Бешеный пес

1348 г. Франция, Марсель.
Я не могу остановиться. Я представляю себя бешеным псом, который бежит за повозкой, но абсолютно не понимает зачем. И я, подобно этому псу, не буду знать, что делать, когда догоню ее. Возможно, это вообще не имеет значение, и главное в моей жизни – это бежать без остановки. Иначе – забвение и смерть. Может быть, именно поэтому я до сих пор жив? Потому что не стою на месте ни секунды, я здесь, я там, я везде. А люди вокруг меня, они слишком долго запрягают лошадей, слишком медленно едут, и как логичный итог – погибают. В Марселе их уже сотни. Валяются на дорогах, в придорожных канавах, прямо на площадях. Городская стража подбирает их, но паника и страх делают свое дело, и вот для стражника снова есть работа. Чума. Поначалу, когда она только пришла в нашу страну, я считал ее врагом. Чума подкосила моего двоюродного брата, забрала во тьму моего хорошего друга, который продавал мясо, но меня она не тронула, нет. Я сам не знаю почему, но мне всегда удавалось избежать смертельной болезни. Я всегда оказывался в нужном месте и в нужное время, а остальные медлили. Они не видели смысла в том, чтобы бежать за повозкой. А я бежал и вот, я иду по дороге, прямиком к городской ратуше, живой и здоровый. Чума – моя сестра, мы заключили договор о ненападении. И меня это устраивает. Я абсолютно здоров, а все эти люди на площади – они сумасшедшие. Безумцы, которые считают, что новый король Валуа подарит им счастье и свободу. О какой свободе они толкуют? Франция воюет с сильнейшей морской державой мира, при этом изнутри ее грызет смертельная зараза, захватившая полматерика. Здесь даже Валуа бессильны. Быть может, мы когда-то и выиграем эту войну, но не сегодня. Сегодня Марсель беззащитен, ведь в наш порт ежедневно прибывает огромное количество кораблей, на каждом из которых может оказаться смертельно больной купец. Мы отвечаем перед всей страной за здоровье и жизни людей. Неужели правители этого не понимают? Видимо, только я один осознаю это. Я – Бог. Я знаю абсолютно все, для меня нет преград и границ. Великие тираны и умы нашего времени для меня – всего лишь пыль под ногами. Они знают это, и потому даже не говорят обо мне. Будто меня нет. Но при этом меня все знают. Как такое может быть? Посмотри я в глаза любому человеку, и увижу там уважение и страх. Это правильно, так и должно быть. Бога должны уважать и бояться. Любовь мне не нужна. Пусть любят друг друга, так будет проще. Не будет религиозных войн, не будет этих богатеев священников. Только я и люди. Люди и я. Нам не нужны посредники.
Купол городской ратуши блестит на солнце. Люди собрались у ее подножия, кто-то молится, воздев руки к небу, кто-то собирает милостыню, а какой-то худой лысый парень продает рыбу. Рыбу? На ступенях святого храма? Для этого есть базар. И они называют это святым местом. Люди совсем рехнулись. Что ж, это их дело.
Чешется кожа. Опять. Вчера я счесал весь правый локоть до крови, а наутро там появилась длинная засохшая корка . Я счесал и ее, причем с еще большим удовольствием. Сейчас локоть вроде не зудит, зато шея покрыта сыпью, рука так и тянется к ней. Я терплю всю жизнь, потерплю и еще. Боль очищает. Боль открывает нам глаза на нашу сущность. Дает нам понять, кто мы есть на самом деле, приносит всем нам озарение и прозрение. Ибо только когда мы чувствуем сильную боль, мы по-настоящему можем почувствовать себя людьми – в полном смысле этого слова. Кто то это испытание проходит, а кто –то терпит поражение и остается жить в сладком мире неведения в ожидании смерти, так и не узнав своей истинной природы.
Нужно только добраться до лавки травника, и он даст мне коренья , чтобы унять эту чесотку. Но лавка на другом конце города, и до нее слишком далеко.
