Часть II
«ЛИСТЬЯМ В ДУБРАВАХ ДРЕВЕСНЫХ ПОДОБНЫ СЫНЫ ЧЕЛОВЕКОВ»


1

Если кто-нибудь ещё сомневается в судьбоносности каких-то моментов нашей жизни, или, по крайней мере, в существовании неких выделенных особым образом эпизодов, – совершенно обычных в их непосредственном протекании, но впоследствии оказывающихся, говоря высокопарно, «перекрёстками судьбы», – такому человеку поневоле пришлось бы навсегда оставить это своё сомнение и недоверие, узнай он обо всём, что произошло вскоре после отъезда «Мерседеса» Руслана от подъезда больницы. Ибо выписка Андрея, собравшая, включая самого виновника торжества, шесть человек (можно даже сказать, три пары), как раз и обнаружила себя уже очень и очень скоро именно таким вот выделенным моментом жизни и «перекрёстком судьбы». Судьба настигла всех, собравшихся в этой больнице и в этой машине по совершенно случайному поводу и с различными целями, – но каждого из них она коснулась особенным образом.

Остановившись по просьбе Андрея Анатольевича у метро, Руслан предложил проводить юношу хотя бы до эскалатора. Парень наотрез отказался, повторив дежурную заготовку про незрячего, но не беспомощного. Повторив, правда, без обычного задора, несколько даже уныло. Лёхины руки всё ещё не давали ему покоя, саднили на сердце.

Однако, уже выбравшись из машины и раздвигая свою трость на всю длину, Андрей Анатольевич всё-таки попросил:

– Только знаете, единственное, – помогите мне пожалуйста чуть-чуть... Не беспокойтесь, я хорошо знаю эту станцию. Тут рядом второй корпус моего универа! И здесь бордюр должен быть, клумбы в ряд идут. Так?

Андрей посмотрел в окно, – и точно: от тротуара, перед которым они остановились, и до самого входа в метро, как бы разделяя пешеходную зону надвое, тянулись полоски клумб с красными цветами, огороженные гранитным бордюром.

– Да, вот он!

– Покажите мне этот бордюр, пожалуйста, а дальше уже я сам!

И снова прежде других отреагировал Андрей.

– Конечно, нет проблем! – воскликнул он, уже открывая дверь и выскакивая из машины, причём прихватив с собой лишь один костыль.

Догадавшись, кто ему помогает, Андрей Анатольевич расплылся в улыбке:

– Спасибо! Извините, что причиняю неудобства!

– Да ладно уж вам, – отозвался Андрей с лёгкой досадой, опираясь правой рукой на костыль, а левой дотронувшись до плеча тёзки.

Попрощавшись со всеми разом, Андрей Анатольевич взял трость в левую руку. Однако перед тем, как захлопнуть дверцу, молодой человек неожиданно снова нагнулся в салон, и правой рукой – точно попав в цель – потрепал Алексея по плечу. А уж потом аккуратно закрыл за собой дверь. Лёха поразился этому жесту. Именно так здороваться (и прощаться) с ним он находил наиболее правильным, достойным. И именно так с ним только что поздоровался, как ни в чём не бывало, старик главврач. Лёха в тот момент испытал искреннее чувство благодарности. Или облегчения? И вот теперь этот слепой парень точно таким же образом попрощался с ним. А видеть то, как это сделал накануне Матвей Григорьевич, он не мог. Значит, своё. Ну да, правильным жестом не учатся. Это или есть, или этого нет...

Между тем Андрей, взяв тёзку под локоть, перевёл его через тротуар до самых клумб, и тут, ухватив его руку с тросточкой своей рукой, как бы продемонстрировал край бордюра: «Вот здесь он начинается». Два Андрея распрощались. Андрей Анатольевич сказал напоследок ещё что-то вроде: «Андрей, мы на вас рассчитываем», и пошёл вдоль клумбы по направлению к станции.

Однако стоило только Андрею вернуться к машине и снова занять своё место, как открылась противоположная задняя дверь! Вероника бросила в салон:

– О, так и мне тут удобнее, как я сразу-то не сообразила! Ребята пока! Спасибо вам!

Потом отдельно Дане:

– Пока, братик, не забывай звонить! – и захлопнула за собой дверцу. Пассажиры на заднем сидении, недоумевая, принялись рассаживаться поудобнее на свои «штатные» места.

– И куда это она? – удивлённо произнёс Даня. – Ничего не говорила...

– И я не знаю, – сказал Руслан.

Но сразу стало понятно, куда: уже на полпути ко входу в метро Вера, семеня ножками, догнала Андрея Анатольевича, шедшего довольно медленно, широким шагом, мерно постукивая своей тростью по гранитному бордюру. Девушка взяла парня под руку и что-то начала говорить, потянувшись к самому его уху. Парень остановился, ответил. Потом молодые люди тронулись дальше и вскоре скрылись за вертушкой под огромной красной буквой «М».

– Ну и прекрасно, – подытожил наблюдение Андрей. – Завтра всё узнаем. Поехали!


2

Вернувшись домой уже поздно вечером, Руслан и Даня быстро поужинали вчерашней пиццей, выпили немного вина и, так и не помывшись, завалились в постель. Только Данька сбегал перед этим в ванную и всё-таки наскоро вымыл ноги.

От Руслана по обыкновению исходил сильный запах пота. А Даньке это так нравилось! Как обычно, друзья принялись обниматься, целоваться, тискать руками друг у друга пенисы... Потом, как и всегда, Руслан встал на четвереньки и подставил свою крупную задницу прямо под нос Данечке. Данька нагнулся и начал лизать и слюнявить небритый анус любимого, причём Руслан поощрял его тихими стонами. После этих ласк Даня залез в дырочку Руслана средним пальчиком, поводил там, вынул пальчик, вытер его о простыню (всё-таки без клизмы никогда не получалось опрятно), и ввёл свой давным-давно уже торчавший и влажный от смазки член. Пенис Даньки был достаточно длинный, но при этом такой тоненький, что ни специального геля, ни даже простого вазелина друзьям для занятий любовью никогда и не требовалось. Просунув руку вперёд и взяв в ладонь ещё только начинавший по-настоящему залупляться тёплый член Руслана, Даня двинулся торсом туда-сюда. Потом опять, и опять, и снова, а потом стал жарить любимого уже быстро-быстро, ухватив его за бёдра. Руслан стонал, усердно подмахивая в такт. И тут произошло непредвиденное.

Резкая боль пронзила поясницу Дани. Он даже вскрикнул. Его член выскочил из попы друга.

– Ох, Русланча, что-то прострелило меня. Старым становлюсь!

– Босый шляешься, мог и застудить! – проворчал бухнувшийся на подушку Руслан.

– Не... я закалённый... Давай полежим.

Прошло несколько минут, – и ещё один прострел. Но потом отпустило. Через полчаса друзья даже закончили.

На следующий день и через день всё было нормально. И Данька совсем уже забыл об этой неприятности.

Но на третий день (как раз в воскресенье, когда парни сидели дома) с самого утра прострелило снова, и потом ещё раз часов в шесть, и не отпускало уже весь вечер. «Никогда бы не подумал, что у меня может быть радикулит», – говорил Даня обеспокоенному Руслану.

Ночью немного отпустило, но назавтра друзья всё же собрались в больницу. В машине, особенно на переездах через «лежачих полицейских» перед светофорами, Даниилу сделалось вдруг особенно плохо. Он даже пересел с переднего сидения на заднее, но это не очень помогло.

Врач (к которому, благодаря напористости перепуганного Руслана, Даня попал всего через час) сразу же чётко и однозначно определил: «Радикулит». Назначил уколы и обезболивающее. По пути домой Дане стало лучше. Руслан позвонил Андрею Анатольевичу и попросил его найти через своё Общество медсестру для уколов. Сестра пришла уже этим вечером и не взяла дорого. После укола Даня перестал чувствовать боль и просто-таки расцвёл. Друзья сидели на кровати (Даня так и не решился встать), ужинали креветками и придумывали, куда они отправятся следующим летом. Данечка много рассказывал про Египет, где он бывал в детстве с родителями. А Руслан рассказывал про Крым, тоже очень увлекательно, но настаивал на поездке куда-нибудь в Европу, например на Адриатику. Потом друзья целовались и так и заснули в объятиях друг у друга.

Это был по-настоящему счастливый вечер. В будущем Руслан вспоминал его особенно часто.

Несколько дней, получая свои уколы, Даня почти не ощущал боли. При этом он заметил, что даже та слабая боль, которая всё ещё сохранялась, едва ли не полностью переставала чувствоваться, стоило только ему пройтись до туалета или даже просто постоять рядом с кроватью. А лёжа делалась вновь сильнее. «Ну вот, физкультурой надо заниматься, гантели тягать, бегать, – всё и рассосётся!» – говорил Данька по этому поводу Руслану.

Но уже дней через пять обезболивающее стало действовать заметно слабее. Тем более, в больницу теперь приходилось ездить как на работу: сдавать анализы, проходить различные рентгены, томографии и процедуры. А от всех подобных манипуляций Даня чувствовал себя только хуже. И вот однажды, проснувшись ночью, Руслан обнаружил, что его друг не спит и тихо стонет.

– Ты чего? – вскинулся ошарашенный со сна Руслан.

– Да не могу я спать, Русля. Болит.


3

Теперь у него не только изредка стреляло, но и постоянно тупо саднило. К «выстрелам» ещё можно было приспособиться: ойкать, внутренне сжиматься и как бы перепрыгивать через них. Но тупая саднящая боль, хотя и оставалась вполне терпимой в каждый отдельный момент, но, длясь часами, сутками напролёт, могла свести с ума. Прописанные доктором неделю назад обезболивающие совсем перестали действовать. Руслан с тревогой начал замечать, как во взгляде Даниила всё чаще мелькает беспокойство... нет, скорее страх. Даня плохо умел притворяться.

– Ты чего, боишься больницы?

– Да, боюсь... Как это всё не в тему... Конференция же, ты знаешь! Статья...

Наконец, спустя ещё одну мучительную неделю, Даниила взяли в больницу с диагнозом «обострение хронического пояснично-крестцового радикулита». «Как же это так, х р о н и ч е с к и й? У Дани? Ещё две недели назад мы и не подозревали, а тут – сразу хронический!», – думал про себя Руслан. «Придётся впредь оберегаться... Никаких сандалий... И летом...»

Врачи с Русланом не общались. Что-то говорили самому Дане, но он не особенно вникал. Ему были неприятны эти разговоры. Мол, сами знают, как лечить, вот пускай и лечат. И без того так болит. Руслан просил Веру разузнать всё подробнее, но Вера принесла от врача ровно ту же самую информацию: радикулит. Где-то застудился парень.

Даню поместили на первое время прямо в коридоре, у умывальника, среди крашеных в тёмно-зелёный цвет обшарпанных стен. Руслан мог навещать его там беспрепятственно с двенадцати и до самого вечера. Хорошо, что так. Он поневоле (и в то же самое время охотно) взял на себя обязанности сиделки: у медсестёр и в палатах-то работы было невпроворот, а тут общий коридор, да ещё и новенький.

И начиная уже с первых дней Руслан приносил Дане еду из столовой или купленную в соседнем кафе, потому что из больничной пищи Данечка почти ничего не ел; следил за своевременностью уколов (кое-какие препараты приходилось ещё и покупать); ставил компрессы; водил в туалет; мерил температуру. Температура держалась почти всегда на уровне 37,2 – 37,5 градусов.

Руслан даже составил на листочке бумаги график – что и в какое время необходимо делать: уколы, прогревания, таблетки. Сёстры хвалили его за такую пунктуальность и аккуратность.

Поначалу друзья, как и раньше, подолгу разговаривали на разные темы. В основном, Даня просил Руслана передавать своему научному руководителю какие-то мысли о готовившейся им перед болезнью статье. Руслан подробно всё записывал. Однажды он заметил, что Дане вроде бы полегче, и снова завёл разговор о Крыме, о Хорватии. Но теперь разговор этот как-то сразу сник.

В первые дни Даня ещё мог самостоятельно ходить, но Руслану чуть ли не с каждым разом всё труднее и труднее становилось помогать ему посещать прогревания или даже всего лишь добираться до туалета. Туалет располагался на другом конце длинного коридора. Сил у Данечки совершенно не осталось, позывы были частыми, а любые движения отдавались новыми выстрелами невыносимой боли.

Однажды увидав, как Руслан буквально в охапке тащит кряхтящего Даньку по коридору, дежурная сестра сказала:

– Да что ж вы так мучаетесь! Давно бы взяли утку. При таком радикулите, да разве можно...

С тех пор Даня начал ходить в утку и за редкими исключениями больше не вставал.


4

Только на ночь Руслан вынужден был оставлять друга. А к ночи для его Данечки начиналось самое страшное. Если днём новые, более сильные средства ещё хоть как-то купировали боль, то ночью уже не помогало ничего. Даня не спал все ночи напролёт, постоянно лёжа на спине, весь в испарине. Чтобы не стонать (здесь за это ругали, и получалось ещё больнее), он обычно брал в рот краешек своего одеяла, что есть силы сжимал его в зубах и жевал, жевал таким манером целую ночь. Только ближе к утру, а иногда и днём, получалось забываться дремотой, если вокруг сильно не шумели. Днём Руслан, сидевший рядом, всегда заботился о том, чтобы не шумели.

На четвёртый или пятый день Даня попросил Руслана принести ему шерстяные носки. «Ноги мёрзнут! Знаешь Русля, даже немеют... Даже не чувствую пальцев». Руслан откинул низ одеяла, пересел на кровать, забрал Данькины ножки себе на колени и принялся дышать на них и растирать. Особенно налегал на пальчики.

– Ну как, получше? – спросил он минут через десять, не выдержав Даниного молчания.

– Лучше. Наверное... – неуверенно сказал Даня. – Но ты продолжай!

И Руслан продолжал.

На следующий день он принёс носки, и снова массировал другу немеющие ноги. А ещё через день захватил с собой маленькие ножницы, чтобы состричь Данечке ногти на руках и ногах. Массируя Данины ступни, он заметил отросшие ногти, и это показалось ему нехорошо. Даня было спросил: «Готовишь, что ли?..», – но не стал продолжать. А Руслан лишь порывисто вздохнул: «Не говори глупостей. Типун те на язык!»

