ОБЩЕЛИТ.COM - ПРОЗА
Международная русскоязычная литературная сеть: поэзия, проза, критика, литературоведение. Проза.
Поиск по сайту прозы: 
Авторы Произведения Отзывы ЛитФорум Конкурсы Моя страница Книжная лавка Помощь О сайте прозы
Для зарегистрированных пользователей
логин:
пароль:
тип:
регистрация забыли пароль

 

Анонсы
    StihoPhone.ru



Читатель Верна

Автор:
Автор оригинала:
Курцхаар
Бывают, бывают по осени тоскливые вечера, когда в дружеской компании, прощающей родным дуракам всякую глупость, замолкает самый неостроумный рассказчик. Отчего только по осени, спрашиваю я собеседников, считают цыплят? Что это за новый национальный проект такой? Почему во всякое другое время деятельное миросозерцание не ценится администрацией Кремля? Нет мне ответа, и я тупо молчу, рассматривая расшитую райскими птицами плюшевую скатерть. В уютной гостиной, уставленной дюжиной канделябров, висит томительная тишина, нарушаемая завыванием ветра за окнами да громким храпом дремлющей под креслом собаки. Собака давно и безнадежно больна, и гостям понятно, ей не дожить до зимы, не разделить радость хозяина, забравшего из ломбарда депутатский мандат.
И уже не греет душу ароматный чай, и не веселит болтовня Фенечки, дочери генерала Жмуркина, не смешат анекдоты почтенного Ваньки Бархатова, и чудесные бисквиты, испеченные радушной хозяйкой, поедаются гостями без особого аппетита. Камин не греет! Нехорошо на душе, тягостно, постепенно начинает раздражать пьеска Шумана, не по себе делается от теней, пробегающих по углам, и коньяк не делает чувства и мысли легкими и чистыми. Тут поневоле проникнешься чувством благодарности к человеку, взявшему на себя труд нарушить проклятую тишину, и ты вслушиваешься в каждое слово, искренне понимая – пускай рассказ вздорный, нелепый, но речь в нем о живых людях, боящихся всего нехорошего, мертвого, тяжелого.
Модный архитектор Михайлов-сын-третий, которому половина современной Москвы, треть Твери прошлого века и целая новая Астрахань обязаны нелепыми эркерами, гнусными пандусами и вздорными башенками на фасадах, подъездах и кровлях зданий федеральных учреждений, был мастер именно на гнусные, вздорные и нелепые рассказы о добрых и хороших людях, пускай и попавших в идиотское положение. Раскурив трубку, он медленно произнес несколько глуховатым голосом.
- Настроение, как и погодка, паршивое, ничего веселого и путного в голову не приходит. Но все же послушайте и решайте сами, чего в моем повествовании больше – вздора или здравого смысла. Итак, глупая история ждет вашего суда, господа товарищи!
Забыв на минутку о трубке, архитектор заговорил без умолку.
- Получил я заказ на внутреннюю перепланировку большого и богатого загородного дома. Как водится в моей практике, недели полторы в доме пожил. Хотел на собственной шкуре почувствовать, с чего начинать – бродил по анфиладам комнат, ходил по этажам, привыкал к виду за окнами, и все выпытывал у Николая Дмитриевича, заказчика, с чего пришла блажь ломать стены в прекрасно выстроенном доме с гениально вылизанным дизайнерами интерьером. Прутков-второй с братьями работал, этим все сказано. Удивительно славный дом, настоящая русская усадьба, уютная, милая. Для «бентли» каретные сараи из лиственницы срублены, яхты у пирса, рядом оранжерея с араукариями и ананасами, в оранжерее часовенка с колоколенкой, колокол в двести пудов. Дорога железная игрушечная для будущих деток с пятью настоящими узкоколейными паровыми локомотивами! А виды за речку под холмом, на заливные луга! На сотни миллионов евро виды!
