Всё, здесь написанное, включая действительные наименования и номера воинских частей, названия
населённых пунктов, воинские звания и фамилии
действующих лиц, – плод моей фантазии. Какие-
либо совпадения – не более чем игра случая.

Начнём с примечаний и пояснений:
ВА – воздушная армия.
ВАИ – военная автомобильная инспекция.
ВРИО – временно исполняющий обязанности.
Гусматик – жидкая резина наполняющая особо прочные колёса.
ДТП – дорожно-транспортное происшествие.
иап – истребительный авиационный полк.
Коаксиал – кабель для передачи высокочастотных сигналов.
КП – командный пункт.
КПМ – конечный пункт маршрута.
МТО – материально-техническое обеспечение.
«Мёртвая» зона – круг радиусом 20 км в котором локатор не видит цели.
Облёт – проверка зоны видимости РЛС на разных высотах.
ОКП – оборудование командных пунктов.
ПМ – пистолет Макарова.
Подпол – подполковник.
ППК – приёмо-передающая кабина.
Р-105 – коротковолновая носимая радиостанция времён далёких.
РЛГ – радиолокационная группа.
РЛП с ПН – радиолокационный пост с пунктом наведения.
РЛС – радиолокационная станция.
РТО – радиотехническое обеспечение.
С2Н5ОН – спирт.
Светодивизион – войсковая часть, предшественник батальона.
Старлейт – старший лейтенант.
Сухпаёк, сухпай – сухой паёк, норма суточного питания.
Такелажка – прицеп для перевозки сложенной антенной системы.
ТВД – театр военных действий.
ТТД – тактико-технические данные.
уасу – узел автоматизированных систем управления.
ЦБП – центр боевой подготовки.
ЦБУ – центр боевого управления.
ЭСУ – электросиловые устройства.
ЮГВ – Южная группа войск


Висантлапоть-кунсентмиклош-яношкадар-хаймашкер.

Эту поэтическую строку на угро-финском
наречии гарнизонная молва приписывала
начальнику физической подготовки
14 гвардейского иап,
гвардии капитану,
одесситу,
Жене Прокопчуку.

Хаймашкер.

…
Каждый офицер, в годы оные проходивший службу в составе Южной группы войск хотя бы раз да слышал, а кому повезло, то и неоднократно видел гордость венгерского народа, «мадьярский Байкал» – озеро Балатон. На благословенных берегах этого, прямо скажем, не кристально чистого водоёма, в некотором удалении от курортного рая и его столицы – города Веспрема, когда-то размещались центр боевой подготовки ЮГВ и его кузница высококлассных военных кадров - полигон Хаймашкер. Именно на этом оперативно – тактическом фоне и разыгрались описываемые мною ниже трагикомические события из жизни одного из воинских гарнизонов.
…
Шла последняя неделя лета 1974 года. Ничто не предвещало треволнений в жизни затерявшегося в центральном захолустье Венгрии гарнизона Кишкунлацхаза. Начальник связи и РТО полётов элитного истребительного авиационного полка майор А.П. Втун сидел за столом служебного кабинета и невидящим взором пронзал полученное из верхнего штаба распоряжение по связи. Последнее предписывало выделить из состава частей связи и РТО гарнизона одну радиолокационную станцию П-35, экипажу которой ставилась задача привести её в походное положение, совершить марш в район полигона Хаймашкер, развернуться на указанной позиции (гора Юта) и к 8.00 3 сентября находиться в готовности к контролю воздушного пространства.

Как все советские люди, Александр Петрович безоговорочно ставил общественное выше личного и, несомненно, немедленно бросился бы выполнять поставленную обществом задачу, но уж слишком рельефно в этот чудный августовский вечер выпячивалось наружу личное. Оно острыми кошачьими коготками скребло сердце и не давало успокоения душе. Пуще прочего беспокоило состояние здоровья, подорванного перенесённым в лейтенантские годы тяжёлым недугом. Печальными последствиями болезни явились клочковатая растительность на голове, да прогрессирующая глухота на оба уха.
Первую незадачу удавалось компенсировать путём не совсем модного в ту пору бритья скальпа «под ноль» и постоянным ношением на нём форменного головного убора. Это позволяло минимизировать внимание окружающих к не совсем обычному виду далеко не старого старшего офицера и ограничивать это внимание почти безобидной кличкой «Фантомас».
Глухота оказалась барышней куда более настырной и приносила значительно больше как физических, так и моральных страданий. Независимо от воли хозяина она, как ни странно, носила избирательный характер. Уши достаточно хорошо слышали всё, что ассоциировалось со словом «На» и были совершенно бесчувственны к слову «Дай». Это странное свойство разнослышимости по прямой аналогии распространялось и на взаимоотношения с сослуживцами. Майор вполне сносно слышал руководящее звено полка и значительно хуже – равных и младших по званию (должности) независимо от их принадлежности к той или иной воинской части гарнизона и вероисповедания. Особые затруднения со слуховым аппаратом возникали в критические минуты управления повседневной деятельностью воинских коллективов. Зачастую, при возникновении острой необходимости рвануть на груди китель и крикнуть: «Делай как я!», - уши не слушались и не слышали, вследствие чего майор не мог сообразить, что, собственно говоря, делать-то и, посему, молчал! Вышеописанный акустический феномен родил в частях связи и РТО гарнизона обидное для главного связиста мнение о том, что он, прикрываясь глухотой, просто сваливает с себя бремя ответственности за принятие решения, т.е. работает «самосвалом». Квинтэссенция обиды крылась в том, что такого мнения придерживались не только эти юные недоноски – старлейты из уасу и светодивизиона, но и серьёзные товарищи из руководства. И, если от первых нечего было опасаться кроме украдкой и в сердцах почти ласково брошенной за спиной фразы «Глухая балда», которую А.П. летёхам благодушно прощал, как неизбежное следствие их жеребячьего возраста и присущего ему отсутствия чувства сострадания ближнему, то вторые были способны и на радикальные оргвыводы!
Пытаясь бороться с бедой, А.П. в недавнем прошлом решился на кардинальную и одновременно отчаянную меру - хирургическое вмешательство, и благополучно прошёл лечение на одно ухо в центральном госпитале Киевского военного округа. В результате операции он обрел счастье слышать, как ревёт вода в канализационных трубах и ласкает молодую жену лётчик – снайпер из соседнего подъезда. Такой неоднозначный результат А.П. совершенно не радовал, постоянно раздражал и мешал отдыхать перед и после полётов. Сомнительность обретённого счастья и призрачность победы над разнослышимостью именно сейчас навевали невесёлые мысли о целесообразности операции на очередном ухе.
Шёл третий час мучительных раздумий. Тяжёлые предчувствия в клочки рвали черепную коробку майора, душа томилась в груди, сердце скулило как малолетняя побирушка в электричке…А так хотелось светлого и радостного… Внезапно в голову забрела странная мысль о том, что уже который месяц он не приходил домой рано. От её нелепости и несовместимости с высоким званием советского офицера на мгновенье стало нестерпимо стыдно. Хотя, с другой стороны, часы показывали, что служебное время давно истекло, и нет преграды, препятствующей реализации прекрасного душевного порыва. От предвкушения радостной встречи с любимой семьёй майор счастливо улыбнулся, весело через зеркало погрозил пальцем глухоте, показывающей язык из правого уха, закрыл на ключ дверь кабинета и, пиная левой ногой отдыхающие на асфальте камешки, подталкиваемый Гименеем полетел домой…
Судьба-злодейка редкозубо скалилась ему в след. Несчастный! В предвкушении счастья он совершенно забыл о БОЕВОМ ДОКУМЕНТЕ!