Часто казалось, будто бы Руслан просто пытается чем-то себя занять, – всё равно чем, только бы не сидеть у постели любимого неподвижно, в тишине. Вот и теперь он провёл битый час за подрезанием Данькиных ноготков, почти всё время бессмысленно перебирая его тонкие безжизненные пальчики. А Даня забылся дремотой. Он не чувствовал своих пальцев.

Вечером попросил ещё Руслана назавтра купить ему снотворное, да какое-нибудь посильнее. Те, что давали здесь, были совершенно бесполезны.

Между тем, нельзя было сказать, что Даней совсем не занимались и никак его не лечили. Только от лечения этого ему становилось лишь хуже. Например, первое время он дважды в день ходил (по вечерам его водил Руслан) на прогревания в процедурное отделение, к счастью располагавшееся по соседству, всего-то через два коротких коридора. Но после пятого или шестого сеанса состояние Даниила резко ухудшилось: как раз в ту ночь боль стала по-настоящему непереносимой, и в ход впервые пошло одеяло... Наутро Данечка категорически отказался идти в процедурную. Прогревания делать прекратили, но лучше больному уже не стало.

Именно тогда и была предпринята одна-единственная попытка сделать Даниилу новокаиновую блокаду. В процедурной (уже «своей», находившейся в том же коридоре) долго возились с определением «места наибольшей болезненности». Но болело везде – в пояснице, по всей спине, и нестерпимо. И так вышло, что сразу, уже при введении иглы в наконец-то выбранный для этой цели позвонок, Даня потерял сознание. Давление упало до 60 на 35. «Не хватало ещё хлюпику тут помереть!», – анестезиолог с ворчанием прервал процедуру, не введя и четверти запланированного объёма. Имевший место «шок» списали на непредвиденную аллергическую реакцию.

А вот от уколов, которые Даня получал дважды в день (второй раз иногда только после настойчивых напоминаний Руслана, – смотря ещё какая сестра дежурила), хуже не было. Напротив, первое время они, казалось, даже унимали боль. Как не делалось хуже и от водочных компрессов, регулярно по вечерам ставившихся Русланом на поясницу и спину друга. Даня, правда, почти сразу просил их снимать: после своих неудачных прогреваний он боялся лишнего тепла. Бывало, что и пятнадцати минут не выдерживал.

Глотал Данечка и массу различных таблеток и капель, большинство из которых покупалось в соседней аптеке опять-таки Русланом по выписанным врачом рецептам. Больной и его друг были едины во мнении, что не следует пренебрегать ни чем: пусть десять средств окажутся бесполезными, – а вдруг какое-нибудь одиннадцатое хоть в малой степени, да поможет?

Как-то раз с утра пораньше – задолго до прихода Руслана – Даню отвели по длинной крытой галерее в соседний диагностический корпус. Только Богу ведомо, каково Данечке было добраться туда без помощи друга. В одном из кабинетов его уложили голым на кровать и поместили вовнутрь огромной тубы. Это был настоящий томограф, совсем не похожий не тот маленький аппарат, при помощи которого Даниила впервые обследовали в районной поликлинике. Продержали Даню в тубе не менее получаса. Потом его отправили ещё и на УЗИ. Но смотрели почему-то не болевшие поясницу и спину, а по большей части живот, правый бок и даже немного грудь. Напоследок взяли кровь из пальца и вены, уже в третий раз за время пребывания в больнице.

Вернулся Даня в свой коридор как раз перед приходом Руслана, проведя в диагностическом корпусе не менее трёх часов.

Обследование это ничего не изменило ни в жизни, ни в лечении Даниила. По крайней мере в первые дни. Все кругом – и врачи на обходах, и медсёстры, и Руслан, и навещавшая брата почти каждый день Верочка, – все в один голос уверяли расхворавшегося парня, что «так и бывает», что «это надо перетерпеть», и что «приступ может длиться даже месяц».

Месяц! Да он и ночь-то едва мог пережить! Говорил Руслану: «Реально, это как заживо поджаривают. Нет! Не метафора! Представь, что через позвоночник пропустили проволоку и раскалили её добела. Буквально. Ночью так всё время. Днём да, легче». В другой раз ещё говорил: «Представь, если сверлить зуб до нерва без анестезии. И вот так если сверлят сверлом вдоль всего позвоночника. Это ночью. Всю, всю ночь! Днём да, стихает. Тогда уже как будто челюстями тупыми всё время жуют, жуют, сразу несколькими. А теперь ещё и в груди ноет».

Сердце Руслана замирало от ужаса.


5

Примерно к этому времени Даниил начал понимать, что у него вряд ли радикулит. Точнее говоря, он осознал эту страшную истину совершенно неожиданно, однажды утром, сразу после короткого беспокойного сна. В точности, как говорилось в песне: «Завтра кто-то утром в постели поймёт, что болен неизлечимо...». Но если раньше он очень боялся, например, попасть в больницу, боялся, что из-за этого нелепого радикулита он не допишет свою часть статьи и пропустит конференцию, что замедлится его работа над диссертацией и т.п., или ещё: боялся, что болеть спина будет долго, создаст в дальнейшем массу проблем, и ему даже придётся с этим прожить всю жизнь, – то теперь, внезапно подумав, что скорее всего он попросту умирает, Даня не испытал ничего. Ровным счётом ничего. «Да, это вполне вероятно, – лишь отстранённо рассудил он. – Но разве такое – жизнь?..»

Правда, одна простая и в то же самое время очень горькая мысль неотвязно преследовала парня, пока он был ещё в состоянии хоть как-то более или менее связным образом размышлять. Возникала она в различных формах. Например, в такой: «Чем же я заслужил э т о?». Или: «Почему э т о выпало именно на мою долю?». В самом деле, люди постоянно устраивают друг другу всевозможные мучения и пытки в качестве наказаний именно за какие-то провинности, или, во всяком случае, за какие-то действия, кажущиеся кому-то несправедливыми или опасными. Но не просто же так! А тут? Кто его наказывает? За что? Ведь он во всю свою мимолётную жизнь и мухи-то не успел обидеть... Но его, именно его, безобидного Данечку, ждут теперь вместо диссертации, интересной работы, жизни с любимым, Хорватии, – всё новые и новые и ещё более страшные муки, а вскоре, очевидно, и гибель... Да, будь он виновен, всё стояло бы на своих местах. А так... Даниил ощущал всё происходящее с ним одновременно и как нелепость, и как величайшую несправедливость. И потому непрестанно чувствовал обиду.

Даня, однако, никогда не обладал развитым воображением. При той беде, в которую он сейчас попал, это был несомненный плюс. Нельзя сказать, что он не боялся смерти. Кто ж её, в общем, не боится! Но смерть для него до последнего оставалась неким отвлечённым понятием, неким Х, которого всё равно сейчас нет. А постоянная нестерпимая боль шаг за шагом настолько уже деформировала его сознание, что он лишился способности заглядывать в будущее, даже самое наиближайшее. Точнее говоря, с некоторого момента он вообще лишился способности задумываться. Ему приходилось жить каждой минутой, наполненной либо невыносимой болью, либо болью, которую хоть как-то можно было терпеть. Но этих последних минут с каждым днём становилось всё меньше, и морального облегчения они отнюдь не приносили, поскольку были отравлены постоянным страхом перед возвращением невыносимой боли.

Вероятно, вообще предаваться метафизическим размышлениям, в том числе и испытывать пресловутый страх смерти, – не страх смерти, как, быть может, ещё большей боли и кульминации страдания где-то перед самым концом, а страх, к примеру, «небытия», «ничто», или же страх «посмертного воздаяния» в какой-либо из его форм, да ещё с сопутствующими размышлениями на тему «как я жил?», «для чего вообще я жил?», – предаваться всем таким мыслям и чувствам человек способен только в том случае, если у него ещё остаются на это некие чисто физические силы. Если не все ресурсы его организма выжаты, вычищены, выжжены болезнью. Но если силы человека исчерпаны, например, крайним истощением или длительной страшной болью, – он утрачивает также и способность бояться чего бы то ни было за пределами невыносимой реальности данной минуты. Это и был как раз случай Даниила.

Его Русланча, которого он, вероятно, по-настоящему любил, больше не мог оказать какой бы то ни было моральной поддержки, не говоря уже о физической помощи. Да, он сидит тут целыми днями. Пытается ухаживать. Плачет. А зачем? Зачем всё это? Лишь для того, чтобы сверлящая нутро боль снова и снова усиливалась? Его Царица-боль.

Руслан, сидя на стульчике у Даниной койки и держа его за руки, часто теперь плакал, уже не скрывая этого от любимого. Он не мог без слёз наблюдать, как день ото дня Данечка, и в жизни-то очень худой парень, буквально на глазах тает и превращался в скелет, обтянутый жёлтой кожей. Даня его не утешал. О чём же тут было говорить, если весь белый свет, включая и самого Руслю, становился теперь от буровящей спину боли размером с игольное ушко? «Это вообще не боль, – сказал однажды Даня перед тем, как Руслан уходил вечером, – для этого надо придумывать другое слово». Руслан невольно глянул туда, куда он обычно смотреть избегал: на зажёванный до дыр край холщёвого больничного одеяла.

А ещё, именно в эти дни, проведённые в больничном коридоре, Даня начал страшно пахнуть. Сперва совсем несильно, но уже сразу именно страшно. Запах этот не перебивался ничем, даже самой крепкой больничной вонью, постоянно скапливавшейся в коридоре. Он, бывало, доводил Руслана до спазм, до икоты. А ведь Руслан был так невосприимчив к запахам. Наверное, дело в том, что это был запах скорее не гниющей живой плоти, а гораздо более тонкий аромат тлена, запах уже разлагающегося мёртвого. Такой, что с души воротит.

Руслан много раз порывался проветрить коридор, но больные из палат не позволяли ему открывать окна. На улице за последние дни сильно похолодало.

И приходилось мириться с мучительным запахом.

А всё равно, уходя, Руслан каждый раз нежно обнимал своего дурно пахнущего высохшего Даньку, прижимался к его колючей впалой щёчке мокрой от слёз щекой, целовал в губы, гладил по волосикам, сжимал в руках его руки, и так минут по пятнадцать-двадцать... Оторваться не мог. Пока сестра не начинала закрывать коридор.

И вот однажды, перед самым его уходом и после всех обычных прощаний, Даня ещё на него взглянул. Руслан поймал этот замерший Данечкин взгляд глаза в глаза случайно, оглянувшись, уже вставая и надевая куртку. Вряд ли Даня смотрел на него вот так, прямо в упор, с какой-либо целью. Просто так получилось.

Но это был пустой взгляд. Карие прежде глаза, выгоревшие болью, стали белёсыми. С малюсенькой чёрной точкой суженного зрачка по центру. Бессмысленный, птичий взгляд.

«Вывернутый наизнанку», – мелькнуло у Руслана. Как бы олицетворение только что произнесённых Данечкой слов о боли.


6

Всё произошло неожиданно. На следующий же день после Даниных слов о боли, для которой не подыскать настоящего имени, и прощального его голубиного взгляда, Руслан, придя, как обычно, к полудню в больницу, не обнаружил своего милого в коридоре: его кровать была пуста, вещей на тумбочке не оказалось.

– А, Даниил? – на ходу бросила перепуганному Руслану сестра, – Так после обхода его забрали, диагноз же поставили. В онкологию.

В онкологическом отделении, куда сразу бросился Руслан, к Дане его уже не пустили. Он ведь был чужой человек, а пускать полагалось только родственников. Взятка не помогла: так случилось, что в этой же самой клинике только что как на беду был задержан врач, и именно за взятку. От предложений Руслана шарахались.

Пускали только Веронику, но лишь первые два дня. Уже на второй день у девушки случилась истерика, и ей отсоветовали посещать брата.

Даниила разместили в Г-образной палате рядом с процедурной. Точнее говоря, в самом дальнем её небольшом сегменте, за поворотом. Там находилась только одна койка, отгороженная ширмой, и туда обычно клали наиболее тяжёлых, часто инкурабельных пациентов, которых, однако, по тем или иным причинам невозможно было незамедлительно выписать из больницы для умирания на дому. Это место уже самим своим расположением оказывалось как бы оторванным от прочих шести пациентов палаты. Люди в нём не задерживались. Зато большое окно вблизи койки позволяло круглосуточно проветривать помещение, почти не создавая сквозняка в остальной части палаты.

Как ни странно, перевозили Даню в коляске. Пока двое санитаров Даниного возраста – студентов-медиков на подработке – поднимали его с прежней койки, катили по этажам, везли на лифте, укладывали на новом месте, Даня – скорее ощутил, чем подумал, – что он теперь перешёл в новое состояние: сделался вещью. Именно так. Внутренне он оставался ещё человеком, ведь он испытывал адские страдания. Внешне – уже нет. Он просто отметил это, как факт.

Санитары сквозь марлевые повязки, закрывавшие их лица до самых глаз, громко разговаривали между собой, не обращая никакого внимания на Даниила, как будто он не мог их слышать. Или как будто это было уже неважно. Обсуждали, через мат-перемат, новенькую сестру, только что из училища. Все достоинства её тела. И сразу поспорили, кому из них она первому даст. Впрочем, перемещали и везли они Даню очень ловко, аккуратно.

Естественный в этой ситуации вопрос – куда они его перевозили? – Даниила совсем не занимал. Он удовлетворился утренним объяснением дежурной сестры: «Там вам сразу будет полегче!» В это «полегче» он, конечно, ни на секунду не поверил, но всё-таки по своей неистребимой доверчивости успокоился и на таком ответе.

Сидя в кресле, парень всю дорогу кряхтел и охал. Последние пару дней он вообще не садился, даже ел лёжа, лишь немного поворачиваясь на бок (Руслан кормил его с ложечки). При попытке сесть у него сразу темнело в глазах. Но с переездом удалось справиться без обморока, хотя от боли Даня, за отсутствием одеяла, даже прокусил себе до крови нижнюю губу с внутренней стороны. Это случилось в лифте, когда кабина дёрнулась при остановке. Крови санитары не увидели. Да она и перестала сочиться ещё до прибытия в палату.

Лёжа на своём новом месте, между приступами боли, по-видимому, даже усиленной – если такое вообще представимо – всей нынешней канителью с переездом, Даня на минуту ощутил нечто похожее на облегчение: впервые за все последние недели он смог подышать свежим воздухом. Правда после трёх или четырёх вдохов из его внимания, сконцентрированного исключительно на боли, это обстоятельство уже ускользнуло.

О Руслане он больше не вспоминал.