Архитектор почесал затылок и продолжил:
- Не скажу, что меня, скромного, ко всему привычного человека, поразило огромное количество мебельного антиквариата. Да, роскошный ампирный кабинет карельской березы. Ну, с десяток спален красного дерева, прочие палисандр, пальма. Но общее впечатление - сказка! Старая русская мебель всегда мне нравилась, а тут – море диковинок, переживших московский пожар двенадцатого года! Столы, стулья, кресла, поставцы, сундучки масонские из дома купца Хлебникова, что Казаков выстроил. Лари, ларцы, ларчики, скамьи и скамеечки. Зеркала в таких замечательных рамах, что слов нет передать все это великолепие! Отреставрировано мастерами с умом и любовью, нового лака следа не найдешь. Облезшая позолота – словно вечность дохнула, а росписи темперой по левкасу, сюжеты невиданные и наивные! Закатное солнышко лучиком тронет – сердце останавливается. Джек-пот!
- Господа, Виталий Иванович настоящий поэт! – воскликнула хозяйка гостиной. – Браво, Виталик!
Михайлов, сделав пару затяжек, разогнал клубы ароматного дыма, поклонился хозяйке и продолжил рассказ:
- Но знали бы вы, господа, откуда у этой поэзии ноги растут. Первоначальный капитал, как известно, заказчик заработал на спертом воздухе, на конвейере закатывая в алюминиевые банки аромат Колымы, запахи пересылок, тюрем и вонь бараков. Колоссальный спрос угадал, составляя букет из запахов пота, крови, хлорной извести, карболовой кислоты, дешевого табака, ружейного масла, псины и ваксы! Сколько в России-матушке радиослушателей? Вот, умножьте на десять – пятнадцать банок на каждого любителя шансона. Естественно, стал запечатывать и продавать воздух свободы. Глоток воздуха с воли и сейчас дорогого стоит. Баргузин фасовал по банкам, умная голова, миллионы декалитров сжиженного байкальского ветра возил в Европу! Десятки, сотни автоматов по продаже «Волюшки» и «Ветра удачи» в каждой российской тюрьме, во всех КПЗ, в каждом обезьяннике! Вон, у Жмуркина в штабе два автомата стоит, сам видал.
- Уже три автомата, - подтвердил генерал Жмуркин. – В третьем воздух 1952 года продается, на банках написано «Им дышал генералиссимус!».
- Стальные освинцованные контейнеры на поллитра с воздухом «Новая земля, год 1956» расхватывались гостями столицы на ура и ценились на вес золота. Гений! – развел руками архитектор Михайлов. - Поэтому ничего не скажу, как вегетарианец со стажем, про оружейную комнату с панелями из самшита. Самая обыкновенная роскошь, не более и не менее. Но какая библиотека великолепная в доме у господина Лупахина, сплошь инкунабулы из Верхней Саксонии и рукописи с русского Севера. Сафьян да золото, самоцветы и перлы на переплетах! Разумеется, денег все это стоило Николаю Дмитриевичу огромных, но разве настоящего коллекционера может цена остановить? Спрашиваю шепотом, как с мебелью быть? Никак, тихо отвечает с нервной усмешкой, пускай она в доме присутствует, и только. Ни пить-есть, ни спать на антиквариате ни я, ни мои домочадцы не желаем. Новая мебель уже выбрана по каталогам, куплена и скоро будет в России, вот так-то, господин Михайлов. Распихивайте драгоценные дрова конкретно по антресолям каким-нибудь. Ну, пристройте к дому пакгауз какой-нибудь, что-нибудь типа склада консигнационного. Спрашиваю, как с библиотекой быть, отвечает со слезой в голосе – в костер!
- Что же этот странный человек, как его, Николай Дмитриевич, не продал никому свои разлюбленные в одночасье сокровища? – вскинув брови, недоуменно воскликнул банкир Бархатов. - Русский ампир – на антресоли? Глупо! Говорите скорее, в чем причина, не томите!
Михайлов выдержал минутную паузу, рассматривал резной чубук трубки.