…
В понедельник 2-го сентября 1974 года, после общего построения полка безмятежный и благоухающий дешёвым одеколоном А.П., весело насвистывая песни советской эстрады, зашёл в служебный кабинет и, совсем было, собрался отдохнуть от воскресного отдыха. Взгляд его, игриво перескакивая с одного на другое, искал предмет, достойный применения в свободный часик, остававшийся до постановки задач на полёты, а именно – нарды, называемые в авиационном простонародье шарлышками. Вместо вожделенной игрушки на рабочем столе неожиданно объявилась бумажка, чьё содержание майор мгновенно вспомнил и которую, цепенея от ужаса, узнал. Со столешницы немым укором в халатном отношении к служебным обязанностям, граничащим с должностным преступлением, на него смотрело не отправленное исполнителю РАСПОРЯЖЕНИЕ ПО СВЯЗИ. Холодный липкий пот покрыл чело и застил глаза. Инстинкт самосохранения взревел на форсажном режиме. В висках застучали две взаимодополняющие спасительные мысли: «Как исполнить?» и «На кого свалить?». Первая из них угасала по мере того, как внутренний голос, отрезвляя и отнимая последнюю надежду, шепнул, что расчёты на уровне подкорки, работающей в режиме мозгового штурма, констатируют полную теоретическую невозможность выполнения поставленной задачи вследствие отсутствия потребного времени. И в этом непотребстве виноват он и только он - начальник связи и РТО полётов элитного истребительного авиационного полка майор А.П. Втун! Мир рушился! А с ним и военная карьера!
Ответа на вопрос «Как исполнить?» не было…Оставалось найти на кого свалить.
…
Временно исполняющий обязанности убывшего в очередной отпуск начальника 491 узла автоматизированных систем управления майора В.М. Дичева капитан Ю.Е Тузенко встретил рассвет того же дня в казарме, в состоянии неустойчивого душевного равновесия. В последнее время в силу ряда как объективных, так и субъективных причин ему было неуютно в семье. По образному выражению супруги он бежал из дома «как - будто там пахло дерьмом».
Многие происходившие с капитаном и связанные с его именем события были по своей сути отвратительны и не вписывались в гармоничную картину временного пребывания ограниченного контингента частей Советской армии за священными рубежами нашей великой Родины – Союза Советских Социалистических Республик. Они не могли быть терпимы ни семьёй, ни командованием, ни, конечно же, им лично. Жгущим душу огнём горел костёр воспоминаний о закрытом партийном собрании по рассмотрению персонального дела коммуниста Ю.Е. Тузенко, где, как старшие, так и младшие товарищи по партии подвергли его суровой, но заслуженной критике за неумеренную, граничащую с непреодолимой тягу к алкоголю. В процессе прений однопартийцы капитана всей душой стремились, но так и не смогли понять, как можно совмещать повседневное бытовое пьянство с несением службы на передовых рубежах и заочным обучением в высшем учебном заведении. На товарищеский вопрос в лоб о причинах его аморального поведения Ю.Е. неуместно и совершенно необдуманно увязал последние с отсутствием реальных перспектив своего личного карьерного роста. Заявление подобного характера вызвало бурю негодования среди не- и слабопьющих членов КПСС, указавших в пламенных выступлениях на тот не характерный для советской армейской действительности факт, что коммунист Тузенко в нарушение этических, моральных и юридических норм не по чину носит погоны капитана, занимая при этом всего лишь старлейтскую должность помощника начальника уасу по МТО.
На волне всенародного и праведного гнева заместитель начальника узла по политической части капитан-коммунист В.И. Ченко незамедлительно предложил высокому собранию проект решения в следующем формате: «Идя навстречу личной просьбе т. Тузенко об обеспечении ему карьерного роста и в целях дальнейшего и неуклонного искоренения пьянства и алкоголизма среди личного состава части, ходатайствовать перед командованием ЮГВ о снижении капитана Тузенко Ю.Е. в воинском звании до старшего лейтенанта.» Собрание оказалось не столь высокими и понятливым, как представлялось замполиту, но все же чуточку умнее его, и данную формулировку отклонило. Следуя логике ответа на риторический вопрос: «А вдруг следующим буду я?», товарищи по партии вынесли коммунисту Тузенко Ю.Е. другое, более соответствующее основополагающим принципам демократического централизма взыскание – замечание. Доверие товарищей отчасти стабилизировало состояние дел на питейном фронте, но кардинальных изменений не вызвало, т.к. не могло искоренить первопричин происходящего.
А причин для душевного надрыва было не меньше, чем поводов. Во-первых, не совсем умная, а скорее – совсем не умная жена Алла после рождения второго ребёнка словно взбесилась и требовала от мужа, с его точки зрения, невозможного. Не мытьем, так катаньем она добивалась, чтобы он, во-первых - бросил ежедневно выпивать, во-вторых - больше времени и внимания уделял ей и детям, и, наконец, в-третьих – всю валюту, которая по её мнению пропивалась, приносил домой. По первым двум пунктам программы - минимум Ю.Е. голосовал всей душой «за». Но жена с дьявольским упорством не хотела признавать свою неправоту в пункте третьем, финансовом. В её затуманенном сознании не укладывалась Кишкунская аксиома – в гарнизоне мужики валюту не пропивают. Здесь пьют только технический спирт; в зависимости от занимаемой должности – слитый с самолетов или не залитый в них.
Поскольку консенсус по предложенной супругой программе нормализации семейных отношений найден не был, на очередном разборе «полётов» в ход шли укоры в служебной и мужской несостоятельности. При этом отмечалось, что другие мужья, даже не имея почти законченного высшего образования, в его возрасте уже получили как минимум майорские погоны и высокие должности, а их семьи не перебиваются с пайка на привезённое из Союза. Степень оскорбительности приводимых женой аргументов и продолжительность их предъявления напрямую зависели от способности мужа осознавать своё положение в пространстве и времени.
Низкий рейтинг, определённый самым родным для него человеком был настолько обиден, что подвигал капитана на рецидивы злоупотребления спиртным. Скандалы на почве тихого пьянства отца и мужа изматывали семью и, зачастую, заканчивались физическими оскорблениями со стороны жены, которая не стесняла себя в выборе предметов педагогического воздействия. Следы воспитания систематически, как на витрине выставлялись на открытых для обзора сослуживцев и членов их семей участках тела мужа. Каждый, от рядового до генерала, мог наблюдать палитру деградации капитана. Ю.Е., как истый военный интеллигент глубоко переживал своё падение, но ответить мог только виноватой улыбкой и кротостью. Семейную драму, как на театральных подмостках с живым интересом наблюдала вся гарнизонная общественность, включая любопытных зануд - активисток из женсовета.