7

Пришедший с вечерним обходом врач прямо сообщил Даниилу его диагноз. Но молодой человек был уже настолько измучен и обессилен, что, казалось, ничего не понял. «Мы, конечно, делаем всё возможное!» – заключил доктор настолько бодрым и уверенным голосом, что стало окончательно ясно: ничего сделать уже нельзя. О выписке речи не велось, – парень по документам жил в общежитии, – да и особого смысла выписывать его теперь никто не усматривал. Как вновь поставленный диагноз, так и само развитие болезни ясно указывали: всё должно закончиться в несколько дней.

Но это же были ещё дни! И ночи! И всем вокруг было понятно, что больного уже давно, – не меньше недели, а то и двух назад, – требовалось переводить на самые сильные обезболивающие, содержащие морфин. Но тут неожиданно всплыла одна крайне неприятная подробность: при назначении этих препаратов откуда-то выскочила информация, что шесть лет назад Даниил, ещё будучи несовершеннолетним, учась в школе и являясь, судя по характеристикам, отличником и гордостью класса, привлекался к уголовной ответственности за распространение наркотиков. Была также справка, что и сам употреблял. (На самом деле один-единственный раз попробовал, да тут же и попался.) Тогда это для него обошлось коротким условным сроком. И никогда больше не повторялось.

Однако теперь, в больнице, любой из ответственных лиц предпочитал уклониться от помощи ближнему и под тем или иным предлогом не дать добро на использование для бывшего наркомана препаратов, содержащих наркотические вещества. В особенности ещё и потому, что происходило всё буквально на следующий же день после ареста одного из врачей. А родственников, которые начали бы хлопотать по данному поводу, у больного не оказалось. Зато обычные обезболивающие, уже давно ставшие абсолютно бесполезными, Дане продолжали регулярно колоть в целях соблюдения отчётности («пациенту на терминальной стадии заболевания проводилась симптоматическая паллиативная терапия»).

Вот так и получилось, что последние свои дни Даниил прожил фактически без какой бы то ни было анестезии. А это привело к следующему. Боль, которую уже давно нельзя было назвать «болью», сделалась единственным содержанием его бытия. Теперь не осталось сил не только думать о чём-то другом, например о смерти, – но чаще всего даже просто кричать. Даня всё время корчился на своей новой койке. Не переставая, день и ночь. Конечно, он уже не ел. Изредка пил, с чужой помощью. Мочился под себя, даже не замечая этого, и какал бы, вероятно, тоже под себя, если бы мог поесть. Время от времени, когда находились силы, стонал, и даже как-то по-особенному скулил. Когда сил на стоны не оставалось, просто с шумом дышал, глубоко, как дышит, наверное, загнанная и уже свалившаяся с ног лошадь.

Дело ведь состояло ещё и в том, что Даниил был молод! Его сердце и сосуды головного мозга были образцово здоровы. И они могли выдерживать предельную нагрузку гораздо дольше, чем обычно выдерживают при сходных обстоятельствах у пациентов в ином возрасте.

Психика парня также оказалась на редкость крепкой. А ведь просто перестать сознавать происходящее в подобной ситуации, возможно, ещё не самый худший выход.


8

На четвёртую ночь в палате Даня, непрерывно бьясь и корчась от боли, свалился с койки. Тогда его привязали за запястья и лодыжки к стальным перилам кровати. Чтобы он не захлебнулся слюной или соплями, привязали его ничком. А боль от этого, – если такое вообще можно себе представить, – только усилилась. То есть она сжигала его теперь одинаково каждую секунду, и ночью и днём, без любых хотя бы наилегчайших ослаблений или мерцаний. Даня почти сутки, до следующего вечера, не переставая дёргался в своих путах. Перед сном медсестра обнаружила, что привязали Даниила неправильно: под верёвками, и на запястьях, и на лодыжках у молодого человека натёрлись кровавые мозоли. С правой ноги, высунутой к самой стене, кровь успела даже накапать на пол небольшую лужицу. Потому и заметили случившееся в полутёмном Данином закутке.

Путы развязали. Даня ещё смог полусвязно и через хрип попросить, чтобы его перевернули на спину. Потом он просипел и что-то такое невнятное: то ли «Убейте меня», то ли «Убийцы». Никто не вникал.

– А врач-то что говорил? – укоряла медсестра, – Что на животике вам д о л ж н о быть легче!

Его всё-таки перевернули, подложив под голову лишнюю подушку, чтобы он случайно не задохся. Смазали его раны зелёнкой, и вновь привязали за руки и за ноги, теперь уже на уровне локтей и коленей, и значительно свободнее, чем прежде, проложив на этот раз верёвки марлей и ватой.

Новых своих ран на руках и ногах Даня уже не чувствовал. Последние дни он вообще не чувствовал своих рук и ног. В нём оставался жить только раскалённый добела металл позвоночника.

Но теперь, в новом положении, – как оказалась, это была последняя в его жизни, хотя уже и плохо осознаваемая им на протяжении истекших адских часов надежда, –легче ему не стало. И тогда он сделал то, что исподволь, самым краем переполненного мукой сознания, придумал ещё пару дней назад. А может, это была импровизация, – кто знает. Возможно, это вообще был не продукт его личного воображения, не осознанное решение и действие, а некий животный рефлекс отрицания крайнего страдания: Даня, чтобы умереть, откусил себе язык. Как выяснилось при вскрытии, сначала он откусил только кончик языка, и, вероятно, сразу же инстинктивно проглотил его. И крови тогда ещё не было много. После этого Даня, задрав голову, на сколько сил хватило вытянул своё длинное тоненькое горлышко вверх подбородком, высунул надкушенный язык и забрал зубами уже гораздо больший кусок. Он полностью отделил значительную часть языка (вероятнее всего, после нескольких укусов), и только тогда, наконец, подавился ею. Струя крови, потекшая в горло, довершила дело.

То, что Даня задыхается, не заметил никто: он бился почти так же, как и обычно. Заметили, когда он затих.

– Отмучился, – сказала одна из сестёр по данному поводу. Воистину, это было лучшее слово.

О непосредственной причине смерти Даниила родным, разумеется, ничего не сказали. В отчёте о вскрытии она также не упоминалась, а в заключении о причине смерти была зафиксирована только «s-a» с соответствующим уточнением.

На Данины похороны в середине декабря собрались одиннадцать человек: приехавшие из провинции родители (никто так и не сообщил им вовремя о смертельной болезни сына, и они смогли прилететь лишь в самый вечер его гибели), сестра Вера, сопровождавший её Андрей Анатольевич, Руслан, Андрей, Алёша, трое коллег по аспирантуре, а также профессор, Данин научный руководитель. Из больничного морга они отвезли Даню прямо в крематорий и там сожгли. Посидели полтора часа на поминках в кафе. Через два дня урну с Даниным прахом забрали родители и увезли с собой на родину. (Похороны и кремацию оплатил Руслан. Деньги ему, естественно, дал Андрей.)


9

Догнав Андрея Анатольевича, девушка тут же ухватила его под руку и произнесла как можно приветливее:

– Не пугайтесь! Это я, Вера!

– Так вы, кажется, дальше ехать собирались?.. – ответил удивлённый Андрей Анатольевич.

– А я подумала, что мне... вот как раз... На метро тут будет удобнее. Так я могу вам и компанию составить!

– Правда? Ну я рад! Я очень рад, Вера, – заулыбался молодой человек.

Уже в метро выяснилось, что едут они до одной и той же станции. А когда поднимались на эскалаторе, Вера вдруг сообщила, что ей слишком рано появляться там, куда она направлялась (правда, так и не уточнила, куда), и нужно погулять часика два-два с половиной. Андрей, ещё в вагоне попросивший не называть его «по отчеству» и «не выкать», осторожно предложил девушке зайти на это время к нему домой и попить чаю. Вера мгновенно приняла приглашение.

Она была некрасивой девушкой. Жизнь давно уже заставила её понять – и принять – это печальное обстоятельство. Потому-то она особенно умела замечать и ценить те редкие знаки внимания, которые ей время от времени всё-таки оказывали мужчины. Правда бывшие, как правило, гораздо старше неё. Да, этот парень слеп. Ну и что такого? Он красив. Он явно порядочен. Ещё и учится, и работает, несмотря на все свои проблемы. У него явно существуют цель и перспективы в жизни (она хорошо это почувствовала). Да и то, что он незрячий, а значит не способен увидеть её лица прежде, чем узнает её по-настоящему, как личность, как человека, – быть может тоже к лучшему...

Да, и ещё... И самое, быть может, важное! Вера внезапно осознала это в больнице: помогать Андрею оказалось непредвиденно легко! Ведь первоначально от общения с человеком, нуждающемся в твоей физической помощи, поневоле ожидаешь каких-нибудь сложностей или недоразумений. И Вера, конечно, тоже не была свободна от подобного рода предубеждения. Впервые подходила она к Андрею Анатольевичу с опаской. Но вроде как и не могла не подойти, по крайней мере при сложившихся обстоятельствах. Девушке даже пришлось в некотором смысле пересилить себя. Однако искренняя доброжелательность этого чрезвычайно обаятельного и простого в общении парня моментально разрядила обстановку. На первых порах получилось даже так, будто не она ему помогает, а, наоборот, он сам всячески стремится помочь ей... помогать ему наиболее правильным образом! И это оказалось даже весело! Но вместе с тем и так... волнительно, что ли. Нет, не в смысле стеснения перед его инвалидностью. Как раз наоборот, в смысле отсутствия стеснения – стеснения перед невольным – а точнее говоря неизбежным! – сближением с ним. Немыслимым при иных обстоятельствах чисто физическим сближением, когда девушка, вплотную приблизившись к незнакомому ей до того юноше, берёт его под руку. Говорит с ним с самого близкого расстояния, какое только можно себе представить. Направляет его шаг. Невольно ощущает свою власть над его движением. И с этим всем – невольно поддаётся его мужскому обаянию...

А Вере уже так давно хотелось мужчину! Но только настоящего, конечно, не абы какого. Не «перепихон». Надолго. В идеале – навсегда. Вот нашёл же Данька! Руслан в её глазах был бы вполне подходящей партией. Уж мыться бы она его точно заставила! Но то, что произошло между ними троими полгода назад, оказалось для неё в особенности обидным, если не сказать – унизительным: тогда одним памятным вечером перед Русланом возникла наконец проблема выбора – между братом и ею. И он предпочёл брата!

И вот, уже на выходе из больницы Вера приняла твёрдое решение, что называется, «закадрить» этого Андрея Анатольевича. Потому-то и выбежала из машины вслед за ним. А теперь, сочинив историю про ожидание и прогулку, ещё и навязалась к нему в гости. Всё получилось как нельзя удачнее.

Зайдя в прихожую, Андрей сразу повесил на крючок свою сложенную трость и повёл руками в направлении девушки. В темноте она не поняла, чего он хочет, и даже немного испугалась, почувствовав его прикосновение. Но Андрей просто снял с неё плащик и повесил на вешалку.

– Позволь, Верочка, за тобой поухаживать! – запоздало предложил юноша.

– Спасибо, Андрюша!

У неё запрыгало сердце.

– Разувайся, и... можно босичком, Верочка, у меня чисто! Полы тёплые. И будь как дома! – весело сказал парень. И сам при этом, судя по всему, принялся расшнуровывать свои ботинки.

– Сейчас я чай организую! – продолжил Андрей. – Проходи в комнату, там столик и два кресла! Ах, да, вымыть руки – прямо и направо.


10

Был уже вечер. В тёмной квартире, что называется, хоть глаз выколи. Ощутив на своих плечах лёгкое прикосновение рук молодого человека, слыша его тёплый мелодичный баритон, звучащий в кромешной тьме, Вера не могла унять дрожь. Андрей успел уже снять обувь и проскользнул, вероятно, на кухню, где открыл кран и мыл руки. Девушка тоже разулась, да так и продолжала переминаться в коридоре с ноги на ногу.

– Только Верочка, я сразу попрошу, ты можешь брать всё что захочешь, но пожалуйста, возвращай всё точно на те же самые места! Хорошо? Точно на те же! Просто я должен знать, что и где находится, понимаешь? А то, – смеясь продолжал парень, ставя чайник на плиту, – после гостей всегда соседку приглашать приходится, – то одно не могу найти, то другое! Всё мне тут перепутают!

– Хорошо, конечно, Андрей! Я поняла.

– Понимаешь, когда ты оказываешься без зрения, то поневоле приучаешься к порядку. Слепота, хочешь не хочешь, а заставляет напрягать извилины, – продолжал Андрей, как о чём-то само собой разумеющемся. – А чай чёрный или зелёный?

– Лучше чёрный.

– Понял! А ты что, всё ещё в коридоре?

Вера не успела и рта открыть, как молодой человек одним прыжком выскочил из кухни:

– Ах дурра-а-ак я набитый! Кретин! Только о себе и помню, а ещё порядок! извилины! – и включил свет. Потом пошёл в комнату и включил свет там.

– Да что ты! Ничего такого! Я бы и сама нашла! – искренне засмеялась Вера, почему-то обрадовавшись этому его внезапному порыву. – В темноте так даже интереснее, – добавила она и замолчала, подумав вдруг, что говорить подобным образом с незрячим несколько бестактно. Но Андрей, уже смеясь, ответил:

– Правда? Так-так! Э т о надо будет запомнить!

Квартира оказалась небольшой, но весьма аккуратной. Ничего лишнего. В комнате журнальный столик и те самые два кресла, о которых говорил Андрей. А ещё двуспальная кровать, большой письменный стол с печатной машинкой, компьютером и какими-то устройствами, книжный шкаф во всю стену. На полках, забитых до отказа, необычайно толстые книги. «Да, это же шрифт Брайля!», – сразу догадалась Вера. На плотном ворсистом ковре, приятном для ног, ни соринки. Девушка заметила, что все выступающие углы – у косяков, ножек шкафа и стола, у кресел – на уровне пола были аккуратно обвязаны тонким слоем тёмного поролона.

И в ванной комнате – чистота и порядок. Над раковиной – большое зеркало, аккуратно протёртое (Вера терпеть не могла заляпанных зеркал). «Даром, что не видит, а умудряется же не разводить грязь!». Особенно поразил унитаз, ослепительно белый, сияющий, с удобным блестящим сидением. С дезодорантом на ободе. «А ведь он же не готовился к приходу гостей! – вдруг сообразила Вера. – Значит, так и живёт!» Она вспомнила о Руслане, о его грязном, в потёках ржавчины унитазе с плавающими какашками.

