ЭРОТИЧЕСКАЯ САГА — 6

или НОВЫЙ ДЕКАМЕРОН


ГЛАВА ШЕСТАЯ


РИСКНУТЬ ВСЕМ РАДИ ВСЕГО
или редька, варенная в меду.


Их было трое, легких в движениях, что при сильном теле, действует на почуявших запах спермы, и без того слабый пол, разлагающе.


Двоим было лет по двадцати, но третий, постарше и понаглее, был явно из тех, чей опыт совращений, позволяющий брать добычу, не особенно утруждаясь, они перенимали. Штамп, отшлифованный до мелочей, действовал безотказно, как спусковой крючок снайперской винтовки. Ибо те, кого определяли в жертву совращения, бездумно потрафляли неуловимому импульсу, от них исходящему.


К столику девушек они шли кучно, но, подойдя, рассредоточились, окружая его, словно лишая будущих жертв путей к отступлению. Тот, чье предполагаемое старшинство, вполне определилось, взял на себя роль тамады и, с деликатностью опытного ловеласа, сочетающей пряную лесть с многообещающей недоговоренностью, дал понять, что красота девушек произвела на него и его друзей неотразимое впечатление. Надо ли удивляться, что все их сегодняшние планы побоку, ради такого приятного знакомства.


Нелегко было в этом льющимся, как из крана, потоке слов распознать отшлифованное лицемерие. Но при таком напоре у ошеломлённых подружек не оставалось времени для размышлений. То, что для соблазнителей было всего лишь рутинным действом, для соблазняемых — ураган, в вихре которого им суждено было исчезнуть. Стоящего за стулом Элеоноры, новоявленный тамада представил как Рональдо, прикрывающего с тыла Агнесс, Лоренцо, а себя — Джузеппе. Затем пришла очередь представляться замурованным в смущение девушкам. И только после этого гости присоединились к хозяевам, а недостающий стул Джузеппе конфисковал у столика рядом.


И тотчас захлопотала приметливая официантка, перемигнувшаяся с Джузеппе. Кьянти появилось так неожиданно, как если бы вытащила вино из-под платья, хотя между нею и говорливым заказчиком не было произнесено ни слова. Не окажись наши беспечницы ошеломлёнными мужским напором, а потому, словно проглотившими языки, возможно, проявили бы, если не проницательность, то осторожность. Но виденное глазами, слышанное ушами и впитанное разгорячённым воображением, вполне соответствует тому потаённому и не подверженному осмыслению, что живёт в каждом из нас, делая любые попытки к вразумлению бессмысленными.


Перед ними был развёрнут пейзаж с таким количеством сладостей, словно в намерение компании вовсе не входило скорое расставание. Явно в поощрение, Джузеппе приложил руку к плоским, как поднос, ягодицам официантки, что, судя по брошенному на него взгляду, было расценено как поощрение. Всё свидетельствовало о том, что он хозяин положения: болтал безумолку, сыпал любезностями и остротами, казавшимися девушкам смешными до колик, внимательно следя за сменой их настроения, чутко реагируя на любое движение. И когда они, пошептавшись, стали осматриваться в поисках чего-то, не подлежащего оглашению, как тут же, по знаку Джузеппе, возникла официантка, и увела обеих в закрытую портьерой, как пологом, нишу.


Постепенно кафе начало наполняться посетителями, мест не хватало, и расторопный Джузеппе, предложил выйти на воздух, первым направившись к выходу. За ним последовали, окруженные молчаливыми спутниками, девушки. Их пошатывало, кружились головы, но неосознанное ощущение невесомости, как бы в готовности взлететь, придавало им непривычную бойкость, так и рвущуюся к проявлению. А когда Джузеппе гостеприимно распахнул дверцы своей машины, и они, весело толкаясь, разместились внутри, он, включая зажигание, не оборачиваясь, поинтересовался:


– Как, девочки, довольны?


– Оч-чень, – поспешно ответила Элеонора, и Агнесс, подтвердила улыбкой слова подруги.



РАЗВРАТНЫЙ ПОДВИГ


Ах, какой был гулёж и картёж! Какие ставки! Молодые, крепкие девичьи тела, не тронутые тленью забвения, не замороченные моральными догмами, придуманными не ими, а посему, отброшенные за ненадобностью.


В этом мог быть выигрыш или проигрыш, но для тех, кто склонен не к размышлениям, а к действиям — желанная цель, пуще всех опьяняющих напитков, придаёт, в собственных глазах, ту возвышающую самооценку, которой до сих пор недоставало. Обе радовались, видя, как мужчины, будто остервеневшие пауки, пьют их молодость и не могут насытиться. А то, что, что одна из них оказалась нетронутой, превратилось в событие, и везунчик чувствовал себя именинником.