…
Именно эти обстоятельства, а также насущная потребность немедленно поправить пошатнувшееся за воскресный день здоровье и привели капитана Тузенко в казарму в столь ранний неурочный час. Официальная легенда информационного прикрытия мотивировала его прибытие необходимостью планового присутствия начальника на подъёме личного состава части.
Завершив контроль за освящённой Уставом внутренней службы процедурой утреннего подъёма и приняв доклад дежурного по части, ВРИО начальника приступил ко второй, неофициальной части своего визита. В укромном уголочке с соблюдением всесоюзных санитарных норм и правил пожарной безопасности хранился запас спирта – ректификата, предназначенного для технического обслуживания средств связи, РТО и АСУ. Сим разливанным морем Ю.Е. заведовал по своей основной должности. В обязанности помощника начальника по МТО входило каждодневное обеспечение полного цикла взаимоотношений воинов – связистов со спиртом, от его получения до списания. По-видимому, именно эта каждодневность и привела к отмеченной выше духовной близости между капитаном и C2H5OH, близости, имеющей явную тенденцию к перерастанию в физическую. Ю.Е. регулярно совершал неофициальные дружественные визиты к месту пребывания этого наиболее чистого в нашем Мире представителя зелёного змия, но стремился осуществлять их по мере возможности инкогнито.
Отослав дежурного по части исполнять обязанности по службе, ВРИО начальника накатил в солдатскую кружку одному ему известную норму, поколдовал над ней с бутылочкой «Трауби-соды» и с отвращением выпил. Отрезал дольку первосортного мадьярского «Джанатана» и, предотвратив откат, дослал ею огненную воду вглубь страждущего желудка. Донельзя в тему вспомнился анекдот про ротного, у которого с утра «в роте было плохо», а потом «стало лучше». Кто-то посторонний хихикнул в пищеводе. Стало «становиться лучше» не только в роте. Остаточные явления синдрома похмелья панически быстро покидали тренированный организм. С военно-теоретической точки зрения они походили на дезертиров, бегущих с поля боя в тыл.
Стремительно светлело в голове. Просветление совершенно не ко времени вызвало желание отведать чего-нибудь вкусненького, а вкусненькое у Ю.Е., к сожалению, могло ассоциироваться только с родным домом и ещё более родной женой. От этой ассоциации почему-то стало не по себе. Воскресло в памяти видение того, как накануне вечером, на территории собственной квартиры, более чем прохладно встретили его - главу семьи, вернувшегося с военной службы и сильно уставшего от её тягот и лишений. Перед мысленным взором предстали вчерашнее лицо орущей жены с выпученными глазами и сегодняшние, её же, белеющие в постельной мгле безмолвные ягодицы, являвшиеся немыми и укоризненными свидетелями не только душевного и физического разлада в доме, но и того, что вечер вчера всё же удался. Вариант завтрака в кругу близких отпал по причине полной бесперспективности. Альтернативой вкусненькому впереди маячило только одно – снятие пробы в солдатской столовой.
Ю.Е. надел китель, вышел на улицу и распорядился строить братцев-солдатиков для следования на завтрак. Старшина узла старший прапорщик И.И. Инченко, по кличке «Спица», пребывающий в фаворе у настоящего начальника и зачастую разделяющий с ним мероприятия по проведению личного досуга, подчёркнуто не спеша, построил личный состав и, по мнению капитана, без соответствующей его (ВРИО начальника) статусу почтительности доложил о готовности к убытию. Скрыв за официозом снисходительной улыбки желание немедленной сатисфакции, Ю.Е. разрешил начать движение, а сам прогулочным шагом напрямик направился к зданию столовой. Он уже почувствовал предваряющее приём пищи обильное слюноотделение и уловил лёгкое дуновение ветерка, принёсшего дразнящий запах свежесваренной солдатской каши. Но…
…
Звонок, догнавший ВРИО начальника уасу на траверсе входа в казарму, показался ему подозрительно длинным. Дневальный, подняв трубку, словно раненый в филейную часть зверь метнулся вдогонку за капитаном и, настигнув, попросил разрешения доложить о том, что его немедленно требует к телефону начальник связи полка майор Втун. Предчувствие срыва завтрака подвигло Ю.Е. на весьма образную тираду из которой опешивший воин узнал значительно больше, чем за долгие и чудесные школьные годы, а именно: куда пошёл бы этот майор, кем бы он тут командовал, каким женским органом и с какими качественными характеристиками является. Причём, в характеристиках капитан был не мягче своих подчинённых старлейтов. Облегчив таким образом душу и приглушив разыгравшийся аппетит, Ю.Е. Тузенко подошел к телефону.
На противоположном конце линии начальник связи и РТО авиаполка, нарочито строгим тоном попытался с налёту взять быка за рога и потребовал от высокого должностного лица уасу его немедленного прибытия в штаб полка для получения боевого документа, требующего срочного исполнения. Такая постановка вопроса показалась Ю.Е. исключительно оскорбительной. Нанесённое оскорбление взывало к беспощадной вендетте. Но, не смотря на душившую его ярость, капитан по возможности корректно указал оппоненту на отсутствие прямой подчинённости между должностными лицами войсковых частей, которые они представляют. С максимальной сдержанностью и тактом он констатировал, что доставка корреспонденции, в том числе и боевой документации, не входит в обязанности хоть и временного, но начальника, хоть и маленькой, но отдельной части. Пуще того, внедрённый натощак напиток и почти высшее образование, вкупе с недостаточной калорийностью закуски, инициировали исключительно жёсткие требования к майору Втуну немедленно, по телефону выдать основные временные и пространственные показатели предстоящих боевых действий, а также частную, желательно ближайшую и дальнейшую, задачу вверенной Ю.Е. отдельной воинской части с целью обеспечения её нештатному штабу, как основному органу управления, работы методом параллельного планирования.
Продемонстрированный противником высший пилотаж оперативного искусства наповал сразил и без того деморализованного допущенной личной халатностью начальника связи авиаполка. Он, слегка заикаясь, зачитал распоряжение и без дальнейшей словесной пикировки мелкой рысью затрусил в кабинет ненавистного товарища по оружию, чтобы там под роспись и желательно без указания даты сдать документ, обжигавший руки и грозивший катастрофическими последствиями его держателю.
Невзирая на лёгкую контузию, полученную от услышанного, капитан Тузенко достаточно быстро понял, что завтрака не будет. Будет кино. И, вполне возможно – не одна серия. К своему глубокому удовлетворению он зафиксировал, что натренированный годами военной службы и вовремя опохмелённый организм, получив от центральной нервной системы руководство к действию, без пререканий и лишних стонов строевым шагом врубился в режим интенсивной интеллектуальной деятельности. Опыт прожитых лет и инстинкт самосохранения подсказывали, что до прибытия визитёра, имеющего прямой доступ к уху высокого руководства необходимо успеть: а) замаскировать запах изо рта и б) подготовить почву для отпора возможному натиску.