А Андрей Анатольевич, ожидая на кухне свистка чайника, в это же самое время думал: «Есть всё-таки Бог на свете! Как здорово, что я наконец убрался выходными, аж с пятнадцатого! Как будто знал...»

Девушка вернулась в комнату, присела в кресло и снова принялась осматриваться. На столах, на полках шкафа никаких вазочек, сувениров или фотографий. Стены совершенно пустые. Правда, оклеены весьма симпатичными зелёными обоями. Ненавязчивыми, уютными, без строгого геометрического орнамента или яркой расцветки, которые так не любила Вера в своей общажной клетушке.

Но было одно-единственное исключение: стену напротив окна украшал большой квадратный рисунок, точнее говоря портрет. Под противобликовым стеклом, в простой деревянной рамке, прозрачная акварель изображала милого мальчишку-блондина с небесно-голубыми глазами лет четырнадцати-пятнадцати, сидящего на плетёном стуле перед резным деревянным столом, уставленным чайными чашками. Просторная веранда дачного домика залита солнечным светом. За перилами зелёная лужайка. Мощёная красным кирпичом тропинка убегает от дощатой лестницы прямо к далёкому тёмному лесу. На мальчике лишь коротенькие джинсовые шорты и белая маечка. Босая нога с тёмной от пыли подошвой беззаботно заброшена на колено. Правой рукой паренёк подпирает сияющее в улыбке круглое личико. Другая рука расположилась прямо на голой пятке. Очень мастерская, и одновременно такая радостная, полная жизни работа. Вера сразу отметила, что юный романтик изображён зрячим. Его глаза так и сияли голубым огнём прямо по центру рисунка.

Это, конечно, был портрет Андрея в его отрочестве, вероятно очень счастливом...


11

– Включай там радио, там музыкальный центр, – прервал тишину из кухни Андрей. Действительно, на подоконнике стояла «мыльница» с гнездом для CD. Вера нажала на кнопочку. Радио оказалось её любимое – станция «Монте-Карло».

– А часто у тебя бывают гости?

– Да не очень... Вот пятнадцатого числа... Иногда однокурсники заходят. Родители, когда бывают в городе. Я же сельский парнишка! Или специально ко мне приезжают. Но сейчас чаще я езжу к ним. Их что-то стало подводить здоровье. Они недалеко, на границе области. Квартиру-то мне ещё дед оставил, именно мне! Пять лет пустовала, точнее сдавали. Потом я поступил. Ремонт сделал и вот, живу!

– Ты такой молодчинка, Андрюша!

Комната и кухня маленькой однокомнатной квартирки находились дверь в дверь, как раз через коридор. Разговаривать было легко.

– Слушай, а ты сам туда ездишь? В смысле так далеко...

– Ну а что, я же на электричке. А там встречают. Да я и сам в случае чего могу добраться.

– Ого. Так же ты и по городу вроде сам. Ну, блин. Извини, как же это у тебя получается?

– Да нормально... Я по своим маршрутам или расстояния помню, по шагам, но это если близко, в пределах двора, например, квартала. До двух ближайших магазинов и до метро. А на остальных маршрутах, они же гораздо дальше, тут по разному... Есть ведь множество признаков, и для обычных людей они вообще ничего не значат, а я их могу использовать. С тростью конечно, без неё никуда... Верочка, тебе вообще это интересно? В смысле, не напрягаю очень?..

– Конечно интересно! Необычно же... – Вера слегка потупилась, но в ту же секунду нашлась, – Ведь всё необычное интересно!

– Ну тогда... Расскажу! Понимаешь, каждый маршрут складывается в определённую жёсткую структуру. Можно помнить маршрут за счёт определённых ориентиров, бордюров например, заборов, столбов, стен домов. Чередования всего этого. Ещё по фактуре тротуаров. Она под ногами хорошо ощущается, не обращала внимание? Да, ты же в туфельках, на каблучках конечно!.. А сейчас вот при замене тротуарной плитки стали выкладывать на подходах к перекрёсткам, да и вообще, знаешь, такие широкие плиты с ребристой поверхностью, иногда вдоль, иногда наискосок... Именно тактильные. Может, обращала внимание? Жёлтые, верно? Ну вот. Они помогают понять направление, особенно летом, если снега нет. И подошвы потоньше у летней обуви... И ещё по звукам можно ориентироваться, по шуму машин на дороге, по звуковым светофорам. Да и мир не без добрых людей. Я вот никогда не стесняюсь спрашивать. Язык до Киева доведёт!

Наступила короткая пауза. Поскольку Вера молчала, Андрей заговорил снова.

– Но вообще, всему этому нужно учиться. Этому ведь учат, почти как профессии. Хотя я в это дело как бы... врастал постепенно, что ли, но всё равно побывал в Центре реабилитации на специальных курсах. Тут ведь как? Или хочешь жить самостоятельно, сам везде ходить, тогда изволь этому учиться, постоянно память тренируй, внимание, ну а если нет... тогда «сиди дома, не гуляй!»

– Ну да... ты такой смелый! – сделала довольно неожиданный вывод Вера.

– Ну-ну-ну! Я чувствую, к чему ты это! И только не повторяй, не надо, что, мол, слепой, – и как справляюсь. Смотрю я на вас и всегда думаю – как же вы всё это преувеличиваете! Первое время да, конечно трудно. А сейчас поверь, всё н о р м а л ь н о! И даже не обращай внимания, что я не вижу! Запомни – я ничего не стесняюсь, и ты не стесняйся! Оки? – продолжал Андрей из кухни под свист закипевшего чайника.

– Конечно-конечно! Да и где же ты видишь, что я стесняюсь?

– Ну и отлично! Ведь я правду скажу, слепота-то по-настоящему жить не мешает! В смысле именно п о-н а с т о я щ е м у. – Андрей сделал особенное ударение на последнем слове. – Ты знаешь, был такой математик – академик Понтрягин. Так вот, он был незрячим примерно как я, с четырнадцати лет. Полностью слепым. И стал потом академиком и Героем Труда. И слепота тут ни при чём. Кто не может, тот по другим причинам не может.

Послышался плеск наливаемого в чашки чая. Потом ещё какие-то звяканья. Через минуту Андрей появился в дверях с подносом, на котором стояли две дымящиеся чашки и вазочка, наполненная шоколадным и песочным печеньем. Было видно, что по своей квартире он перемещается совершенно свободно.

– Извини, что угощать не готовился, это я только утром купил в кондитерской. Свежее. Моё любимое!

– И моё тоже!

– Здорово! Ну, пусть чай заварится, я сейчас.

Андрей направился в туалет, потом задержался в коридоре. Вернулся уже в одной белой рубахе, без пиджака и галстука. Вероника, вспомнив о чём-то, спросила:

– Андрей, а что ты там говорил о пятнадцатом числе?

– Сентября? Так это мой день рождения! Мне 20 стукнуло. А что?

– Правда?.. – Вера произнесла это слово медленно и нараспев, но сейчас же воскликнула: – Вот это да! Ничего себе! Вот это так совпадение! Мне же тоже 15 сентября и тоже двадцать!

– О-го... Правда-а? Круто! – громко засмеялся Андрей и, выставив, как он полагал, в направлении девушки свой правый кулак, поднял большой палец вверх, – Так мы и правда родились с тобой...

–...В один день! – дуэтом закончили ребята, – В один и тот же день!

Они сразу выяснили, что Андрей родился утром, а Вероника почти в полночь, так что её хотели даже записать следующим числом.

– Значит, ты старший, – подытожила Вера.

– Да уж, как ни крути!

– Послушай, Андрей! Так значит – у нас с тобой! вообще! одинаковые! гороскопы!


12

С этой минуты между молодыми людьми была разрушена какая бы то ни было преграда. Они пили чай, болтали об учёбе, о своих семьях, об увлечениях. Обсуждали любимую музыку и книги. Оба, между прочим, обожали детективы и Бунина. Андрей показал Вере свои книги, продемонстрировал, как он их читает, и даже поводил Вериным пальчиком по буквам.

– Видишь, какая у меня библиотека! – с гордостью говорил парень. – Тут у нас читальню в Обществе ликвидировали, а там запасов ещё с советских времён оказалось! Ого-го! Сейчас гораздо меньше читают, можно ведь слушать... Вот я всё это дело и выкупил за копейки. Я люблю читать. И ещё много чего заказываю через интернет. Но это в основном на английском.

– Круто, Андрюша! Какой ты умный! Я вот свой немецкий-то еле-еле тямлю…

– Да я же тоже не сразу! Если что, я помогу!

– Спасибо, Андрюша! Так у тебя и аудио наверное много? – вышло так, будто бы Вера не заметила намёка или даже специально переменила тему, хотя она этого совсем не намеревалась делать.

– А вот и нет! Из аудио у меня только музыка, – Андрей кивнул в сторону соответствующей полки. – Знаешь, я не воспринимаю книги на слух. Вот сам не знаю почему! В сон тут же клонит, начинаю отвлекаться своими мыслями... И всё! Бац, и нить потеряна!

– Ну ты, наверное, человек... – «преимущественно зрительного восприятия», – чуть было не сморозила Вера, но вовремя оборвала себя, и после секундной паузы неловко закончила:

– ... Такой человек.

– Ну да! Знаешь, что интересно, – к счастью, Андрей не заметил Вериной заминки и не переспросил её – «какой именно?»: сейчас он торопился за своей мыслью. – Вот чтение «про себя», это, оказывается, относительно недавнее приобретение человечества. Я читал, что на протяжении всей классики, – ну Греция, Рим, условно от Гомера до Авсония, – люди читали исключительно вслух! Это и называлось «чтением»! И всегда было две стороны: читающий и слушающий. Только так и читали.

– Ого, как интересно! Если честно, – даже не верится...

– А вот у Блаженного Августина сохранилась история. А это уже самый конец античности. Он рассказывает, что заходит к учителю, а учитель сидит один в комнате, в полной тишине, с книгой в руках, то есть папирусом. И можно было бы принять его поведение за чтение, говорит Августин, – если бы не его полное одиночество в этот момент и не тишина! Вот так!

– Слушай, реально интересно! Завтра же расскажу эту историю в группе. Как раз практикум будет.

– Так что, Верочка, я какой-то человек совсем новой формации, совсем не античный, на слух не воспринимаю, только читаю, – улыбался Андрей. Ему так приятно было находиться в одной комнате с Верой, общаться с ней, слышать её бархатный голосок, ощущать аромат её духов, представлять, какова она внешне... И нести при этом всякую ерунду тоже нравилось. Нравилось чувствовать её интерес и так явственно ощущать внимание, с которым она его слушает.


13

Чтобы продлить себе это удовольствие, Андрей ещё продемонстрировал, как он пишет шрифтом Брайля, прокалывая толстую бумагу по трафаретным клеточкам с обратной стороны, а значит справа налево. Потом включил свой компьютер и показал Вере во всех подробностях, каким образом на нём можно работать при помощи программы озвучивания текстов JAWS. Последнюю версию этой программы, кстати, взломал для него ещё с полгода назад тёзка-Андрей.

Тот самый, который ноги лишился. Которого сегодня выписывали.

И в этот момент с языка молодого человека почти против воли сорвался вопрос, подспудно тяготивший его весь вечер:

– А у Андрея этого ещё друг есть, Алексей кажется... Ну, он же был сегодня... А он кто?

– Ах, Лёша! Друг, да... Они полгода живут вместе, и тут такое с Андреем... Ты же в курсе, что с братом Андрея живёт мой брат, – во как всё повязано! Вот мы все там и оказались.

– Да, я про твоего брата знаю. И про Руслана. Андрей как раз наболтал. Ну и что, что такого... Хотя это не для меня... Так Алексей значит... – Андрей явно не собирался отклоняться от интересовавшей его темы.

– Бедный парень. Ты знаешь, что он без рук? Без обеих, и обе под корень. В армии потерял, говорят, что гранату собой прикрыл... Или что-то вроде этого. У него даже медаль! А сам красавчик. И такое. Но я его всего два раза видела. На дне рождения Руслана, как раз когда его брат попал в аварию. И сегодня. Тогда у него длинные были волосы, просто класс. Такой милый парень, и вот калека... Его Андрей тогда кормил за столом. А он хоть бы что, весёлый. Шутил. А сейчас он подстригся, я ему даже сказала, что так хуже. Сегодня с медалью был! И протезы надел. А ты, по-моему, это понял? В машине.

– Да, я случайно увидел в машине. Ты заметила?

– А я всё замечаю! – хвастливо заявила Вера. – Ты даже и представить себе не можешь, какие мелочи.

– Ну, например?

– Ну даже не знаю...

– Ну, самое чудн'ое, что заметила! Сегодня, у меня!

– Ну... – Вера на секунду замялась. «Про что же рассказать? О портрете?» И вдруг выпалила:

– У тебя носки не пахнут!

– Что-о? – насколько Андрей оказался ошарашен таким ответом, было видно по его простодушному лицу. Он даже рот приоткрыл.

– Ну, понимаешь, у меня же острое обоняние! И когда ты разувался в коридоре, никакого запаха не было. А всегда бывает у парней. А проходил-то ты весь день в кожаных полусапожках, не то, что Данька. Ноги-то точно спарились. Вот!

– Ну да, точно! А что, я ноги мою и меняю носки каждый день, что такого! И стельки обязательно сушу, ну зимой... – Андрей теперь хохотал. Засмеялась и Вера.

– И ещё, знаешь, когда стираю, то обязательно все носки глажу. Так точно никакого запаха не будет, бактерии уничтожаются! – при этих словах Андрей выставил свои ноги вперёд и, растопырив пальцы, как бы продемонстрировал чистоту надетых на них серых носков. На большом пальце правой ноги, правда, красовалась маленькая дырочка.

– Так их же нельзя гладить!

– Почему нельзя? Ну не все! И я аккуратно! Если хэ-бэ, почему нет, а синтетику же я не ношу! Кстати, – вдруг поинтересовался Андрей, – а Данька-то твой что? Ты что-то такое говорила...

Он тоже по-своему был весьма наблюдателен.

– Ах да, ты же не мог заметить... Может, слышал? Это что-то! Он с тех пор, как в универ поступил, где-то набрался, что надо закаляться и жить в гармонии с миром. Хиппи в общем! И прикинь, ходит босиком!

– Да ну! Неужели сегодня...

– Да нет, конечно, сейчас в сандаликах, в шлёпанцах. Но на босу же ногу! А полностью босиком только летом рассекает. И на улице, везде! Вот и прикинь, живу среди фриков!

