В пространстве между первичкой и участком фильтрации поставили высокие металлические подмостки, где-то на уровне жаровень. На подмостках видна дорогая аппаратура: усилители, микшерный пульт, гитары, микрофоны, приставки… Какой-то неформатный андеграундный фестиваль.

Почему я ничего не знал об этом? Почему меня никто не оповестил? Я бы тоже чего-нибудь рубанул.

Выступает дуэт, играют в две гитары. Похоже, в рамках этого проекта барабанщики участия не принимают. Разве что кто-то может подстукивать на бонгах, просто ладонями, без палочек.

Я хочу забраться к ним наверх, попроситься выступить с чем-нибудь своим. И вдруг замечаю Колю Б., старшего смены. Он как раз принимает гитару у одного из музыкантов и начинает петь, довольно неплохо, надо отметить. Только вот песня мне не знакома. Второй парнишка пилит рифы и вставляет где нужно соляки. Тут мне приходит на память, что Коля, вроде бы, по свадьбам ходил, лабал там всякую попсню. А разрешили ему выступить здесь на правах «местного», заводского. Ведь они проводят СВОЙ фестиваль на НАШЕЙ территории!

Я всё-таки забираюсь наверх, чем я хуже Николая? Он как раз заканчивает и я принимаю гитару из его рук, но они тут же отключают микрофон, меня, вроде как, не замечают даже. Оглянувшись, я вижу ещё одни подмостки, которые по отношению к нашим расположены таким образом, что образуют букву «г», только через небольшой разрыв. На них начинает своё выступление следующий дуэт.

Парнишка в модной рубашке светлых тонов и тоненьком галстуке, классический такой очкарик, даже не поёт, а сообщает в микрофон спокойным ровным голосом:

«Они все из себя такие
Играют тяжёлый инди
Ну, а мы…»

Эти ребята звучат довольно стильно и, я бы сказал, вкусно. Современно, жизненно, актуально.

Я, тем временем, сижу с гитарой и, тренькая по струнам, пытаюсь вспомнить хоть что-то. Странно, но слышу я себя одновременно с тем дуэтом, и это никому не мешает, не создаёт мешанины, какофонии, будто бы звук, не долетая до них, гасится о некую невидимую стену, где-то на полпути отсюда туда.

И тут ко мне подсаживается гитарист из того, первого дуэта.

Я думал, что взяв в руки гитару сразу ударю по струнам и запою. И я пытаюсь теперь это сделать, беспорядочно ползая пальцами по грифу, перебирая случайные аккорды, но «слово отошло от меня» и я не могу вспомнить ни одну из своих песен. Должно быть, это от волнения. Парень из первого дуэта сидит рядом и терпеливо выжидает. Мне кажется, он готов подыграть.

Усилием воли я напрягаю память, концентрирую внимание, и сразу же из-под толщи тёмной морской воды начинаю подниматься к свету. Находясь у самой поверхности я наконец-то вспоминаю «Рассвет», построенный всего на четырёх аккордах.

«Умозаключений выстроена цепь
На моей планете торжествует смерть
Нас никто не вспомнит через сотни лет
Каждый это призрак, нас нет…»

Сквозь закрытые створки зальных дверей доносится голос жены:

- Мне кажется, мам, это неправильно, домысливать что-то за Бога, думать за него…

Я спал, а теперь уже почти проснулся, но ещё не совсем «вынырнул». Ещё не пересёк эту границу между сном и реальностью, и способен пересказать своё сновидение.

Ощущение невыносимой горечи. Вероятно, я упустил свой шанс где-то там, в далёкой юности. Мне не хватило смелости или чего-то ещё. Даже Коля может выступать на сцене, а я…

Стоп, это всего только сон, я могу его записать, ведь неплохой сюжет получается. Коля никогда не играл по свадьбам и, возможно, вообще не умеет ни петь, ни играть на гитаре… Сейчас заварю себе крепкий кофе, сяду за компьютер…

Однако уже полдень.

С вечера я отключился прямо на полу перед открытой балконной дверью и так проспал до утра. А на кровать переместился только около семи утра.

С теперешним графиком работы для меня больше не существует не только дня и ночи, но и определённого места для отдыха – могу уснуть где придётся.

Люблю это время года. Вот она, истинная свобода! Даже если и на улице уснёшь – не замёрзнешь и будешь жить. А одежда требуется лишь для того, чтобы прикрывать то, что должно быть прикрыто.

