Сегодня мне исполняется тридцать. Я сижу на лавочке в удалённом уголке парка и пью шампанское. Из бутылки. Потому что стаканов у меня теперь нет. Как нет вообще ничего. Кроме папиного ноутбука, который я взяла себе после его смерти. Год назад. А ещё документов, удостоверяющих, что я – Елизарова Ольга Евгеньевна. 1978 года рождения. Замужем. Хотя это неправда. Мужа у меня тоже нет. Потому что сегодня я ушла от него.

Пока об этом ещё не знает никто. Кроме самого Игоря, который довольно спокойно отнёсся к моему сообщению. Потому что уверен, что я вернусь обратно. И весьма скоро. Я его понимаю, на его месте я думала бы так же. За всю жизнь я не заработала ни копейки. Даже себе на сигареты. После папиных заботливых рук я попала в не менее заботливые руки Игоря, которому нужна была ухоженная красивая жена, а не задёрганная офисная сука. Меня это тоже устраивало, потому что меньше всего на свете я хотела заниматься тем, что прописано в моём дипломе. Как это я вообще его получила? До сих пор удивляюсь.

Не то что Игорь. У него их несколько. И все с отличием. Это вообще не человек, а список достоинств. Длинный-предлинный. Утомитесь слушать. И, ручаюсь, многому не поверите. Например тому, что, узнав про мой роман с инструктором фитнес-клуба, он сказал, что искренне рад за меня. Что, не верите? А это было. Два года назад.

А ещё мой бывший муж умеет зарабатывать деньги. И щедро их тратить. В том числе и на меня. Пожалуй, у нас в доме нет ничего, что мне хотелось бы приобрести – всё уже приобретено. Хотя, пардон, уже не у нас, а у него в доме. Собственно, дом и всегда был его. А я там – предметом домашнего обихода. Красивым, дорогим, и даже, пожалуй, любимым.

Таких, как Игорь, не бросают. Разве что умственно неполноценные. Каковой я и являюсь, по мнению Катьки. Потому что я уже давно собиралась уйти. К Севе. Сева – это мой любовник. В отличие от Игоря, у него нет ничего. Кроме Таланта и Лени. Но Лени гораздо больше, поэтому Сева живёт в съёмной однокомнатной хрущёвке, где и создаёт свои шедевры, когда ему удаётся победить эту самую Лень. Хотя насчёт шедевров я не уверена. Севины картины цепляют: искренностью, необычностью, какой-то особой утончённостью. Одна беда – он никак не может их закончить. В этом весь Сева. Он ничего не может довести до конца. Ни в живописи, ни в жизни.

Он совсем не похож на художника. Глупый, конечно, стереотип, но люди богемы, в моём представлении, должны обязательно иметь длинные нечёсаные и немытые волосы, собранные сзади в неизменный хвост, нервные руки с изящными пальцами, ломкое изящество худобы. У Севы всё наоборот. Он невысокий, ниже меня, крепко сбитый, а пышной шевелюрой не мог похвастаться и десять лет назад, не то что сейчас. Поэтому тут уж не до классики – приходится брить рано полысевшую голову. Вот только, пожалуй, руки. Я могла полюбить его за одни только руки. Не потому, что они способны создавать шедевры. Нет. Руки словно достались Севе от другого человека. Словно не принадлежат этому крепко сбитому коренастому телу. Словно живут своей, отдельной от него, жизнью. Маленькие. Даже для его небольшого роста. С тонкими длинными пальцами. Руки аристократа. С неповторимым изяществом жестов, с нервной грацией движений. Живые. По рукам я могу угадывать его состояние, его намерения, его настроение. Читать его мысли. Хотя порой Севиных мыслей лучше не читать. И я жалею, что могу это делать. Сева врёт. Постоянно. Всем. А руки выдают правду. Которую так не хочется знать.

