- Мама, зачем бабушке такой большой сундук? Что она в нем хранит? – спрашивала я в детстве. Дедушка с бабушкой жили в своем доме. И в самой дальней комнате стояли шкаф, кровать и сундук, который никогда не открывался.
- Старые вещи, - отвечала мама.
- Понимаешь, когда началась война, одежду негде было купить. Новых вещей просто не было, а старые изнашивались. И ходить не в чем было! Поэтому бабушка хранит старые вещи на случай, вдруг снова начнется война. Чтоб было что надеть.
На самом деле, я думаю, проблема была намного глубже. Уже после смерти мамы, переписываясь со своей двоюродной сестрой, которую вырастила бабушка, я узнала, что все началось гораздо раньше. Вернее теперь я думаю, что раньше. Потому что сестра рассказала о том, как страдала бабушка после ссылки в Караганду. Её отец был раскулачен и семью в начале тридцатых годов, когда бабушке было 17 лет, выслали из-под Орла. Там мои предки жили в каменном, построенном собственноручно доме, в котором после их выселения разместили правление и клуб. А в Караганде, когда их выбросили на голую землю, пришлось поначалу бедствовать. Семье дедушки, тоже раскулаченной, удалось устроиться получше. Наверно, их сослали раньше, и они уже обжились к тому времени. И бабушка рассказывала, что замуж выходила нищей, и было ей очень стыдно. В Орле остались полные сундуки приданого. В Караганду же семью отправили в том, в чем спали. Ночью подняли с постели, усадили в лаптях в вагоны и всё. Прощай, немытая Россия.
- Когда меня сватать пришли, мама моя подняться с места не могла - юбка рваная, на руках сестра младшая маленькая в тряпки завернутая. Свекровь меня за бедность и невзлюбила, - вспоминала бабушка.
После войны, конечно, все наладилось. Дед хорошо зарабатывал. Трудился механиком на шахте. Был лучшим специалистом, молчаливым и беспрекословным работником. Поэтому его и на фронт не отпустили. Бронь дали. Он и в округе всем помогал электричество чинить, и ветеринаром был отменным. Лечил соседских коров и на убой скота непременно его звали. Знал мой дед, куда нужно быка стукнуть, чтоб сразу отключился. Бабушка держала хозяйство. В доме было всегда сытно: коровье и козье молоко, курятина и гусятина к столу и свежие яйца, до сих пор помню их сырой соленый вкус. Бабушка покупала дочкам дорогие американские платья и ничего для них не жалела. Но страх нищеты, боязнь остаться без еды и одежды по-прежнему жили внутри…
- Самое главное, Сережа, для человека, чтобы он был сыт, обут и одет, - учила моего брата бабушка. Он воспитывался в доме деда до семи лет.
И теперь мне кажется, наследственное у меня это, сложности при расставании c вещами. Наследие из Советского Союза. Когда умерла мама, я вытащила со шкафов три чемодана старых вещей. И сами чемоданы-то были старыми, твердыми с металлическими углами, и лежали в них костюмы и платья маминой молодости. Самое интересное, что размером они давно уже не подходили моей маме. С возрастом она поправилась и уже точно никогда не смогла бы надеть те красивые шелковые платья и модные пиджаки. Но, тем не менее, они бережно хранились в чемоданах на верхотуре спальни.
У папы все ещё сложнее. 14-летним подростком он пошел работать. Как одному из старших, в доме было 9 детей, ему приходилось заботиться о пропитании семьи. Во время войны в колхозе каждый колосок на счету. Голодали, конечно, сытой жизнь не была. И что теперь? Теперь я борюсь с тем, чтобы папа не оставлял в тарелке недоеденное.
- Папа, - говорю я ему, - ты можешь меньше порцию делать или выкидывать остатки?
