Нет?

Андрея удивило не столько само по себе содержание той мысли, которую сейчас довёл до его сознания Роман. Да, это и в самом деле было чистой правдой. Андрей, не сознавая того, своим отказом от костылей как бы восстанавливал некую подлинность определения «босиком» применительно к себе в новых обстоятельствах. Разумеется, одна только эта цель никак ещё не могла стать поводом для отказа от костылей. Но несомненное присутствие также и именно такого момента сделалось теперь очевидным.

Но главное, Андрея поразило, что сообщил ему об этом другой человек. Что сам он, смутно ощущая в себе нечто подобное, всё же так и не смог додуматься до столь простой вещи!

– Да, да, ты прав, Рома! – чистосердечно подтвердил Андрей. – А я и не подумал об этом! Да-да, ты абсолютно прав... Теперь я на самом деле чувствую, что снова могу ходить босиком, будто раньше... Ну и голова же ты!

– Знаешь, а я ведь тебя по-своему понимаю... Конечно, в моём случае интерес ходить без обуви чисто практический, но... Тут ведь поневоле начинаешь собирать те крохи ощущений, которые ещё остаются... да? Я, конечно, слишком много информации получаю через ноги, в сравнении с кем угодно, не говоря, что делаю всё ногами. Слишком много всего тут сошлось, чтобы именно к ощущениям на подошвах и прислушиваться, да? Ориентируюсь по квартире, не задумываясь уже совсем! Вот у Мандельштама в одном стихе есть метафора: «зрячая стопа». Вот это как раз ко мне, буквально! И ещё, не знаю... Будет ли понятно... Я чувствую, давно уже, что я как бы и сам нахожусь у себя в ногах... Это вряд ли можно адекватно передать... Я вот это место, где живу, где перемещаюсь, вашу квартиру, воспринимаю как бы плоскостью и линиями на ней, а я сам их чувствую и понимаю их смысл тоже как плоскость, именно как мои подошвы. Думаю, что когда оглохну совсем, окончательно «переселюсь» сознанием в подошвы. Я ведь тогда и речь буду воспринимать скорее всего на подошвах, всё то, что мне будут сообщать через прикосновения...

– Ничего, ты справишься! Мы поможем тебе! – сразу же заверил Андрей.

– Конечно-конечно! – горячо поддержал Алёша.

Наступила пауза. И Роман заговорил о другом.

– Да, вот ещё что, Андрей. Послушай. Я уже с утра об этом подумал, когда ты сказал, что ходишь без костылей... И вот сейчас, что босиком. Ты ведь осторожен?.. Я понимаю, конечно, как ты можешь к таким разговорам относиться! По себе знаю. С моими лесенками и стульчиками. Тоже раньше наслушался. И всё-таки! Тебе же, не дай Бог, ножку повредить!

– Да я прекрасно понимаю, Рома. Лучше всех. А что, похоже, у меня головы нет? Я всегда осторожен.

– Ну и здорово...

– И да, я слышал уже, что без костылей нагрузка, что кости могут деформироваться... Пока считаю это ерундой. Наоборот, тренируется нога. И вообще, устойчивость, координация, мозг тоже лучше должен работать! Да я же бывший спортсмен, разрядник!

– Ладно-ладно, теоретик, не оправдывайся! Хорошо, будем считать, что «лёгкое тело не может слишком тяжело упасть». Так Кант говорил, на старости, когда падал... Ну, это не к нам, конечно, но красиво звучит!.. Да, ещё, и босой когда ходишь, тоже аккуратно?

– Естественно! Смотрю же я под ноги!

«Хорошо сказано!», – подметил про себя всё ещё дувшийся Лёха. Но смолчал.

А Рома вдруг взял мечтательную интонацию.

– Андрюша, вот если я останусь у вас... Сейчас-то поздно, осень уже. А если летом – сможешь и меня вывозить куда-нибудь на природу? Чтобы я мог по живой природе босичком погулять? По песку, понимаешь? по земле, травке?..

– Какой разговор! Конечно! Мы вот и с Лёхой этим летом так и гуляли много раз, и именно что босиком! Для этого и ездили, погулять на природе!

– Здорово! Вот и я... Как я любил, когда в Швейцарии один волонтёр меня брал на прогулки, и давал моим ногам радость познания мира! Пусть это громко сказано, но так же и есть! Всего месяц это продолжалось, а забыть не могу! Даже на снег однажды выводил... Я, знаете, даже стих тогда написал, в прозе, но стих. Прочитать? Андрей, мне вот твоё мнение интересно будет!

– Конечно! Очень интересно! Прочитай, пожалуйста!

– «Мир на подошвах ног» называется.

И начал читать по памяти, тихо, весьма проникновенно:

Мир на босых подошвах... Он такой разный, интересный и захватывающий –
Твёрдый и обжигающий, манящий вдаль, ласкающий,
И всегда очень содержательный,
Говорящий об оттенках и полутонах...
Неважно, тёплый он или холодный,
Жёсткий или нежный, но обязательно неповторимый,
При каждом шаге новый, уникальный.
Бывает он и настойчивый, навязывающий своё необычное мнение,
Иногда ранящий...
Мир на подошвах ног...
Непредсказуемый, играющий, дарящий полноту жизни.

Ребята были ошарашены. Да, и стих, и особенно Ромино чтение им понравились. Но главное... Это ведь был тот самый стих...

– Что, не очень?.. – Роман сразу уловил возникшее напряжение.

– Нет, – ответил Андрей, – Замечательно. Ты точно выразил и мои чувства по этому поводу... Просто... Мы слышали его уже?

– Как так? А! Читали, наверное! Да? Типа как тематический? Я же его несколько лет на интернете держу!

– Не, не это... Его как-то прочёл один наш знакомый, ты его не застал, он умер в прошлом декабре. Любимый человек моего брата, Даниил. Даня... Вот он твой стих нам как-то читал. Но он барефутер был, да ещё какой, идейный...

– Вот оно что... Вот как жизнь складывается. А как он умер?

– Рак. Или саркома, точнее? За месяц сгорел, так страшно мучился... Вот и всё!

– Печально, что скажешь... И поэтому твой Руслан один до сих пор?

– Да, всё ещё пережить не может...

– Приглашайте его почаще, что ли.

– Да он такой... стеснительный!

– Это из-за меня?

– Ну конечно! Но хорошо, действительно надо растормошить мужика. Надо постараться вытягивать!

– Вот и отлично!

– А стих классный, Рома! Нам очень понравился. Да, Лёха?

– Да... Складно всё выражено. Что и Дрюха говорил. И Даня. Только я вот не сторонник. Мне бы обувь поудобнее!

– Ничего, приучать тебя будем! Так ведь, Рома, научим его босиком видеть мир? Ладно, засиделись мы сегодня... Пошли дела делать! А почаще надо такие разговоры начинать, почаще!

– Да я же только за! – согласился Роман.


11

В этот вечер Андрей особенно долго ласкал босые ступни друга. (А ведь недели две уже не ласкал! И вообще, ночное их общение всё последнее время почему-то сводилось лишь к тупейшему, почти механическому сексу...) Сам ласкал, да ещё нащупал при этом ногой и стал нежно поглаживать пальчиками, подошвой Лёшкино личико. Потом даже попросил (что делал весьма нечасто), чтобы Алёша поласкал его ногу, в особенности подольше вылизывал между пальцами... Так и захотел кончить, прижимаясь лицом к подошвам друга и ощущая его ласки на своих пальцах. Сегодня это не стало всего лишь прелюдией к сексу, это сделалось настоящей сексуальной близостью...

А потом Андрей вдруг сказал:

– Знаешь, ведь ноги-то, вот сами подошвы, голые, когда вот так на них смотришь, как я сейчас на твои смотрю, это же тоже индивидуальность человека! То есть выражают индивидуальность, воплощают самого этого человека... Прямо как второе лицо! Ведь они даже эмоции могут выражать... наверное...

Но Алёша ничего не ответил на это. Спустя минуту он очень тихо попросил:

– Пососи у меня! Что-то меня так прёт сегодня, милый! Завёл ты меня ступнями. Сначала грудь...

И Андрей принялся старательно ласкать Лёшины соски, а стоны Алёши вскоре подсказали ему, что самое время перейти к пенису любимого...

В этот раз друзья решили не смывать со своих тел сперму. Ведь всё равно Андрей собирался наутро сменить постель. Так, перепачканные, и заснули валетом. Андрюша уже через пять минут тихо сопел в босые ступни Алексея, захватив их обеими руками, плотно прижимая к своим щекам. А Алёша, тоже умудрившийся приникнуть щекой к одинокой стопе друга, долго не мог заснуть.

Без сомнения, что-то переменилось в их с Андреем отношениях... Но что? Сразу и не скажешь. Да, сексом они стали заниматься реже. Уже бывает, что и не через день, а через два или даже три дня... Хорошо вот, сегодня снова лизал ноги, да ещё как страстно! И валетом лёг!

Но нет, это не главное, не в сексе дело. Конечно, проще всего здесь было бы подумать о Романе. Андрей вынужден слишком много времени уделять ему... И поэтому... А ведь тоже нет! И это не так. Началось-то ещё до появления в их жизни Романа...

Постепенно мысли Алексея обратились и к иным тревогам. Что-то задерживалось обещанное награждение. Военком даже позвонил с извинениями. Кто-то там заболел... Точнее не кто-то, – ветеран, которого должны были награждать заодно с Лёхой. Да это ладно. Это объяснимо. Но вот почему олигарх до сих пор им ничего не платит? Кукушонок уже прижился, больше месяца живёт. Да, он такой милый, умный, тактичный... Действительно, милейший юноша! Удивительно, как с ним легко. И при таких обстоятельствах. Против ожиданий, его страшное увечье ни в коей мере не отягощало общение. И все текущие расходы, связанные с его потребностями или пожеланиями, незамедлительно оплачиваются. А вот обещанные «золотые горы»... Но тут появлялось ещё и дополнительное беспокойство. Как Андрей решит поступить с деньгами? Нет, правильнее спросить, как он с самого начала решит их распределять? Неужели, всё – себе, всё сразу – на свой счёт? А ему – по мере необходимости... Вдруг за учёбу придётся платить... Да, а ещё вдруг появятся всё же когда-нибудь протезы, которые... Нет, пожалуй нет. Раньше Лёха и представить себе не мог такое – как ловко у него получится управляться с ногами... Нет уж, лучше необычно, но сам... И через силу, через стеснительность. А стеснительность, оказывается, вещь вполне преодолимая... Но было бы всё же здорово деньги за Кукушонка, ну, распределить, что ли... Ну хотя бы четверть, пятую часть, – но чтобы прямо ему, Лёхе, на его собственный счёт. Просто сумасшедшие деньги! Конечно, есть и военные деньги, но то эн-зэ, а вот это было бы совсем другое! Сколько же?.. Где-то, пусть... три с половиной в месяц! А первый взнос, так сразу все сорок пять! Вот было бы круто!

У Лёхи вдруг поднялось настроение, будто бы деньги эти – уже его. Куда-то исчезли тревоги. Ведь правда, не обманет же олигарх! Теперь Алексей мечтал, как будет учиться, как справится со всеми трудностями. Как покажет ещё себя! И как молодые мальчики и девочки из его группы будут «на руках его носить»... Так ведь Матвей Григорьевич выразился, кажется? Вот и слепой Андрей ведь нормально учится! Слепой! А он, Лёшка, всего-то – без рук, он же всё сможет как все! Даже, пожалуй, писать на парах... А потом, того гляди, и работать сможет, в школе, например...

Сначала измучившись, потом повеселев, Алёша наконец отвернулся от ступни друга на бок. А обе свои пяточки при этом окончательно утвердил на лице Дрюхи. Андрюша, сопя во сне, ещё крепче уцепился за них...

...А примерно часа за полтора до этого, как и всегда, Андрей укладывал Рому спать. Почистил ему зубки, обработал личико. Закрыл верхнюю часть лица гигиенической повязкой. Раздел донага, снял слуховой аппарат...

(Уже с первых дней Рома просил Андрея оставлять слуховой аппарат где-нибудь рядом, например на полу, в ногах дивана. Случись что-то непредвиденное, Роман мог бы сам запросто его надеть.)

После ухода Андрюши в комнате господствовал мрак: на ночь все окна закрывались непроницаемыми ставнями-жалюзями. Других источников света здесь не было.

Но спустя минут двадцать мрак этот оказался будто бы колеблемым чем-то ещё более непроницаемым: в направлении двери, ведущей на веранду, плавно скользнул невидимый глазу, слитый с окружающей тьмой силуэт.

Дверь тихо отворилась, и теперь силуэт приобрёл зыбкие очертания: тоненькое тельце с большой головой, – ни дать, ни взять «зелёный человечек» с другой планеты...

Тельце легко устремилось вдоль веранды прямо к простенку, отделявшему её от спальни Андрея и Алёши (изнутри комнаты заставленному шкафом с книгами). Перед самым простенком инопланетянин скользнул вниз. Ибо там, как раз на уровне рта, если стоять на коленях, таилось одно-единственное местечко... Вероятно, шов между кирпичами оказался не заполненным раствором... Или же сам кирпич дал трещину... Динамик слухового аппарата, с самого начала располагавшийся у человечка в зубах, приник к стене, принялся ощупывать её, будто стетоскоп доктора ощупывает проеденную изнутри туберкулёзом плоскую грудь. И быстро нашёл то самое место...

Слышно было лишь немногим хуже, чем при разговоре по телефону, когда кто-нибудь прикладывал для него динамик слухового аппарата к телефонной трубке. Слышал он теперь, конечно, тоже слово через слово, но воображение и сообразительность прекрасно заполняли все образовывавшиеся пробелы... Совсем не то, что улавливать голоса из гостиной, стоя в большом коридоре! Да и гораздо безопаснее: не надо каждый момент быть начеку, не надо убегать при любом необычном шуме... (Хорошо ещё, Андрюша и шага не может ступить, не топнув!)

– А полижи тоже ... ногу ... между пальчиками ... о-оо!

– Вот так! ... кончу! Уф, супер...

– Зна ... ведь ноги ... сами подошвы ... когда вот ... на них смо ... как я на твои... смотрю... тоже индивидуальность че...века ... выражают индивидуальность, воплощают ... века... Прямо как второе лицо! ... они и эмоции ... выражать...

Не будь у него во рту динамика, Роман точно бы улыбнулся... Это надо же, «прямо как второе лицо»!

– Пососи... прёт... завёл... ступнями... сна... грудь! – тихий голосок Алёши был едва-едва уловим...


12

Следующим полуднем Андрей, заходя в комнату Романа для очередной приборки (Алёша продолжал убираться во всей остальной квартире, но в комнате Ромы эту обязанность выполнял только Андрей), был весьма удивлён, если не сказать напуган. Роман говорил необычайно громко, зло. Он почти кричал! Неужели кто-то оказался способным до такой степени его взвинтить? И чем? Да и сама тема разговора по скайпу с невидимым визави была более чем странная.

– Да поймите же! Бог – это структура! Вера в Бога – это структура! И душа – структура! Вера в «Бога вообще» – это никакая не вера, это кисель! Он растекается, растекается, липнет и исчезает! Это всего лишь психология! В которой нет ничего объективного! Нет жёсткой опоры, нет структуры! Как вы выражаетесь, нет интерсубъективной структуры, а есть только кисель частной психологии данного лица! Так что не существует никакого «Бога вообще»! Это облако в штанах, а не Бог!

Можно подумать, Роман швырял гранаты. Гранату за гранатой, взрыв за взрывом.