Вновь, незваная, который раз за утро, теперь уже совсем не вовремя и не к месту, мешая сосредоточиться, замельтешила в башке классика: «Как дела в роте?». Тьфу-ты, ну-ты, какая гнусь! Сгинь нечистая сила! Быст-ро! «По разделениии-ям! Делааай - раз!» - засунут в рот огрызок мускатного ореха. «Делааай - два!» - продуман вариант встречного сражения. «Делааай – три!» – объявлена полная боевая готовность. «Для встречи сверху - на кра-а-а-ул!
…
Количество штанов, протёртых на скамьях авиационных пунктов управления давало основание майору Втуну считать себя матёрым штабным волчищем. Несмотря на близкое к стрессу состояние, вызванное досадным ляпом с распоряжением, он с одного, искоса брошенного с порога взгляда понял, что принимающая сторона к его приходу подготовилась на все сто. При взаимопожимании рук и совмещённом с ним принюхивании нос А.П. не услышал из уст капитана ожидаемого с тайной надеждой выхлопа перегара потребной для обвинения в употреблении спиртных напитков в служебное время концентрации. Напротив, дыхание капитана было отменно свежо, глаза светились природным умом, а лёгкий румянец на щеках свидетельствовал о прекрасном самочувствии и готовности немедленно сделать былью любую из сказок, на которую укажут перстом.
Унылый вздох майора поставил крест на его лопнувшей мыльным пузырем надежде «ссамосвалить» грешок личной безответственности на пьянство чужого начальника. Реализация основополагающих заповедей курятника переносилась, как начало полетов по погоде, на неопределённое время. Клюнуть ближнего не удалось, а нагадить на нижнего, не упав с насеста, для А.П. при его поврежденном болезнью вестибулярном аппарате всегда было проблемой. Судьба в очередной раз повернулась к нему тылом. Альтернативы тому, чтобы без лишней афиши и помпы вручить адресату жгущий руки документ и сдаться на милость победителя не было.
Победитель же, к удивленью гонца не спешил выказывать бурную радость триумфатора. По мере осознания сути изучаемого распоряжения он всё больше уверялся в том, что заказанное вместо завтрака кино будет фильмом ужасов…
При непосредственном рассмотрении выяснялось, что по чьей-то халатности документ все выходные пролежал под сукном. Что его задержка на тот же срок сократила боевому расчёту РЛС время, выделенное на выполнение поставленной задачи. Что времени этого осталось менее суток. Что полному боевому расчёту, подготовленному на оценку «отлично» для свёртывания станции требуется восемь часов. Плюс двухсоткилометровый марш и развёртывание. Минус отсутствие штатного экипажа и опыта…По совокупности все эти «что», плюсы и минусы никак не позволяли втиснуть предстоящее действо в установленные временные рамки. И главные «минус» и «что» состояли в нулевой вероятности поступления команды «Отставить!».
Смирившись с неотвратимостью судьбы и облегчив душу аутотренинговым сеансом экспрессивной лексики, отец-начальник ввел себя в алгоритм принятия оптимального решения и приступил к уяснению поставленной задачи и оценке обстановки. В результате краткой, но плодотворной, совместной с начальником связи, работы объектом заклания был определён нештатный расчет РЛС П-35 из состава группы радиолокационных станций старшего лейтенанта Дырёва Г.А. С этой радостной вестью капитан Тузенко и прибыл на утренний развод части.
…
Отдохнувший за выходной день, сытый и оттого слегка расслабленный в одном колене личный состав появление на левом фланге начальника части встретил до обидного обыденно. Команды для встречи слева и доклад заместителя по политчасти выслушал внимательно, но без поедания руководства глазами, после чего внутренне приготовился к длительной и нудной постановке задачи на предстоящую неделю и разводу по объектам работ.
Однако, к удивлению асушников начальник, зачитав приказ о назначении состава смены на боевое дежурство, проинструктировав её и отправив на позицию, не пустил процесс дальнейшего распределения воинов-связистов по работам на всегдашний самотёк. Вопреки исторически сложившейся практике он не покинул плац, отдав подчиненных во власть начальников групп и к ним примкнувшего командира взвода связи, а напротив, потребовал дополнительного внимания.
Ошарашенный предвкушением чего-то загадочного и, вероятно, могущего внести элементы разнообразия в окрашенную в блеклые цвета повседневности жизнь воинского коллектива, этот самый коллектив, сомкнув ряды приготовился внимать. Услышанное распоряжение начальника узла вызвало раздвоение мыслей и смятение чувств.
Изустно стало известно, что немедленно, не теряя ни секунды, усиленному нештатному расчёту сверхштатной РЛС П-35 во главе со старшим лейтенантом Дырёвым надлежит убыть на точку и приступить к свёртыванию станции с последующим приведением её в походное положение. Вследствие малоопытности вышеупомянутого старлейта в вождении войск по заграничным автострадам начальнику группы ОКП капитану Бухову Н.П. предписывалось разделить с ним радость высокого доверия руководства. Капитан назначался начальником формируемой автоколонны. Остальной личный состав отмобилизовывался на всестороннюю помощь счастливчикам.
…
Вид муравейника, встревоженного воткнутой в него рукой хулигана палкой далеко не в полной мере мог бы охарактеризовать состояние обоезадаченного 491-го уасу. Чтобы более полно и ясно представить себе картину воцарившейся вакханалии непосвящённому, как минимум, потребовалось бы получить представление о структуре этой оригинальной во всех отношениях части, а также о пред- и непосредственно самой истории автоматизации процесса управления летательными аппаратами в истребительной авиации. Отказавшись от претензий на фундаментальность исследований и специфической терминологии всё же необходимо отметить вехами основные моменты зарождения, становления и развития частей связи в наименование которых входили маленькие буковки: асу(ау).
В начале длительного и героического пути к ним прибавили всего одну «у» и получился пресловутый узел. Почему именно узел не знал ни кто. В его состав входили РЛГ, РЛС, группа ОКП, группа РЛП с ПН и взвод связи. Народу при этом организме было не густо – не более 80-ти душ, из них около 20-ти – офицеры.
Военные острословы местного разлива, являясь активными штыками штатного расписания этой, с позволенья сказать воинской части, со значительной долей самоиронии шутили, что кто-то, когда-то, где-то, сдуру завязал этот «узел» и теперь ни кто не знает, как его развязать. Трудно придумать что-либо более уродливое, чем воинская часть без штаба, т.е. без мозга, которым общепризнанно является штаб, а именно этим уасу отличался от всех известных автору вооружённых формирований Красной Армии. Самыми ходовыми словами служебного обихода здесь были «нештатный» и «сверхштатный». Сверхштатной была куча техники, зачастую вдвое и более превышающая количество штатной, которую нужно лелеять, несмотря на отсутствие обслуги. А нештатным было всё, в том числе: а) разнообразные обязанности, касающиеся обеспечения повседневной жизнедеятельности части, б) сборные экипажи для выполнения задач на помянутой сверхштатной технике, и, наконец, в) (о, венец военной мысли 20-го века и военного идиотизма!) – жизненно необходимый, но отсутствующий в штатном расписании штаб.
Ещё одной характерной особенностью узла, являлось то, что наименования должностей всего офицерского состава начинались со слова «начальник», и лишь взвод радиосвязи возглавлял командир, который несказанно этим гордился и при каждом удобном случае подчёркивал свою единственность.