И сама вдруг подумала: «А правда, сплошные фрики кругом! И родня, и знакомые, и одногруппники! Фрик на фрике! Вот один нормальный парень, даром что слепой!».

– А он действительно в аспирантуре?

– Да, уже год. Он технарь, но блин, настолько без воображения! Засасывает какую-то чушь, и живёт с ней годами, типа закаливания. Но так-то он умный. Школу с золотой медалью, универ с красным дипломом... Скоро дисер, я уверена.


14

– Ой, Вера! – Андрей вдруг совершенно неожиданно и без видимой причины подпрыгнул, чем не на шутку перепугал девушку. – Тебе же идти надо было! Через два часа! – Андрей ощупал циферблат на своей руке. – Сейчас десять уже!

Вера тут же взяла его за плечи и посадила назад на кресло.

– Ах, Андрюша, какой же ты наивный! Я же это выдумала!

– Ты... выдумала?..

– Ну да, чтобы пойти к тебе. Ну, хитрость такая маленькая, женская! Ничего же такого?

– Ох, Верочка! Милая...

– Андрюша, ты такой замечательный! – очень тихо сказала Вера, и на минуту воцарилась тишина.

– Андрюша, я стесняюсь тебя попросить...

– Не стесняйся Верочка, ты ничего не стесняйся! – с готовностью отозвался Андрей и весь подался вперёд.

– Если что, скажи нет, и всё. Мы вот общаемся, честно Андрюша, мне так хорошо с тобой... Но на тебе эти очки, они как бы отделяют... Андрей, ты не против их убрать?

– Ах, это... – Андрей сразу повеселел. – Нет, конечно, сказала бы раньше! Но Верочка, раз уж ты сказала... У меня тоже просьба есть!

– Да я с радостью! – Вера была ужасно заинтригована.

– Ты вот как-то сказала... Про свет. Мол, в темноте интереснее. Давай я сниму очки, а потом мы выключим свет и продолжим общаться, а?

– Круто! Типа чтобы преимущество уже на твоей стороне было? Что я беспомощная, а ты как рыба в воде? Поменяемся местами? Хитрый!

– Ну, ты сразу в самую точку! Я бы лучше не сказал!

– Супер! Замётано! Так и поступим!

– Ну вот, – Андрей скорым движением снял очки.


15

Вера впервые увидела его глаза. Обычные совсем глаза. Да, они смотрели в пустоту, но никаких видимых признаков их бесполезности не обнаруживалось. Просто красивые голубые глаза.

– Красивые... Зачем их прятать?..

– Я знаю. Но мне проще так. Чтобы сразу видели, что незрячий. Без очков часто не видят. И честно, я стесняюсь немного... Но, – перебил сам себя Андрей, – только не тебя! Всё, никаких больше очков!

– А ты... – начала Вера и остановилась. Андрей понял.

– Знаешь, я же не совсем слепой. Нет, я сейчас абсолютно незрячий, но в том смысле, что я всё-таки видел. До 14 лет. До десяти лет так вообще неплохо. В этом смысле я и говорю, что по настоящему слепые те, кто с рождения. А я вырос со зрением. Между нами нет разницы.

– А я видела, на портрете!

– Ах, да! Это меня отец нарисовал. Он замечательно рисует! А это его лучшая работа. Все говорят. Самая удачная. Я-то её уже не видел. Я как раз тем летом полностью ослеп...

Ребята с минуту молчали. Вера опять осторожно начала:

– А возможно... – и Андрей снова перехватил. Отсёк:

– Нет, Вера. Врачи говорят однозначно: моя слепота на всю оставшуюся жизнь. Как говорится, увы. Ну, так что, выключаем свет?

– Конечно!

Андрей моментально встал и быстренько прошёлся по всем выключателям. Пунктуально проверил все – и бывшие до того включёнными, и выключенные. Да, он ориентировался в своей квартире великолепно. Наступила кромешная мгла. Окна, выходившие в тёмный двор, да ещё занавешенные плотными шторами (интересно, зачем?) не пропускали ни зги.

– Ну что, показывай, где чашка! – сказала со смехом Вера. Ребята пили, наверное, уже по третьей чашке. Всё печенье было съедено.

– А вот! – Андрей, взяв Верину чашку со стола, вложил её в руку девушки.

– Андрей, а почему ты не протестуешь против несправедливости? – осведомилась вдруг Вера, несколько, впрочем, наигранно.

– Это какой же? – Андрей слегка встревожился.

– Я тебя видела, а ты меня нет! – выпалила девушка.

– А можно? – воскликнул Андрей. Он уже думал как-нибудь аккуратно подвести к этому... И вот так сразу!

– Какой же ты наивный всё-таки!

– Только давай так! Раз мы теперь в одинаковых условиях, давай взаимно! Я тебя, а ты меня!

– Это ты классно придумал!

– И ещё... – Андрей на секунду замялся, но продолжил, – почему только лицо?

– Ну-у ты крут! Ого, какой наивный нашёлся! Да знаешь, это просто супер! Конечно! А кто сказал, что только лицо? И всё остальное тоже!

– Классно!

– Ну а тогда зачем нам одежда, так ведь?

– Всё, раздеваемся! Давай, кто первый? Наперегонки! Только стой!

– Что?

– Верочка, а ты сейчас... в чулочках?

– Да!

– Тогда только... чулочки не снимай! Останься в чулочках!

– Хорошо, Андрюша!

– Ну что? Начинаем? Раз-два-три – поехали!

И ребята, вскочив и столкнувшись при этом, стали быстро раздеваться.

– Я всё! – первым крикнул Андрей.

– Что, и трусы?

– А то!

– Ну и я!

– Я сдвину поближе кресла. Ну всё! Садись сюда! – Андрей, легонько дотронувшись до плеча Веры, усадил её в кресло.

Его руки мягко коснулись её лица. Он пробежал пальцами её волосы, брови. Правой рукой скользнул по носу, достиг рта. Провёл по губам. Обеими ладонями обнял щёки. Обхватил пальцами ушки. Провёл по волосам. Наверное, он привстал? Да, конечно... Вера ощутила, как он снова дотронулся до её волос. Услышала тихое сопение... Он вдыхал её аромат!

– Верочка, теперь я вижу, как ты красива! Золотая моя!

Сердце Веры колотилось: «Да, да, он тот, кто мне нужен!»

– А что ж ты на меня не посмотришь?

– Давай, Андрюша! – И Вера протянула руки к его лицу, и ощупала его точно так же, как он – её. Даже ухватила и подёргала с коротким смешком его за косичку.

А его пальцы уже скользили от ушей вниз, по её шее, по плечам. Соскользнули на её груди. Поверхностями ладоней, едва касаясь, Андрей нежно очертил оба её полушария, потом дотронулся пальцами до сосков...

– О, моя королева!

Живот, торс... Талия... Вера привстала с кресла. Андрей соскользнул со своего кресла на колени. Да, талия... такая узкая, такая желанная. А руки уже путешествуют к попке... О, и эти два дивных полушария!.. Ладони вернулись вперед, пальцы сомкнулись на её треугольничке, на волосиках...

– Боже, как ты прекрасна!

И – ниже, ниже бёдер, до колен, через чулочки... И голени... Потом стопы, утопающие в ворсе ковра... пальчики... через чулочки...

– Какие восхитительные ножки!

Андрей встал. Его руки снова скользят вверх, находят ладони, пальца Веры. Андрей берёт их и кладёт на свои плечи. Вера ощупывает его торс, ощущает пушок волос на его груди. Останавливается на сосках и сдавливает их большими и указательными пальчиками.

– О, как сладко ты делаешь, родная! – Андрей впервые застонал от наслаждения.

Пальцы Веры скользят ниже, уже по животу. Указательный палец правой руки забирается в пупок. Андрей снова стонет. Ниже, где волосики... Перед ней внезапно предстал образ солнечного мальчишки с рисунка... А сейчас этот мальчик – и без шортиков... Ниже... Вот теперь, наконец, она чувствует рукой то, что пару минут назад, когда поднималась с кресла, уже ощутила своим животом мельком, случайно... Большой, горячий, эрегированный пенис юноши. Твёрдый как камень, но и трепещущий при этом, пульсирующий мелко-мелко... Теперь она коснулась обеими руками его ствола. Дальше под её пальчиками головка... Напряжённая, влажная...

Андрей застонал громче и нараспев произнёс:

– Я хочу тебя!

Сгрёб девушку в объятия. Впился в её губы. И понеслось.

Ребята не готовились к этой ночи. Ни у него, ни у неё не оказалось под рукой презерватива. Да и какое это имело значение. Назавтра они так и остались дома у Андрея, пропустили свои занятия, под вечер выбрались только в соседний магазин. И днём продолжилось то же самое, что и ночью. И была снова ночь. На следующий день они решили, что Вера из своей общаги прямо сейчас переезжает жить к Андрею. Потом вместе ходили на лекции, провожали друг друга каждый в свой университет. Стали вместе готовиться к экзаменам (как раз начиналась сессия триместра). Андрей сводил её в Общество молодых инвалидов, представил знакомым.

Теперь он стал называть её, как никто ещё не называл: Ника.

– Раньше у меня была вера, во что? во встречу, в кого-то... – изливал душу Андрей. – И ты пришла, моя Вера! А теперь ты уже моя победа, моя победительница, Вероника, ты моя Ника, богиня победы!

И ей было удивительно как приятно это.

Их подлинный медовый месяц оборвался недели через две, в тот самый день, когда Вера узнала, что брат её попал в больницу. Всё время Даниной болезни Андрей, как мог, поддерживал свою любимую, сопровождал её в клинику, ждал в приёмной, пока она навещала несчастного Данечку. Выслушивал её рассказы о Данином состоянии, вникал во все подробности. И главное, искренне сопереживал. Ах, как же это хорошо тогда было заметно по его лицу, давно разучившемуся подделывать эмоции!

На похоронах Дани они тоже оказались вместе. Там Андрей гораздо ближе свёл знакомство с Алексеем, безруким другом Андрея-программиста. И именно на этих похоронах Вера познакомила любимого со своими родителями.

А после Нового года стало ясно, что Вера беременна.


16

Но судьба своей незримой рукой, – карающей или животворящей, однако всегда равно неумолимой, – коснулась и третьей пары, присутствовавшей при выписке Андрея, – то есть самого Андрея и его Алёши. Правда, не настолько скоро, насколько это произошло с другими участниками того памятного мероприятия.

За несколько прошедших после выписки месяцев жизнь ребят в целом наладилась. Андрей уже совершенно освоился с передвижением как на костылях, так и без них. На костыли вставал, выходя из дома, а по квартире перемещался прыжками. Научился свободно сохранять равновесие, стоя на своей единственной ноге. Первое время, прыгая по квартире (с костылями или даже одним костылём получалось как-то слишком уж муторно), постоянно опирался о стены, хватался то за стол, то за кресло или шкаф. Со временем научился прыгать уже безо всякой опоры. «Такая у меня теперь походка!», – приговаривал он. На костылях же вскоре стал ходить вполне свободно, более или менее плавно и без рывков. Можно даже сказать, почти элегантно. Его молодое спортивное тело быстро справилось с этой новой задачей.

Вернувшись домой после больницы, Андрей первым делом перебрал свою обувь и безжалостно выбросил из каждой пары все правые ботинки, туфли и сандалии. Алёша напрасно возмущался: «А может, кому-то ещё пригодятся?». На это Андрей отвечал: «Кому пригодятся, пусть выкинут левые». Затем в течение первой же недели Андрей ушил все свои джинсы и брюки, напрочь отпарывая правые брючины и наглухо заштопывая дырки. Только у выходного костюма не отпорол, а лишь подшил брючину в складку таким образом, чтобы она свивала несколько выше колена.

Вероятно, так он прощался с прошлым.

На первых порах Андрей положил за правило, пребывая в квартире, обязательно носить кед или кроссовку. Он счёл, что обутой стопе прыжки даются и легче, и безопаснее. Но перед тем как начинать работу, всегда разувался, как и в прежние времена. Однако, постепенно освоившись со своей «новой походкой», вскоре обнаружил, что прыгать босому не менее удобно, и вновь перестал надевать дома обувь.

На возможность протезирования Андрей почти сразу махнул рукой: при практически вычлененном бедре и трещине в кости таза ему необходима была, во-первых, дополнительная операция. Во-вторых же, сам протез, который он должен был получить в итоге, оказался бы чересчур неудобным, сложным в использовании и вряд ли избавил его если не от костылей, то во всяком случае от трости. И Андрей принял решение жить с тем, что есть.

Алёша, правда, настаивал, что нужно всё-таки попробовать, что стоит заказать протез на Западе, съездить для этого, например, в Германию. Что западные технологии творят чудеса, а Андрей-то может себе позволить заказать самый лучший, самый дорогой протез. Но Андрей, в свою очередь, напоминал Лёхе о собственных прежних предложениях попытаться сделать ему на Западе электронные протезы рук. И тогда Лёха сникал. Ведь обычно он говорил, что подобные протезы хороши при отсутствии кисти или предплечья, а ему вряд ли сильно помогут. А вот стоить будут, «как самолёт». Да ещё и сломаются потом. И что у него ведь уже есть протезы, а результат... «Ну, видишь!», – завершал Андрей очередной бессмысленный разговор.

Сразу после Нового года наш новоявленный инвалид отправился на курсы вождения автомобилем. Формально переучиваться ему было не нужно, однако парень решил свои первые поездки проделать всё-таки вместе с инструктором, от греха подальше. И уже к весне купил себе новенькую машину, снова БМВ, только на этот раз, ввиду изменившихся обстоятельств, «автомат». Пришлось, конечно, вывесить на переднем и заднем стёклах соответствующие знаки.

А ещё друзья почти сразу после выписки Андрея сходили к нотариусу. Они оба составили завещания, распространявшиеся на всю их собственность, один в пользу другого. Кроме того, оформили доверенности, позволяющие им вести имущественные и иные дела друг друга при форс-мажорных обстоятельствах. На всякий случай.