- Причина крылась в тайне, которая скоро стала известной мне, господа! Жена хозяина дома, Ирина, как многие светские дамы известного возраста, отличалась великим любопытством. Вы, конечно, знаете Иннокентия Константиновича Головина? Она познакомилась с этим странным человеком, они даже друзьями стали на почве страстной любви к джину и покеру! Да, да, и Кешка Головин умудрился рассорить Николая Дмитриевича с его драгоценной коллекцией, обстоятельно отвечая на все вопросы, задаваемые Ириной. Достопочтенная хозяйка дома желала знать о приобретаемой мужем мебели практически все, вникая в самые бытовые, я бы даже сказал, интимного характера детали!
- Знаю я Головина, милый молодой человек, - фыркнула Фенечка, дочь генерала Жмуркина. – Любитель интима… Он фантазер и пьяница!
- Был фантазером и пьяницей... А фантазии, основанные даже на пьяной реальности, заслуживают всяческого уважения, - тихо сказал Михайлов, оглянувшись на сполохи огня за экраном камина. – Мистика дело серьезное! Вот представьте, Николай Дмитриевич находит на антикварном аукционе в городе Гамбурге, покупает за бешеные деньги и привозит в столицу в подарок любимой жене уникальный ларец – карельская береза, инкрустированная моржовой костью – изготовленный для хранения любимый гемм и камей императрицы Екатерины II. Ирочка держит в ларце свои драгоценности и постоянно испытывает головную боль и смутную тревогу за себя и близких. Это продолжается год, второй – а на третий, в канун Рождества, на пороге спальни появляется пьяный Кешка, выслушивает бедную женщину, хватает с туалетного столика шпильку и на глазах изумленных супругов достает из потайной ниши в стенке ларца, из еле видимой щели страшное письмо, датированное мая 17-м числом 1778 года!
Михайлов умолк, занятый раскуриванием трубки, а дубовый кряж, тлеющий в камине и внезапно распавшийся с грохотом на две половинки, заставил нас вздрогнуть.
- Страшное письмо! – продолжил рассказ Михайлов. - Предсмертная записка самоубийцы, корнета Николя Лопухова, к несовершеннолетней прачке Арине Помсэ, написанная кровью в ясное весеннее утро над Царским селом. Читает записку вслух, и Ирина падает в обморок. Она 17 мая 1998 года с Николаем Дмитриевичем Лупахиным расписалась, в 10.30 утра, и те же слова выслушивала от возлюбленного! А последнее место работы хозяйки дома - комбинат бытовых услуг «Красная радуга»! Помощник оператора машинной стирки белья должность ее называлась, иначе ПОМС…
- Дурацкое совпадение, согласитесь, нет в нем ни мистики никакой, ни роковой тайны, - сказал кто-то из нас. – Но романтично...
- Угу, - кивал головой Михайлов, занятый трубкой. – Бросили ларчик в помойку, мигрени и тревоги как в воду канули.
- Да, ситуация, такая записка на подарок не похожа, но чем же прочая мебель хозяевам не угодила, а? - стукнув кулаком по протезу колена, вступил в разговор генерал Жмуркин. – Чем полукресла напугали? У них, дураков, в доме произведения искусства, а не табуретки, на которых в русских деревнях гроб у крыльца ставят. Это от табуреток беда может случиться, если их вовремя по уставу не перевернуть!
- Я отвечу, и отвечу подробно, - архитектор Михайлов вновь занялся трубкой, потом долго искал по карманам спички. – В принципе, никакой беды от мебели никто и не ждал. Дело в психологии, в общей жуткой ауре, окружающей деревянные чудеса. Ирина устроила для меня подробную экскурсию по дому, Иннокентий давал пояснения, и должен заметить, рассуждения молодого человека показались мне не лишенными логики. И не рассуждения его я оценивал, а большую работу по исследованию истории каждого предмета обстановки. Ирина не пожалела времени и средств, и на руках у нее оказались отрясающие архивные материалы и свидетельства очевидцев. Где Иннокентий их раздобывал, какими источниками пользовался, мне непонятно, но факты говорили не в пользу коллекции.
- Факты! Приведите же факты! – вновь воскликнул Бархатов, неравнодушный к стильной мебели и добрым ликерам.- Ммм! Здоровье Анастасии Юрьевны!