– Вот ваш хвалёный Хайдеггер блеял, невменяемостью всех превзошедший! «Бог, мол, умер, но не умер, ибо жива божественность его»! Подумать только, «божественность»! Всех додо перебили, но додоственность жива! Да-да, платоновская лошадиность!.. Да? Вот это и есть ваш «Бог вообще»! – Рома аж задохнулся. – Да, вот точно, ваш Хайдеггер и даёт платоническое определение «идеи Бога». Что меж всеми разными Богами общего? А «божественность», видите ли! Вот и верьте в свою «божественность» сами сколько влезет! Ладно, устал я вас убеждать... Мы же не ссоримся? Нет!.. Да уж, всё надо эллипсисами, эллипсисами говорить! Что? Да, точно! Бог и есть самый главный эллипсис! Разве нет?.. А кто философ? Кто? А я просто скажу. Кто осознал своё самосознание! Понимаете? Это критерий, маркер, как хотите. Постойте, нет, иметь самосознание и осознать своё самосознание – это совершенно разные вещи! Все вокруг имеют самосознание, все сознают себя, да? И некоторые ещё при этом пишут философские трактаты. Так вот никакие они не философы. А если кто осознал своё самосознание, – это чудо. Вот он и есть философ, даже если вообще не умеет писать. Ну ладно... Да-да, понял!.. Как обычно... Счастливо Сергей, до связи!

– Ох, извини, – Рома, снимая наушники, обращался уже к Андрею, – до чего иногда тупость раздражает! Но это очень редко случается. И это единственная вещь, которая может меня вывести из себя, одна-единственная в мире – тупость! А что, и Лёша тут?

Алексей, привлечённый криками Кукушонка, только что вошёл в комнату.

– Да... Я мешаю?

– Что ты! Наоборот!

– А ты философией увлекаешься? – спросил Рому Андрей. И подмигнул зачем-то Лёхе.

– Я не только увлекаюсь, я ей профессионально занимался! Не рассказывал разве?

– Да ну! Нет, не рассказывал!

– Я же в Тюбингене учился! – Роман на секунду замолчал явно в расчёте на эффект. – Оценили?! Ну не на общих основаниях, конечно. Со мной индивидуально работал один профессор, из русских... Вот он вмнсте со мной прочитал всю «Критику чистого разума», предложение за предложением разобрал, по-немецки и сразу в переводе Лосского. Он имел, видишь ли, свой отдельный интерес. Ты же знаешь... вы же знаете, наверное, какое значение для Канта имеет эстезис... Ну, сенсуальное, чувственное восприятие мира. У него сразу же речь идёт о «чистых формах чувственности», обеспечивающих возможность объективного доступа к миру, познание, и так далее... Так вот, профессору было интересно, как, что ли, работает сознание при резком нарушении... как сказать... эмпирического доступа к миру. Не то, чтобы он специально брался меня изучать на этот счёт, а просто в общении хотел что-то увидеть, в каких-то своих догадках убедиться...Так и не знаю, чем кончилось. Но это и не важно. Он был очень добрый, очень располагающий человек. Бескорыстный. И отличный педагог. Я теперь каждый новый год, каждый день рождения не забываю его поздравлять. Так вот. Главное, Кант для меня с тех пор стал родным философом, что ли. Ведь вот и Гегеля порядочно разбирали, но чем подробнее в нём копались, тем больше росла у меня к нему антипатия... А ещё очень повезло, что успели подробнейшим образом разобрать «Логико-философский трактат» Витгенштейна. Это тоже стопроцентно «мой» философ!

– Ну ты даёшь! Так и сейчас ты по интернету общаешься обо всём этом?

– Да, три-четыре человека есть, с кем более или менее регулярно общаюсь, кого ещё не распугал! – Роман захихикал. – Но чаще всё равно про музыку!

– Это здорово, что такое средство общения появилось, интернет... – Не зная, что сказать о философии, Андрей переключился на другую тему.

– Да, интернет – колоссальное расширение горизонтов сознания. Например, один мой знакомый, интернетный, рассказывал...

– Ну, это же только фраза! Общение понятно, а...– Андрей неловко перебил, не дослушав. Он терпеть не мог красивых фраз.

– О нет! Это только кажется, что интернет всего лишь ещё один способ общения. Например, как телефон! Нет, он совсем другое... Знаешь, тут такие возможности появляются. Ну, в смысле, метафизические возможности. Да, именно так! Реализации мира, что ли. Особенно для искажения мира! Я вот, можно сказать, живу в интернете много лет, общаюсь постоянно, и по разным темам. И чего только не встретил...

– Ну, мы тоже... – попробовал было вставить Лёха.

– Что «мы тоже»? – моментально перебил его Андрей. – Мы с тобой как раз не «тоже»! Только информацию ищем какую-то, что-то читаем, да, порносайты, конечно, а так даже в соцсетях не регистрируемся! Или ты уже?

– Я нет... До армии да, было дело, так давно всё потерял... Да вроде как и не за чем!

– Ну вот я и говорю! Рома-то ас в этом, понятно! А почему не только способ общения? Наоборот, более полный способ! Если взять скайп...

– А если не брать, а? По скайпу-то как раз мало кто общается в том смысле о котором я говорю. Что это не способ общения. По скайпу в основном заведомо знакомые общаются, родственники, однокурсники... А я про другое. Вот представь, сайт знакомств. Они все сейчас вроде как и социальные сети заодно, да? Ну вот, можно там региться как угодно. То есть кем угодно! Понимаешь? Составить себе любой образ! Причём, фотки... Ты же скажешь - фотки? так это не проблема, натырить в любых количествах! А дальше всё зависит от способностей. Бывает, человек так врастает в роль, что живёт ею, и не отличить. И другие, за экраном, верят... И далеко не самые простодушные. Понимаете, к чему это ведёт? Отношения завязываются, такая аффектация, Боже мой! Влюбляются, по-настоящему влюбляются! А ведь кто сидит за компом в основном? Одинокие, кому недостаёт общения в реальности... Готовые к общению... Вот.

– Да, разумеется, дураков хватает! – согласился Андрей.

– Да нет же! – поморщился Рома. – Ты не понял! Это же нормальное поведение человека, стремление к общению, к любви. Это нормальный запрос, а каков ответ? Тот, кто играет роль, когда-то пресыщается, устаёт, ему надоедает эта игра. Надрочился, может! И он выходит из игры, как не бывало его. До следующего раза, когда похоть припрёт. А второй? Он же, пойми, влюбился в живого человека! Даже вот и с фотографиями! Такое же не выдумаешь! Напоминаю в скобках, что первый – умный, он жил этой жизнью, даже и не врал в какие-то моменты, можно сказать... И этот первый уходит, и знать больше не знает, что случается потом со вторым. И никогда не узнает. Второй-то тоже под ником. Ну и вот, на каком страшном суде, скажите, после смерти, или когда ещё, первый узнает, что второй через неделю повесился, не справился со своей любовью к исчезнувшему другу? Ну, может период в жизни у него был тяжёлый, а тут – счастливая любовь, радость, надежды... Одинокий, несчастный человек, нашедший наконец заветную любовь... И вот такое фиаско в конце. Ну как, разве не правдоподобно?

– Да, пожалуй...

– И ещё как! Но я не про второго, я про первого! Вот ведь что бы со вторым не приключилось, первый никогда об этом не узнает! Никогда, понимаете! А ведь убил. Но и сам не узнает, что он в реальности убийца. Будет когда-нибудь с чистой совестью умирать. Вот это я и называю метафизикой интернета. Это жизнь, понимаете – жизнь! Обёрнутая в новую систему эстезиса, так сказать...

– Но ведь в соцсетях реальные люди регятся!

– Соцсети – это продолжение обычной реальности, я же не спорю. А вот сайты знакомств – совсем другое... Особенно для геев! Найдите мне там реальных участников! Вот то-то...

– Ну да, это конечно...

– А вот ещё вариант! Талантливый человек может целую драму воссоздать! Ведь региться можно и под разными никами. Скажем, на литературных сайтах. И вот некто регится, скажем, как молодой писатель, возможно не будучи в реальности таким уж молодым, но это не так важно... И этот молодой литератор, талантливый очень... Мы же предполагаем, что автор очень талантлив, он умеет захватить читателя... Так вот, наш молодой писатель неизлечимо болен. К примеру, СПИДом. И он последние годы жизни пишет о себе, о своей болезни, но и что-то не связанное с болезнью. Отлично пишет, захватывающе! Ведь если автор просто описывает, скажем, болезнь... Ну, как, например, Толстой про Ивана Ильича, – это всё равно не более чем художество... А тут, через такой приём, для читателя ведь это уже получается живой человек, который о себе, о своём личном опыте пишет! Тут совсем другое! И ещё кто-то комменты пишет, чтобы сконцентрировать правильно внимание... Помните же, что региться под разными никами можно! Вот наш автор так и делает. Правильно организует «массовку», что ли. Ну а под конец, якобы, и умирает, можно сказать, «в прямом эфире». Представляете, какая сила воздействия на его читателей, если это происходит перед ними в реальном времени! И талантливо изображено! Но это как пример, конечно... Вариантов-то много!

– А ты этим баловался, Рома?

Вопрос Андрея отнюдь не поставил Романа в тупик.

– Я? Да, конечно! А то как же я бы узнал всё это? И сам, ну и засекал кое-кого... Я же умный!

Ребята улыбнулись.

Вдруг Андрей спросил:

– Слушай, а сам-то ты что-то пишешь? Может, публикуешься?

– Нет-нет... Хотя... Иногда, ну, кое-какие общие мысли набрасываю... Рассказик могу написать... Но ничего серьёзного!

– А дашь почитать?

– Ну... Я, конечно, не против... Но давайте лучше я сам вам что-нибудь прочитаю? После обеда? Как вы?..

– Отлично! На самом деле интересно! – сразу поддержал Андрей.

– Только что? Из философии?

– Ну что полегче!

– А вот как раз! Это окончательно не сформировано ещё, просто заметки... И не закончено по-настоящему... Но тем и лучше, на тему времени!

– Времени?.. Это как?

– Ну, психологически... нет, метафизически!.. а вот и послушаете!

– Договорились!


13

Перед обедом Роман принёс с собой в гостиную прямо во рту самый маленький из своих брайлевских планшетов, а заодно и чёрно-белую распечатку какого-то рисунка на маленьком листе бумаги. И сразу же после обеда приступил к чтению:

– Ну что, готовы послушать мою мудрость седых веков?

Последовали весёлые заверения в готовности...

– Итак, друзья, как я уже говорил, этюд носит название «О времени». Это, скорее, тезисы, или даже заметки, они соответственно пронумерованы. Так... – Подчёркнутые слова и фразы Роман выделял особенной интонацией, слегка замедляя темп чтения и повышая голос.

– «Первый пункт. Обычное метафизическое представление (делавшее возможной, кстати, всю науку, вплоть до теории относительности и новейшей космологии) таково». Тут помещается рисунок, вот посмотрите, примерно такой. – Андрей принял листок из пальцев Романа, развернул, посмотрел на рисунок и показал Алёше.

Рисунок изображал прямую линию со стрелкой на правом конце, подписанную буквой «t». Слева стояло слово «прошлое», справа, у стрелки, – «будущее». Посередине прямой была поставлена жирная точка, под которой размещалось слово «сейчас». Ниже этого слова, вне линии, была ещё одна точка, подписанная «Я, созерцающий».

– Вот, – пояснил Рома. – Для меня его нарисовал один мой интернетный знакомый, с которым я эту тему обсуждал. Как видите, ничего особенного. Насколько я знаю, такие в любом учебнике физики есть. Но он обязательно должен быть приложен, если когда-нибудь дело дойдёт до публикации. Теперь я продолжу.

«В этом представлении времени присутствуют две погрешности. Первая. Три статуса «времени» предполагаются как абсолютно гомологичные: как точки или множества точек на той же самой прямой. В с я прямая (в уравненных статусах) на пределе может быть дана, например, божественному разуму. Вся – независимо от положения «сейчас», о д и н а к о в о при любом «сейчас». – Вторая погрешность. Субъект (независимо от невозможности охвата им всей бесконечности прямой) поставлен вовне её, смотрит на неё извне, как вы сейчас, глядя откуда-то сверху на этот рисунок. Вот какие ошибки надо пресечь, чтобы п о п ы т а т ь с я понять сущность времени.

Второй пункт». Да, я сразу тут хочу пояснить... Сочинение-то ещё в работе. Может образно скажу, ну, ничего. Вот этот рисунок, «стрела времени», да? С точкой «момент сейчас» на ней. А вы смотрите на неё извне. Да ведь? И вам к а ж е т с я, даю голову на отсечение, что вы таким же образом и на с а м о на время смотрите! Но нет! Только на его «картинку», как говорил Витгенштейн. Но что же тогда реально? А реально субъект, который вот так, наклонившись, смотрит на «стрелу времени» и на точку «сейчас», должен перекувыркнуться, полететь вверх тормашками и упасть прямо в эту точку, вовнутрь неё! Представляете? Он не вне, он – в ней! И это ещё не всё. Он сразу же вместе с этой точкой (а точнее говоря, в тождестве с ней) начинает нестись, и уже нельзя сказать, что «по прямой», он ведь больше никакой прямой-то извне увидеть не может! Нестись, переходя без остановки из «прошлого» в «будущее»! Но и это ещё не всё! Нестись-то он должен внутри этой точки не просто так, а расположившись лицом, условно говоря, глазами назад, в «прошлое», а вперёд, в «будущее», – лететь, повёрнутым затылком и спиной! Вот вам и пожалуйста, тоже своего рода «картинка», но насколько она отличается от той, которая изображена на этом рисунке! Правда ведь? Ладно, это так, пояснения. Хоть что-то понятно?

– Да... – неопределённо промямлил Лёша. Андрей молчал.

– Ну ладно, я продолжу. Итак, «Пункт два. Во всякий данный момент «прошлое» н е гомологично «будущему».

Пункт три. Можно ли сказать, что прошлое и будущее лишены бытия в о д и н а к о в о м смысле? Нет. Прошлое сложилось, оно е с т ь как бывшее. Но можно ли б у д у щ е м у придать статус бытия в парменидовском смысле? Не это ли – граница в о о б щ е бытия?

Четвёртый пункт. «Прошлое» не загадочно, «настоящее» не загадочно. Загадочно только «будущее».

Пять. Детерминизм появляется (всегда задним числом) только тогда, когда что-то уже случилось. З а т е м «действуют» причины. Проблематика причинности полностью замкнута на проблему времени.

Шесть. Субъект не может быть отслоен от времени, поставлен «рядом» со временем. Это понятно всем. (Да, я уже говорил об этом иными словами.) Но именно такая абстракция (незаконная) ставится во главе всего естествознания, когда время метафизически истолковывается как «измерение». Быть может, привычка к этому пришла из обыденности – когда человек смотрит на часы.

Седьмой пункт. Мы д у м а е м о будущем, как обычно, вступая в него.

Восемь. Самое главное в проблеме времени проблема открытости будущего.

Девять. В обсуждаемом метафизическом представлении о времени имплицирована предопределённость будущего («случайностей не бывает», это в данном аспекте относится также и к квантовым «неопределённостям», в них ведь «случайность» опять же истолкована в качестве подчиняемой новой, пускай и более мощной законосообразности). Бессмысленность дискуссий на тему случайности и необходимости: ведь в обоих случаях время р а в н о и у ж е з а р а н е е истолковано как «измерение» с «будущим», гомологичным «прошлому». Так ведь и говорят: «будущее становится прошлым»!

Десятый пункт. С возрастом у человека появляется привычка к жизни. Трудности, создаваемые ею, излишни (что не подлежит никакому сомнению), а поскольку возраст не имеет абсолютного значения, то умирать лучше всего между пятнадцатью и двадцатью пятью годами, когда всё впервые». Да, я конечно поясню... Ну, я двадцать пять-то от балды поставил. Я свой возраст имел в виду, плюс ещё что-то. А так, я по себе заметил это, но я в каком-то смысле развился гораздо раньше сверстников, вот двадцать пять и поставил. Ну, может тридцать, не знаю. Хотя, скорее нет. Скорее двадцать два. Продолжаю. «Тогда смерть даёт максимум (как, впрочем, и любовь), а дальше происходит непоправимое».

Неожиданно Андрей подал голос:

– Ну ты и заехал! Это что, философия или записки декадента?

Роман засмеялся:

– А так иногда и бывает, знаешь? И то, и другое разом! Ладно, пусть это будут записки декадента. Ты не спеши оценивать. Потом, на досуге подумай. Разве ты уже сейчас не чувствуешь, как утрачиваешь... изначальный доступ к жизни, что ли? Как всё начинает повторяться, входит в привычку? Сама жизнь входит в привычку! Вот что я имею в виду.