Поэтому вздремну, пожалуй, вон в том переулке на куче оставленного кем-то тряпья. Там вроде тень, и солнце жарить не будет, не побеспокоит никто. Даже повелителю жизни требуется иногда отдыхать, пусть люди сами разберутся, я дал им все, что у меня было. Всего себя и весь мир в придачу. Пользуйтесь, а я пока полежу.
Минуя торговца рыбой ,я углубляюсь в переулок и падаю на тряпье. Ожидая, когда придет милостивый сон, я медленно трусь шеей о кирпич под моей головой и смотрю на небо.
Марсель… Даже в названии моего родного города таится что-то скользкое, хитрое, опасное и непредсказуемое. Здесь может жить только полный безумец, особенно в такие темные времена. Крепкий сон на время освободит меня от мирских сует. Засыпая, я думаю о судьбе своей страны и собственной участи. Франция спасет меня и сбережет, как заботливая мать. Иначе и быть не может. Она не даст мне уйти раньше времени. Да я и сам не уйду. Не сегодня.

Пробуждение… Для меня оно подобно божественному откровению, что кроме меня, моих мыслей и моих фантазий, вокруг есть целый мир, полный людей, мнений и жизни. В такие моменты мне кажется, что я ничтожен, пыль под их ногами, всего лишь соринка, зацепившаяся за ботинок. Они топчут меня каждую минуту и каждую секунду, не замечая под своими ногами. Мир поглощает меня. И я повинуюсь. Солнце бьет в глаза, как и все дни до этого. Ничего не меняется, меняюсь только я. Сегодня я буду жить. Или умру. Шансы абсолютно равны.
Что же я хотел сделать вчера? Сон был сладок, а утро таким жестоким, что я забыл, почему лег именно здесь, в подворотне. Значит, я куда-то шел? Ах да, мне нужен был лекарь. Он всегда по-доброму относился ко мне, в отличие от остальных, поможет и сейчас. У каждого свои странности, и он относился к моим более чем снисходительно. Как-то раз он сказал мне, что будет лечить убийцу короля и плакать. Его долг – исцелить каждого, независимо от того, кем человек является и что он сотворил. А мой долг – не дать себя сломать. Они все хотят мои смерти, все до единого. Они не говорят вслух, но я это чувствую. Я прохожу мимо них и ловлю их взгляды. Если бы глазами можно было прожигать кожу, они бы давно это сделали. Испепелили бы меня дотла. Но они просто стоят и смотрят, как я иду по площади. От этих пристальных взоров чесотка только сильнее, и я спешу в лавку со всех ног.
Мимо проплывают убогие дома и покосившиеся хибары, кое-где встречаются большие особняки, но я смотрю на них с презрением. Люди, живущие в этих огромных каменных коробках, мыслят настолько узко, что даже не достойны моих мыслей о них. Забуду и продолжу путь. До лавки лекаря осталось совсем немного, как вдруг… Боль пронзила мой мозг, я падаю на землю и прислоняюсь к стене. Зуб. Чертов зуб. Видимо, я слишком сильно сомкнул зубы, когда думал о богачах, от этого моя ненависть усилилась еще больше. Теперь зуб ныл и мешал мне думать. Надеюсь, у травника найдется лекарство и на этот случай. Мимо проходит королевская гвардия. Их начищенные доспехи блестят, отполированы до предела безмолвными слугами Валуа. На мгновение я был ослеплен их величием, но сразу же прозрел, настолько эти дуболомы были ограничены и жестоки. Гвардия прошла довольно быстро, и я из последних сил направляюсь к лавке в конце улицы, над который висит вывеска лекаря.

Толкнув деревянную дверь, я вхожу в лавку. Лекарь в орлиной маске молча стоит и выжидающе смотрит на меня. Легким кивком, я даю ему понять, что не заражен чумой, и лекарь кладет руки на прилавок. Без лишних слов я задираю воротник рубашки и показываю сыпь. Лекарь покачивает головой и, прищелкивая языком, начинает рыться в своих ящичках. Я слышу на улице топот сапог и мельком кидаю взгляд в окно. Несколько отставших гвардейцев бегут за своими товарищами. Видимо, на базарной площади что-то намечается. Возможно, день будет не таким уж и скучным, но сначала стоило избавиться от чесотки и разобраться с зубом. Лекарь, наконец, извлек на свет Божий какую-то зеленовато-бледную микстуру, которая на вид была весьма подозрительной. Что ж, выбора у меня нет. Поняв, что я не против, лекарь прижимает мою руку к прилавку и обрабатывает места, пораженные чесоткой. Дойдет очередь и до шеи.