Агнесс, пока дожидалась очередного победителя, а это был третий или четвертый по счету, ничего, кроме тумана в голове и приятной усталости тела не ощущала. Другое дело, в начале, когда Джузеппе привел их комнату, занавешенную шторами. Спустя несколько мгновений появились и остальные. Осыпанные их ласками, девушки покорились неизбежному, оказав чисто символическое сопротивление, без которого, как считается, нельзя терять то, что мысленно потеряно давно и безвозвратно.


Замороченные, уставшие, переходя из рук в руки, исполняли все, что им было велено, и Агнесс, глядя на происходящее как бы со стороны, думала не о том, что будет с нею, когда выберется из ловушки, в которую загнала себя по неосторожности и глупости, а осознавала случившееся, как неизбежное. И если на чём-то важном могла сосредоточиться, так это удивление непохожестью того, что произошло сейчас, с тем, что испытывала прежде с Сильвано.


Ощущение новизны, в прежде уже известном, придавало пряный привкус подзабытой запретности, а, значит, интриги, что для романтически настроенной особы было едва ли не главным в происходящем. Оставшись, наконец, одни, Агнесс и Элеонора некоторое время молча переживали и осмысливали случившееся, потом одновременно повернули головы друг к другу, и Элеонора сказала то, что могла бы сказать и Агнесс:


– Вот мы и получили, что хотели.


Агнесс улыбнулась и только собралась что-то ответить в том же духе, как отворилась дверь и вошла Рената, неся два подноса, поражающих оголодавшее воображение видом и выбором предложенной им еды.


Удивлённая донельзя Агнесс уставилась на нее. Но реакция была вполне предсказуема, а потому Рената постаралась её не заметить.


– А вот и я, девочки, – деловито сообщила она, ставя подносы на стол и присаживаясь возле лежащей Агнесс. – После такой работы не мудрено и проголодаться. Мужики так уминают мясные салаты, что челюсти скрипят. Кстати, с одной из вас я не знакома, что, надеюсь, нашей дружбе не пойдёт во вред.


Я тоже надеюсь, – быстро ответила Элеонора, набрасываясь на еду.


Агнесс охотно последовала её примеру. Фрукты, конфеты, пирожки и пирожные, кофе, крепость и аромат которого придал бы бодрости и мертвецу. Но особенно налегли на сэндвичи, такие белые, словно пушистые, исчезающие с космической быстротой. Рената с улыбкой и тайным облегчением наблюдала за ними. Мучившее её беспокойство тотчас же исчезло, когда осознала, что происшедшее, как и рассчитывала, впечатлило, но не опечалило девушек. И если, естественные в их положении смущающие и настораживающие мысли имели место быть, внешне таковые или удачно скрывались, или развеялись.


Но радость Агнесс, в отличие от радости, утратившей невинность, но не наивность, подруги, не отменяла, смутно копошащегося чувства, что Рената их подставила ради каких-то своих, только ей ведомых причин. Теперь она поняла: происшедшее не только и не столько результат её легкомыслия, сколько заговора, организованного поистине виртуозно. Но прежде, чем заниматься выяснением случившегося, Агнесс попыталась прояснить главное:


– Ты не забыла, сегодня истёк срок ультиматума, и я теперь в руках шантажиста?


– Теперь ты в своих собственных руках. Все, что связано с Андреоло, можешь забыть, как дурной сон.


– И что заставило его отступить?


– Зачем тебе эти подробности именно сейчас? Могу только сказать, что компрометирующую тебя кассету получишь, когда будешь уходить.


– Я могу уйти сейчас?


– Когда пожелаешь, но зачем?


– Объясни?


– Вы обе должны остаться здесь на ночь.


– С ума сошла. Родители подымут на ноги полицию.


– Неужели так трудно позвонить и сказать, что остаётесь ночевать у подруги.


– Но куда-то исчезли наши телефоны.


– Успокойся, здесь ничего не пропадает.


– В таком случае, скажи, неужели кавалеры еще не насытились нами?


– Узнаешь, не торопись. Все, что вы делаете, будет по достоинству оценено. Я хочу, чтобы вы поняли самое главное: вы богачки, хотя сами об этом не догадываетесь. – И, заметив устремлённые на неё недоумённые взгляды, продолжила: – Я не имею в виду ваших родителей, а то богатство, которое принадлежит вам и никому другому. Правда, оно не вечно, но времени, чтобы использовать его с умом, предостаточно.