– Ну... Как сказать... Да, есть что-то в этом. Но чтобы сразу и смерть...

– Ладно, я продолжу. Да? И тут как раз пояснение дано. «Одиннадцатый пункт. Вот что такое «привычка к жизни»: когда состояние «ещё будет время подготовиться к смерти» из дела сиюминутного настроения, результата усталости, например, или какого-то сильного эмоционального отвлечения, напряжения и так далее, превращается в само собой разумеющуюся субстанцию существования. А ты и не заметил, как это произошло». Неясно? Ладно. «Двенадцать. Стих Осипа Мандельштама:

О, как мы любим лицемерить
И забываем без труда
То, что мы в детстве ближе к смерти,
Чем в наши зрелые года.

На первый взгляд, странная сентенция. Разве человеку в 60 лет не естественно знать, что он б л и ж е к смерти, чем был в 50? Это – «лицемерие»? А вот в чём суть дела: лицемерием было бы представлять себе жизнь наподобие паровозика, отбывшего из пункта А и прибывшего по «стреле времени» в пункт Б. Из пункта Р, если угодно, в пункт С. На самом деле, мы о т д а л я е м с я от смерти, но н и к о г д а не «приближаемся» к ней, ибо будущего в самом точном смысле этого слова н е т. Не лицемеря, мы должны признать, что чем старше становится человек, тем дальше и дальше удаляется он от с в о е й смерти. Десять лет, двадцать лет – меньше, чем 50, а 50 меньше, чем 60. Вот в чём проблема. Для философа, вероятно, очень сложно. Просто – для поэта». Ну что, может на сегодня закончим? А завтра дочитаю. Вы и так, наверное, скучаете!

– Ну, не скучаем, точно, – сказал Андрей. – Я не скучаю, по крайней мере. Просто у тебя мысли на какую-то кривую выводят, вместо прямой...

– Вместо привычки! Да?

– Да, пожалуй. Да, давай завтра... Ты-то что молчишь? – обратился Андрей уже к Лёхе.

– Да, видать, не для средних умов это! Я особо не врубаюсь... Да ладно, мне тоже было интересно послушать...


14

На следующий день после обеда состоялось продолжение чтений.

– Так, друзья. Где мы закончили?.. Вроде... «Пункт тринадцать». Хотя нет... Как раз вчера мне прислал один отзыв тот знакомый... ну, кто и рисунок нарисовал. Я ему прислал на той неделе эти заметки. А он одно замечание прислал... Я его прочту! Отвечать не буду, просто в виде реплики. Итак. Называется «О вневременном основании сознания». И текст такой: «Чтобы вспомнить событие, имевшее место раньше, сознанию не требуется проходить в обратном порядке всю цепочку собственных состояний от данного момента до вспоминаемого события. Сознание способно обратиться к последнему непосредственно. Но «цепочка состояний» тут – суть наименование в р е м е н и. Стало быть, для того, чтобы вообще что-либо «вспомнить», сознание у ж е должно быть поставлено вовне своего собственного (а не только физического – что дано тривиально) времени.» Не правда ли, интересно? Но продолжим...

– Стой, стой, – вмешался Андрей. – А что бы ты ответил? Это уже интересно становится!

– Ну... Я ещё не сформулировал ответ. Хорошо, я назову некоторые моменты, на которых этот ответ может строиться. Без развития. Во-первых, тут говорится о только прошлом, верно? А я ведь за прошлым не отрицаю статуса бытия. Во-вторых. Самый момент воспоминания, то есть когда сознание обращается памятью к прошлому, он ведь тоже темпорален... Понятно? То есть он тоже происходит реально, во времени. А воспоминание – это его содержание, как и любое другое содержание. То есть время тут вводится в разных смыслах, и один смысл подменяется другим. Я говорю о времени как о чистой структуре бытия, онтологически, а мой критик – как о предметном наполнении времени, то есть о тех событиях, о которых вспоминают. Не о самом же по себе времени вспоминают, да? Вот так, приблизительно. Ну, направление ответа будет именно такое. Понятно?

– Ну, в общих чертах... Как в тумане, если честно.

– Надеюсь, когда-нибудь этот туман рассеется! Главное подтолкнуть себя, задуматься... Так, продолжаю. Иначе мы никогда не дочитаем! «Тринадцатый пункт. Допустим следующее. Человек читает книгу. Скорость чтения постоянная – один лист в день. Желая держать под контролем количество прочитанного, человек каждый день сравнивает объём прочитанного и объём не прочитанного по их толщине, глядя на книжку снизу (или сбоку, или ощупывая оба объёма листов одновременно). Возможно, человек удовлетворяет так свою потребность знать, «как много он уже прочитал». – Оставаясь строго при этих «правилах игры» мы скажем: человек этот н е с п о с о б е н заметить, что чтение у него вообще «продвигается». Чтобы заметить такое продвижение, требуется ввести дополнительное обстоятельство; например, он обратил внимание на изменение толщины прочитанного за месяц (скажем, случайно). То есть сознание, перед которым безусловно о т к р ы т о «реальное положение дел», увидеть это положение дел принципиально не способно. Но оно п о л у ч а е т такую возможность, если будут введены другие «правила». – О чём идёт речь? Можно сказать: в о с н о в е возможностей сознания лежит р а з м е р н о с т ь. Всякое сознательно артикулируемое, но сознательно же не рефлектируемое событие отвечает н е к о т о р о й позиции размерности своей артикуляции. А в понятии «размерности» (как это видно из приведённого примера) имплицирована т е м п о р а л ь н о с т ь. Сознание б ы л о б ы абсолютно рефлексивно (оно б ы л о б ы «классическим», в смысле классической философии), не б у д ь оно само не менее изначально темпорально-размерным («распластанным»). Именно этим, кстати, фундированы, например, все проблемы Фрейда. Это ведь в о в с е н е «психологические» проблемы.

Четырнадцать. Утверждение «необходимости» чего-то в прошлом и утверждение «необходимости» чего-то в будущем. Надо помнить, что одним и тем же словом обозначены разные вещи. Первая является предметной необходимостью, вторая м о ж е т б ы т ь лишь формальной необходимостью. Сравним два высказывания. Первое. С необходимостью произойдёт то-то. Второе. С необходимостью произойдёт. В первом случае событие, даже если его «размещают» в будущем, «приурочивают» на будущее, чисто грамматически полагается состоявшимся, поскольку оно у ж е названо в качестве самого себя. Тем самым само «будущее» заранее оказывается лишённым своего статуса. (Как сказал об этом Витгенштейн: «Суеверие – выводить события будущего из событий прошлого».) В основе всех утвердительных пророчеств (включая предсказания на основе физических законов) лежит посылка: никакого БУДУЩЕГО вовсе НЕТ. Также на упреждающем срыве будущего строится и любая религия. Второе же высказывание не о п р е д л е л я е т будущего, но лишь указывает на ф о р м у того, чему в одинаковой степени «принадлежат» все три модуса времени. Поэтому оно является – и не может не являться – тривиальным. Вера, основанная на такого рода «предсказаниях», является философской верой. Чтобы продемонстрировать на конкретном примере один и другой род утверждения неизбежности, приведу такие два высказывания. Первое. «После смерти всех нас ожидает Страшный суд». Второе. «Что бы ни наступило после смерти, будь даже вообще ничто, произойдёт только то, чему и д'олжно произойти». Вера, олицетворяемая первым высказыванием, к а ч е с т в е н н о отличается от веры, олицетворяемой вторым высказыванием.

Пятнадцатое. Понимание как моментальный переход в «новое измерение», предполагает редукцию своей собственной фактической (темпоральной) истории. В этом смысле акт понимания снимает время. он «идеален». Скажем, в процессе «приближения» к своему объекту сознание проходит через точки a, b, c (как, например, у Кафки в случае с лицом Иеремии). Тогда акт c сам по себе, без дополнительного акта c', означает выполнение: b тождественно c, и a тождественно b – как само собой разумеющихся. В этот момент и возникает (идеально) рациональная «картина мира», как некий «фильтр», конструирующий реальность путём снятия «временн'ых длиннот», «временн'ой долготы», по направлению которой выстраиваются не вещи того или иного мира, а сами миры. Чтобы поймать хотя бы отблеск этого процесса, нужно обладать отнюдь не хорошей фактической, но, скажем, хорошей метафизической памятью, а точнее, совершенно другой способностью, нежели «память» (последняя конститутивно подчинена закону темпоральной редукции), или же «другим зрением». Что выделяет того же Кафку, или раннего Джойса, как п о д л и н и н н ы х реалистов.

Шестнадцать. К теме различных «размерностей» времени, его «слоёв». Наиболее явственно такие слои показывают себя в точках перехода из одного «режима восприятия» в другой, как это происходит у Вирджинии Вулф в Time Passes, в самом начале третьей главы (But what after all is one night?.. и дальше, – потрясающий переход одного плана времени в другой!) Чем б'ольшая инерция развита одним «режимом» (как, скажем, на протяжении всего The Window), тем значительнее эффект при переходе, перескоке в «инобытие» другого «режима». Тем значительнее потрясение. Но любое потрясение – смещение времени. (Всё это также является пояснением к пункту тринадцать. Так, кстати, и говорят, именно в этом смысле и вполне банально, что, мол, вечер может тянуться бесконечно, а годы – летят.) Пункт семнадцать». Не беспокойтесь! Уже скоро закончим...

Итак, семнадцатый. «Два режима времени. Время «на протяжении» такого отрезка, когда сознание непрерывно, его рефлексия непрерывна, то есть не происходит никакого изменения субъекта (его «перспективы» или «мира»). Субъект фиксирован как тождественный на протяжении д а н н о г о акта тождественности. Восприятие времени «в большом» – второй режим, так сказать «фоновый» – п р е д п о л а г а е т имплицированное изменение субъекта, такое, которое не фиксируется им непосредственно (в череде последовательных «тождественностей»), но фиксируется «задним числом» в условиях некоторого первого режима, самотождественности «в малом». Иначе говоря, время оказывается как бы «б'ольшим», нежели рефлексирующее сознание, так как адекватно (непосредственно и непрерывно) оно воспринимается только в конечной точке усилия самотождественности субъекта. Держать же такое усилие самотождественности дольше известного отрезка времени невозможно. (Здесь, кроме того, предполагается допущение: на любом из отрезков самотождественности и з м е н е н и я субъекта просто слишком «малы», ими можно «пренебречь», отбросить, так сказать, в качестве бесконечно малых второго порядка.) «Субъект» в данном случае означает предметность бытия как бы «моего мира» или «судьбы», то есть некую первичную предметность. У Вирджинии Вулф первый режим представлен в первой части To the Lighthouse (непрерывность одного вечера) и в первой главе второй части. В самом начале третьей главы второй части осуществлён переход ко второму режиму, взятому «извне», из некоей «безразмерной точки отвлечения».

Восемнадцать. Можно так выразиться: во втором режиме субъект с т а н о в и т с я временем».

И, наконец, девятнадцатый пункт. На сегодняшний день последний. Тоже пояснение к пункту тринадцать. «Как и с наблюдением над книгой, аналогичная ситуация: как можно з а м е т и т ь ход часов. Не непосредственно, в «длящемся» акте рефлексии (если, конечно, часы не очень-очень большие). То есть не в акте сознания «в малом». Но лишь «прервавшись», «отвлекшись» можно, и вооружившись при этом памятью. Имеет место как бы разрыв единства самосознания на э м п и р и ч е с к о м уровне. («Я мыслю» – есть эмпирическое положение, как верно замечает Кант.)»


15

Роман замолчал. Улыбнулся:

– Ну что, я вас не сильно замучил?

– Нет, нет! Это всё так интересно! – тут же выпалил сомлевший Алёша.

– Необычно... – заметил Андрей.

– Не всё понятно, конечно, но мне нравится! – продолжил Лёха, перебивая Андрея.

– ...Только вот... это ещё ко вчерашнему! – у Андрея же, как выяснилось, созрело какое-то соображение по существу. – Рома, вот я больше всего думал о том, что ты сказал вчера про возраст и смерть. И о чём я тогда говорить начал... Если честно, не очень укладывается в голове. Ну, если не как красивое слово взять, не как красивую мысль, там, игру мысли... А вот конкретно, применив к себе! Хотя... Вот про привычку к жизни – это да, ещё раз, ты прав! Мне вот двадцать шесть, и я точно ощущаю уже, что что-то именно такое складывается! До твоих слов вчерашних не осознавал, а сейчас вижу – точно. Но дальше ли смерть при этом становится? Отдаляется ли она? Не знаю! То есть у меня на этот счёт не возникает какого-то конкретного образа. Вот не знаю, и всё тут! Хоть ты тресни!

Роман внимательно слушал, его носик несколько раз дёрнулся.

– Прекрасно, Андрюша! Ну, значит ты задумался, и видишь что-то такое в этом направлении... Да, я признаю, конечно, что это отчасти игра мысли. Это несколько не мой опыт. Вообще, всё это предположение исходит из некоей абстракции самосознания, которое, якобы, что-то приобретает, и в разных обстоятельствах может приобрести меньше или больше. Но стих Мандельштама – это факт. Его возможно интерпретировать только таким образом. И к тому взгляду на время, который я изложил, это суждение привязано железно.

– Может быть... Но... Так всё же, говоришь, не твой опыт? Так ведь?

– Ну, у каждого, наверное, свой опыт... За других людей нельзя говорить, да? А вот за себя я могу сказать, конечно... Не знаю только, уместно ли... Ладно... – Рома слегка качнулся, будто махнул рукой.

Было видно, что что-то в сегодняшней беседе заставило Романа собраться с духом и пойти много дальше намеченного заранее. Может быть, интерес, неожиданно проявленный Андреем? Или просто нашёлся повод высказать кому-то живому давно наболевшее?

Рома снова вздохнул. И сразу взял, что называется, с места в карьер. Говорил, впрочем, в своей обычной манере.

– Знаете ли, бывает, что у человека такой опыт жизни, что смерть для него вообще не выступает как то, что «за смертью». Понимаете? Ни как надежда, ни как ужас. В отношении того, что наступит... или не наступит потом. Нет. Для него смерть имеет значение как раз очень даже посюстороннее. Ему вот лишь бы только выжечь смертью всё то, что есть уже сейчас. Понимаете? Во всяком сейчас, всегда, – такое, с чем он постоянно живёт. Я не про свою инвалидность говорю, только не подумайте! С инвалидностью как раз можно спокойно жить, совершенно нормально в этом смысле. Привыкнуть, смириться и приспособиться. Да что я вам-то это объясняю... Нет-нет. Но вот если так сложилось... то не имеет уже никакого смысла, что будет т а м, чего не будет. Главное, что э т о г о вот не будет! И когда – наплевать, в общем-то... Раз сегодня такое с тобой, ну и что, что там завтра, что через год, всё то же, то же, сколько бы ты ни жил... Всё равно ведь это – каждый миг! Это своего рода парадокс, да? Казнь жизнью. Я у одного автора как-то вычитал замечательную фразу: «Стена сиюминутного бессмертия несокрушима». Или как Кафка, знаете, перед самой смертью просил доктора Клопштока: «Убейте меня, или вы убийца». Но это скорее физические мучения, нет, как раз они... Но это потом. Здесь просто форма та же самая: ужас бесконечного мгновения. А если не умирать, а вот именно жить всегда так?.. Разве странно тогда, что живёт, живёт вместе с тобой эта надежда, что когда-то в с ё это будет выжжено дотла? И даже не важно, на самом деле, в каком возрасте. Ну, в том смысле, как я пишу в десятом пункте, что лучше бы молодым. Ещё без привычки к жизни, и всё такое. Это всё-таки ещё какая романтика! К т а к о й жизни – разве можно привыкнуть?.. Может это просто мне так захотелось – молодым. Да, конечно же, всегда хочется поскорей! «Душонка обманчивая, льстивая...», как император Адриан писал... Кто запретит ей мечтать? Но на самом-то деле разве это важно? Что с того, когда? Нет. Ведь ты в е с ь будешь выжжен. Весь, всецело, понимаете? Тебя не будет как такового, со всем твоим опытом, с жизнью и с возрастом, в том числе. В этом смысле ты не будешь отличаться ни от кого из живших и живущих. Это такая точка, где ты – иллюзия. Точнее, конечно, и всегда ты иллюзия, но только вот вместе с болью и с тем, от чего никуда не денешься и не спрячешься. С твоей совершенно бессмысленной болью и переживаниями. Как ещё выражаются иногда, есть сильные чувства! Но я и говорить боюсь об этом, о сильных чувствах. Всё, что я переживал в жизни сильно, – было ужасно. Хорошо мне было лишь в отсутствии каких-либо переживаний. Вернее, теоретически могло бы быть хорошо. Вот и получается, пусть сильные чувства – иллюзия, но от этого ведь не горячо и не холодно, что они иллюзия. Да, – это, якобы, твоя сущность и судьба. Но лишь только перед лицом т о г о появляется хоть какая-то надежда, что они, – и сущность там, и судьба... – по-настоящему иллюзия. Такое вот скромное упование только и можно себе позволить. От него, по крайней мере, хуже не становится! И я бы даже так сказал. К предсмертной сцене Кафки возвращаясь. Может, и лучше было бы как можно страшнее мучиться перед смертью. Понимаете? Вот надёжно чтобы всё это выжечь, под корень, без остатка. Раз и навсегда. Чтобы душа сгорела. Как можно надёжнее чтобы, с запасом, любой ценой... Ну, я только о себе любимом говорю, конечно, – это, надеюсь, понятно? Потому что где ещё найти настоящий противовес э т о м у? Это же и есть ад – вот так вот жить вечно... И потом уйти с э т и м ещё и по ту сторону? Ну, я наркотиков там не беру, алкоголя и так далее... Тоже ведь оттуда ноги растут у кого-то, кто наркоманами становятся... Вот такие лично у меня, дорогие мои, будут резоны сказать в момент смерти: «Ну, наконец-то!». И чтобы наконец отлегло... Раз и навсегда, окончательно отлегло, понимаете? Просто отлегло. И больше ничего не надо.