Служить в узле считалось занятием утомительным, безденежным и малоперспективным. Боевое дежурство, обеспечение полетов и несение внутренней службы не числом, а уменьем, вкупе с должностным окладом в 105-110 рублей и одним выходным днём в месяц перегружали личный состав морально и физически и приглушали рвущееся из горячих сердец чувство здорового советского патриотизма.
Острословы же со стороны, завершая карикатурность описанной картины, не могли отказать себе в удовольствии при встрече с уасушником с плохо скрытым ехидством и глубоким подтекстом задать ему ставший традиционным вопрос: «Паря! Ты откуда?», на что ожидался ответ: «С асу» со всем предполагаемым спектром последующих насмешек.
В дальнейшем, буковку «у» поменяли на «об» и узлы чудесным образом превратились в отдельные батальоны, которые, на недолгое правда время, стали предметом издёвок всего связистского народа за досадную промашку оргмоботдельцев, прозевавших созвучность сокращённого наименования части связи полному похабства действу – обасу. Дело, однако, быстро поправили, выбросив буковку «с». Получился обау.
Высшую иерархическую позицию в ряду борцов за автоматизацию управления по праву заняли отдельные полки, которые с учётом предыдущих ляпов назвали, слава Богу, не опасу, а опсау.
…
Но, это будет потом, а пока узел в полном составе, пешим порядком, с песнями и гиканьем выдвигался на позицию, где его ждала «зазноба» – РЛС П-35 странной модификации. От своих сестёр она отличалась меньшей мощностью агрегатов электропитания, что при сильных порывах ветра приводило к остановке вращения ППК с расположенной на ней антенной системой, да ещё тем, что упомянутые агрегаты вместо прицепов монтировались на шасси автомобилей ЗИЛ-157. Такие изменения, по замыслу заказчиков должны были существенно повысить мобильность РЛС. Но, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Почему-то считалось, что перемещать станцию придётся только в боевых условиях, а это, в свою очередь, подразумевало отсутствие какой-либо реальной ответственности за результаты механического взаимодействия с окружающей средой. Мол, война всё спишет! Исходя из такого необдуманного посыла, машину №8, предназначенную для подъёма грузов и в первую очередь для навески антенной системы, смонтировали на гусеничном ходу, на базе среднего артиллерийского тягача АТС-59. Это безусловно повышало проходимость отдельно стоящего на позиции тягача, но выводить автоколонну, включающую в свой состав вышеупомянутое гусеничное тягло на асфальт мадьярских дорог в мирное время не решался ни один идиот, даже военный. Выход был один – демонтировать подъемник с тягача и установить на один из свободных КрАЗов. Благо их было с избытком.
Учитывая, что РЛС П-35 считалась мобильной лишь номинально (некоторым членам экипажа - срочникам, да и многим прапорам, не приходилось участвовать в свёртывании-развёртывании в течение всей их армейской службы), то перемещать её приходилось крайне редко. Это, в свою очередь, приводило к тому, что техническим состоянием шасси самодельного подъемника – упомянутого КрАЗа, никто не интересовался и он до поры до времени ржавел на задворках автопарка. Когда же наступала эта злосчастная пора и приходило время сменить позицию, ничего не оставалось как с горечью констатировать, что из исправного в этой куче металлолома – только рулевое колесо. Поскольку альтернативных вариантов в выборе грузоподъемных механизмов не было, то, естественно, приходилось перед началом свёртывания локатора производить разминочные работы в виде восстановления работоспособности подъёмника и подвижности его автошасси.
Именно это реанимационное действо по прибытии на боевую позицию и возглавил лично ВРИО начальника узла капитан Ю.Е. Тузенко, осуществлявший общее руководство творимым безобразием. В состав консилиума, помимо него, были введены старлейт Дырёв и начальник ЭСУ прапорщик Борис Колов. В качестве советников, по русскому обычаю, присутствовали ещё до десятка разного ранга должностных лиц узла, дававших дельные рекомендации, основанные исключительно на личном опыте и услышанных за время службы анекдотах. Итогом работы высокой комиссии явился вывод о том, что покойника ещё не поздно реанимировать. Известие об этом было встречено одобрительным гулом парней с асу.
Реанимация началась с отсечения омертвевших тканей и установки донорских органов. На замену хвастающихся цветущим свинцовым нутром аккумуляторов и колёс с потрескавшейся от долголетнего простоя резиной потребовались минуты. С перекрытием всех существующих нормативов и голодным бульканьем сглотнул, не заметив того, дозу долгожданной солярки топливный бак. Огромным носом на бампере КрАЗа-214 выросла ржавая стрела подъёмника, именуемая среди своих «Гусем». Энтузиазм и рвение служивых не знали границ. Запах пота, солидарное сопение и постоянное упоминание чьей-то матери, по совокупности привели к логическому завершению процесса – переходу количества в новое качество. Настал момент запуска! Начальник ЭСУ прапорщик Боря Колов занял рабочее, а заодно и почётное место в деревянной кабине монстра кременчугского автомобилестроения, улыбнулся широкой и доброй русско-украинской улыбкой и нажал на кнопку стартёра. СВЕРШИЛОСЬ! Из облака сизого дыма, выплюнутого запустившимся движком, выехала многострадальная машина и, покашливая, поехала на позицию. О, воспетая в одах и повсеместно упоминаемая всуе советская военная техника, самая надёжная и неприхотливая. Только ты, не обслуженная и ржавая, систематически подвергавшаяся грубому техническому насилию со стороны отличников боевой и политической подготовки, а вкупе и недообученных советских воинов - первогодков срочной службы, в тяжелую годину отодвигала в сторону личные амбиции и со скрипом и лязгом, но с честью выполняла поставленные задачи.