17

Если в жизни Андрея с потерей ноги произошли существенные изменения, то в жизни Алёши это событие, вроде бы не касавшееся его напрямую, вызвало перемены поистине радикальные. А именно, уже на следующий день после того, как Андрей оказался в больнице, Лёха твёрдо положил для себя стать полностью самостоятельным хотя бы в быту, в пределах квартиры, и методично принялся реализовывать эту свою задумку. С маниакальным упорством, – и чем дальше, тем настойчивее, – приучал он себя выполнять операции, ранее ему совершенно недоступные. Например, каждое утро не менее двух часов тратил на то, чтобы заново научиться писать. При этом сперва учился держать ручку одинаково как во рту, так и в пальцах правой ноги, зажимая её между согнутыми будто бы в кулачок большим и вторым пальчиками. Упорство было вознаграждено, и уже к весне Алексей оказался в состоянии выводить свои каракули достаточно скоро и разборчиво. Причём именно ногой, поскольку ртом с какого-то момента тренироваться бросил, сочтя этот способ всё-таки не вполне гигиеничным. Да и к чему распылять усилия, если и ножкой хорошо получалось.

Как уже было замечено, начал он заниматься этим, когда Андрей находился в больнице. Целых три месяца Алёша, дни напролёт предоставленный самому себе, отнюдь не только смотрел телик, читал детективы, слушал музыку и онанировал в подушку, но и методично тренировал свои ноги к письму, да и не только к письму, поскольку кроме того учился ещё и самостоятельно одеваться, кушать и делать разные вещи по хозяйству. Так что перед появившимся Дрюхой он смог уже похвастаться первыми успехами, пусть и весьма скромными на тот момент.

Без Андрея, забираясь с ногами на стол и тыкая большими пальцами по клавиатуре, Алёша с грехом пополам также научился и заходить в интернет. Особенно тяжело давалось ему на первых порах справляться с мышкой. Но зато теперь он снова, как некогда в своей рукастой юности, мог самостоятельно лазить по порносайтам.

А уже в январе Андрей купил специально для друга новенький компьютер и поставил его на отдельном столике в гостиной. Клавиатуру с мышью после долгих совместных раздумий решено было расположить прямо на полу, под столом. Алёша очень быстро приноровился работать на своём новом компе, освоил несколько «стрелялок» и мог теперь уже совершенно беспрепятственно путешествовать по интернету. «И чего же я раньше не пробовал? – не раз говорил он при этом, – Какой дурак! Оказывается, ногами на компе совсем не сложно!» Более того, вскоре Лёха перестал и под стол заглядывать! Он быстро, – сам не заметил как! – научился печатать вслепую. «Просто неудобно же всё время туда-сюда смотреть. То на экран, то вниз», – объяснял он Андрею.

Но главной целью Алексея стал, по его выражению, всё-таки «быт». Тут нужно заметить, правда, что с одним вполне обыденным делом он научился самостоятельно справляться уже давным-давно, точнее говоря во втором из госпиталей, где ему довелось лежать, а значит, приблизительно через четыре или пять месяцев после ранения. И была это едва ли не наиболее интимная гигиеническая процедура, какую только приходится ежедневно в уединении выполнять всем нам.

Надо сказать, к тому времени Алёша уже смирился, что его раздевают и одевают. Что кормят и бреют. Чистят зубы, моют и подстригают на его ногах ногти. Стал постепенно привыкать к такого рода существованию. Как бы не обращать внимания. Но ведь и в туалет ходить Алексей должен был теперь обязательно с кем-нибудь! Обычно Алёше помогал другой парень из его палаты, тоже шедший справить нужду. Иногда санитар или даже медсестра (здесь ничего такого, особенно когда в возрасте). И если пописать, то ещё ладно. А вот если по большому... Именно тут для Лёхи и крылось настоящее мучение, к которому у него никак не получалось привыкнуть, приспособиться: видеть, как кто-то стоит над ним и терпеливо, или же, наоборот, в нетерпении ожидает, пока он покакает; затем этот «кто-то», конечно, должен ещё взять бумажку, и среди всей напущенной Лёхой вони подтереть ему задницу, опять-таки, с большей или меньшей тщательностью, потом смыть за ним, да заодно ещё и счистить ёршиком Лёхино говно с унитаза. Всё постепенно становилось Алексею более или менее пофиг, – всё, но только не это. С этим он не мог смириться, как-то даже по-мальчишески. Это было для него ещё мучительнее, чем онанировать чужой рукой. И Лёха оказывался готов, рискуя нажить запор, по нескольку дней сдерживать позывы, готов был даже как можно меньше есть, – лишь бы оттянуть очередное посещение своей Голгофы, всякий раз хотя бы «на сегодня»...

Спасение пришло внезапно. Сосед по палате, мужик лет сорока без левой кисти, уже несколько раз помогавший Алёше с этим делом (как раз из «терпеливых» и «тщательных»), перед очередным посещением туалета вдруг сказал:

– Да понятно всё. Что тебе неловко. Вижу. Да чего там стесняться, парень! Наше дело такое... Ты это брось!

Однако, вслед за этой более или менее тривиальной сентенцией прозвучало неожиданное:

– Слушай, а почему ты не попробуешь это делать сам? В смысле, подтираться?

И отвечая на искреннее Лёшино недоумение, – а Алексей готов уже был расценить такого рода вопрос как подколку (правда с не совсем пока ещё ясным смыслом) и обидеться, – помощник его рассказал, как лет пятнадцать-двадцать тому назад ему довелось жить в общаге по соседству с семьёй, где рос парнишка без обеих рук. Даже без намёка на руки, – плечи, и только. Таким родился. Но этот мальчик много чего умел делать самостоятельно и как будто вообще не замечал своего увечья. Например, при общении и в играх со сверстниками был, можно сказать, со всеми на равных. И мяч во дворе гонял, и на речку купаться ходил, и даже дрался, – всё как и все. Разве что босиком с апреля по ноябрь бегал, в отличие от большинства других (дело-то было на юге). В школу тоже ходил наравне с прочими. Но запомнилось рассказчику вот что. Однажды ему невольно пришлось стать свидетелем, как безрукий паренёк сам подтирает себе задницу (туалет, объединённый с ванной, был у них общим). Для этого пацан сначала отрывал ногами кусок туалетной бумаги, потом становился рядом с унитазом на колени и левой ногой укладывал бумагу себе на правую пятку. А после присаживался на эту пятку попой и ёрзал по бумажке. И так по нескольку раз.

Тут Алёша загорелся! Вместе с рассказчиком он сразу поспешил в туалет осваивать новый способ. Вот тогда-то парню и пришлось проявить настоящую настырность и показать характер, поскольку сперва ничего у него не получалось. Мужику несколько раз пришлось даже мыть из-за этого его пятки. Но не прошло и недели, как Алексей стал полностью справляться сам! Ему требовалось только, чтобы кто-то помог сначала снять, а потом одеть штаны. «Но это, парень, совсем другой коленкур!», – шутил искренне радовавшийся за своего безрукого «подшефного» однорукий. Впоследствии, – и у тёти, и у подполковника, Лёха ухаживал за собой именно таким способом. Разумеется, и у Андрея тоже, чем первый раз привёл его в неподдельное умиление. Да и Руслана потом удивил немало. А Руслан-то уже не один день всячески намекал, не требуется ли наконец помощь «вот с этим»? Просто Андрей забыл предупредить его. Обычно Андрей сам нарезал для удобства Алёши бумагу (они использовали не обычную туалетную бумагу, а более широкие бумажные салфетки для рук, тоже в рулоне), оставлял её рядом с унитазом, ну а дальше Алексею помощь не требовалась.


18

Но были и гораздо более сложные вещи, лишь с огромным трудом дававшиеся Алексею. Например, он твёрдо решил научиться самостоятельно принимать пищу. А для этого требовалась, во-первых, гораздо лучшая растяжка, нежели та, которой обладал парень, и, во-вторых, умение держать ложку или вилку пальцами ноги. Последняя задача имела много общего с занятиями письмом, и уже к середине весны не представляла для Лёхи особой сложности. Нужную растяжку он тоже разработал достаточно быстро, благо был худым и довольно высоким парнем. Так что к концу весны наш Лёха уже и кушать стал самостоятельно. Андрей специально для друга вытащил из нежилой комнаты и поставил в гостиной у стола круглый вертящийся фортепианный стульчик, оставшийся у него ещё от бабушки. На полной высоте винта Лёха размещался достаточно высоко над столом, чтобы свободно пользоваться ногами для самостоятельного приёма пищи.

В Обществе молодых инвалидов нашёлся мастер на все руки (с ним Алёшу свёл в начале зимы Андрей Анатольевич), который помог оборудовать квартиру друзей разными нехитрыми приспособлениям, позволившими Алексею справляться и с другими житейскими проблемами. Например, в туалете к стене были привинчены несколько крючков, и Лёха, чтобы справить нужду, мог теперь сам спускать с себя штаны. Больше он не ходил по дому голым.

Другие приспособления были сооружены в ванне: штатив для электробритвы, позволявшей молодому человеку побриться без помощи рук, несколько держателей для мочалок над ванной, а также длинная палка с мочалкой, сделанная из швабры. Манипулируя ею ногами (забавное всё же словоупотребление!) и обтирая тело об мочалки, закрепленные на стене, Алёша теперь и мылся самостоятельно. На резиновом коврике прямо в ванне располагалась ещё одна мочалка – для ног. Ну а все краны уже с самого начала были достаточно удобны для него – рычажные, без вентилей.

Научился Алексей и одеваться. Проще всего оказалось натягивать на себя и снимать трусы и носки. Для этих целей вполне подходили и весьма помогали ему, например, острые подлокотники кресел, за которые можно было цеплять надеваемые либо снимаемые боксёры... Кроме того, Алёша приспособился самостоятельно влезать в футболки, предварительно выложенные и расправленные на какой-нибудь ровной поверхности, и точно так же вылезать из них. Причём все эти операции он более или менее освоил уже к возвращению Андрея из больницы.

Труднее всего приходилось с рубахами: сначала требовалось застегнуть пальцами ног все пуговицы (если они оказывались расстёгнуты), а уже потом как бы вползти в рубаху снизу, лёжа на полу или на диване, и расправить её на теле о поверхность того же самого дивана. Это, конечно, давалось с огромным трудом, и занимало гораздо больше времени, нежели обычное одевание с помощью Андрея. Но Лёха твёрдо стоял на своём: «Одеваюсь сам!». Только вот джинсы застёгивать и затягивать на них ремень всё равно должен был Андрей. Да ещё надевать верхнюю одежду, зашнуровывать туфли...

Интересно, что при всех самоотверженных стараниях наладить самостоятельный «быт», свои рабочие протезы Алексей вообще не пытался как-либо задействовать. И даже не воспользовался случаем, чтобы попросить мастера из Общества инвалидов их починить, ну хотя бы на всякий случай... (Не говоря о том, чтобы отправить их на починку по месту изготовления.) Однажды он объяснил это так: «Раз сломались, могут опять сломаться. И я снова беспомощный. А ноги вот никто уже не отнимет, тьфу-тьфу... И что я ими умею – тоже. Да и когда берёшь что-то протезом, не чувствуешь этого. Вот что всё-таки главное!»


19

Дальше – больше! Уже в апреле Алексей решительно настоял, что он должен взять на себя хотя бы часть работы по дому. В силу его «естественной физиологии», как выразился по данному поводу Андрей, – а Лёха прибавил: «И твоей тоже», – ему выпало отвечать именно за полы их квартиры. Сначала Андрей купил в супермаркете самые толстые половые тряпки, какие только там нашлись, нарезал их кусками по размеру чуть больше ступни, и пришил к каждой такой «подошве» сверху матерчатый хлястик, как бы ремешок. Алёша, надевая эти тряпки на ногу, мог отлично справляться с мытьём полов. Сначала Андрей помогал: отставлял стулья, столы, сдвигал ковры, но почти сразу Лёха стал сам делать это, орудуя в основном культями и подбородком, когда требовалось двигать мебель, или ногами, если нужно было убирать ковры. И воду в ведро он наливал сам, ставя его в ванну, и моющее средство разводил сам. Хорошо получалось! (Поскольку ребята ходили босиком, мыть полы Андрею представлялось необходимым дважды в неделю. Алексей же, привыкший к более простым обстоятельствам жизни, считал, что это чересчур часто, – «Посмотри, ноги же ещё совсем не грязные!», – но всё-таки Андрея слушался.)

А вот пылесосить их древним огромнейшим пылесосом Алёше оказалось не под силу. И снова Андрей нашёл выход. Он купил миниатюрный автомобильный пылесосик, и опять-таки прикрутил к нему шурупами лямку, на этот раз сделанную им из своего старого ремня, – точно под ступню Алексея. Так что перед тем, как помыть пол, Лёха ещё и пылесосил, лихо прыгая по квартире с воющим агрегатом на ноге. Правда, пыль приходилось вытряхивать из маленького мешка едва ли не через раз, но Алексей научился справляться и с этим, не отвлекая Дрюху.

Андрей, бывало, говорил другу:

– Слушай, в тебе прямо-таки какой-то моторчик завёлся!

Восхищение чем-либо почти всегда приобретало у Андрея форму ироничного (а подчас и саркастического) замечания. Исключения были редки. Например, история о том, как Алексей лишился рук. И медаль Алексея. А вот сейчас, когда Лёха особенно налегал на «самостоятельность», Андрей по нескольку раз на дню непременно вставлял свои две копейки: «моторчик!».

К лету, когда Алёша уже совершенно свободно владел компьютером, Андрей подыскал для него настоящую работу. Не сказать, чтобы друзья и теперь, после Андреевой травмы, как-то по-особенному нуждались в деньгах. И заработать у Лёши получалось совсем немного, от силы тысяч десять-пятнадцать. Но ему давно уже очень хотелось начать по-настоящему работать. Такова ведь была одна из первоначальных целей его возвращения к «самостоятельной» жизни. И уже где-то с середины весны он стал настойчиво просить Андрея о помощи в этом деле. Сама же работа его состояла всего лишь в перепечатке рукописей. Одна фирма, с которой Андрей был как-то связан, занималась выполнением различных оформительских и редакторских заказов. Среди прочего, часто требовалось перепечатывать текст с бумажного носителя. Если текст был печатный, его сканировали. Но если это была рукопись, или же текст содержал большое число рукописных поправок (например, был частью какого-нибудь старого архива, или представлял собой творчество некоего пожилого графомана довёрдовской – если не догутенберговской – эры), то неизбежно возникала потребность набивать этот текст вручную... Если подобное слово, конечно, могло применяться к Алёше! (Друзья, кстати, частенько подшучивали по поводу подобных языковых коллизий.) И Лёха теперь по шесть часов в день увлечённо занимался этим скучнейшим занятием. К специальному держателю бумаги, установленному Андреем на столе, он уже самостоятельно прикреплял очередной лист, а потом, сосредоточенно глядя то на рукопись, то в экран, лихо барабанил большими пальцами по клавиатуре, лежащей на полу.