Кукушонок говорил совершенно свободно, без намёка на пафос. Просто и размеренно, вполне по-житейски.

Ребята молчали. У обоих вертелся на языке приблизительно один и тот же вопрос: «Н о п о ч е м у?!.. Если не... тогда ч т о?». Задать его они так и не решились. «Сам ясно не говорит, значит точно не ответит», – подумал Андрей, и спросил вместо этого:

– И что, ты думаешь, что не побоишься? Когда... ну если...

– Если человек боится и не хочет умирать, то он хорошо живёт. Это абсолютный маркер. Всеобщий такой, банальный закон. Раб всю жизнь уродовался в цепях на руднике по восемнадцать часов в день, а когда прихватило, умоляет: «Спасите меня!» Значит, жил хорошо. Или, например, те, кто любит музыку, слушает, получает удовольствие от музыки...

– Так ты же...

– Ну да, я знаю по своему опыту, потому вот и говорю, что это такое, в смысле музыка... Если человек слушает музыку, то доволен собой. Такой себе, знаете ли, эмоциональный онанизм. И таких людей ведь подавляющее большинство. Особенно тех, кто жалуется на жизнь. Кто на самом деле живёт плохо – не жалуется. Тогда ведь любая жалоба – мимо...

– Понятно, – согласился Андрей.

– Вот если в самый момент смерти я испугаюсь, это и будет простым показателем, что всё сказанное – самообман. И что я тут действительно жаловался. Но почему-то... мне кажется... такого... не произойдёт. Да ладно, что ж это я! – будто бы спохватился Роман. Засмеялся: – Как будто и в правду сам жаловаться начал! Давайте не будем уподобляться «русским мальчикам» Достоевского! Кто перекраивает там звёздное не-ебо или что-нибудь ещё, совесть, что ли... Не следует, в общем, устраивать театр и выворачиваться наизнанку, да? Это некрасиво.

– Почему ты так? Это же простая искренность, человеческая, – тихо возразил Андрей.

– Да, искренность... А ты вот знаешь, что любая искренность обязательно содержит в себе примесь самолюбования? И его, кстати, тем больше, чем меньше о нём думают, то есть чем более люди бывают искренни. Так что не будем...

С минуту длилось молчание.

Андрей вдруг заметил:

– Но т а м ведь могут оказаться свои порядки!

Роман так же размеренно и негромко произнёс без паузы:

– Что там будет совсем не о том, как тебе плохо, а о том, как плох ты? Тем лучше. Да, плох. Что ж. Тогда ад. Что ж.

– Но не самоубийство же!..

– Ну нет, ты что, это же абсурд... Это не выход. Абсюрд! Хотя... Разные ведь ситуации бывают. У меня вот рассказик как раз есть на эту тему. Называется «Письмо самоубийцы». Прочитать? Ну завтра, конечно... Или когда...

– Ох, из огня да в полымя... – вырвалось на выдохе у Андрея.

– Нет, он-то лёгкий.

– Ну, давай завтра, что ли.

– Да-да! – присоединился Алёша.

Безрадостно заканчивался этот вечер.


16

Лёшка в ту ночь заснул сразу, а вот Андрей долго ворочался. Неожиданная исповедь Романа словно бы проделала малюсенькую дырочку в его сердце. Из этой-то дырочки и сочилось, сочилось теперь, капля по капле, больно, без конца... Как же он безжалостно всё выразил, и слова-то подобрал какие! Андрей сразу оказался будто отброшен прямиком в первые недели своей жизни с Алексеем. Даже нет, в самый момент их первого рукопожатия... Тоже ведь сердце вот так кровью и облилось, и обливалось потом снова и снова, каждый раз... И лишь силой любви, которая должна была разогнаться до космической скорости, раздуться до небес, стать единственным содержанием их отношений, он мог... нет не гасить! – хотя бы останавливать этот пожирающий душу пожар. Да спасала ещё безотказная ирония. Как матерчатые прихватки, когда берёшься за горячий чайник. И особенно помогало, как ни странно, – дурачиться по любому поводу, то так, то эдак подначивать Лёшку, подчёркнуто не опасаясь как-либо задеть его в связи с его физическим несовершенством. Именно потому и помогало, что, как обнаружил вскоре Андрей, Лёху подобное отношение больше всего устраивало. Тут были, разумеется, свои границы дозволенного, но Андрей хорошо чувствовал эти границы и переступил их всего два, много три раза... Или вот ещё, – Лёшкин способ выражаться! Мат, понятное дело, был сразу исключён, но остальное... Тоже ведь давало возможность отбиться, освоиться, да ещё как... Ну, а потом была травма, и сразу сделалось легче. Труднее во всём другом – а в этом – в главном – легче. И осталась сама по себе любовь, большая любовь... Да? А тут... Снова дохнуло тем же самым пламенем! Да ещё с какой силой, как сосредоточенно... Что инвалидность Романа тут ни при чём, Андрей поверил сразу. Тогда что?.. Что же могло оказаться ещё хуже?.. С Лёхой-то всё было сразу понятно. А тут? И как жить теперь с этим?.. А завтра – ещё и о самоубийстве что-то?..

«Нет, не хочу!», – с этой немного ребяческой, уже полуобморочной мыслью Андрей наконец провалился в сон.

Однако наутро он, как обычно, поднимал Рому ото сна, водил в душ, кормил, готовил его к приходу психолога (с психологом, по выражению Романа, «отбывался оплаченный номер»), потом ещё делал приборку в комнате, и всё время как ни в чём не бывало болтал с Ромой о том и о сём...

А перед тем, как оставить его наедине с компьютером и проигрывателем, осторожно спросил:

– Так ты же сегодня прочитаешь нам?..

– Да, конечно, я же обещал!

К обеду Роман снова вышел с планшетом во рту. Положил планшет на пол рядом со своим стулом:

– Я опять немножко подсматривать буду, можно? Хотя нет, здесь именно читать придётся, не как прошлый раз...

По окончании обеда нашарил ногой планшет, что-то там быстро настроил:

– Ага... так... если подзабуду. Ну что, можно начать?

– Да, мы слушаем внимательно, Рома. Давай! – отозвался Андрей.

– Итак, рассказ назван «Письмо самоубийцы». – Роман стал говорить несколько громче и монотоннее обычного. – Я начинаю.

«Иннокентий долго не мог решить, следует ли ему всё-таки или нет написать перед смертью письмо. С одной стороны, он чувствовал определённый долг перед родственниками и хотел уйти по-человечески, но с другой – отчётливо сознавал полную бессмысленность объяснений в такой ситуации. Наконец до его сознания дошла та простая мысль, что всё равно ведь необходимо написать нечто наподобие: «Смерть моя добровольна и виноват в ней я один». Но раз уж придётся написать что-то, он не сможет – и это он чувствовал совершенно отчётливо – не объяснить очень подробно мотивов своего поступка. Так им было принято решение (надо сказать, впервые в жизни) поведать о себе людям. Иннокентий был ещё очень молодым человеком, совсем не дурной наружности, студентом третьего курса филфака университета (тут пускай следуют три звёздочки), отличником. Одна его работа – что-то о предпосылках логики Аристотеля (правда, не вполне относящаяся к его основной специальности) – была уже опубликована в серьёзном философском журнале, и даже – о чём сообщил ему недавно ректор – привлекла внимание какого-то гарвардского профессора, из «бывших русских». Esprit, тонкие черты лица и очень своеобразная чувственность неизменно приносили Иннокентию успех в женском обществе. До описываемого дня он расстался уже с пятью или шестью своими «возлюбленными» (как он иронично называл девушек, с которыми имел близость более трёх месяцев; все прочие сходили у него за «красавиц»; к слову, Иннокентия отличал весьма богатый и своеобразный «внутренний язык»). Но всё это находилось как бы на самой отдалённой периферии горизонта его личности. Настоящего, подлинного интереса ни к чему из этого он никогда не испытывал, а все свои «внешние» дела вёл отчасти по инерции, отчасти ради забавы, чтобы занять себя этой игрой и не скучать – благо, всё, что бы он ни предпринимал, получалось у него наилучшим образом. Но, говоря откровенно, скуки он никогда и не знавал. У него от природы была как бы сбита внутренняя «настройка» в отношении хода времени. Он просто не ощущал его «физического» течения, принуждая себя существовать в его рамках только благодаря каким-то внешним обстоятельствам – ходу часов, звонкам лекций и т.п. Можно сказать, его не интересовало никакое конкретное событие во «внешней» жизни. Он смотрел на всё – с детства, с самых первых осознанных впечатлений – как бы из запаянной стеклянной колбы, через прослойку чужеродного опыта. Он носил в себе, представлял собой в собственном восприятии действительность совсем другого порядка, нежели окружавшая его «реальность» (в кавычках), которая никогда не смешивалась с его реальностью. Он был на бесконечное число километров и лет удалён отсюда, и всегда, на всё (включая самого себя) смотрел со стороны. Так, проходя по улице солнечным летним вечером, он особенно остро и отчётливо осознавал своё состояние в этом мире – состояние гостя, лишь случайно здесь оказавшегося, гостя, который воспринимает всё, но не соприкасается и тем более не смешивается ни с чем. Ему странно было видеть людей, презирающих действительность «пошлую», как они называли действительность будней, и устраивающих себе свой собственный мир, своё «утешение в маленькой комнатке». Или же позволяющих себе всякие странности, чтобы сделаться «романтиками» в глазах окружающих. Иннокентий не просто испытывал лёгкое отвращение к «романтикам», – он не понимал самой логики их стремлений: разве их собственный мир не был в той же степени порождением и неотъемлемой принадлежностью всеобщей реальности, как и проклинаемые ими «будни»? Иннокентий имел все основания подозревать, что для таких людей важнейшим в жизни было отношение к ним окружающих, которое они и хотели сынициировать самым благоприятным для своего самолюбия образом. Но даже те люди, которых, как и Иннокентия, внимание окружающих абсолютно не трогало, были ему чужды, если они что-нибудь в этом мире принимали всерьёз. А человека с таким же, как у него, взглядом на мир, он ни разу в жизни ещё не встретил. «Реально» (здесь у меня кавычки) Иннокентий ощущал только лишь одно текущее бесконечно малое мгновение – прошлого и будущего для него не существовало. Прошлое уже было ложью, а будущее ещё не стало истиной (да и станет ли?). Но если разобраться, истиной не было и настоящее, текущее мгновение. На реальность «вовне» (кавычки) Иннокентием не налагалось никаких границ или барьеров. Там не было точки опоры. Ещё же его восприятие окружающей действительности можно было бы уподобить переживанию бесконечной прелюдии к чему-то (в кавычках) «настоящему», «истинному». Каждое мгновение, ощущаемое им, и имело-то для него свой смысл, своё значение только лишь как преддверие (кавычки) «за свой предел». Он переживал время именно как ширму, завесу, скрывающую от него «истину» и не пускающую его к ней. Неудивительно поэтому, что Иннокентий рано задумался о смерти. Он быстро осознал, что смерть как раз и может быть тем ключом от всех замков времени, тем (в кавычках) «золотым ключиком», которого ему так недоставало. И не стоит абсолютизировать проблему времени, да и земной жизни вообще. При этом, однако, Иннокентий никогда всерьёз не задумывался о «посмертном» (в кавычках) существовании. «Как таковое», оно его не интересовало. И он любил повторять себе высказывание Ницше: «смерть достаточно близка, чтобы можно было не страшиться жизни». Хотя «страшиться»-то жизни Иннокентию и не было повода...

За последние полгода Иннокентий начал замечать в себе какие-то перемены. Он постепенно стал выходить из прежнего своего (тут кавычки) «состояния равновесия». Ему почему-то вдруг перестало казаться необходимым искусственно поддерживать своё существование. Иннокентий понял, что вся «внешняя» реальность, существующая для него, на самом деле выдумана им самим. Он сам, должно быть по недоразумению, залез в эту клетку, которая теперь ошибочно представляется навязанной извне. Иннокентий понял, что «действительность» существует только в нём самом, – и изменяется вместе с ним. Он волен по своему усмотрению менять в ней любые составляющие, волен и вовсе отказаться от неё. Это как сон: может же человек пробудиться от тяжёлого сна по своей воле! Сон в той же степени, что и явь, – порождение самого человека, можно сказать способ самовыражения человека, как он есть, и роль сна в «действительности» была ясна Иннокентию – роль её же «символа» в ней самой. По этому поводу Иннокентий часто вспоминал строчку Мандельштама: «Сон в оболочке сна». Самое первое детское впечатление Иннокентия и состояло как раз в том, что он недоумевал, чем же «реальность» (в кавычках), которую считали таковой «окружающие», и его собственные сновидения отличаются друг от друга, где тут принципиальная разница. И он не видел, не ощущал грани – при всём том, что сны его никогда не отличались ни яркостью, ни законченностью. Сон для него как бы демонстрировал, показывал со всей наглядностью, чего стоит сама действительность. Последняя таким путём начисто лишалась изначальной «доказанности» (в кавычках) и достоверности. Это чувство сопровождало его потом всю жизнь, то затухая, то снова усиливаясь. Всем своим существованием Иннокентий был подведён к этому моменту: однажды он ощутил излишность продолжения этой игры. Не то чтобы он устал; его силы отнюдь не иссякли. Да и уставать ему было «не от чего». Просто появилось сомнение в самой по себе изначальной «мотивации» сохранения потока времени, потока жизни, и без того текшей у Иннокентия всегда как бы по инерции. Для него мысль о самоубийстве не была мыслью о каком-то «поступке». Он не воспринимал самоубийство как законченное в себе событие жизни, «выбор» (в кавычках) или «определение». Можно сказать, он и не стремился внутренне к самоубийству. Он не отказался бы умереть теперь и совершенно естественным образом, и самоубийство требовалось потому только, что душа его уже подошла, подступила к неизбежности принятия смерти, а тело ненароком ещё не было к этому готово. Так что самоубийство вовсе не было для Иннокентия жирной точкой на конце отрезка его жизни, даже не было каким-нибудь маленьким утолщением этого отрезка. Просто жизнь длилась-длилась – и оборвалась; отрезок правым своим концом уткнулся в пустоту белого листа бумаги. Вся эта метаморфоза произошла с Иннокентием за несколько последних месяцев, – и вот теперь он решился наконец отказаться от услуг своего тела, отказаться от созданной им «реальности», потому что внутренне изжил и его и её. Ни перед кем в этой жизни он не успел ещё стать в чём-нибудь должным, поэтому даже с «внешней» (в кавычках), формальной стороны Иннокентий не чувствовал себя связанным в отношении реализации своего «внутреннего» пути. Приняв решение всё-таки заверить окружающих в их полной непричастности к его смерти, и, чтобы как-то объяснить им её (если только они вообще окажутся в состоянии понять его), решив чётко сформулировать причины, побуждающие его к завершению земного существования, Иннокентий вырвал из тетрадки двойной листок, поднял с пола скатившуюся туда со стола ручку и сел за стол».