И тут звонит колокол.. Это означает только одно – на площадки казнят еретика. Так вот, куда так спешили гвардейцы. Спешили увидеть чужую смерть. А увидят лишь свою в отражении глаз казненного. Так всегда бывает. Я был на десятках казней и всегда смотрел еретикам в глаза. Не могу сказать, зачем я это делал, даже думать не хочу. Иногда мне не удавалось поймать взгляд, но иногда мы встречались глазами, и я поддерживал его в последнюю минуту. Наверное, приятно напоследок взглянуть в глаза честного человека, который не изменяет себе. Таким я и являюсь. Пусть немного, но облегчаю мучения казненных от несправедливости мира.
Пока я размышляю о публичных казнях, лекарь уже закончил. Я втер в шею остатки микстуры, и чесотка унялась. Хочется верить, что надолго. Надо сегодня же помыться в море. Ночью.
Я спешу на площадь. Лекарь не останавливает меня – он знал, что заплатить мне нечем и сам когда-то был нищим. Мало того, он дает мне в дорогу несколько корений, унимающих боль, заверив, что они не стоят ни гроша. Я чувствую прикосновение прохладного ветра к моей коже, которая теперь не зудит и испытываю истинное блаженство. Но с зубом нужно что-то решать. Он мешал в полной мере прочувствовать все наслаждение от пропавшей чесотки. Так часто происходит в нашей жизни. Что-то мелкое, незначительное, назойливое мешает большому, важному, грандиозному. И совокупность таких назойливых вещей может свести человека с ума. Как, возможно, мы свели с ума короля или все люди на планете уже очень давно свели с ума Бога. Может, теперь, после всего, что мы натворили, Он считает нас маленькими назойливыми тварями? Возможно. Но что думает обо мне Бог и думает ли Он вообще обо мне…
Сейчас это меня не волнует. Здесь и сейчас, в данный промежуток времени, в полдень седьмого марта тысяча триста сорок восьмого года от рождества Христова, меня заботит мой больной зуб. Возвращаться к лекарю мне не хочется он и так оказал мне большую услугу. Поэтому я решаю воспользоваться старым проверенным способом. Обогнув лавку, я заглядываю в закоулок и нахожу там черпак, которым обычно ели бедняги из общего котла. Сойдет. Взяв черпак, я ищу открытую дверь, и по счастливой случайности, нахожу такую прямо напротив лавки. Видимо, хозяин убежал на площадь, поглазеть на казнь и в спешке забыл закрыть жилище. Его вещи меня не интересуют. Быть вором – одно дело, я и сам частенько обчищал богатеев, но обкрадывать таких же бедняков, как ты – это равно греху. Единственное, что мне требуется – это тонкая леска. Осмотрев первую комнату, я нахожу ее . Пришло время опрокинуть боль на лопатки. Одним концом лески я наспех обматываю больной зуб, а второй привязываю к дверной ручке. Зажав меж зубов черпак, чтобы не прикусить еще сильнее, я резко дергаю дверь. Голова взрывается болью, но зуб остается на месте, хоть и значительно пошатывается. На мостовую льется кровь. Но я не сдаюсь и одолею эту проклятую напасть, которая мешает мне наслаждаться таким прекрасным днем! Еще рывок!
Я чуть ли не срываю дверь с петель, но это дает эффект. Шатающийся зуб подскакивает и падает на землю. Победа! Кровь все еще идет , причем весьма обильно, но мне нравится ее вкус. Он дает мне почувствовать себя живым. Я откидываю черпак и накладываю на место вырванного зуба целительные коренья. Я сомневался, что они сильно помогут, но боль действительно постепенно затихает. Вот так намного лучше. Я сплевываю и отправляюсь на площадь, все-таки желая увидеть очередную казнь и послушать, кто попал под королевский гнев в этот раз.