Процесс свёртывания псевдомобильной РЛС опасен и труден, как сама военная служба. Кроме того, он продолжителен не только в реальном масштабе времени, но и при его описании. Экономя драгоценные минуты, не будем пристальным взглядом всматриваться в мелкие детали тяжёлой солдатской работы. Закроем глаза на уморительный для людей, знающих толк в радарах фрагмент, отражающий чаяния выпускника КВИВАУ, целого инженера-лейтенанта (редчайшего в те далёкие времена для уасу звания) Жени Пиченко, с автомобильным насосом в одной руке, другой пытающегося нащупать сосок для накачки камеры на диске заполненного жидкой резиной колеса. Не будем строги к сержанту Пчеленку, компенсирующему экспрессивной лексикой и гнилой верёвкой отсутствие на вверенном ему автомобиле утраченного неизвестно когда и кем штатного крепления аккумуляторной батареи. Не станем поминать лихом и бравого ефрейтора Тахмазяна для которого тот день и жизнь в целом могли закончиться под рухнувшим наземь из-за порыва растяжек и переломившимся пополам «Гусем». Будем снисходительны и не станем юродствовать над их нелёгкой военной судьбою – они делали всё, что могли. Покрепче зажмуримся – и широко откроем глаза ровно в 22.00 2.09.1974 года…
…
Да-а-а… Замес сегодня задался крутенький. Единственная радость за весь день – стартовичок на КП полка. Да домой сбегал на часик - отпустили переодеться в полёвку и пересчитать детей. Детей пока всего один – трёхлеток Серёга, со счёта не собьёшься. Успел перед расставанием пересчитать и жену. Одна, единственная... Стоим в строю, внемлем постановку задачи и инструктаж по технике безопасности. За спиной - колонна грозной боевой техники. Уже вкусивший елею помощник по МТО, он же ВРИО начальника узла гнусавит азбучные истины, наущающие военных, меня в том числе, лезть в токоведущие части оборудования не левой, а именно правой рукой – для продления мучений. Лучше бы он показал нам ту падлу, которая приказала пойти туда, не знаю куда и сделать то, не знаю что. Я битый час с венцом картографии ВНР в руках и пеной на губах пытался добиться от него самого малого – где находится та гора Юта, которая может стать для экипажа и меня лично Голгофой и которой, как ни странно, на карте нет? В ответ – помахивание перед моим носом распоряжением по связи и похожее на нервный тик кивание в сторону здесь присутствующего, за всё болеющего и ни за что не отвечающего начальника связи полка. А эта глухая балда почему-то боится позвонить в верхний штаб и убаюкивает нас с Коляном сказками о тёплой встрече в районе учений на полигоне Хаймашкер с авиационными представителями, которые непременно укажут нам, где упасть и даже наперёд постелют соломки. Ой не верю-ю-ю. На вопрос об осознании местным руководством заведомой бесперспективности нашего вояжа – ответ того же плана: замысел Верховного Главнокомандования до начальника связи не доводился, времени на решение задачи выписали столько, сколько сумели и смогли, а то, что будет трудно, так это ж армия – кому здесь легко. Мне, конечно, солидно полегчало, когда старшим колонны назначили не меня, а Коляна, хотя и догадываюсь, случись что – его широкая задница прикроет не мою, а командирскую грудь. Ведь именно для этого он, и не кто-либо другой промыслил использовать в качестве колонновожатого капитана Николая Петровича Бухова, самого опытного и авторитетного офицера уасу, в плюс ко всем своим достоинствам являющегося ещё и нештатным начальником штаба. Петрович поначалу поскулил, конечно, попенял на судьбу, но достаточно быстро привык к безысходности и помогал мне в подготовке колонны на все сто.
На пару нам легче было уболтать Тузенко поставить в колонну вместо двух «супермобильных» ЗиЛов с дохлыми агрегатами питания одну нормальную машину КрАЗ-255, имеющую на хвосте прицеп с современной электростанцией от кутюр. Этот 20-ти тонный монстр уже стоит во главе колонны в ожидании старта. За ним пристроился его сводный по отцу, заводу-изготовителю брат – КрАЗ-214. На нём поеду я, начальник РЛС старлейт Дырёв. Весь путь следования до конечного пункта маршрута подпихивать меня в спину и ниже будет 12-ти тонный прицеп по прозванию ППК, что в переводе на нормальный звучит так: приёмо-передающая кабина. Впритык к пресловутой ППК притулился самодельный заменитель штатного грузоподъемника, Краз-214 по кличке «Гусь», наша вечная скорбь и боль со стрелою на носу. Его баранку сегодня доверено крутить целому младшему сержанту Коле Пчеленку из Клинцов. Замыкает колонну мой боевой заместитель Борька Колов. Он прапорщик, начальник электросиловых устройств, родом из Ивановки, что под Одессой. Сам за рулем ЗиЛ-157, на шасси которого смонтирована индикаторная машина. Тянет прицеп с такелажем. Заодно имитирует техническое замыкание.
Инструктаж чрезвычайно похож на отпевание. Об отупевшие за день головы и гудящие от сапожной усталости ноги бьются огрызки чужих, не осознаваемых слов. Слова набатом колотят в черепок и крошат остатки мыслей. Надрыв действа нарастает по мере приближения момента прощания с покойными. Хочется выйти из строя, лечь рожей в грязь и уснуть. Апогей причитаний наступает по предоставлении слова главному святотатцу – замполиту узла. Из текста его заклинаний с чрезвычайным интересом узнаю о горячей любви ко мне со стороны далёкой Родины – матери и о насущной необходимости ответного чувства. Послать бы его на ухо, паскуду, чтобы не юродствовал. Не ему учить меня Родину любить. Он сейчас, убирая рабочее место, закроет рот и пойдет спать под бочок к тёплой и мягкой жене, а мне с Колей и необученными пацанами предстоит по чужим дорогам накрутить к утру на колеса 180 километров. Тем и отличается замполит, от командира. Командирский клич – делай, как я. А его – делай, как я сказал. Ему на всё наплевать. Его партийная принципиальность заканчивается значительно раньше, чем начинается личный интерес. Ведь знает сучара, что посылают нас разыграть авантюрную сценку по прикрытию чьего – то отверстия в нижней части спины в процессе которой можно запросто сломать шею, и не одну, и не в переносном, а в самом, что ни на есть прямом смысле, но молчит. Боится за репутацию части (читай «за свою шкуру»).
Слава Богу! Отпели. Сейчас предадут земле, укроют саваном и приклеят на лбы проходные документы. Скорее бы. Команду «Разойдись!» встретили почти с радостью. Перед стартом курнули, обсудили с Колей последние детали предстоящей баталии. Договорились остановить колонну для проверки тормозных колодок через десять километров пути.
С некоторым облегчением даю команду: «К машинам!». Через минуту кручу круги рукой: «Запускай!». Заревели моторы, головная машина дёрнулась и потащилась, матушка, вкупе с прицепом, а мы - цугом за ней. Водила на флагманском (то бишь моем) КрАЗе – парнишка хоть куда. Не из моей группы, здоровенный такой татарчёнок под метр восемьдесят. В локации прославился тем, что на спор слопал почти полный десятилитровый солдатский бачок каши, и не какой-нибудь, а самой нелюбимой – перловки. Идем спокойно в кильватерной колонне, скорость – сорок километров в час. Куда спешить? Всё равно уже опоздали. Впереди пылит Бух. В зеркало заднего вида наблюдаю «Гуся». Свет у него, мягко говоря, плохонький: то потухнет, то погаснет. Держим визуальную связь. Кстати, о связи.
Уасу – составная часть войск связи и РТО, но на самом деле к процессу общения между людьми посредством технических средств ни какого отношения не имеет. Взвод связи, входящий в его состав, радиостанциями, работающими в движении, не располагает. Его задача, стоя на позиции, обеспечить автоматизированное наведение истребителей и обмен данными между пунктами управления на земле. Внутри колонны, конечно, можно бы организовать переговоры, но аккумуляторов на допотопных Р-105 хватает на полчаса. Да и колонна – то всего 4 машины, нет смысла трепыхаться. Поэтому идем в режиме полного и вынужденного радиомолчания. Закон связи для локаторщика, движущегося в колонне - один: остановилась матчасть, идущая за тобой – стой сам. И так по цепочке – до головной машины.