У самого же Андрея с работой стало теперь не очень... То ли за его четырёхмесячное отсутствие конкуренты перехватили все лучшие заказы, то ли на самом деле повлиял кризис, – но желанных писем на свою электронку он больше не получал. А от тех предложений, какие получал, – рутинных, малоинтересных, – предпочитал отказываться. И пока что дорабатывал два старых заказа, которые смог зарезервировать за собой, ещё лёжа в больнице.


20

Ну а секс у ребят оставался всё таким же жарким, как и прежде. Особенно неуёмным был он в первые дни после больницы. Тогда парни всё время ходили голыми (Андрей лишь обувал кроссовок), и всё равно постоянно потели: температура в хате доходила до тридцати градусов (топили, как обычно, на всю катушку, – к батареям не прикоснуться! – а на улице до последней недели ноября уверенно стоял плюс). И вот жара, голые тела, блестевшие от пота, само по себе невольное взаимное возбуждение, да ещё вслед за продолжительным периодом неудовлетворённости! – всё это вместе их так заводило, что любовью они в то время занимались по четыре-пять раз на дню. Конечно, Андрею было уже не так удобно трахать Лёшку, приходилось приспосабливаться к новым обстоятельствам. Но ничего, он быстро приспособился.

Однако произошли и некоторые изменения. Например, друзья стали гораздо чаще заниматься оральным сексом. Сосали друг у друга всякий раз лёжа на диване и всегда одновременно, в положении 69.

А ещё, Алёше в первую же ночь захотелось полизать Андрюше дырочку...

– Дай попробую!

– Это называется римминг, – уточнил Андрей.

– Да, я знаю! – за время отсутствия Андрея, Лёха кое-чему набрался в интернете.

– Так у меня волосня...

– Ничего!

Андрей встал:

– Нет, так не годится. Сейчас схожу, подмою. – И запрыгал в ванную. Ему и самому уже очень давно хотелось испытать что-то подобное, только прежде он стеснялся попросить Алёшу о таком...

И надо же, Лёшке офигенно понравилось! А Андрей, хотя и читал когда-то о подобных ласках, всё равно даже не представлял себе, насколько это сильные ощущения! Правда, из-за отсутствия ноги и большого шрама в паху, всё ещё залепленного пластырем с марлей, друзьям было как-то неловко. Но дело почти сразу наладилось. На следующее же утро Андрей всё там у себя аккуратно подбрил. С тех пор Лёха лизал у Андрея попку почти каждый вечер. И это ещё слабо сказано – лизал! Нет, не просто лизал, – он обхватывал анус любимого губами, изо всех сил засасывал его, причмокивал, водил языком вдоль его краёв сначала по часовой стрелке, потом против. А ещё забирался язычком прямо в дырочку, да как можно глубже... Тогда Андрей громко стонал, возбуждаясь до изнеможения. Однажды, правда, не удержался: «Ну вот, и ты теперь актив!» Он и сам иногда лизал Лёшину бритую дырочку, но не так часто. Раз в неделю или две. И не так затейливо. А потом сразу переключался на член.

Зато Андрея полностью сорвало с тормозов в другом отношении. До травмы он по-настоящему ласкал Алёшины босые ноги лишь однажды. А вот теперь, при первой же их близости после выписки, Андрей объявил, что ступни Алексея навсегда поступают в его полное распоряжение. Он признал, что раньше не просто стеснялся своего влечения к босым ногам парней, но, – до встречи с Лёхой, – даже, пожалуй, и не подозревал в себе подобной страсти. Но теперь-то всё изменилось! «Я потерял всего одну ногу, а приобрёл целых две», – говорил Андрей по этому поводу. И с этой ночи ласкал Алёшины ножки ежедневно. Больше того! Он теперь иногда даже спать с Лёхой укладывался «валетом», чтобы всю ночь обнимать ступни друга и прижиматься к ним лицом. Лёхе же ничего другого не оставалось, кроме как находить щекой единственную стопу Андрея, будто бы представлявшую на эти часы всего любимого целиком, и пытаться улечься поудобнее с ней рядом.

Кроме того, Андрей теперь частенько стал просить Алёшу помастурбировать ему ногами. Или, как он выражался, заняться с ним «босоногими ласками». Тогда Лёшка усаживался в кровати напротив друга, к стене спиной, забирал его пенис между своих голых подошв, осторожно сдавливал, и начинал водить ступнями вверх и вниз, а иногда ещё и поигрывать напряжённым стволом любимого, нежно перебрасывая его туда-сюда от подошвы к подошве. Тут Андрей непременно начинал стонать, а вскоре его горячая сперма уже подпрыгивала вверх и, стекая по члену, лилась прямо на Лёшкины ножки... И слизывалась Андрюшей уже с них. А бывало и так: сидя на диване, Лёха одной ступнёй тискал член лежащего на полу Андрея у него на животе, а вторую ставил ему на лицо, изо всех сил прижимая босой подошвой его нос и губы... Правда, говоря строго, не всегда «босой». Иногда, по желанию Андрея, Алёша играл с ним, предварительно облачив свои ножки в носочки.

Однажды Дрюха вот как выразился по поводу своего пристрастия к Лёхиным ногам:

– Если парень лижет ноги... ступни! – другому парню, то он уже в е с ь его!

– Кто? И чей? – не замедлил с уточнением Алёша.

– Ну, и так, и сяк... – пожал плечами Андрей, только сейчас заметив эту двусмысленность и как бы не возражая против неё. Но потом всё-таки конкретизировал:

– Мне кажется, ступни, босые, это самое... интимное, что можно ласкать другому человеку. Не попа. Именно ступни. Если я это тебе делаю, то в тебе уже всё моё. Дальше ехать некуда!

– Ну да... А если... взаимно? – продолжил развивать мысль Алексей. Он ведь тоже давно успел изучить Андрейкину ступню во всех подробностях!

– Тем более. Значит, дважды, – мотнув головой, закончил Дрюха.

Стоит ли говорить, с каким энтузиазмом Андрей относился теперь к новоявленным Лёхиным попыткам наладить свой «быт». Ведь почти всё, что Алексей теперь делал самостоятельно, чему с огромными усилиями он заново учился, – он делал именно при помощи своих ступней и пальцев ног, заменивших ему руки. Андрей мог подолгу заворожено наблюдать, как Лёха пытается, например, писать при помощи ноги, как у него слабо это получается... И как постепенно, день за днём, неделя за неделей всё лучше, всё читаемее и всё мельче становятся выводимые им буквы. А ещё, новым смыслом – смыслом сексуальной игры! – наполнилась и обычная до того процедура, выполнявшаяся Андрее начиная с первого дня их совместной жизни по 1-м и 15-м числам каждого месяца: подстригание ноготков на ногах Алёши.

Кстати говоря, Алексей теперь на собственном живом опыте, – можно сказать на практике собственной любви! – разрешил хотя бы отчасти своё главное недоумение, существовавшее прежде в его отношениях с Андреем: он быстро понял, что случившаяся ампутация никак не препятствует сохранению у него самого банального – и чрезвычайно сильного! – телесного влечения к другу. Оказалось, что в этом отношении она вообще ничего не изменила (кроме некоторых исключительно технических моментов). Андрей без ноги не показался Лёхе не только отталкивающим, но даже и просто хотя бы немного менее сексуальным, нежели он был до того, с обеими ногами. Да и само место ампутации (культи у Дрюхи не было), расположенное вблизи гениталий и потому всегда открытое во время секса, не вызывало у Алёши никакого дискомфорта.

Правда, существовала и некоторая разница: Лёха ведь и прежде случившегося уже долгое время знал Алексея. Он и к сексуальному наслаждению с ним привык, и полюбил этого красавца, когда тот был ещё обычным в физическом смысле человеком с полноценным телом. А вот Андрей впервые встретил его уже инвалидом. Но здесь Алёше снова пришло на помощь его прежнее открытие о жалости, усиливающей первоначальное «слепое» влечение. Теперь он был окончательно убеждён, что эта мысль вполне могла объяснить такое странное на первый взгляд поведение Андрея.


21

После смерти Даниила большие опасения стал вызывать Руслан. И на Даниных похоронах, и после, на девяти днях, больно было наблюдать за ним. Держаться-то в рамках приличий он ещё кое-как умудрялся, но чего же ему это стоило!

– Только бы не махнул на себя рукой, – говорил Алёше Андрей. – Он ведь, знаешь, пить был склонен, а тут, если покатится...

И вот однажды, дня за три или четыре до Нового года, Руслан не ответил на утренний звонок брата. Не отвечал целый день. А Андрей как раз собирался предложить ему встретить Новый год именно у него. Собраться маленькой компанией. Он согласовал уже эту идею с Верой и Андреем Анатольевичем, которые, конечно, отказать не смогли.

Наконец, беспокойство принудило Андрея действовать. Ему, бывшему всё ещё «безлошадным», часов в восемь вечера пришлось впервые после больницы топать в такую даль. Впервые он залезал в автобус (метро находилось в стороне от дома брата). Впервые ему уступили место.

Руслан, как выяснилось, отключил телефон. Выдернул шнур. Не сказать, чтобы он был пьян. Вовсе нет. Просто с ним произошёл нервный срыв.

Дверь в квартиру Андрей обнаружил полуоткрытой (Руслан впоследствии так и не смог объяснить, почему; но ничего не пропало). Свет был выключен. Андрей сперва перепугался, но потом, включив свет, нашёл брата сидящим в спальне на скомканной постели, в трусах и майке, мокрым как мышь и трясущимся мелкой дрожью. Руслан рыдал, спрятав лицо в ладони. Вероятно, в таком состоянии, практически не помня себя, он и провёл весь тот день. Потому что страшное случилось ночью.

– Понимаешь, – всхлипывал Руслан, немного придя в себя и держа за обе руки брата, тоже усевшегося на его постель, – Я спал и проснулся часа в три. Я видел, у меня же часы на столе, знаешь, цифры светятся. Ровно три. А Данечка рядом сопит у моего плеча. Спит. Я осторожно, чтобы не разбудить, встаю, а он всё равно проснулся. Присел в кровати, меня рукой ловит: «Русля, ты куда?», за плечо. А я его нежно по головушке глажу: «Спи, я только попить». Волосики мягкие такие, как всегда. Кудряшки. У него. Иду на кухню, включаю свет. Думаю: «Он же тоже ночью всегда пьёт. Принесу ему, вдруг захочет. Чтобы не вставал». Попил, налил в кружку воды Данечке. Не выключил свет на кухне, кружку хотел отнести. Иду сюда, тихо говорю: «Хочешь водички?».

Руслан задохнулся на всхлипе, и, вдыхая теперь полной грудью, продолжил:

– А по-стель ви-жу пу-уста-а-я! Я сразу всё вспо-о-омни-ил! Дрюша, я так завыл! Даже соседи пришли. Стучались. Я свалился ещё. На пол. – Андрей представил, как грузное тело Руслана падает на пол, и зажмурился. – Больше не помню. А что, уже вечер? И зачем я не собрал диван? Такого бы не случилось... Надо ещё осколки прибрать... Наверное, да, бился потом. Нет, я не помню. Даже не подумал об успокоительном. И я же его видел в темноте! И по волосикам гла-ади-ил! – и тут уже не выдержал, на самом деле завыл, – у Андрея даже сердце похолодело, – а потом разрыдался.

После этого случая Андрей стал ездить к брату ежедневно.

– Только не хватало его потерять! – говорил он Лёхе.

Вызывал такси и туда, и назад (и как это в первый раз ему не пришло такое на ум!).

Дня через три, уже к самому Новому году, Руслан немного пришёл в себя. Кризис миновал. Возможно, помогли успокоительные. Особенно же Андрей следил за тем, чтобы Руслан не вздумал снова начать пить что-нибудь крепче пива.

На Новый год, как и планировалось, собрались у Русли. Еду приготовила и принесла с собой Вера. Шампанское купил Андрей. Посидели тихо, разошлись часа в два ночи, точнее сказать разъехались в двух такси.

Истекший год выдался для всех них воистину необычайным: в новогоднюю ночь Андрей встретил Лёху и тут же увёз его к себе; весной встретились Даня и Руслан; сразу после тридцатилетия Руслана, в августе, Андрей попал в аварию и лишился ноги; в день его выписки из больницы познакомились Данина сестра Вера и Андрей Анатольевич из общества слепых; вечером того же дня заболел Даня; умер он месяц с небольшим спустя; а вот теперь Вера была беременна.

Но самое, быть может, фантастическое событие тоже уже произошло. Просто ни Андрей, ни Лёха ещё не подозревали об этом.


22

К сожалению, у нас, как говорится, осталось совершенно «за кадром» повествования то обстоятельство, что Андрей Анатольевич и Алёша постепенно сделались большими друзьями. Уже на Данькиных похоронах между ними произошёл длинный разговор, почти на час, пока Вера решала какие-то вопросы с родителями, а Андрей безуспешно пытался развлечь убитого горем брата. Инициатором общения выступил, кстати, Андрей Анатольевич. Болтали они тогда просто так, ни о чём. О том, о сём. Но между молодыми людьми сразу же возникла отчётливая обоюдная симпатия, или, быть может, лучше сказать – взаимопонимание. Бывает, что один человек становится приятен другому, – и это тоже можно назвать дружбой, – не из-за того, что удачно ведёт с ним какие-то совместные дела, или у них обнаруживаются общие «третьи» интересы: литература, музыка, футбол или употребление алкоголя, – а становится приятен он лишь тем, что с ним хорошо просто проводить время, поговорить о жизни, выговориться ему, почувствовать его внимание и интерес, услышать его мнение и, быть может, получить какой-нибудь дельный совет. Именно такого сорта дружба связала теперь Андрея и Алексея.

С того дня общались они периодически, и, так получалось, первое время исключительно у Руслана: на Данечкиных девяти днях, на Новый год, на сорок дней. Потом Андрей Анатольевич время от времени стал навещать Алёшу с Андреем у них дома. В те месяцы он (не считая Руслана) был их единственным постоянным гостем. Первые несколько раз его приводила Вера, после чего сама обычно убегала на занятия (её университет находился всего в пятнадцати минутах ходьбы). Уезжал Андрей на такси. Однако вскоре он уже настолько хорошо освоил этот маршрут (благо, метро располагалось довольно близко), что не только добирался сюда самостоятельно, но и от настойчивых предложений тёзки довезти его обратно до дому (Андрей к тому времени как раз обзавёлся новой машиной) категорически отказывался. Согласился только один раз, когда зачем-то спешил к Вере.