17

Слушатели молчали. С полминуты прошло.

– Ну... Понравилось хоть? – не выдержал Роман.

– Мне понравилось! – сразу сказал Алёша.

Андрей же на вопрос не ответил, зато начал говорить о другом:

– По поводу самоубийства... Ты знаешь, одна метафора есть. Твой рассказ напомнил... Нам препод по сопромату говорил. Не знаю, смогу ли сейчас правильно передать... В общем, на нашем курсе один парень покончил с собой, повесился. Из-за несчастной любви. Не в моей группе, я его и не знал... Потом уже вспоминал – симпатичный вроде такой... Ну вот, его девушка чуть не в больницу после этого попала, даже отчислилась потом, и я не знаю, что с ней стало дальше... Так вот, по этому поводу наш преподаватель сопромата, Марк Яковлевич, «Мрак» мы его называли... В общем, провёл одну аналогию. Мы ведь очень простенький сопромат проходили, самый элементарный, обзорный. А он привёл пример из раздела, который мы не проходили. Теория упругости, кажется. И он говорил, там существуют граничные условия Сен-Венана. Если не ошибаюсь, но я тогда постарался запомнить, даже записал... Условия неразрывности или совместности деформаций тела. То есть, простыми словами, есть сплошное тело. При деформации, если мысленно разбить это тело на много-много элементов, и взять отдельно один элемент, может быть бесконечно малый? В общем, должно выполняться условие сплошности тела. То есть границы любого элемента должны совпадать с границами соседних элементов так, чтобы между ними не было пустот. И значит, эти границы должны описываться едиными формулами, что у данного элемента, что у соседнего. Границы изменяют конфигурацию под действием деформации, а остаются при этом сопряжёнными – зазоров не появляется! Рассматриваем один элемент, а его края вот этому условию подчинены. Не живут они сами по себе... Не себе только они подчиняются, не только лишь единичному этому элементу, выдернутому мысленно из тела, а должны согласовываться с границами соседних участков. Понятно? Вот к тому Мрак рассказал это, что человек, говорит, если кончает с собой, он забывает о принципе Сен-Венана в мире, в жизни. Что в этом случае целостность нарушается, появляется пустота на границах этого человека, образно говоря, с другими людьми, с соседними. Всё тело ведь целостным подразумевается!..

– Да, красиво... – согласился Роман. – И в общем случае справедливо. Но у героя моего рассказа... несколько... другое. Видишь ли, если продолжить твою аналогию, на границах Иннокентия изначально – зазор со всех сторон, прослойка пустоты с соседними участками. И движутся эти его границы при деформациях всю жизнь, синхронно конфигурируясь с соседними границами, только лишь... по привычке, что ли? Как двойные часы Гейлинкса, например. Я только в этом усмотрел интерес ситуации. Показать возможность естественного самоубийства, что ли...

– Да, я понял. А неужели так может быть? Реально?

– Ну, не знаю... Я моделировал...

И тут в беседу вступил Алёша. Его давно уже напрягало в этих разговорах, что пытается отвечать Роману один лишь Андрей. А он что, совсем тупой, что ли? И он ощущал от раза к разу, что становится здесь как бы лишним... Что отношение к нему – совсем не по какой-нибудь там злобе, а лишь следуя обстоятельствам! – постепенно меняется. А он так не хотел «выпадать»! И сейчас вот ему внезапно пришло на ум:

– Рома, а как он покончит с собой?

– Как?

– Ну, там, повесится... или?.. – и Алексей уже смутился. Видно, снова что-то сморозил!

Но Роман, против ожидания, ободрил его:

– А это ты в десятку попал! Я же писал продолжение... Просто потом передумал – зачем!

– А что, это так важно? – Андрей решил, что Роман просто не захотел лишний раз шпынять бедного Лёху.

– Да, о ч е н ь важно. Ну именно в этих обстоятельствах. Понимаешь... Тут много всего намешано. Есть ведь случаи самоубийств, которые самоубийствами и назвать нельзя. Из чувства долга, например. Из чувства чести. Как брат Витгенштейна, который застрелился, когда его взвод побежал с поля боя. Или вот совесть велит. Например, убил ты кого-то, может по неосторожности, и вот оказывается – не можешь больше с этим жить... Или терпеть боль нет сил, как при раке бывает...

По лицу Андрея пробежала тень.

– Или во избежание худшей участи, – раздумчиво продолжал свой перечень Роман, – или же как по сути казнь, как Сенека там, Роммель... Ну а как отнестись к такому варианту: человек чувствует, что заболел, что-то такое у себя обнаруживает, и мог бы при сегодняшней медицине ещё побороться, там, например, за пятилетнюю выживаемость... А оставляет всё как есть, сознательно оставляет, не из боязни. Это – самоубийство, или что?

– Н-да...

– Или вот ещё! Тоже случай. Задерживает полиция некоего человека. А он их намеренно злит, к примеру. Вот намеренно! Его начинают бить. Он выбирает какого-то сержантика, самого туповатого, может, и начинает его специально бесить. Умело бесит! Его бьют, а он ещё больше этого молодого дурака заводит. И вот его до смерти уже забивают, он и помогает ещё, головой о стену ударяется, например. А потом на последнем издыхании и говорит тому сержанту: «Неужели ты ещё не понял, придурок, что я использовал тебя как орудие самоубийства! А заодно-то, глянь, как удачно всё складывается: ты сделался теперь убийцей, а я – невинной жертвой!» И с блаженной улыбкой отдаёт концы. Как вам такой вариант?

– Это подлость, – рассудил Андрей.

– И всё ж таки самоубийство, – добавил Лёха.

– Да, конечно... Разумеется подлость! Так вот, в отличие от вышеперечисленных случаев, я специально подводил Иннокентия... К естественности этого шага, что ли. Ну и наконец о главном, о способе самоубийства! Это на самом деле очень существенно, очень. Ведь чаще всего, – да в 99 процентах случаев! – люди сдуру с собой кончают! И не когда просто шантажируют этим окружающих, что-то там инсценируют, нет, это-то понятно... А когда именно всерьёз. И когда удаётся. Вот сдуру. Не проверив себя окончательно. Ведь есть, скажем так, фантазия о смерти и есть реальность смерти. И часто самоубийца живёт фантазией, а когда встречается с реальностью – уже поздно! Вот к этому-то он, оказывается, не готов! И вот, скажем, перерезает в ванне вены, и тогда уже приходит в себя, ужас испытывает... не хочет больше, из ванны выпрыгивает, начинает носиться по квартире, всё вокруг в кровище, телефон залит, на помощь зовёт... И наконец всё ж таки умирает. Это что? Достойная смерть? Да и проще может быть! В последний момент, когда табуретка падает, тело резко вниз, в пропасть, верёвка бьёт по шее... И последняя мысль: какой же дурак я! Заодно вот с ужасом – и эта мысль! Что это? Как назвать? Перед самой-то смертью, в последний момент, человек расслабиться должен, а тут... Вот уверяю вас, большинство удачных самоубийств таковы и есть. Или вот ещё из чистой метафизики, Кириллов там... с жиру бесился! Как и его автор... Не читали? Ну и ладно... И ещё, я конечно не беру самоубийства от депрессии... Скажем так, именно клинической депрессии. Это совсем другое. Совсем.

– Бог мой, как же ты прав! Точно! – Андрея слова Ромы глубоко потрясли.

Волнение испытывал и Лёха, но к непосредственному восприятию слов Романа примешивалось у него немалая толика самодовольства: всё-таки хорошую тему удалось подкинуть, за полного дурака не сошёл!

А Рома тем временем продолжил:

– Ну вот, а самоубийство Иннокентия вообще не таково. Оно из него естественным образом выросло. Прямо из его души, уникальным образом. Вот в чём проблема, да? И я ведь придумал для него соответствующий способ: он взял академический отпуск, всем соседям там, знакомым своим, сказал, что уезжает, закрылся в своей квартире... И всё.

– То есть как – всё?

– А никак! Перестал принимать пищу. Воду пил, конечно, зачем же лишние эксцессы! Мучительно, конечно, но в меру... И через месяц-полтора умер. От голода.

– Ого!..

– Понимаете, при этом способе, если самоубийство удаётся, значит оно настоящее самоубийство, не надуманное... Человек же тысячи раз за эти недели может отказаться... Причём без особых последствий, по крайней мере в первые недели. Да? Похудеет даже, поздоровеет! Ему ещё «молодец» скажут, так ведь? А если довёл до конца, тогда другое дело! Тогда точно. Кстати, вот по идейным соображениям у людей такое запросто получается! Но то по идейным... А тут ведь только личные мотивы, и ох какими весомыми они должны быть, чтобы... Я такой способ даже назвал бы верификацией самоубийства!

– Прямо классификация какая-то! – заметил Андрей.

– Простое определение. Я люблю точность, знаешь ли. Да, кстати, – как бы вспомнив о чём-то, продолжил Роман, – вот при житейских депрессиях... Я конечно не беру клинические случаи, но при относительно лёгких депрессиях обычно случается, что человеку, чтобы поддерживать страдания своей души, просто необходимо много есть...

– В смысле?

– Ну хорошо питаться! Ведь энергии много требуется, когда человек вот так страдает, понимаете? И человек начинает чаще всего переедать. А ему-то кажется, что ест «от нервов», чтобы поднять настроение. Особенно сладкое! Да, конечно же «от нервов», но только выходит, что он этой дополнительной энергией всего лишь подкармливает своё страдание, да? Обеспечивает его материально, так сказать. Так вот, мне кажется, при депрессии первым делом нужно поголодать. Ну, поморить себя голодом немного, что ли... Неделю или две... Но это не важно, это я отвлёкся. А вот если в такой лёгкой депрессии до мысли о самоубийстве дошло дело, то и лучше бы человеку попробовать убить себя именно этим способом, именно голодом. Уверяю вас, перестанет человек получать лишнюю энергию, и сама депрессия его рассосётся. И мысли о самоубийстве тоже исчезнут.


18

– Понятно... Забавная теория! Послушай, кстати, – Андрей неожиданно вернулся к мелькнувшей не так давно у Романа мысли, – а про какие ты ещё там говорил идейные причины? Я вот к политическим голодовкам отношусь... ну, в общем, с презрением... Просто дешёвый шантаж, разве нет?

– Чаще всего да, конечно. В общем ты прав. Но бывает... Ты слышал об Ольстерской голодовке?

– Нет...

– Где-то в начале 80-х... Я когда-то случайно наткнулся на эту тему, кое-что почитал, это на самом деле интересно... Так вот, в Ольстере, в тюрьме, один заключённый объявил голодовку. Его звали Роберт Сэндс. И требования были... больше повод. Идейные. Не носить тюремную робу, не работать, более частые посещения... Но понимаете, была невысказанная идея, главная. Чтобы власти поддались, и не важно, на чём. То есть, прямо говоря, признали их «политическими», не уголовниками, как все. И власти тоже это понимали, и поэтому не отступили ни на шаг. Тэтчер, в смысле, не отступила. Сэндса поддержали ещё десятка два таких же националистов. Потом его ещё на довыборах избрали в Британский парламент. И представляете, никто так и не отступил! И вот, сначала Сэндс умер от голода, а потом ещё девять человек за три месяца. Понимаете, д е с я т ь человек умерли голодной смертью, один за другим! Никому больше тридцати не было, самому молодому двадцать три. Конечно, они не просто так подобрались, это были те ещё бойцы. Не просто же так в тюрьме оказались. Да... Насильственно их никто, разумеется, не кормил. Страна-то свободная. Но яства всякие перед носом регулярно ставили... А умирали друг за другом. Вот это яркий пример, да? Идейной смерти. А Иннокентий вот умер точно так же, но... не за идею. Из своей собственной личности просто. Таким вот способом. Ещё раз, я ни за что не поверю, что этим способом можно покончить с собой без настоящего, без твёрдого основания. Вся шелуха отсеется на этом способе, без всякого сомнения отсеется...

– Не знаю, что и сказать... Сказать, что ты прав, язык не поворачивается, – выдавил из себя Андрей.

– Кстати, весьма вероятно, что именно так умерли Гоголь и Кьеркегор... Я скажу больше, есть во всём этом определённый парадокс. А именно, выходит иногда, что настоящее самоубийство таковым не является. Так ведь? Именно выросшее из человека. Из самой его души. Так вот, о парадоксе. Может случиться, – вполне может! – что человек, готовый к самоубийству, его по каким-то причинам не совершает. Не реализует своё право, так сказать. А ведь это уже было е г о право! И получается, что этот человек располагает своей грядущей смертью как отложенной реализацией этого самого самоубийства. Понимаете?

– Не совсем.

– То есть для него его собственная будущая естественная смерть – заранее уже! – решена, как реализованное наконец-то самоубийство. В свою естественную смерть он вступает так, будто бы сам лишает себя жизни, то есть осуществляет наконец тот шаг, который был им по тем или иным причинам приостановлен когда-то давно... Вот и так бывает тоже! Отложенное самоубийство.

– Ну что ж, как говориться, тебе видней! – было уже достаточно поздно, и Андрей решил, что пора завершать разговор.

Тем более, он ещё кое-что собирался рассказать Роману, но – один на один, без Алексея. Внезапно поднялось в нём необыкновенно страстное желание – именно э т о поведать сейчас Роману.

И он воспользовался теми пятнадцатью-двадцатью минутами, которые каждый вечер посвящал гигиеническим процедурам и сборам Кукушонка ко сну.

– Знаешь, Рома, вот хочу тебе рассказать одну историю. Очень печальную. С которой мне и всем нам, особенно моему брату, пришлось столкнуться год назад. Только заранее хочу предупредить, что об окончании её они так и не знают. Я полагаюсь на тебя, что так никогда и не узнают. Им этого не нужно знать, особенно брату. Но если уж зашла сегодня у нас речь о самоубийстве...

И Андрей вкратце пересказал историю бедного Дани, как сам её знал и, главное, как слышал об её трагическом завершении от Матвея Григорьевича.

Зачем он так поступил? Что его подтолкнуло? Просто в тему пришлось? Это, пожалуй, был первый неконтролируемый срыв, который допустил Андрей при общении с Романом. Но не мог он сейчас, после двух вечеров душевной пытки подряд, сопротивляться желанию приобщить именно Романа к чему-то... чудовищному! Да, по-настоящему чудовищному, не дававшему покоя Андрею все последние месяцы, с того памятного вечера, когда он ехали в машине с Матвеем Григорьевичем...

Роман, однако, воспринял этот рассказ совершенно спокойно. Что ж, мол, чего только не бывает в жизни. Да, интересный способ самоубийства. Не подумал бы, что такое возможно. Вот ещё Агата Кристи в одном рассказе описывает тоже необычный способ – задушить самого себя просто голыми руками за горло. Тоже ведь нельзя такое себе представить! А и не знаешь наверняка...

Но в связи с этим Роман поведал и свою историю, и было сразу заметно, что как раз она-то трогает его по-настоящему.