Монотонно рокочет мотор, колёса наматывают первые километры, приходит успокоение, а с ним и расслабуха. Это страшно. Самое время прикемарить и улететь в кювет. Уж очень хочется спать. День начали в восемь, стартовали в двадцать два тридцать. Всё время на ногах. Терпи Генаха. В свои двадцать четыре ты уже большая шишка на ровном месте и за всё здесь в ответе. Ты для водилы и царь, и Бог, и воинский начальник. Он уснуть имеет право, а ты – нет. Взбодрись, да поглядывай за 19-ти летним мальчишкой, чтобы вовремя толкнуть его, засыпающего, в бок. Не то, очнётесь вместе с ним в госпитальной палате или, того хуже – в райских кущах. От чувства высокой ответственности почти прихожу в себя. Стараюсь побольше двигаться, активничать и травить анекдоты. Татарчёнок ржёт, показывая лошадиные зубы, и смешно щурит раскосые глаза. Впереди по курсу, как назьмо в проруби болтается прицеп. Сзади просматривается ближний свет «Гуся». Жив курилка. Ковыляет. Значит и Борька сидит у него на хвосте. Ночная идиллия. Пустая дорога. Мадьяры спят и не мешают нам воевать.
Помолясь, благополучно прошли железнодорожный переезд, обильно окропили слюной обочину дороги напротив привокзальной корчмы и, наконец, стали лагерем перед выездом на главную дорогу – маршрут №51, ведущий от Будапешта на юг Венгрии. Десять километров в конце концов проковыляли. Планово-предупредительно пощупали тормозные колодки – вроде не греются, размялись сами и взбодрили засыпающих воинов. С пониманием выслушали слёзный плач прапорщика Серёги Ездилова, старшего на «Гусе», на тему судьбы, даровавшей ему за неделю до свадьбы незапланированное свадебное путешествие без невесты. Для пользы дела слегка его отрихтовали за упаднические настроения и оказали посильную помощь в ремонте коротящей электропроводки. Рихтовка дала положительный результат, чего нельзя сказать о действенности технической помощи – свет продолжал бессистемно подмаргивать. По команде начальника колонны дружно и обильно оправились, нанеся при этом, как мне показалось, непоправимый ущерб флоре и, естественно, фауне братской народной республики. Облегчившись, пообщались с экипажем автомобиля ВАИ ЮГВ от которого наконец-то узнали суть действа исторического масштаба в котором нам довелось принимать посильное участие. Регулировщики охотно и на массово доступном языке пояснили, что начинаются, блин, крупные учения и колонны всех видов, блин, ВС и родов, блин, войск валом валят, блин, в сторону Хаймашкерского, блин, полигона. На душе стало чуть радостнее. Не только нам хреново, половина ЮГВ не спит.
Воодушевленные осознанием своей сопричастности к Великому почти бодро вскочили в кабины и, взревев моторами, покатили по автостраде к переправе через Дунай. До неё родимой предстояло покоптить соляркой ночное небо километров восемьдесят. Дорога ровная, колона небольшая, кочегарь – не хочу. Одно беспокоит – всё чаще и на дольше стал выключаться сзади «гусиный» свет. К полуночи проскочили километров семьдесят. Лепота, да и только. Однако, атас! На съезде с 51-го маршрута пришлось - таки тормознуть – загасла лучинка на старике-КрАЗе. Он встал, я встал, ведущий встал. Всё так, как учили. С Колькой прошлись к бедолагам – аварийщикам. Угробили на поиски света полчаса. Спасибо Борька Колов, как Данко в кромешной темноте вырвал из груди своего ЗиЛа сердце и осветил дорогу. Эх, Борюня! Лучше бы ты этого не делал. Спали бы мы до появления естественного освещения на обочине, и судьба – злодейка, вполне вероятно, минула бы нас стороной. Но, классика есть классика – история не знает сослагательного наклонения. И опять мы в седле, и опять, покряхтывая, летим навстречу неизвестности в направлении Дунафельдварских мостов.
Идём с набором высоты. Или наоборот, обочина вместе с окружающим ландшафтом опускается вниз. На подходе - Дунайское прибрежье. Заходим с пологого восточного берега. Дорога идет по дамбе. Что за ограничительными столбиками - одному чёрту известно. Такая там темень. Бух проехал мост через Дунаец, я – следом. Оглянулся – «Гусь» пыхтит сзади, метрах в пятидесяти - ста. Впереди, метров через пятьсот – гирлянды освещения главного южного моста через сам Дунай. Мост - длинный и узкий, авто- железнодорожный. За ним приветливо помигивает лампочками улица имени русского генерала, героя Великой Отечественной, без малого тридцать лет назад прошедшего этим же путём и с боем взявшего Дунафельдвар. Городок – середина нашего маршрута. Так сказать, апогей первого этапа сражения. Перед въездом на мост – затяжной лево–правый зигзаг. Водила крутит баранку. Двенадцать тонн на хвосте неласково напоминают об отсутствии на прицепе тормозов, вернее об их неисправности. Помним, не забыли. Коля заходит на мост, мы – за ним, как привязанные аккуратненько преодолеваем правый поворот. Из–за борта головного КрАЗа на встречной полосе появляется совсем не ожидаемая в час ночи мадьярская легковушка чешского производства – сплошь увешенная фарами «Шкода». На нашем траверсе врубает все свое оптическое безобразие на дальний. Татарин констатирует: «Падла». Эффект, как от электросварки – временная потеря зрения. Въехали на мост, сбросили скорость, крадёмся почти вслепую. Ждем, когда адаптируются зенки. На выезде с моста глянул в зеркало заднего вида. Что–то «Гусь» не просматривается. Наверное, ещё не виден за поворотом.
Вот и Дунафельдвар. Прошли мобильный пост ВАИ. Их ГАЗ-66 грустит на перекрёстке. «Гуся» всё не видно. Нужно остановиться, подождать. Моргнули Коле светом. Ведущий съехал на обочину и остановился. Зарулили ему в хвост. Постояли, покурили, ещё раз покурили. Освещённый мост с двухсот метров, да ещё с бугорка виден, как на ладони. На нём – тишина и безлюдье. В душу заползает неосознанная тревога. Решаем пойти к ВАИшникам, чтобы съездили на тот берег посмотреть какие дела у отставших. Прапору – инспектору сильно не хочется вылезать из-под тёплого брезента, но – служба…Поехал.
До сих пор в ушах стоит грохот движка их ГАЗона с пробитым глушителем, многократно усиленный ночной тишиной и отраженный водами старика – Дуная. Стоим, ждём. Спустя пять минут на мосту появляется автоколонна ракетчиков. Решаю махнуть рукой, остановить. Не терпится узнать, что там за мостом. На подходе к перекрёстку, не дожидаясь нашей отмашки, головная машина тормозит и из неё вылезает капитан: «Мужики! Это ваша колонна стоит за мостом? Давайте туда мухой. У вас КрАЗ ушёл в обрыв!» КрАЗ... Это значит «Гусь». Трое в кабине. Три потенциальных покойника. Нашего мужества и душевных сил ещё хватило на то, чтобы спросить: «Все живы?» «Не знаю, там темно. Желаю, чтоб все!», - и повел своих дальше. Сказать, что от сочувственных слов товарища по оружию все наличные на теле волосы встали дыбом – значит не сказать ничего. Наверное, преступник, выслушав суровый приговор не испытывает такого потрясения – ведь он готовится к неотвратимой каре ещё до совершения преступления. А что мы? Мы на мгновение умерли. Стоим молчком, глядя друг на друга, слепые. Разом, веригами навалилась физическая усталость. В душе – ничего, только пустота и безразличие. Лишь где-то далеко-далеко, на самом её донышке тлеет слабенькая надежда на счастливую звезду трёх пацанов, сидевших в улетевшей в пропасть машине и на Милость Божью. В последней инстанции. Из оцепенения выводит всё тот же рёв ГАЗоновского движка. По мосту на предельной скорости не едет, но воистину летит возвращающийся патруль ВАИ. Совершив перед нами разворот на одном колесе, инспектор выпрыгивает из кабины и бабьим голосом блажит: «Мужики! Быстро в кузов! Там – такое!» Какое такое не объясняет, нету времени, да и не знает он ничего, кроме того, что КрАЗ-214, «Гусь» наш ненаглядный вместе с экипажем, сбив восемь столбиков дорожного ограждения и одну ограничительную арку рухнул с дамбы. Всё.