Михайлов, мельком взглянув на банкира, поддержал тост и, отхлебнув бенедиктину, продолжил, любовно разглядывая трубку:
- К примеру, на прекрасном обеденном столе красного дерева трижды только в царствование Николая Павловича обмывали покойников, и стоял тогда стол в кордегардии Преображенского полка, в тринадцати шагах от гауптвахты, которую прозывали покойницкой по причине вечного жуткого холода в каменном полуподвале. Когда Иннокентий за обедом с трудом выговорил имена усопших, я ахнул. Достойные люди, поверьте, но аппетит у меня пропал! А в двух совершенно роскошного вида полукреслах, в которых мы с Кешей в шахматы играли, отошли в мир иной ровно сорок шесть человек, в основном, мужчины и женщины от сорока пяти до семидесяти пяти лет, предпочитавшие шахматы картам. Что уж тут говорить о кроватях, опускаю имена сановных покойников и печальные подробности смертей. Подушка, кстати, такое же популярное орудие убийства, как финский нож или вот револьвер. Зеркало в ореховой раме послужило причиной смерти графа Зачатьева-младшего – заглядевшись на свое отображение, малютка упал с лестницы. Каминные часы в голодный год были украдены у последней владелицы раритета, княгини Нарышкиной, а смерть ее в девятнадцатом году, в городе Тамбове, была ужасна! Иннокентий добросовестно проделал порученную работу, точно подсчитал количество покойников, приходящееся на коллекцию мебели, на собрание книг, и добился невероятного – азарт коллекционера-мебельщика в душе Николая Дмитриевича угас совершенно. Пятьсот с лишком покойников, судьбой тесно связанных с раритетами, насчитал Иннокентий, что, согласитесь, для мирного загородного домика многовато. Затраченные капиталы хозяин дома сохранил, не стал распылять коллекцию, но за столами не ел, стульями не пользовался, спал на полу и никогда не читал книг, пылящихся за зеркальными стеклами. Даже кабинетные часы работы Джона Керстнера остановил, так как Кеша точно вызнал – в 1861 году, 13 декабря, они с точностью до секунды указали время кончины их владельца, купца Коноплянникова, и тотчас вышли из строя, ждали ремонта в 1913, чтобы вскорости время смерти нового хозяина, авиатора Нестерова, до секундочки показать... Короче, вот такая собака на сене получается!
- Княгиню Нарышкину на лестнице собственного дома красноармеец штыком заколол, - нарушил тишину двусмысленный фальцет генерала Жмуркина. – Зараза!
Михайлов молчал, шаря по карманам спички. Глухо пробили часы в кабинете хозяина дома, и прокричал филин, живущий в зимнем саду.
- Кешка жулик, жулик! – донеслось из глубокого кресла, в котором сидела Фенечка. – Ему нельзя верить! Странно только, что на телефонные звонки не отвечает...
- На моих глазах, на глазах хозяев дома этот жулик извлек из карниза чудесного книжного шкафа загадочные куски проволоки и фрагмент теменной кости человека, высокого молодого мужчины, - тихо проговорил архитектор Михайлов. – Предварительно в дом привозили рентгеновскую установку и просветили ореховое чудо из Нюрнберга со всех сторон. Выяснил Кеша по архивам Германии, некто несчастный Фридрих фон Розенау, начинающий адвокат, в 1846 году застрелился, зарядив пистолет крючками с корсажа своей неверной невесты, уроженки города Хайлигенбайль Луизы Генриховны Кройц. Не хотел бы я держать свои любимые книжки в шкафу, отмытом от пятен человеческого мозга. Брр! Что же до содержимого книжного шкафа, то замечу, господа - на каждой страничке редкостных изданий Гете и Клейста Кешка с помощью криминалистов и ученых-палеоэндокринологов обнаружил отпечатки пальцев и слюну знаменитых самоубийц XIX века - Чердашникова, Лифшица, Нюрки Сакралеевой, сестер Мориц! Вы знаете, что под окнами библиотеки цветы не росли и птицы не пели? Рыбки в аквариуме сдохли?