А ещё его руки обжигают. Нет, они не горячие, скорее, прохладные, но их прикосновения не скользят по поверхности тела, а проникают куда-то вглубь, так глубоко, что я перестаю осознавать, кто я и где, перестаю – быть. Они несут в себе что-то первобытное, какую-то дикую силу, которая заставляет дрожать моё тело, а сердце – проваливаться в непостижимое никуда. Такая же первобытная сила хлещет из его глаз. Я впервые встретила мужчину с зелёными глазами. Нет, это не скромный болотный цвет, такой частый и привычный, и не серо-зелёный, проявляющийся в зависимости от выбранной одежды. Это яркая изумрудная зелень. Глаза дикой кошки. У меня немеет тело, когда я смотрю в них долго.

Сева меня любит. Для него я – не предмет домашнего обихода. С ним я чувствую себя живой. И я давно ушла бы в его заляпанную красками, заваленную холстами хрущёвку, спала бы на старом продавленном диване, готовила бы завтрак на пятиметровой кухне. И даже устроилась бы на работу, протерев от пыли свой диплом. Или без диплома. Мне без разницы. Но дело в том, что Сева любит не только меня. Ещё он любит эту старую грымзу. Она старше его на целую вечность. Чуть ли не на десять лет. А может, и больше. Хотя, если быть честной, выглядит она не намного хуже, чем я. Потому что за свои деньги может купить всё. Даже молодость. Даже Севу.

Объясняя присутствие грымзы в его жизни, Сева говорит про какой-то кармический узел, не развязанный в прошлом, про необходимость прожить эти отношения, про фатальность и неизбежность. Не думаю, что он сам верит в этот бред. Хотя всё может быть. Ему так удобнее. Не нужно делать мучительный выбор, не нужно ни от чего отказываться. Зачем? Раз это фатальность и неизбежность. Я давно уже знаю про грымзу. С самого начала. Она появилась в его жизни раньше, чем я. Поначалу я не восприняла её как соперницу, вооружённая до зубов своей молодостью и красотой. Потом до меня дошло, что грымза тоже не считает меня достойным противником и уверена, что Сева никуда от неё не денется.

Я тоже это поняла. Но намного позже, чем она. Только вчера. И ещё я поняла, что, помимо меня и грымзы, у Севы есть Таня, юная натурщица, похожая на мальчика, а до Тани была Анастасия, а до этого…Откуда я это узнала? Какая разница. Как ни странно, но я понимаю Севу. Так он устроен. У него внутри столько этого – энергии любви, кипения жизни – что ему мало одной женщины, он проживает сразу несколько романов, живёт в нескольких параллельных мирах, и только тогда чувствует себя живым. Грымза это тоже понимает. И мирится с этим. А я – не могу. Я не могу быть лишь одной из жён в его гареме, даже самой любимой, не хочу быть всего лишь монеткой в его коллекции, даже самой ценной. Поэтому грымза остаётся. А я ухожу. Да и не грымза она больше. Просто Наташа. Женщина, которой выпало несчастье – или счастье? – встретить в своей жизни это зеленоглазое чудовище. Которое она почему-то не в силах разлюбить. Не то что я.

Это случилось вчера. Оказывается, любовь, которой ты был одержим бесконечные пять лет, может умереть вдруг, в один день, в один момент. Так бывает. Осталось только написать Шурику. В последний раз.

Шурик, моё юношеское увлечение, появился два месяца назад. Не собственной персоной – написал письмо, случайно узнав мой адрес. Началась переписка – забавная и серьёзная, где переплетались милые сердцу студенческие воспоминания и рассказы о прожитых годах. О понятом и достигнутом, о разочарованиях и успехах, о мечтах и планах на будущее. Вот тут-то и произошло несовпадение. Оказалось, что Шурик в свои планы на будущее включил меня. А я его – нет. Вот об этом мне и предстоит сказать ему. Насколько я его знаю, это будет последнее моё письмо. Больше он не ответит. Жаль, конечно. Но по-другому не получается…

Шампанское кончилось. Я была немного пьяна. Но пьянило не только вино. Охватило какое-то новое чувство, никогда до этого не испытанное. Необыкновенное. Лёгкое. Ни с чем не сравнимое. Чувство свободы.

Стемнело. Я поднялась со скамейки и пошла, чуть пошатываясь. Я шла в гостиницу. В дешёвый неуютный номер, где меня никто не ждал. Впервые в жизни я шла туда, где меня никто не ждал. Но мне не было страшно.
Впервые в жизни.