Люди уже толпятся на базаре. Центр площади расчищен, и издалека я вижу столб, закрепленный в куче хвороста. Неужели сожжение? Такого в Марселе не было уже лет пять, с тех пор, как одну девицу приняли за ведьму, когда она подкрасила суп начальника стражи какой-то специей, и он посчитал, что она пытается отравить его дьявольским зельем. Дуболом никогда в жизни не видел суп другого цвета, кроме желтого, а если не видел, значит не существует. Типичный подход людей с ограниченным сознанием. Те, кто видит мир иначе, недостоин общества. Тогда меня давно должны были распять. Но бешеного пса не догнать, нет. Он перегрызет вам глотку в стремлении добраться до сути, выяснить, что же было в той повозке, что гнало его вперед. А пока – бежать.
Привязанный к столбу не выглядит отъявленным еретиком. Он скорее похож на ученого или на астронома. Мои догадки подтвердились, когда палач стал зачитывать приговор. Приговоренный обвиняется в клевете на Бога, искаженном видении солнечной системы и еще много в чем, до конца я не слушать не хочу , суть ясна. Почему бы не сказать правду? Обвиняется в том, что не такой как мы? Независимый, свободный, смелый, гордый, мудрый. Почему бы не назвать вещи своими именами? Но нет, палач продолжал гудеть про подрыв авторитета церкви. Что ж, ничего нового. Как я уже говорил, я видел такое десятки раз и хотел уйти, как вдруг… Озарение. Такой момент бывает раз в жизни, и со мной он случился именно сейчас. Наши взгляды встречаются, и в глазах ученого я вижу себя. Я мог быть на этом столбе, и он так же смотрел бы на меня. Он понимает это и неотрывно смотрит . Со мной такого ни разу не было. Раньше приговоренный отводил глаза и пересекался со мной лишь мимолетным взором, но сейчас. Он смотрит только на меня. Он надеется на меня. Мы оба видим мир по разному. Но один умрет, а второй будет жить. Я никогда в жизни никому не помогал. Просто не было возможности. Скорее помощь требовалась мне. И сейчас, когда меня впервые молят о помощи, я откажусь? Нет, хотя бы раз в жизни, я должен подать руку. Но вокруг стража, что же мне делать? Палач уже подносит горящий факел к охапке хвороста, скоро может быть слишком поздно. И я решаюсь. Сейчас или никогда! Разбежавшись и растолкав людей, стоящих в первых рядах, я делаю широкий прыжок, ухожу от замаха гвардейского меча и со всей силы прыгаю на ученого, под ногами которого уже стало разгораться пламя. Мне повезло и столб закреплен на скорую руку, поэтому от такого мощного удара, он просто валится наземь. Мной овладело какое-то наваждение, которое придает мне сил и, я разрываю веревки на руках приговоренного. Я подталкиваю его вперед, и ученый вылетает из толпы. В этот момент гвардейский сапок врезается мне в спину, и я падаю лицом вперед, прямо на ноги людей. Они в страхе расступаются. Бойтесь меня, бойтесь бешеного пса!
Я вижу, как ученый бежит со всех ног и скрывается в переулке. Такого счастья я никогда не испытывал. Я спас жизнь. Спас целую жизнь. Бесценно. Но за все приходится платить.
Словно укусы тысячи ос, в меня вонзаются гвардейские клинки. Они пронзают мои руки, ноги, лицо, ранят меня в живот и в шею. Толпа не расходится, даже когда по их ногами ручейками струится кровь. Они желали казни – они ее получили. Но они не понимают, почему я спас ученого. И никогда не поймут. Воздух покидает мои легкие, сердце скоро перестанет биться. Гвардеец наносит последний мощный удар в район сердца, и они отступают. Бравые защитники Марселя. Честь и хвала. Стыд и позор.
Повозка остановилась. Кто этот старец, который приветливо машет мне с места возницы и ласково гладит по голове? Теперь я знаю, зачем я бежал.











.