Ну про «выкидывать» это я преувеличила, об этом даже и речи быть не может, а насчёт «меньше порцию» – тоже не выход. Я поняла, какая б порция не была, он все равно не доест, и поставит остатки в холодильник, потому что «вдруг завтра кушать нечего будет»? И знаете, как я это поняла? Наблюдая за собой. Какой раз замечаю, вот ем я мед. Содержимое банки подходит к концу, и я его не доедаю, а оставляю на донышке. И стоит эта банка потом очень долго, пока не засохнет, и выброшу я этот мед вместе с банкой. А почему так? Потому что если я его доем, то меда у меня не будет, а если не доем, то он у меня есть. И делаю я это не специально. Ну то есть, не думаю, что "вот меда у меня не будет, не буду кушать больше". А как-то так само собой получается. И даже если рядом стоит уже новая банка с новым медом, выбросить старый не так-то просто. В детстве, кода мне мама принесла откуда-то жвачку в виде сигареты, я положила её в свой стол в самый дальний уголок и периодически любовалась на неё и всем её показывала. Даже кусочка не откусила. Потому что если я её сжую, у меня больше не будет жвачки, а так я была обладательницей уникального продукта, которого в СССР не было. Так она и засохла, бедненькая. Может я её и сжевала, но впечатлений не осталось. Теперь это смешно читать, но как-то грустно…
Моя подруга рассказывала, что её дядя так наголодался в детстве во время войны, что сохранил привычку прятать хлеб под подушку. Уже был взрослым и не голодал давно, а хлеб под подушкой по-прежнему лежал.
Пришла к папе недавно и говорю:
- Папа, выброси все пустые банки, или бабушкам отдай, пусть продадут, хоть копейки заработают.
Они стоят на двух шкафах на месте выброшенных чемоданов и занимают всю поверхность. Мама моя на зиму много чего готовила – и огурцы, и помидоры, и капусту, и салаты, и варенье с компотами. Папа увозил полные банки в гараж, а потом всю зиму мы ели дары лета. Но теперь-то никто не делает заготовки.
- Пап, ну теперь же они нам точно не нужны, - говорю я папе. Он смотрит на меня и молчит. И я знаю – не выбросит. Ни за что.
Ну как, как можно выбросить вещь, которая не сломалась, не разбилась, которая нужна в хозяйстве, пусть не в нашем, в которую вложен человеческий труд? А вы – на помойку. Да никогда!
Аська смеется:
– Выброси сама.
Подруга столько раз переезжала, продавая квартиры вместе с обстановкой, что научилась расставаться с вещами, квартирами и городами в легкую.
А я ей в ответ ещё одну историю.
Вчера увидела, что в нашем районе открылась кондитерская.
- Ого-го! И до нас цивилизация дошла! – весело подумала я, не очень, однако, веря в прибыльность такого предприятия в моем не самом богатом, хоть и центрально-городском районе. Зашла в эту кондитерскую и передо мной предстали яркие витрины, уютный кафетерий и вежливые продавцы. На витринах – загляденье. Заграница отдыхает. Малюсенькие разноцветные пирожные, залитые ровной зеркальной глазурью тортики, булки и булочки разных сортов и размеров. И цены, немаленькие, конечно. Купила я красивенькое пирожное для пробы, и положили мне его в отдельную розовенькую коробочку и в пакетик фирменный эксклюзивной кондитерской. Пришла я домой, съела пирожное. И смотрю на эту коробочку, и рука у меня не поднимается выбросить её. «Как это? - Думаю я, - Она ж прожила всего один час, такая хорошенькая, такая маленькая, такая розовенькая, с вензелёчками и расписными буковками!»
Аська только что не крутит пальцем у виска:
- Не сходи с ума.
Я говорю:
- Да выкинула я её, понятное дело. Но как папу заставить банки выкинуть после этого?
Когда я отдаю ему свой телевизор, старый мы ставим под стол, потому что он ещё работает. Когда я отдала следующий, купив себе плазму, мы выкинули тот, предыдущий, из-под стола, а второй снова поставили под стол. Он тоже ещё работает. Зачем папу травмировать?
Так что пусть будут эти банки. Кушать не просят. Никому не мешают. Ну и что, что их штук шестьдесят, ну и что, что в них пыль собирается, и вообще хранить пустую посуду не тот фэн шуй. Пусть стоят. А вдруг война.