– Не знаю, Андрюша, слышал ли ты о подобном. Вряд ли слышал. Я случайно узнал, через вторые руки, и это не из СМИ. Просто знакомый этих парней мне в чате подробно всё однажды рассказал. Я же обычно не скрываю, что инвалид, и случается, мне многое рассказывают. Что в другом случае и не рассказали бы... Так вот, жили два парня, вместе. Это лет пять или семь назад было. Одному 22, он студент, а второй как раз заканчивал тот же самый университет, когда они познакомились. Они сразу съехались, второй пошёл работать. Ему, кажется, 25 тогда было. И вот, прожили вместе два года. И тут младший на последнем курсе заболел раком, по-моему, поджелудочной железы. Не помню точно. Долго терпел боль, вроде, не признавался, что болит, сильно похудел... Из-за этой-то худобы его друг и погнал к врачам. Но было поздно, после обследования даже в больницу не взяли. Так он и умирал у них дома. Вот тогда начались просто адские боли. И как его друг не пытался достать обезболивающие, – не получалось! Именно такие, как ты говоришь, на наркотической основе. Сначала из-за прописки проблемы, потом кучу резолюций нужно собрать, а до того ещё и историю болезни в районную поликлинику передать из платной, в общем, такая канитель... А дни идут, в страшных мучениях... Потом достал, наконец, дней на пять. Потом снова началась канитель с подписями, согласованиями. А какое сердце выдержит каждую ночь находиться рядом с любимым человеком, воющим от боли! И тогда он отчаялся, и решился где-то просто достать хотя бы наркотики. Понимаешь? Просто наркотики, героин! Какая разница, всё равно дело идёт о неделе, двух... Умирающий и сам, может, его надоумил. Кто знает! А оба никогда в жизни наркотиков не употребляли, даже не пробовали! И старший даже не подумал, что когда младший умрёт, и это произойдёт под дозой, то всё может вскрыться. И руки исколоты будут. И что он сам будет под ударом тогда. Даже не подумал! Или просто плюнул на это. Чтобы просто не слышать, как воет по ночам любимый... Только бы не выл, да? И вот он, не зная даже, что и как, – как вообще это делается! – раздобыл заветную дозу. Через интернет узнал, где у них в городе, на окраине, что-то типа цыганского посёлка, отправился туда и раздобыл. Ещё потом выяснилось, что очень удивил продавца, даже напугал! Расспрашивал его, видите ли, как нужно употреблять это вещество. Чем, куда колоть. Только потом специально маленький шприц купил. Ведь в первый раз всё! И другу очень помогло. Очень. Правда, ему как-то по-другому стало плохо, но от боли своей он целый день не мучился. Без сознания, конечно, но и без мучений. И потом, когда в сознание пришёл, даже на несколько часов к чему-то вроде нормальной жизни они вернулись. А после очередных ночных завываний, старший через день снова двинулся туда же, за ещё одной дозой. И уже не вернулся. Может первый продавец кому-то стукнул, что странный какой-то покупатель. Опасался, и стукнул. Никто не знает. Только его загребли. И пришли с обыском на квартиру. И друга его больного в наркодиспансер поволокли на экспертизу. Представляешь! Ведь вид-то у него тогда был как у законченного нарка. Потом, правда, отпустили. Через день возвратился на такси домой, умирать в мучениях и в одиночестве. Потому что его другу знаешь что впаяли в конце концов? В том числе р а с п р о с т р а н е н и е наркотических веществ! Склонение к потреблению, да ещё с угрозой тяжких последствий для здоровья потерпевшего. Ведь он снабжал же ими другого человека, притом тяжело больного! И кто докажет при этом, что бескорыстно, не бесплатно? Значит, сбыт. Деньги-то в доме тоже нашли! А ведь это были, с точки зрения закона, чужие друг другу люди. В общем, один через неделю умер, а второй сел на три года. Это ещё по-мягкому. Вроде как на первый раз. За любовь, получается, сел, – сделал вдруг неожиданный вывод Роман. – Что ж, может быть ему даже легче так было перенести гибель любимого. Я не знаю, просто домысливаю. Такая вот история, просто к слову пришлось...

Поскольку Андрей молчал, Рома продолжил:

– Да... после таких историй хочется что-то сильное вспомнить. По-настоящему сильное. Вот последние слова Шамфора, например... Читал когда-нибудь? Обращённые к аббату Сиейесу: «Наконец-то я ухожу из этого мира, где человеческое сердце должно или разорваться, или оледенеть».

Хотелось Андрюше облегчить своё сердце, поделившись о Данечке, – да, именно к этому и стремился он в тот момент, когда приступал к рассказу! – а вышло-то совсем наоборот, совсем наоборот...

Да и Лёшке ещё потом пришлось соврать, почему задержался.


19

Между тем, проходили дни, недели, а давно обещанное Лёхино награждение всё откладывалось и откладывалось. Майор снова пару раз звонил и с извинениями ставил в известность о переносе даты «по независящим от нас причинам». Соответственно, откладывался и «торжественный приём», как с некоторых пор Андрей стал называть предложенную Ромой встречу друзей и знакомых.

Наконец, уже в октябре, последовал радостный звонок. Дата церемонии была окончательно приурочена к ближайшему воскресенью. Андрей сразу обзвонил всех приглашённых. Чуть было не сорвалось с Верой и Андреем Анатольевичем. Оказывается, они улетали в командировку в Барселону! Но, к счастью, на два дня всего, и возвращались как раз накануне.

В назначенный день к десяти утра за Лёхой прибыла чёрная «Волга» с военными номерами. Парни уже заранее всё обсудили. Андрей категорически отказался поехать вместе с другом. Теоретически, посидеть с Кукушонком можно было бы пригласить и Руслана, но в этом не было никакого смысла. Друзья придерживались по данному поводу совершенно одинаковой точки зрения: официальная часть – отдельно, личная жизнь – отдельно. Алёша надел свой новенький парадный костюм, купленный специально для этого случая (друзья съездили за ним только вчера, пока с Ромой в течение отведённого часа занимался психолог), но не счёл нужным облачаться в протезы. Как и всегда при подобных обстоятельствах, пустые рукава его пиджака были заправлены Андреем в карманы. Но сейчас Андрей ещё и прихватил их ниткой, по два-три стежка, чтобы случайно не вывалились. Старая медаль надета тоже не была.

Алексея сопровождали два молоденьких курсанта Суворовского училища. Их, очевидно, подготовили для такого дела специальным образом: в действиях и поведении курсантов не замечалось ни неловкости, ни стеснительности. Всё необходимое для помощи человеку, не имеющему возможности пользоваться руками, мальчики выполняли чётко и уверенно. Да и подопечный почему-то совсем их не стеснялся. Возможно по той причине, что это были военные.

Прибыв в Дом офицеров, Алёша испытал большое облегчение. Во-первых, он узнал, что церемония будет недолгой, а фуршет после неё – и того короче, а во-вторых, и это оказалось главным, он быстро понял, что основным героем дня будет всё-таки не он, а другой награждаемый, некий без малого столетний старик. Деду вручался орден Красной Звезды, которым он был награждён ещё в августе сорок первого года, да так и не получил, оказавшись сперва в окружении, а потом в госпитале. И только теперь неравнодушные люди выудили из архивов сначала информацию о награждении, а потом, что самое удивительное, и сам орден, по ошибке хранившийся вместе с какими-то давным-давно конфискованными у кого-то наградами. Это был один из последних случаев, если не последний, когда награда «догнала» ветерана ещё в этой жизни... А ведь, как выразился в своём выступлении военком города, такой орден в первое военное лето – всё равно, что Звезда Героя. Трясущийся дед прослезился, принимая алую с золотом папку и бордовую бархатную коробочку, а с ней заодно и ещё одну коробочку – с медалью к юбилею Победы, которую он не смог получить вовремя из-за болезни.

С Алексеем тоже всё прошло, на его взгляд, вполне пристойно. Телевизионщиков гораздо больше интересовал старик, так что на долю Алёши осталась всего-то одна камера. Чтобы не приставали с интервью, он попросил ещё заранее, по телефону. Просьбу эту уважили. К сцене он вышел в сопровождении одного из курсантиков, который и принял причитавшиеся Лёше коробочку, папку и букет роз.

Но тут Алёшу ожидал сюрприз: коробочек, как и у деда, оказалось две! Алексей, честно говоря, невнимательно слушал торжественную речь военкома (или это был командующий армией?). Он просто смотрел в зал (аудиторию составляли, половина на половину, ветераны Вооружённых Сил и курсанты военных училищ, всего человек сто).

А если бы слушал, то узнал, что Министерство обороны, со своей стороны, наградило его собственной ведомственной медалью «За воинскую доблесть» второй степени. Эта медаль и находилась во второй коробке.

Как только торжественная часть завершилась, Алёша, принимая уже неформальные поздравления, всё узнал об этой медали. Оказалось, решение было почему-то принято в самый последний момент, и если бы награждение состоялось по первоначальному плану месяцем раньше, пришлось бы вручать медаль отдельно.

– А так у вас двойная радость! – подытожил генерал. И правда, Лёха сделался сам не свой. Всё было как во сне! Это не радость уже была, – настоящая эйфория! А всё же хотелось, чтобы поскорее закончилось. Хотелось вместе с орденом и неожиданной медалью оказаться, наконец, дома...

Фуршет тоже обременил Лёшу не слишком сильно. Гости (человек двадцать-тридцать) собрались в соседней просторной комнате. На высоких столах стояли бутылки шампанского, тарелки с блинчикам и икрой, салаты, булочки. Второй курсант открыл бутылку, наливал в бокал Алексея, чокался за него в нужный момент с кем необходимо, подносил к его губам. Подавал по его просьбе закуски. Особенно понравились Лёше блинчики с чёрной икрой. Всё прошло на редкость замечательно. Уже к часу дня кавалер вернулся домой. Курсант передал Лёшкин орден, медаль и цветы Андрею. А Алексей тем временем рассказывал о медали, как ему казалось, сдержанно, а на самом деле с величайшим возбуждением...

На фуршете состоялся один интересный разговор. К Алёше между тостами особо подошёл генерал, но не тот, который говорил о радости, а военный комендант города. Поздравил лично, узнал, чем Алексей думает заниматься в жизни. Очень одобрил его выбор ВУЗа (Алёша не уточнял, чей это был выбор на самом деле). И заметил, что по окончании учёбы из Алексея получится отличный военрук для начальной военной подготовки в старших классах.

– Если не будете возражать, считайте, что дело решённое, – резюмировал генерал. – От вас требуется только окончить ВУЗ. Да, главное же... Там военная кафедра есть. Вы обязательно туда должны попасть. Ну, это я устрою.

Алексею такая перспектива пришлась как нельзя по душе. Благодарил он совершенно искренне, и ещё прибавил, по своему обыкновению не в такт, что-то о том, чтобы, мол, «не забыли»...

– Что вы! – улыбнулся генерал. – Вы теперь у нас в системе.

Лёшу особенно обрадовало это «в системе».

И военком подробно рассказал, куда нужно обратиться, чтобы он лично посодействовал при зачислении Алексей на военную кафедру, невзирая на инвалидность и явную «не годность к службе»...

– Сделаем из вас второго генерала Петрова! Слыхали же?

Да, Лёша ещё в госпитале что-то слышал о нём. Но никогда, если можно так выразиться, не примерял на себя судьбу этого человека.


20

А дома уже собирались гости. Ещё с утра, сразу после ухода Лёхи, приехали на такси Андрей Анатольевич и Вера. Вскоре подошёл и Руслан.

Пока ждали остальных, Рома демонстрировал Андрею Анатольевичу свои девайсы и водил по квартире своими «маршрутами».

Сначала Андрей Анатольевич оставался в носках, но Андрей, заметив это, неожиданно для самого себя посоветовал:

– Носки-то сними! Зачем ты тут в носках? И слышнее будет... – Несуразно вышло, но Андрей Анатольевич понял.

Так Андрей и у этого парня впервые увидел голые ноги, разве что обильно залепленные во многих местах пластырями... Внешний облик босоногого Андрея Анатольевича, медленно, с тростью в руке, расхаживающего своими аккуратными ухоженными стопами по тактильным полоскам, очень его взволновал. Андрей же Анатольевич тем временем, продолжая разговаривать с Ромой и изучая его способ ориентирования на местности, наслаждался ощущением тёплых полов. В прямом смысле тёплых! Ведь и свои полы он называл по привычке «тёплыми», имея в виду, что это не цемент с линолеумом, а ДСП, да ещё ламинат поверх...

Тем временем они добрались до комнаты Романа, и Андрей Анатольевич стал рассказывать об удивительных вещах. Ведь он с Верой только вчера поздно вечером прилетел из Барселоны, с большой международной конференции, посвящённой новым средствам адаптации для незрячих и проходившей под девизом, звучавшим примерно так: «Жизнь без своего зрения – жизнь без чужой помощи». Направлены они на эту конференцию были Обществом по какой-то программе обмена. Длилась поездка всего два дня. На всё время конференции молодые люди задержаться не захотели, ведь трёхмесячного Данечку пришлось оставить на эти дни (захватив даже сегодняшний до самого вечера) у родителей Андрея. Общество же, со своей стороны, оказалось только радо такому сокращению программы.

– Ну про электронные трости это ладно... – рассказывал теперь Андрей Анатольевич Роману. – И что всё вокруг говорит... А вот представь себе, такой вот маленький приборчик на проводке, пластинка такая, а проводок ведёт к локатору. Локатор крепится на очки, и он излучает и принимает ультразвуковые сигналы, отражённые, и это преобразуется в различные вибрации на той пластинке, а её держат во рту! Под языком, например, у щеки... И можно научиться распознавать препятствия, вполне! Можно же вращать головой, «смотреть» как бы, а сигналы будут модулироваться в соответствии с тем, что сейчас находится перед тобой... Я говорил с одним человеком, кто этим пользуется, вот у него получилось привыкнуть. Он говорит, как бы особенное пространство появляется, ты интуитивно привыкаешь жить в нём... Тебе-то точно надо попробовать! Я от Общества заказал десяток, на пробу. Если оплатят, то, ну хотя бы... пять, ну три, – получим. Я тебе обязательно устрою.

Рома это предложение очень заинтересовало.

– Да, это так получается, что можно как бы строить своё пространство... То есть преобразовывать информацию о пространстве в форму упорядоченного представления. Да! Главное – упорядоченного, а уж воображение своё достроит... Вот только бы зубы после этого не повыскакивали!

– Не-е... что ты! А ещё классная вещь, но это скорее прикол... Книжки брайлевские из полимерного материала! Страницы тоненькие, гибкие, вроде как толстый целлофан, и, говорят, прозрачные. Не помнёшь, и главное, даже мыть их можно, когда засалятся, они же не намокают! Я даже купил несколько, на английском конечно, пару романов, научную о космосе и грамматику большую, Клоуза. Так самое главное, к чему... Я в ванне теперь читаю, вот Дориана Грея, прямо сидя в воде! И по часу Ника меня не может выгнать из ванны! А ещё сами точки так хорошо сделаны, поверхность как-то особенно такая... ласковая, что ли!

– Когда ж это ты успел в ванне? – заметил Рома. – Сегодня же вроде приехали?

– Нет! Вчера ночью! А утром вот и просидел два часа!

И такую книжку захотел получить Роман. Андрей обещал принести ему свои, когда дочитает.

В отношении Романа Андрей Анатольевич почему-то не испытал такого приступа сострадания и не ощущал столь острой жалости, какие поразили его с первой же минуты и так никогда и не покидали при общении с Алёшей. Дело, возможно, состояло не в самих ограничениях, а именно в людях... Или даже в ситуациях?

Андрей Анатольевич между тем говорил уже о тактильных лентах на полу квартиры:

– Да, очень интересно задействовать осязание таким образом... то есть и таким образом тоже! А то обычно ноги-то не участвуют совсем... Чтобы не удариться, понятно. Но вхолостую такая возможность пропадает! А тут же риск повредить полностью исключён! И всё с такой точностью...

– Так бери на вооружение! Вообще-то этим особенно слепоглухие пользуются. Но почему бы и тебе...

– Да у меня квартирка маленькая, я и так справляюсь! А вот если... Ну там, когда-нибудь, что ли... Домом своим обзаведусь, ну, тогда в точности всё так и устрою!

Потом из-за чего-то взялись теоретизировать. Вероятно, Андрей Анатольевич снова назвал себя по какому-нибудь поводу «человеком зрительного восприятия». А Роман получил возможность высказаться:

– Осязание и зрение можно сравнить, сопоставить, в том-то и дело! Слух и осязание сравнить нельзя, они как бы несопоставимы. А осязание и зрение именно потому могут быть принципиально различными, что их м о ж н о сравнить!