- Так чем же все дело кончилось? – ответил я на вопрос вопросом. – Неужели костром?
- Ну, батюшка, это так, для красного словца. Костра не случилось, произошла лишь тотальная перепланировка и перестройка дома, с чего я и начал рассказ! Сослали ампир версальский на антресоли! И книги туда же рукописные, и часы с графскими зеркалами. Масонский сундучок отослали в дом купца Хлебникова, что на Маросейке 17 дробь 2, и господин посол республики Белорусь с благодарностью принял дар Николая Дмитриевича. Что случилось потом с сундучком, с проектом союзного государства, вы все знаете. Как это не смешно!
Архитектор вскочил и стал расхаживать по ковру, размахивая руками.
- Да, господа, и смех, и грех! Никто меня не заставлял, я самочинно посетил дюжину московских мастеров-краснодеревщиков и наверно узнал, сколько реставраторов мебели лишились зрения, слуха, пальцев, вообще ушли в мир иной из-за простреленного некогда книжного шкафа! Двадцать пять человек в одной только Москве, настоящих профессионалов, перестали заниматься любимым делом, шутка ли!
Михайлов успокоился и продолжил с улыбкой:
- Бог с ними, с книгами. Целые состояния пылятся сейчас в загородном доме Ирины и Николая Дмитриевича, никем не видимые, закутанные в саваны из бязи и полиэтилена. С заказом я справился быстро, гонорар был выплачен очень даже солидный, и зиму, и весну провел в Италии, шлялся по Помпеям и Геркуланумам. Помните, загорелый, как черт, вернулся в Москву с подарками, гипсовыми мышами и кошками, с трехпудовым согбенным евреем-сапожником? Каюсь, только дома узнал, что мыши и кошки загодя города у Везувия дружно покинули, надули меня прапраправнуки ромуловы. Смешно – как зайду в Милане или Риме в магазины антикварной мебели, так вспомню родину и экскурсию по дому Николая Дмитриевича. Паровозики, колоколенку… И жену его вспоминаю, и Иннокентия Головина как живого вижу. Да, господа мои, у каждой вещи своя история, свои вещие тайны.
- Что значит «как живого»? Что с ним могло случиться, я с ним на Полянке неделю назад кофе пила, слышите меня, Михайлов?!
Архитектор коротко взглянул на Фенечку, вздохнул.
- То и случилось, что третьего дня Иннокентий Константинович приказал всем нам долго жить. В лавочке на Кузнецком мосту некая модная дама покупала в подарок любовнику венецианский серебряный флакончик для благовоний, Головин стоял рядом, выбирал по моей просьбе перочинный нож без, как бы получше выразиться, печальных предысторий. Ну, заинтересовался изящной вещицей, высказал предположение, что из чертовой посудины кучу народу на тот свет отправили через ядовитые снадобья. Открыл крышку, что-то повернул, неосторожно вдохнул – летальный исход! Врачи определили смерть как легкую и мгновенную, некая модная дама и место на Ваганьковском кладбище оплатила. А ножик, вот он, совершенно чист, никакого на нем греха не имеется.
Я осторожно взял ножик и внимательно его осмотрел, с опаской открывая и закрывая лезвия…
- Собачья смерть, - тихо вымолвил Бархатов, осторожно надкусив бисквит. – Моего Рекса точно так отравили...
- Дай Бог каждому так умереть, - продолжил рассказ архитектор, принимая и пряча ножик в карман. - Скажите, господа, кто из вас увлекается собирательством редкостей, не замечали вы мистических поворотов в своей судьбе? Не изменяла вашу жизнь старинная книга или колода дешевых карт, купленная по случаю на блошином рынке Москвы, Парижа или Сингапура? Или длинный автомобиль довоенного года выпуска, катавший гитлеровского бонзу? Серебряная пуля, сплющенная о позвонок вампира, не валяется в ящиках ваших столов? В клинике университета города Торонто, кстати, из двух-трех стволовых клеток вырастили печень Прометея. Вот такую!
Архитектор развел руки и попросил:
- Налейте-ка мне чаю, только не плачьте, Фенечка! А начальнику клиники потом голубь глаза выклевал.