Весной, по окончании триместра, Вера взяла академический отпуск, и ближе к лету визиты Андрея Анатольевича сделались редкими. Но тем чаще друзья стали перезваниваться по городскому телефону. И конечно, Алёша вместе с Андреем побывал у своего друга на свадьбе.

В общении новоявленных друзей была одна крайне существенная для Андрея Анатольевича и регулярно обнаруживавшая себя деталь: именно Алексей, – или из-за своего увечья, продолжавшего волновать сострадательного по натуре Андрея, или из-за каких-то личных особенностей своего характера, – был как раз тем человеком, с которым Андрей мог свободно обсуждать некоторые вопросы, прямо связанные с его собственной неспособностью видеть. Так, по просьбе Андрея Лёха постоянно и во всех подробностях описывал для него внешний вид тех или иных людей или вещей, лица, обстановку своей квартиры и квартиры Руслана, одежду, которую носят их общие знакомые, облик некоторых городских зданий, прежде Андреем Анатольевичем не виденных, и т.д., – всё то, о чём Андрей не стал бы расспрашивать Нику, не желая надоедать ей подобной чепухой, или просто стесняясь демонстрировать лишний раз свою неизбежную слабость. Тем более, что и облик самой Веры: её лицо, фигура, походка и одежда, – тоже сделались предметом весьма подробного (и достаточно нелицеприятного, а точнее говоря – просто честного) Алёшиного описания. С той же самой целью Андрей Анатольевич очень хотел как-нибудь заполучить друга и в свою квартиру (свадьбу, к сожалению, отмечали в кафе, а не дома у молодых: слишком уж было у них тесно). Но этого так и не осуществилось.

Задавал Андрей вопросы и о собственном внешнем виде – идёт ли, например, ему косичка, которую он отпустил только лишь каких-нибудь полгода назад. Или как теперь выглядит небольшая вертикальная морщинка на его лбу прямо над переносицей. Он помнил о ней с юности, но не знал, стала ли она больше, вернее мог ощутить пальцами, что стала, но не представлял, насколько она сейчас бросается в глаза. Интересовался, как смотрятся на его руках вздувшиеся жилки, аккуратны ли его ногти. Задавал ещё вопросы об одежде, об обуви. Ведь обо всём этом он, опять-таки, вовсе не собирался расспрашивать свою Нику!

Как-то раз, после особенно настойчивых расспросов друга, Лёха не смог скрыть удивление:

– Андрей, как же для тебя цвета важны! Ты всё время про цвет спрашиваешь, я заметил. А вот мне как-то безразлично, что и какого цвета... Какая разница! Хотя я, конечно... – тут Алёша уже засомневался, не допустил ли он этим замечанием невольную бестактность.

Но Андрей охотно пояснил:

– Да конечно! Я же человек зрительного восприятия! И не смейся, что незрячий так говорит. От своей природы не уйдёшь! Просто слух – это одно, а если зрения нет, его заменяет осязание, но принцип-то восприятия остаётся! Я, например, больше воспринимаю текст, когда читаю, а не на слух. А казалось бы, аудиокниги должен любить. Нет же, сразу засыпаю! – Андрей засмеялся. – Другое дело, когда сам. А читаю ли я при этом глазами или пальцами – уже второй вопрос. И когда предметы узнаю руками, лица... Я смотрю по Брайлю, можно сказать! Так вот, при восприятии окружающего, чего мне сейчас очень не хватает – это именно цвета... Понимаешь?

Общение на подобные темы происходило у друзей абсолютно свободно и даже как-то естественно, плавно, причём, как правило, захватывало оно отнюдь не только Андрея, но в не меньшей степени и Лёху, которому особенно нравилось заниматься словесными описаниями, будто обнаруживая – или даже тренируя! – этим свои способности рассказчика и наблюдательность, а заодно искренне радуясь возможности расширить для своего незрячего друга горизонт его представлений о мире. В одном из первых же подобных разговоров каждый из них, кстати, признался, что считает физический недостаток другого несравненно более серьёзным, нежели свой собственный. «Ужас! Как же ты живёшь!», – примерно так, несколько простодушно, оба молодых человека выразили тогда своё мнение по этому вопросу. И, между прочим, каждый подробно делился с другим именно тем, к а к он живёт, приспосабливаясь к собственным физическим особенностям. При этом парни искренне друг другом восхищались. В особенности не было предела восхищению Андрея Анатольевича. Может быть, сказывались молодость и меньший жизненный опыт. Может быть – характерное для него простодушие. К тому же, Алёша как раз тогда начал делать ощутимые успехи в своём обучении основным навыкам самообслуживания, и время от времени непомерно хвастался этим перед Андреем Анатольевичем (ну не станешь же бахвалиться подобным перед своим Андреем!).

А однажды Алексей во всех подробностях поведал Андрею об обстоятельствах своей травмы. Рассказал просто, без особых эмоций. Андрей Анатольевич выразил горячее желание осмотреть его медаль, и долго изучал её осторожными пальцами, хотя что уж такого было в этом холодном, закреплённом на матерчатой колодке кружочке металла с отчеканенным на нём маленьким танчиком.

И конечно же, почти сразу, ещё на одном из сборищ у Руслана, Алексей позволил Андрею Анатольевичу осмотреть себя. Не только своё лицо, но и культи рук, для чего Андрей даже расстегнул на нём рубаху. Он сам попросил Андрея это сделать: «Чтобы ты лучше меня представлял! И не стеснялся, мне ведь нечего стыдиться своих рук!» Отчасти это была, конечно, бравада. Отношения ребят тогда ещё только налаживались.

Приходя к Алёше, Андрей Анатольевич по собственной инициативе всегда снимал очки. Они и правда были совершенно неуместными при дружеском общении. Разговаривая с Андреем, Лёха периодически смотрел ему в глаза. Точно так, как если бы Андрей был способен видеть. Иногда казалось, что Андрей ощущает это.


23

Кое-как встретили Новый год, а дальше понеслось. Домашние дела, нотариус, новая машина, компьютер для Алексея, работа... И травма, и больница, и трагедия с Даней начали потихоньку отдаляться, «становиться историей». В апреле состоялась свадьба Андрея Анатольевича и Верочки. Потом была первая в этом году поездка друзей на природу (май оказался жарким). Взяли с собой и Руслана. После ездили ещё пару раз, уже одни. Не купались, – просто гуляли по берегу реки или озера (ездили в разные места). Сидели на травке, загорали и ели купленную по пути пиццу. И босиком тоже ходили, кстати, – по траве, по песку у воды. Лёша, никогда раньше на это не решавшийся, сказал, что ему очень понравилось. Чего не скажешь, чтобы угодить любимому!

Руслан же тем временем постепенно пришёл в себя. Всю зиму и начало весны создавал он в своей квартире некое подобие культа Данечки. Собрал, к примеру, на отдельном диске все его фотографии, – и те, которые успел сделать сам, и те, которые оставил ему на своём компе Даня. У брата на телефоне нашёл даже двухминутное видео с Даней, снятое в памятный день тридцатилетия. Как оказалось, это было единственное сохранившееся видео с Данечкой, с его голоском.

Затем Руслан распечатал в ателье самую удачную, на его взгляд, Данечкину фотографию, обрамил её в багетной мастерской и повесил в прихожей. И множество раз потом повторял: «Точь-в-точь его выражение!» А в большой комнате повесил другую фотографию, на которой вместе с Даней был запечатлён он сам. Ещё одна фотография постоянно лежала на его столе, но была заключена в специальную кожаную папку чёрного цвета: лицо мёртвого Дани в гробу. «И таким он был. И это надо помнить», – горько вздыхая, комментировал Руслан.

Все Данины вещи – одежда, шлёпанцы, бритва, тетради, зубная щётка и т.д., – оказались теперь собраны в отдельном, специально купленном для этой цели невысоком шкафчике, превращённом в подобие алтаря. Прямо над ним Руслан поместил в рамках под стеклом белые листы бумаги формата А4, на которых он в свой день рождения шутки ради обвёл синим фломастером Данечкины ладони и стопы ног. «Пусть это и будет твоим подарком!», – весело говорил тогда Руслан, заставляя любимого по очереди прижимать к листам сначала руки, а потом становиться на них – прямо на столе – чумазыми, только что с улицы, босыми ногами, и тщательно обводя их абрисы. Только ножки маленько не поместились: пяточки чуть-чуть вышли за пределы бумажного поля.

Однажды в середине марта Руслан продемонстрировал Андрею три миниатюрные хрустальные вазочки-конфетницы с серебряными крышками на общей серебряной раме-подставке. Вообще-то Андрей их прекрасно помнил в качестве давнишнего (и единственного в жизни) подарка его бабушки их отцу. В эти самые вазочки, как выяснилось, Руслан теперь поместил «реликвии»: в первую – Данины ноготки, которые он состриг ему в больнице и которые случайно сохранились в кармане куртки вместе со скомканным куском газеты; вторая вазочка содержала пыль из бритвы, которой Руслан побрил Даню в последний раз; а в третьей лежал длинный локон Даниных кудряшек, срезанный Русланом с головы милого на похоронах, прямо из гроба. Вазочки эти Руслан установил теперь на самый верх шкафчика-алтаря.

– С ума сходит, – комментировал Андрей, рассказывая Алёше обо всех этих чудесах. – Да ладно, ничего страшного. Лишь бы не пил. Надо будет его с кем-то познакомить!

Однако очередной свой день рождения Руслан провёл в обществе лишь брата и Алёши. Деньги, оставшиеся от отца, заканчивались. На шее у Андрюши всю жизнь сидеть тоже было нельзя. Горе-горем, но уже давно следовало искать работу. Об этом, в основном, и говорили. (Ни Андрей, ни Лёха в том году свои дни рождения, приходившиеся на январь и март, решили не отмечать.)

А Андрей Анатольевич, сгорающий от нетерпения, на десятом небе от счастья, всю вторую половину того же дня провёл в роддоме. К вечеру прямо с вокзала подъехали его родители, а потом и Верины (они остановились в его квартире). Наконец, уже за полночь, молодого отца позвали. Вера благополучно родила. Андрею дали подержать в руках и осторожно чмокнуть тёпленький, трепещущий и пищащий живой комочек.

Относительно имени новорожденного никаких сомнения и споров не возникало. Мальчика назвали Даниилом.

Именно по этому поводу недели две или три спустя, когда Вера уже вернулась с малышом домой, Андрей Анатольевич вытащил из своего шкафа толстенную чёрную книгу (даже в сравнении с другими его книгами она казалась непомерно толстой), долго искал нужное место, и наконец прочёл громко и «с выражением»:

Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков:
Ветер одни по земле развевает, другие дубрава,
Вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают;
Так человеки: сии нарождаются, те погибают.

Замолчал на несколько секунд, лишь потом пояснил:

– Гомер. «Илиада» в переводе Гнедича. Видишь, как всё точно! Твой Данечка... И вот, теперь уже наш Данечка...

Но был ещё один человек, который испытал совершенно необыкновенные чувства в связи с рождением этого малыша. Точнее сказать, в связи с самой датой его рождения. Именно Руслан неожиданно для себя придал огромное значение тому обстоятельству, что маленькому Дане, племяннику его ненаглядного Данечки, зачатому, судя по всему, в тот самый вечер, когда несчастным его возлюбленным овладел первый приступ смертельной болезни, выпало родиться как раз в его собственный день рождения. Руслан вдруг ощутил, что е г о Данечка непостижимым образом как-то снова к нему приблизился, что ли... Почувствовал его незримое присутствие? Просто тепло его? И отнюдь не в душе своей, как раньше, – а откуда-то извне? Даже не выразить...


24

На следующее утро после дня рождения Руслана Андрей получил по почте письмо. Текст послания, распечатанный на принтере и заверенный размашистой, резко скошенной вбок подписью, гласил:

«Уважаемые Андрей и Алексей! К вам обращается Матвей Григорьевич Котов, главный врач городской больницы № N в период нахождения в ней Андрея с июля по ноябрь истекшего года. Открыто признаюсь, что я, так много всего повидавший в жизни, оказался глубоко впечатлён той стойкостью духа, которую проявил Андрей перед лицом выпавших на его долю испытаний. Мало зная Алексея, полагаю всё-таки, что именно его пример сослужил Андрею хорошую службу, придав ему столь необходимое при этих тяжёлых обстоятельствах мужество. Теперь о причине, побудившей меня направить вам это письмо. Существует одно важное для меня и, вместе с тем, весьма щепетильное дело, для возможного обсуждения которого я прошу вас о встрече на вашей территории. Не скрою, что это своего рода предложение, которое, при условии вашего согласия (и, конечно, совпадения иных благоприятных обстоятельств, не зависящих ни от вас, ни от меня), может серьёзно изменить вашу дальнейшую жизнь. Заранее хочу заверить, что в том случае, если вы по тем или иным соображениям не готовы сейчас обсуждать любого рода серьёзные вопросы, я не испытаю никакого огорчения. Ибо заранее исхожу из того, что возможность благоприятного разрешения интересующего меня обстоятельства крайне мала. Но всё-таки я полон надежды, что вы, по крайней мере, не откажете старику в приглашении на чашку чая. Прошу вас в любом случае связаться со мной по телефону (приведён мобильный номер). С искренней симпатией – М.Г. Котов.»

Андрей прочёл письмо, дал почитать Лёше.

– Что это? – Лёша был удивлён и одновременно заинтригован. Он видел Матвея Григорьевича лишь пару раз, да и то мельком, но старик показался ему очень надёжным, основательным и внушающим безусловное доверие человеком.

– Не знаю... – медленно произнёс Андрей. – Но понимаешь, – как бы подтверждая мысли друга, продолжил он, – если Матвей Григорьевич такое говорит, значит что-то действительно серьёзное. Интересно... Он нести пургу не будет, не такой он человек.

Лёха молчал.

– Ну что? Соглашаемся? Неудобно же отказать... Да и зачем, отказать можно всегда. Узнать надо, по крайней мере...

– Зачем же отказывать? Ты что! Просит же человек, надо выслушать.

– Хорошо. Я позвоню, только давай вечером. Или ты? Нет, я. – Помолчал, что-то соображая. – Ну что ж, гостей у нас почти не бывает. Вот и хорошо, надо вылезать иногда из берлоги. И почему мы с тобой такие нелюдимые?..

Лёша только усмехнулся.




Конец второй части.