– Ну например?

– А что например! Это же ясно как день! Благодаря зрению человек получает сразу целостную картину. Её восприятие осуществляется далее аналитически, да? Познание идёт от общего, данного сразу, к частностям, к деталям. Человек получает возможность разглядывать те или иные выбранные им фрагменты. А осязание? То-то! Процесс ровно обратный, индуктивный! мы постепенно как бы собираем информацию и из частностей создаём представление о целом, так ведь? Это, конечно, посложнее... Вот, как в притче о трёх слепцах-мудрецах и слоне. Помнишь? Вот...

– Ну да, это очевидно... А... ведь явно же общее есть! Читать руками... ну пальцами в смысле! Это же ближе, чем просто слушать! Ну, к нормальному чтению...

– Да, да! Я же к этому и веду! Вот тут совпадение. Оба чувства подчиняются воле, не так ли? Их можно направить, ну, посмотреть или не посмотреть, ощупать или не ощупать... И если ты направляешь внимание, ты этим вот самым втягиваешь как бы себя в этот процесс, чтения например... А слух? Тут и заснуть можно! Вот то-то! Видишь?..

Тем временем, в гостиной сошлись Руслан и Вера. И неожиданно поладили: Руслан, находившийся в хорошем настроении, пожалуй, впервые с самой смерти Данечки, хвастался Вере, что он теперь работает, и на хорошем месте. Месяц назад ему удалось, наконец, устроиться в проектную мастерскую. Теперь он участвует в разработке проекта реконструкции какого-то парковочного комплекса под гостиницу... или наоборот.

Андрей, заглянувший в зал чтобы расставить бокалы, обрадовался этому неожиданному просветлению Русли.

«А ведь со мной никогда так... Всё как на похоронах... тьфу!»

Тут он в упор взглянул на Веру. И как бы впервые за последние месяцы у в и д е л её. Перемена была разительна! Да, одета девушка теперь иначе... И причёска... Но не это же главное! Вера всего-то за... полгода, не больше, из серой мышки-студенточки каким-то чудом превратилась в привлекательную, яркую, уверенную в себе и в своей красоте молодую женщину.

«Ничего себе! Что материнство-то может сделать! Или любовь? Ах, какой же дурак был тогда Руслан!..»

Вера поймала заинтересованный взгляд парня. Андрей улыбнулся ей.

Но тут же у него пронеслась и недобрая мысль: «Даньку-то прохлопала! Чем истерить, за обезболивающие бы лучше билась...» Он опустил глаза.


21

Наконец вернулся Алексей. Все собрались в гостиной, наперебой поздравляли Алёшу, потом начали разглядывать сам орден, орденскую книжку, Указ... Рассматривали все, включая Андрея Анатольевича и Романа. Андрей Анатольевич заметил:

– Какой он изящный! Округлый по контуру. Не врастопырочку...

Алёша был очень доволен такой оценкой.

Роман, сидя на своём месте, сам вытянул обе ножки вверх, и Андрей подал орден ему. Рома ухватил его и ощупал со всех сторон. Осведомился, какого он цвета, и какого цвета колодка, о чём, между прочим, Андрей Анатольевич собирался спросить Алёшу позже.

Тем временем, из ресторана принесли заказанную Андреем еду. Официанты расставили бутылки с шампанским и закуски на большом столе в гостиной, точнее говоря на всех имевшихся в распоряжении трёх столах, составленных вместе и покрытых общей скатертью, очень древней, вызолоченной. Отдельно, рядом со стульчиком Лёши, поставили маленькую бутылочку дорогой водки, четвертушку. Водку здесь по разным причинам не пил никто, кроме не подошедшего ещё Артёма, но она потребовалась Алексею с одной-единственной чисто символической целью.

Позвонил Матвей Григорьевич. Поздравил Алёшу, сообщил, что он, к сожалению, приболел и придти не сможет. Алексей поблагодарил, пожелал скорейшего выздоровления и пригласил заглянуть в другой раз...

А тут наконец подоспели и последние гости. Артём многословно извинялся за опоздание, так и эдак оправдывался, что, мол, пришлось дожидаться заказчика в гараже... Отставший Ярослав, шумно дыша, громыхал позади в гулком парадном своими тростями.

И парень, и мальчик были одеты в строгие костюмы и белые рубахи с галстуками. На правой стороне груди у Ярослава, почти под лацканом, был прикреплён круглый голубой значок размером с двухрублёвую монету прежнего образца. На эмалевом фоне выделялась золотая раскрытая книга с чёрной римской цифрой I и годом (текущим).

Хотя Алёша и предостерегал своих гостей от любых подарков, Артём таки преподнёс ему букет. Снова розы!

Теперь все собрались в коридоре. Кто не был знаком, знакомились.

Обратив внимание на босые ноги окружающих, Артём извинился:

– Мы вот с Котёнком не разуваемся... – И сразу достал из кармана и надел себе и Ярославу на ботинки синие целлофановые бахилы, какие выдают иногда в больницах.

«Блин, даже тут не разуется... – подумал Андрей, глядя на то, как Котёнок, тяжело опираясь на обе трости, изворачивается подставлять свои копыта прямо под руки нагнувшегося Артёма. – Блин, да что же это такое! Маньяком становлюсь...»

А вслух сказал:

– Вымойте руки, и сразу в зал! Всё готово!

Наконец, все уселись за стол. Андрей коротко поздравил Алёшу. Он сидел рядом с Романом, на противоположном конце стола, но подошёл, обнял и расцеловал друга. Гости хлопали. Как только Андрей вернулся на место, начали открывать бутылки шампанского, обе сразу (открывали два Андрея, каждый со своей стороны стола). Алёша же вытащил свою бутылочку водки, удерживая ногами, открыл её ртом, и налил себе в стакан.

– Это и называется обмыть! – весело пояснил он, взяв лежавший рядом орден и опуская его крестом в водку, а колодку оставляя снаружи стакана.

Андрей не выдержал:

– Ну что ж ты делаешь-то? Ну чисто ребёнок!

– Интересно! – воскликнула Вера.

– Это он свой орден положил в стакан с водкой! – пояснил Андрей для Романа и второго Андрея.

Алёша ничуть не растерялся (он был готов к подобной реакции). Сказал наставительно:

– Так в госпитале ещё научили. Там бывалые люди. Так и принято. Так в войну делали!

– Ладно, пусть. Ну что ж, за тебя! – произнёс вновь поднявшийся на ногу Андрей, держа в одной руке свой бокал, а в другой – Ромин, где шампанского было чуть-чуть. Все, кроме Алёши, встали (Вера потянула Андрея Анатольевича за руку, а Роман вскочил сам, без приглашения). Все начали чокаться, и между собой, и с Лёшиным стаканом, всё ещё стоявшим на столе.

И тогда Алёша тоже соскочил со своего табурета, несколько раз повторил «Спасибо», нагнулся, ухватил стакан зубами за край, поднял его прямо заодно с крестом, и принялся медленно втягивать водку в рот. Мелкими-мелкими глотками. Потом поставил стакан на место, выпрямился.

– Ой, вот это да! Давно не пил водки!

– Ну, ты даёшь! – Андрей ещё не видел, чтобы Лёха вот так обращался со стаканом.

– Да я этому в госпитале научился! Только нужен удобный... Кружки вот не могу!

– Как, как ты это делаешь? – оживлённо спросил Андрей Анатольевич.

– Да зубами стакан хватает и из него же и пьёт! – пояснил тёзке за друга Андрей.

– Слушай, а будет другой тост?

– Обязательно! – ответил уже Алёша. – За медаль ведь тоже надо!

– Так слушай, налей и мне водки! Хватит? Я слышал, бутылочка маловата...

– Хватит! Конечно налью! Мы её с тобой и прикончим!

– И меня запишите! – вклинился Артём. Но Яр сразу же так двинул локтем друга в бок, что тот покачнулся на стуле.

– Так что ж говорили все, что только шампанское! Я же её купил чисто символически, обмыть! Просто меньше не нашлось! – Алёша смеялся.

– Разохотились! – засмеялся в ответ Андрей Анатольевич.

Обмыли и медаль, убрали пустую бутылку вниз... В самом деле, что такое 250 грамм для трёх здоровых мужиков!

Да и шампанского к концу застолья, разумеется, не осталось.


22

И тут вдруг с места вскочил Роман.

– Алёша, а можно я тоже тебе подарок преподнесу! Ну как бы подарок...

Присутствующие уставились на него с интересом.

– Конечно Рома! Я буду очень рад!

– Так вот, я просто стихотворение прочитаю, которое сейчас мне больше всего нравится. Можно? Вот моё чтение и будет пусть подарком! Это стих Осипа Мандельштама. Я его для тебя прочитаю, Алёша, но и для Андрея тоже! Вы же у нас вместе, навсегда заодно!

Все сразу притихли. Медленно, размеренно, без малейшего намёка на апломб или актёрство, Роман прочёл:

На доске малиновой, червонной,
На кону горы Крутопоклонной,
Втридорога снегом занесённый
Высоко занёсся санный, сонный,
Полугород, полуберег конный,
В сбрую красных углей запряжённый,
Жёлтою мастикой утеплённый
И перегоревший в сахар жжённый.

Не ищи в нём зимних масел рая,
Конькобежного фламандского уклона,
Не раскаркается здесь весёлая кривая
Карличья в ушастых шапках стая! –
И меня сравненьем не смущая,
Срежь рисунок мой, в дорогу дальнюю влюблённый,
Как сухую, но живую лапу клёна
Дым уносит, на ходулях убегая.

Бесспорно, Роману удалось произвести эффект своим чтением. Секунд десять присутствующие молчали, и только потом захлопали в ладоши, сначала Вера, потом её поддержал Андрей Анатольевич, а за ним и прочие... Лёха самого стиха не понял, но улыбался и повторял: «Спасибо, Рома!» «Спасибо» сказал и Андрей.

– Необычный стих... – заметил Андрей Анатольевич, который считал себя знатоком поэзии Серебряного века, но Мандельштама при этом совсем не понимал. – Знаешь, я пытался именно его несколько раз читать, ну как, сам, пальцами... Не на слух, в смысле. Вообще Мандельштама пытался. И знаешь, ноль эмоций, если честно. А тут, как удивительно, что-то зашевелилось! Или просто узнать нужно, как он звучит?

– Да, да! – охотно согласился довольный Роман. – Я вот сейчас эти стихи как бы про себя постоянно слышу! А знаешь, почему? Мне тут знакомый один, по интернету, прислал... Вот ещё в советское время по «Голосу Америки» были чтения, еженедельные, всякие читали антисоветские книги. Но и культурные, в общем. И там в течение года или двух читали воспоминания Надежды Мандельштам, обе её книги. Это вдова поэта.

– Да, я знаю...

– Так вот, читала Жанна Владимирская. Прекрасно читала! А в каждой передаче ещё было по одному или два стиха Мандельштама. Алексей Данилов читал. Иногда под музыку, иногда просто. Звучала, кстати, вторая часть из Девятой симфонии Шуберта. Идеальное совпадение, просто идеальное! Так вот, этот мой знакомый почти все эти передачи записывал на магнитофон, а сейчас оцифровал. Он мне их и прислал, я и слушаю теперь. И стих вот оттуда!..

Затем разговор перешёл на других поэтов. Андрей Анатольевич говорил что-то о своих любимых Блоке, Маяковском и Цветаевой. Андрей, как выяснилось, к поэзии не питал никакого интереса, за одним, но чрезвычайно весомым исключением. Ещё в детстве он как-то забрал у отца малюсенький томик лирики грека Константина Кавафиса, да и зачитал его буквально до дыр. Случается же иногда обнаружить такое вот душевное соответствие! Его просили что-нибудь прочитать, но он наотрез отказался. Очень заинтересовался Кавафисом Роман. Он, конечно, что-то слышал об этом поэте, в том числе благодаря Бродскому, однако не было случая... Да и вообще, признался Рома, иноязычные поэты для него не играют большой роли. В числе любимых своих авторов он смог назвать лишь древнегреческих лириков, Леопарди, Верхарна и Тракля. С текстами последнего, правда, был знаком в подлиннике.

И тут же заметил:

– А знаете, какие удивительные случаются между поэтами переклички! Я тут буквально на днях наткнулся. Два поэта одного поколения, но из совершенно разных культур и миров, и языков разных, и не подозревали они о существовании друг друга! Это Тракль и Мандельштам. И вот, в конце 1914 года они создали стихотворения, Тракль – «Гродек», а Мандельштам – «В белом раю лежит богатырь...» В общем-то по одному поводу, в связи с Мировой войной. Тракль-то вообще почти сразу погиб. Так вот, у одного, у Тракля, стих заканчивается

Die ungebornen Enkel,

то есть, «Нерождённые внуки». А у Мандельштама последняя строчка:

Внуки и правнуки спасены.

Вот видите, какая получилась перекличка! И кто там что имел в виду, и что вообще всё это значит, – вот пусть филологи с культурологами и исследуют!

– Интересно, интересно! – раздалось с разных сторон.

– Или ещё одна перекличка... Но это уже к философам! Упомяну просто. Вот Мандельштам тот же, только поздний. Послушайте!

Понять пространства внутренний избыток
И лепестка и купола залог.

Он также отнёсся к бумаге,
Как купол к пустым небесам.

Или:

О этот медленный, одышливый простор!
Я им пресыщен до отказа –
И отдышавшийся распахнут кругозор...

Что делать нам с убитостью равнин,
С протяжным голодом их чуда?
Ведь то, что мы открытостью в них мним...

В общем, многое можно цитировать, а всё это вот к чему: в то же самое время, только в Германии, свою так называемую «позднюю» философию создавал Мартин Хайдеггер. И я говорю: между поздним Хайдеггером и поздним Мандельштамом существует просто поразительное совпадение! Только его нужно очень грамотно выявить, то есть понимать одновременно и того, и другого, и самому в то же время не оказаться дураком! Но это всё-таки больше для философов...

Удивительно, но вечер скользил как по маслу. Вроде малознакомые люди собрались, и без каких-то особенных общих интересов, но установившаяся атмосфера доброжелательности, всеобщее благодушие и отсутствие какого бы то ни было напряжения сделали своё дело. Даже Ярослав немного освободился от своей вечной неловкости!

Как раз у Ярослава-то Андрей и спросил:

– А что это у тебя за значок такой?

Яр зарумянился, пробасил:

– Это... Олимпиада по иностранному... английскому языку. Первое место.

С разных сторон послышалось:

– Ого! Ничего себе! Так ты английский хорошо знаешь?

И тут инициативой неожиданно овладел Роман. Умел он это делать, когда было необходимо!

– Как странно, я и не знал! Вроде долго тогда болтали...

– Да просто поскромничал он! – ввернул Артём.

– Нет. Я ещё только готовился. Олимпиада была через неделю, как мы встретились.

– Ты где-то специально учишь язык?

– Да нет же! Это в моей школе для детей с ограниченными возможностями было. Очень сильный учитель, Семён Абрамыч. И класс подобрался. Это только говорят, мол, школа для отсталых. А вот теперь в школе даже учительница хуже знает. Цирк вообще!

– Он в обычную пошёл, с этого года, – пояснил Артём.

– Слушай, – вёл к своему Роман, – А можно тебя проэкзаменовать? Ну чуть-чуть! Не пугайся! Просто... если ты так действительно знаешь, я тебе кое-что предложу.

– Да я не против, тут я уверен!

– Идём со мной! Прочитаешь мне один текст, хорошо?

– Давайте!

Рома легко спрыгнул со стула, нашёл свою ленту, и следуя по ней отправился к себе в комнату. Следом за ним, стуча тростями, уже спешил Ярослав.

– А вот тебе диск, – Рома подобрал лежавшую на полу у проигрывателя коробочку, и протянул Ярославу. – Ты присаживайся тут! Как удобнее... Посмотри, внутри вкладыш и статья.

– Да сейчас...