- Голубь, голубь… Полковник Голубев пуговку на плацу нашел и жене отдал к ночной рубашке пришить. Может, этой пуговкой ребенок подавился и задохнулся насмерть, рак у жены сразу же диагностировали. Я вот старинные ножи собирал, - тихо проговорил генерал Жмуркин и поднял ладонь правой руки. – Видите шрам? Ножом хана Кучума в реке Иртыше при невероятных обстоятельствах порезался, повредил себе связки. Подарил коллекцию племяннику.
- Вам еще повезло, - отозвался архитектор. – Но для чего же племяннику подарили, чем он вам не угодил? Окончил ли он академию?
Генерал промолчал, лишь черты лица его посуровели, скорбная морщина обозначилась на переносице.
- Помянем лукавого Кешку, - правильно истолковал молчание генерала Жмуркина архитектор Михайлов. – Ну-ка, хозяюшка, прикажите подать вина!
- Лучше водки, - тихо попросила Фенечка. – Кеша обещал мне пуанты Кшесинской, в них перед кем станцуешь, тот тебя и полюбит.
- Погубит! – эхом отозвался архитектор. – Поди, со вторых, или даже третьих ног эти пуанты… Кстати, Головин никогда в доме Анастасии Юрьевны не пил ни вина, ни водки, так, Анастасия Юрьевна, или не так?
- Страшные вещи вы рассказываете нам, Михайлов! Пейте лучше чай! – выкрикнула вдова композитора Ноткина, большая любительница старинного серебра. Все знали, а я уж наверно всех больше, что покойный Марк Яковлевич Ноткин любил прикладываться к чарочке работы братьев Тулупниковых, за рояль без нее не садился, и наказывал положить заветную чарку, наполненную вином, себе в гроб. Увы, вдова наказа не выполнила, потчевала из чарочки своих гостей, и круг друзей вдовы делался уже и уже. Один я остался в друзьях у Настеньки.
- Я пью, пью, - отозвался архитектор. – Чай замечательный! И чашечка славная, не голубого ли сервиза баронессы Катерины Ивановны Таубе, царство ей небесное, расстрелянной по приказу Дзержинского? Пью, и мороз по коже пробегает. Костяной фарфор, изумительная работа…
- Именно что костяной, - тихо заметила хозяйка. – Чашке и сорока лет не исполнилось…
В гостиной вновь повисла нехорошая тишина, ветер громко стукнул веткой клена в стекло, и тяжело вздохнула во сне больная собака. Слава Богу, филин в зимнем саду молчал, спал в прицепленной к ветке араукарии клетке. Ближе к полуночи мы откланялись, стараясь не встречаться взглядами с проснувшимся проводить нас бобиком, и разъехались по домам.
* * *
Невидный за плотно сдвинутыми шторами, бушевал вырвавшийся из миллиардов консервных банок и бочек шторм, гонял по мокрой столице тучи палой листвы, бездомных собак, запоздалых прохожих, но контрастный душ, но рюмка хереса прогнали из памяти вчерашний день, а добрый свет ночника и выключенные телефоны обещали сладкие минуты ночного досуга.
На сон грядущий я открыл томик Верна, старое лейпцигское издание для состоятельных путешественников.
Аромат ванили, издаваемый пожелтевшими страницами, готический шрифт, утомляющий зрение и чудаки, бредущие по небу вокруг света, скоро сделали свое дело – я крепко спал, не успев ни секунды помыслить о том, сколько читателей Верна так же, как я, укладывались с этой книгой в постель и – никогда не проснулись...



Читатели (1552) Добавить отзыв
Евгений, почему столько негатива? Всё так мрачно от первой до последней строчки? Но читается с интересом на одном дыхании.
Удачи вам! Пусть в вашей жизни будут только светлые дни, весёлые и интересные друзья, и книги, от которых люди живут и наслаждаются жизнью.
С искренним уважением,
Вера
25/02/2009 19:38
<< < 1 > >>
 

Проза: романы, повести, рассказы