- Мне уже всё равно, какой конфессии принадлежит человек…

Я вхожу в кухню, окончательно выныривая из-под воды. Смутные звуки обретают реальные очертания. В коротких шортах, тёмно-синей майке с голубыми полосками, расхаживая туда и сюда, Лиза эмоционально общается с моей мамой, словно со своей старой подругой. Я обнимаю жену, какое-то время тискаю, уткнувшись носом в свежевымытые волосы с той стороны, где нет руки с телефоном. Волосы пахнут морской волной.

- Я читала, как у православных вероучение менялось с течением времени. Так же и у баптистов менялась их догматика… Например, раньше они детей в музыкальные школы отдавать не хотели, боялись греха. А теперь у Лёшки Т-ва дети в музыкальном училище учатся. Кому-то они вот так судьбу поломали, но, при этом, никто ни за что не отвечает. Уж лучше, когда человек сам совершает ошибки и отвечает за них, чем когда кто-то там командует, а потом и спросить не с кого… Петю К-ва родители в музыкальную школу отдавать отказались, а теперь он дворником работает и девять детей на его иждивении! Кто знает, как сложилась бы его судьба, если бы они тогда не воспрепятствовали…

Поговорив о проблемах религии, они переходят к теме загара в те самые часы, когда ультрафиолетовое излучение особенно интенсивно. Мама опять наслушалась по телевизору всяких ужасов и Лиза должна её успокоить: «Ну, мы приезжаем на реку позже, у меня же проблема с пигментными пятнами на лице…» Затем они говорят о детях, и, в заключении, о маминых кошках и собаке.

Я стучу по клавишам, а Лиза заканчивает разговор с мамой и начинает общаться о мной.

- Знаешь, коты иногда делают так: когда хозяин долго сидит за компом, запрыгивают к нему на стол и ложатся прямо на клавиатуру.

Мы начинаем говорить про Люду Л., которая умирает от рака, про скопление воды у неё в брюшной полости, про скорую, которая приехала к ней по вызову, но отказалась госпитализировать, мол, давайте, уж, как-нибудь сами, своим ходом...

- Если они отказались забрать её, значит, дела совсем плохи.

За этим вновь звучит тема религиозного догматизма. Лиза заявляет, что её раздражают все эти «откровения» об исцелении по вере, что, вероятно, это делается для того, чтобы не расстраивать безнадёжно больную, что уж лучше говорить правду в таких случаях, что Люда, скорее всего, отказалась от повторной химиотерапии из-за упования на «чудесное исцеление», а зря…

- Ты что так на меня сейчас посмотрел? Я может что крамольное говорю, но это жизненная правда!

Я усаживаю супругу за монитор и требую прочитать мой набросок.

Вижу, как она улыбается, потом смеётся, краснеет, и, видимо, от сильного смущения набрасывается на меня: «Я тебя сейчас убью, скотина такая!»

Слово «скотина» прозвучало особенно ласково и я не могу не обнять жену самым нежным образом.

- Ты прямо как магнитофон. Сейчас и про это тоже напишешь?

Я улыбаюсь и продолжаю работу над рассказом, а Лиза у себя в планшете общается с дочерью Людмилы, Ритой.

- Видно, мои предположения оказались верными… Люду отказались госпитализировать в четвёртую поликлинику, выписали домой, сказали наблюдаться у онколога и колоть наркотики, – я вижу, как моя супруга плачет.

Сегодня мы едем на пляж. Лиза нагрузит запечённую в микроволновке картошку в пластиковый контейнер, а я захвачу с собой карманный томик Иосифа Бродского, блокнот с ручкой и три сушеных краснопёрки.

Спускаясь к пляжу, мы увидим лодку под алыми парусами, курсирующую вдоль красных буйков.

Сын будет тянуть нас в воду, чтобы мы играли с ним в салки, ныряли и подбрасывали его на руках. А проплывающий мимо катер отрежет винтом деревянный крашеный буй. Этот буй приплывёт к нам и Борис будет плавать на нём.

- Удивительно, но мне нравится, - Лиза высказывает впечатление от стихотворения Бродского, предложенного ей мною в автобусе, на обратном пути домой. И она укажет пальцем на строчки, которые особенно её зацепили:

«Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции, у моря».

- Я с этим согласна.


28.06.2016