Мальчик грохнулся на диван. Отстегнул трости, сложил их рядом. Аккуратно вынул буклет и принялся читать громко и отчётливо:

– «Some kinds of music affirm (Haydn, Bruckner), whereas others deny (Beethoven, Mahler); and then there are the kinds of music that question (Schumann, Berg). Enigmatic and transparent, minuscule and inexhaustible, Schumann is but a vast, multiple “Why”? Schumann remains problematical. For the listener, it is not self-evident: known and equally unknown, he is still waiting to be recognized...»

Ярик остановился. Он хотел понять, как Роман воспринимает его чтение.

– Замечательно, Яр! – слушатель сразу уловил смысл этой задержки. – Спасибо огромное. Так и продолжай, у тебя отличное произношение! И отчётливо читаешь, это для меня главное. Молодец! Кстати, видишь, какое интересное начало! По-моему, Шуман – это единственный послебетховенский композитор, внутренне абсолютно независимый от Бетховена... Странно, конечно. И ещё, к слову... Об обстоятельствах жизни автора. Композитора, писателя, неважно... Как раз хороший пример. Если знать саму по себе музыку Шумана – это одно, а если также знать и обстоятельства его жизни и гибели, будет уже нечто совершенно иное... Ладно, не обращай внимания. Читай, пожалуйста!

– Да... Понятно... Интересно... Так... «He is not well loved by artists: conductors prefer the symphonies of Brahms; singers, the Lieder... » – а это что?

– Песни. Просто вставка по-немецки. Множественное число от das Lied. Не обращай внимания!

– Ясно. Да, тут и курсивом... «The Lieder of Schubert; pianists, Liszt or Chopin, more remunerative in acclamations; chamber musicians, the quartets of Beethoven or Dvorak. Glenn Gould declared one day: ‘Why Schumann, such a secondary musician? I can’t stand his music’...»

– Даже так! – воскликнул Роман, прерывая чтение Яра...

...Тем временем в гостиной молодые супруги рассказывали Алёше и Руслану (Артём ушёл на крыльцо курить, а Андрей сидел поодаль в кресле) о своей поездке в Барселону. Впечатлений – масса, и они так и просились наружу!

– Вот Ника мне всё рассказывала, так подробно! Так там интересно везде! Ты фотки-то покажи! – в очередной раз напомнил жене Андрей.

– Вот! – Вера уже держала айфон перед носом Алёши. Руслан заглядывал из-за его плеча. – Вот мы перед Саграда Фамилия! И вот!

– А удачно получилось, – одобрил Руслан. Ему понравился ракурс, при котором бесконечно вытянутые ввысь шпили не обрезались верхним краем изображения, а были предоставлены самим себе спокойно раствориться в пасмурном небе.

– Да! Я же ещё не рассказал, как мы фоткались! – так и прянул вперёд Андрей Анатольевич, – Моя была идея!

– Да, а крепление – моё! – не отставала Вера.

– Просто мы использовали мою трость как штатив, понимаете? Для айфона! Для селфи! А она же выдвигается, туда-сюда двигать можно, и можно разные расстояния взять! Ракурсы разные!

– Ну вы и изобретатели! – воскликнул Лёха.

– Это всё я, я! – смеялся Андрей.

– А я придумала прилепить пластырем! Мы же пластырей набрали, вот и обмотали айфон на кончике трости!
____________________
Стихотворение О.Э. Мандельштама «На доске малиновой, червонной...» должно цитироваться по изданию: Осип Мандельштам. Собрание сочинений в трёх томах. Том первый. Стихотворения. – Международное Литературное Содружество, 1967 г., с. 256, с ошибочным чтением «занесённый» вместо «занесённой» в четвёртом стихе.

Цитата о Шумане: Michel Schneider, author of Schumann, Les Voix interieures, 2005. Translated by John Tyler Tuttle/ CD: ARCANA А 326 2006.


23

И тут раздался телефонный звонок.

Андрей подсочил к аппарату:

– Алло! Да, слушаю вас... Конечно... Это я... Да!

Потом секунд на десять воцарилась тишина. И снова:

– Да, слушаю! Добрый день, Виталий Васильевич! Да, все дома! Хорошо... Прямо сейчас? Через?.. Да, будем, конечно! – Опять молчание. – Понятно... Да-да! До свидания.

Андрей повесил трубку.

– Звонил дядя Романа, он через полчаса подъедет сюда. Из машины звонил. – Андрей улыбнулся, подмигнул насторожившемуся Алёше. – Говорит, нужно наконец решить все дела. Извинился, что месяц пробыл за границей, просто никому не захотел перепоручать. Оказывается, и с Ромой уже говорил утром. Наверное, через врача. Просил не готовиться, говорит, просто короткий деловой визит.

Алёша хотел было переговорить с Андреем наедине до прихода олигарха, но вернувшийся в этот самый момент прокуренный Артём напомнил ему его собственную недавнюю просьбу и предложил именно сейчас прикрепить его награды на новый костюм. Этим и пришлось заняться.

Как оказалось, Артём обладал врождённым чувством композиции. Он прицепил колодки к пиджаку наиболее, можно сказать, гармоничным образом: не высоко, не низко, не далеко друг от друга, а аккуратно одна под другую. Как положено, в общем. Лёха был доволен, и сразу надел пиджак. Спиртное давало знать, а тут ещё и визит Виталия Васильевича, обещавший... Хотя и беспокоивший... Больше даже беспокоивший. Ведь так и не удалось переговорить с Андреем! А Андрей тем временем куда-то вышел. И чего раньше-то не поговорил? Всё откладывал, откладывал...

Пока Алёша примерял пиджак, Андрей Анатольевич расспрашивал его о неожиданном визитёре. И после первых двух или трёх ответов неожиданно прервал восклицанием:

– Ах, да это же тот самый! Да, именно он! Святой человек!

Но пояснить свою мысль не успел: послышалась трель входного звонка.

Алёша сразу направился в коридор. Вслед за ним поднялся Андрей Анатольевич, потянув за собой Веру. Руслан и Артём остались в комнате.

Андрей уже тоже вприпрыжку мчался из спальни. Алёша посторонился, позволяя другу отпереть замок. Дверь распахнулась, и вошёл Виталий Васильевич. Один, без верхней одежды, в деловом сереньком костюмчике. Да, ведь только что из машины. С небольшим букетом белых роз в руке!

– Рад вас видеть! – гость улыбнулся, поздоровался за руку с Андреем. Обеими руками, – так и держа розы в левой, – приобнял за плечи Алёшу, легонько тряхнул его.

– Поздравляю! Герой, герой настоящий!

Действительно, Лёха блистал при полном параде. В новом костюме, галстуке, при всех наградах! А что босой – ай, фигня! Ведь так и положено.

– Ну вот теперь, наконец, справедливость восторжествовала! А я не терплю несправедливости, – продолжил гость. – Ну, это для тебя, держи!

Он сделал жест, будто протягивает букет прямо Алексею, но огляделся при этом вокруг, как бы ожидая, что кто-то возьмётся помочь.

– Спасибо! Большое спасибо! – улыбался Алёша.

Тут из-за плеча мужа, отстраняя Андрея, выдвинулась Вера.

– Ах, какие чудесные! Алёшенька, я их в зелёную вазу поставлю, на шкафчике? Или в другую... На стол и поставим, где остальные!

– Да-да, конечно, спасибо! – закивал головой Алексей. Вера приняла букет из руки гостя, и, снова обойдя вокруг мужа, направилась в гостиную.

Тем временем Андрей Анатольевич, широко улыбаясь, протянул правую руку перед собой в пространство:

– Виталий Васильевич?

Олигарх сразу же подобрал его ладонь и крепко пожал.

– С кем имею честь?

Андрей представился. И тут же начал с особенной торжественностью:

– Я просто счастлив выразить вам от имени нашего Общества огромную благодарность, Виталий Васильевич! Не подумайте, что это лесть. На самом деле! Что бы мы делали без вашего фонда «Содействие»! Просто удивительно, многие месяцы постоянно добрым словом вас поминаем, и так неожиданно увидел вас здесь! Обязательно завтра расскажу нашим, что пожал вам руку и поблагодарил. Они все ко мне присоединяются! Здоровья вам и всяческих успехов, искренне, Виталий Васильевич!

– Ну полно вам, Андрей... Анатольевич! Спасибо, спасибо! Но все мы люди, все обязаны помогать друг другу. Вы же знаете, в каком состоянии мой племянник. Я с этим столкнулся. Это ведь не проходит просто так, понимаете? – И обратился уже к Андрею – Да, а где же Ромка?

– А он минут сорок, как к себе пошёл. Ему Ярослав... один из гостей, читает что-то на английском!

– А, понятно! Ну, пойдём, проведаем...

– Вы не разувайтесь, ничего, ничего... – зачем-то заметил ещё Андрей вдогонку.

Олигарх, сопровождаемый хозяевами квартиры, отправился в комнату Романа. Андрей Анатольевич вернулся в гостиную, где Вера как раз определяла, в какой из двух остававшихся пустыми вазочек лучше всего будет смотреться вновь принесённый букет.

Зайдя в Ромину комнату, олигарх застал Ярослава всё так же сидящим на диване и читающим уже третий или четвёртый буклет. Роман прохаживался напротив и слушал.

– Это я, Ромка, я! – громко произнёс олигарх.

– О! Здравствуй дядя Витя! Я так рад! Давно тебя не видел!

Дядя и племянник почти что бросились навстречу друг другу. Виталий Васильевич крепко обнял Рому, даже пару раз слегка приподнял его над полом.

– Ну, как ты тут?

– Шикарно, дядя! Лучшего и пожелать нельзя!

– Вижу, вижу! Ну, я рад!

– Такие парни, супер! Знаешь, как мне повезло с ними!

Андрей и Алёша улыбались, стоя в дверях.

– А это Ярослав, тоже чудесный мальчик! Добрый! Знаешь, он мне тут уже полчаса читает, отлично владеет английским, и обещал и потом когда-нибудь приходить и читать! По языкам-то специально переводчика заказывал, а тут...

Пока Роман говорил, Виталий Васильевич обернулся к Ярославу и подал ему руку, другой рукой одновременно пресекая неловкую попытку юноши хотя бы символически привстать с дивана.

– Ну и отлично! Ты о чём-нибудь хотел бы попросить, или ещё что-то?.. – Дядя потрепал улыбающегося племянника по щеке.

– Нет! Если что, я же сообщу через Олега! А так нет! Я рад был тебя увидеть, дядя Витя!

– Хорошо-хорошо. Я тут минут на двадцать, и снова в аэропорт. Бывай, Ромка! Я рад за тебя!

– Счастливо тебе, дядя Витя!

И опять последовали родственные объятия.

Андрей, наблюдая эту сцену, поймал себя на странной мысли, что оба её участника играли сейчас какие-то давным-давно заученные и множество раз отрепетированные роли. Почему-то не мог он принять эту искренность за чистую монету. Хотя почему?.. Как же это было странно!

Лишь затем провёл он Виталия Васильевича в спальню. Следом шёл разволновавшийся вконец Алёша. Все трое уселись на стулья, которые, как оказалось, Андрей заблаговременно успел принести сюда из кухни. (Пока занимались его наградами, Лёха умудрился пропустить мимо ушей, как его друг трижды проследовал мимо гостиной через весь коридор и обратно. Трижды! И не тихо же проследовал! А ведь только что Алёша просто-таки жаждал переговорить с Дрюхой где-нибудь наедине.)


24

– Итак, друзья, – начал Виталий Васильевич, – дело сделано. Я рад, что всё удалось. Что Рома, наконец, получил настоящую крышу над головой. Теперь настала моя очередь выполнить свою часть обязательств... Извините, что задержался с этим, но меня два месяца не было в стране. А завершить всё я хотел лично. Дело-то личное.

– Ничего-ничего, я... мы понимаем! – заверил Андрей.

– Ну вот, а теперь... – гость вытащил из внутреннего кармана пиджака небольшой блокнотик и снял прямо с него малюсенький карандаш. – Итак 15 в месяц, сразу за год вперёд. Считаем с сентября включительно? Да. Итак, значит, прямо сейчас 180. И очередной платёж 15 последует в следующем сентябре. Так?

– Да, да! – одновременно согласились ребята, Андрей тихо, Алёша значительно громче. Это было волшебно.

– Теперь, дорогие, каким образом это сделать? Вы можете сообщить номер счёта, куда... Или счет'а?.. В общем, скажите, как...

У Алексея ёкнуло сердце. Андрей же сразу дал ответ:

– Ну, я думаю, мы поступим таким образом. Я номер своего счёта назову, – он сразу же решил назвать номер заветного германского счёта, того самого... – А для Алёши, наверное, правильнее будет открыть новый счёт, где-нибудь, где надежнее... Хоть в Сбербанке! Ты как думаешь?

Глаза Лёхи сияли. Он едва сдерживался, чтобы не заулыбаться слишком уж по-дурацки:

– Да, да, милый! Конечно так!

– Отлично. Значит, делим на двоих. А как делим? – уточнил гость.

– То есть как – как? – Андрей искренне удивился. – Естественно пополам!

Алёша до того обрадовался, что даже ойкнул на вдохе. Потом мотнул головой: смахнул слезинку.

– Отлично, – подытожил Виталий Васильевич. – Запиши, пожалуйста, сюда свои реквизиты, а твои, Алексей, мы сообщим завтра, и карточку передадим. Твои паспортные данные у нас есть. Олег этим и займётся. Завтра по 90 окажутся на ваших счетах. Ну и через год, с сентября, значит, каждый месяц по семь с половиной, как оговорено.

– Спасибо!

– Да ладно... Знали бы вы, какое это для меня облегчение, найти для Ромы наконец пристанище. Ладно... Да, вот ещё что.

Олигарх обратился к Андрею.

– Послушай... Я знаю кое-что о твоих способностях. О том, что ты первоклассный программист. Ладно-ладно... Я знаю. Ещё твой отец рассказывал о тебе. И сейчас я многое узнал... Случайно, конечно, в основном от Матвея Григорьевича. Итак, Андрей, тебя заинтересует, если одна фирма... из моих, конечно... предложит тебе кое-какую работу? Я в том смысле, насколько ты сейчас загружен.

– Спасибо, Виталий Васильевич! Знаете, это как раз вовремя было бы. Я почти не занят.

– Ну и отлично. Тогда с тобой свяжутся. Так... это будет ООО «Нимб», запомни на всякий случай. Этим не отказывай!

– Хорошо!

Андрей записал в блокнотике олигарха реквизиты своего счёта. Старик для надёжности прочитал их вслух. Затем все трое направились по коридору к входной двери. Проходя мимо гостиной, Виталий Васильевич попрощался с гостями. Попросил, – имея в виду главным образом Андрея Анатольевича, – не провожать его.

Почти сразу после ухода Виталия Васильевича начали собираться и другие гости. Первыми уехали на такси Вера с Андреем, спешившие на электричку, к родителям Андрея, к своему сынишке. Потом собрались Артём и Ярик (Ярослав как раз закончил читать последний из запланированных Ромой буклетов.) Артём вызвался подвезти заодно и Руслана, согласившись ещё и проконсультировать его по поводу запланированной им покупки машины. И снова все перед уходом поздравляли Алёшу. Уж как он был рад! Сколько поводов для радости выпало на его долю сегодня! Когда закрылась дверь за последними гостями, он, как и был, в новеньком пиджаке с наградами, упал прямо на грудь Андрея, расплакался... Андрей, стиснув в объятиях рыдающего друга, едва удержал равновесие. Хорошо, успел опереться плечом о стену. Ромы, кстати, тогда уже рядом не было, он сразу вернулся в свою комнату.

Так заканчивался этот счастливый день. Неожиданно удалась встреча, хотя, как и почти год назад, при выписке Андрея, собрались малознакомые люди (а некоторые из них до того и вовсе не были знакомы). И хотя снова повод, который на этот раз дал Алёша своим орденом, оказался настолько же радостным, насколько и случайным.

И опять при известной смелости воображения можно было бы усмотреть в этом событии ещё один внезапно застигнувший всех присутствующих «перекрёсток судьбы», об участниках которого лучше всего выразиться торжественно, старинным речением: «Не все они умрут, но все изменятся»...




Конец четвёртой части.