– О чём ты? – удивилась Агнесс.


– О теле. О ваших телах.


– А голова не в счёт? – расхохоталась Агнесс.


– А разве я сказала, что её следует отбросить за ненадобностью? Без головы нельзя, но без тела невозможно. Безголовая, но с богатым телом женщина не пропадёт. Умной, но нищей телом, — место в кунсткамере. Тело для нас всё: наша гордость, добытчик, приманка, способ погубить и одарить надеждой, его можно продать с выгодой, не снившейся самым драгоценным драгоценностям, притом, что остаётся при нас, как и деньги за него полученные. Тело можно подарить, опять же не расставаясь с ним, украсить чью-то жизнь или довести до помешательства, а то и самоубийства, излечить, вдохновить на подвиг или преступление. И ещё многое другое, о чём даже не догадываемся до тех пор, пока случай не подтолкнёт к догадке. А сейчас вставайте. Вас ждут сауна, коктейль, приятное общество умных, трезвых, богатых мужчин, для молодых женщин / а теперь вы женщины / неоценимое. Вы еще будете благодарны мне, хотя сейчас, возможно, в чем-то и сомневаетесь.


Увидев, что Агнесс хочет ей возразить, Рената заторопилась к выходу, сославшись на неотложные дела и пообещав скоро вернуться. Агнесс и Элеонора переглянулись, не зная, что сказать, хотя еще недавно были предельно откровенны друг перед другом. Элеонора первая нарушила молчание, ставшее для обеих тягостным.


– Мне ничуточки не страшно, Агнесс. А тебе?


– Значит, ты храбрая, – ответила Агнесс, подумав, что отнятую у Андреа кассету увидели и, наверняка, увидят другие и многие.


– Удивительно, - размышляла Элеонора, старательно сдерживая рвущийся восторг при мысли о случившемся обновлении. – Я понимаю, все произошло так, как не должно, с точки зрения моей мамы, но я устала притворяться моральной и, сняв с себя эту обузу, надеюсь, не прогадала. Ведь никто из нас не может знать, как, когда и где такое случится.


– И как тебе показался Джузеппе? – в тоне Агнесс угадывалось плохо скрываемое небезразличие.


– Но ведь он был не один, – проснувшаяся в Элеоноре женщина реализовала себя на этот раз в иронии, прежде ей не свойственной.


– Но спрашиваю тебя именно о нем.


– Значит, и ты его выделила? Скажу откровенно, мне понравились все, но будь у меня возможность выбора, предпочла бы его. А у тебя разве по-другому?


– Нет, – помолчав, призналась Агнесс. – Мы с тобой думаем одинаково.


– И чувствуем тоже... Кстати, что за таинственная перемолвка с Ренатой? Я так поняла…


– И понимать тебе пока нечего. Скажу только, я здесь потому, что имела неосторожность ей довериться.


– Но ведь и я тоже.


– Ты случайно. А я закономерно. И, если откровенно, из-за меня.


– Ни о чем я не жалею. Но если узнают в колледже, нам не поздоровится. И, тем не менее, я испытываю облегчение. Девственность тяжкий груз, и не каждой под силу его нести. Мне стыдно и радостно. Стыдно, что это не первая брачная ночь. Стыдно, что стадно. Но радостно от столкновения яростных мужских тел, во мне и ради меня. Возможно, и даже наверняка, они признают меня шлюхой, но я бы не простила себе, если бы не прошла через это. И не простила бы тебе, если бы ты мне не помогла. Хочу этого сейчас, хотела вчера, и буду хотеть завтра. Боже, как я разболталась. Почему ты молчишь?


– Просто потому, что никогда еще женщина, а ведь теперь, /если верить Ренате/, мы женщины, не произносила прекраснее и поэтичнее монолога о сексе. Ты пропела гимн духу секса, тогда как Рената, только выгодам, с ним связанным. Возьмём на заметку и то, и другое. Будем щедры, если будут щедры с нами. Я поздравляю тебя. В конце концов, мы сами должны придумать себе оправдание. Никто не сделает этого за нас.


Они встали, но не оделись, а после сауны, приятно размягченные, снова повалились каждая на свой диван, и Элеонора бойко произнесла, восхищаясь собственной смелостью:


– Чего они ждут, мы уже готовы…


И вдруг спохватилась:


– Ничего, что я размечталась за двоих?


– Теперь мне нечему тебя учить, – рассмеялась Агнесс. – Ты из ведомой превратилась в ведущую. – Она вскочила, перебежала на диван подруги, и они, визжа, заключили друг дружку в объятия.
Борис Иоселевич
/ продолжение будет /