Те пять-семь минут, что отделяли нас от места происшествия были самыми противоречивыми в моих отношениях со временем. «Время – вперёд!», - кричала во мне надежда, сгорая от нетерпения поскорей узнать, что всё обошлось и все живы. «Время стой!», - исходила криком отчаявшаяся душа, со страхом желающая отодвинуть миг, когда придётся увидеть изуродованные тела. Слишком призрачна надежда…
Перескочили Дунай. Скоро. Откуда-то издалека приходит осознание ужаса происходящего. Изнутри бьёт нервная дрожь. Приехали… С ходу выпрыгиваю на асфальт. Оглядываюсь. Темно, лишь Борькин ЗиЛ посвечивает жёлтыми глазами. До моста метров сто пятьдесят. Пчеленок проехал прямо левый поворот зигзага. Как? Почему?
Подбегаю к пролому в дорожном ограждении. Столбиков побили порядком. С надеждой всматриваюсь в придорожную тьму. Опять правы классики – не видно ни зги. Нутром чувствую, что улетели глубоко.
Оглядываюсь. На фоне света фар замечаю одинокую фигуру, сутуло бредущую нам навстречу от остатков колонны. Узнаю одного из седоков «Гуся», рядового Макаревича. Идёт сам. Слава тебе Господи – одного сохранил! Я – к нему: «Макаревич, минчанин ты мой дорогой! Где остальные? Живы?» В ответ только плач навзрыд и, почему-то не ко мне, а к Коле: «Товарищ капитан! Только в казарму не отправляйте!» Заклинило…
Пошли назад к обрыву. Слышим в темноте сопение людской массы, тащат что-то тяжёлое. Сердце упало до асфальта. Кого? Подтащили ближе, похоже на человека. Среди бурлаков узнаю одессита: «Борюнчик! Кого тащите?» В ответ - надрывное: «Алексеич! Спокуха, все живы, даже не поломаны, на своих ногах! А это - тараним механизм качания верхней антенны. Задачу – то выполнять надо!»
От этих слов ноги вдруг сделались ватными и наступила вторая за сутки расслабуха. Сбылось несбыточное, сбылось то, чего не могло быть, потому, что такого не бывает. Все трое отделались царапинами! Облегчение, которое я испытал после Борькиных слов сравнить было не с чем, мое состояние в это мгновение граничило с эйфорией. Я понял, что моя трагедия закончилась и начался круто замешанный на комедии фарс.
Колькин вопрос вывел меня из ступора: « Лексеич! Чё дальше?» А что дальше. Дальше жизнь! Дальше решение поставленной задачи.
Нам бы в ту ночь – хоть один простенький мобильничек. Без фото- и видеокамер, справочников, SMS, GPRS и прочих изысков. Просто выйти в эфир и сказать спящему руководству: «Командир, замполит, у нас беда. «Гусь» в обрыве. Чудом выжили трое. Ещё не известно, что с ними будет после шока. Выручайте!» Мечты, мечты…
А на деле…На деле, доставай Генка из тревожного чемодана фонарь. Где он? Что, фонарь? Нет – чемодан. На том берегу. Ёрш твою медь и т.д., и т.п. Кто-то одалживает свой. С Бухом потихоньку спускаемся в провал. Скользко. Угол забетонированного и поросшего мхом откоса, по ощущениям, – градусов сорок пять. Глубина – метров тридцать. По склону растут вековые деревья и кустарник. Тишина. Только что-то булькает. Наверное, - ручей. Да, нет. Не похоже. Посветили чуть вперед по ходу движения. В сторону булек. Лучики уперлись в автомобильное брюхо. Вот он - наш страдалец! Лежит на правом боку, остекление кабины вместе с крышей и деревянные надставки бортов утрачены, железные борта погнуты. Вокруг – россыпь запчастей. Тихо остывает и жалобно булькает вытекающей из бака соляркой. Не кури, ребята. Сгорим! Лежит бедолага посредине бездны, чудом удерживаемый деревом, принявшим на себя немалый вес «Гуся». Слава тебе, Господи! Не поставь ты здесь этот кряж – лететь бы еще да лететь.
Вверх по склону от автомобильной изнанки обозначилось шевеление. Пригляделись. Ба-а-а! Пчеленок собственной персоной! Среди кромешной тьмы по скользкому склону на четвереньках не ходит, нет – мечется грязное оборванное существо очень похожее на младшего сержанта. Ничего не видя вокруг, оно рычит странное: «У. У. У. Где мой автомат? У, блин, у, блин, у. Где, блин, автомат?» Зову тихонько: «Мыкола!». Не обращает внимания. До сих пор – в шоке. Против шока - шоковая терапия: «Стой, блин! Ты что тут делаешь?» Встал с четверенек, отвечает: «Автомат потерял». «А ну пошел на дорогу в строй, едрёна вошь!» Очнулся, полез наверх. Ещё раз слава тебе Господи – второй на ногах! Где же третий? Спускаемся ниже. Очко играет – как бы самих не привалило. Ниже КрАЗа – пятно, тёмное на тёмном. Вроде человек сидит на земле. Не плачет, не шевелится - только сопит сосредоточенно. Сверкнули в два луча – Серёга. Ездилов. Сидит как-то странно. Вверх по склону – дерево на которое КрАЗ опёрся, внизу – другое, а он посередине. Рядом с нижним – два разбитых аккумулятора килограммов по 35-40 и верёвка, которой Пчеленок их к посадочному месту привязывал. Как долетели от машины до дерева? По какой траектории? Как не зашибли жениха? А он, бедолага сидит с непокрытой головой в расстёгнутой шинели и в каждой руке – по половинке Венгрии. Настоящий военный! В момент переворота глядел куда лететь. И едят его полчища комаров, а он их и не замечает, весь в себе. В третий раз - слава тебе, Господи! С Твоего ведома и по Твоему наущению ткала Судьба рубашки в которых родились эти пацаны! «Серёга! Братан! Как самочувствие?» - молчок. «Полезли наверх!» - опять молчок. Взяли под белы рученьки - здоров малый, тяжёл. Племенного производителя могли потерять. Понял, чего от него хотим и без слов полез в гору. Мы следом.
Стоим наверху осиротевшие. Вокруг чужая земля. Мадьяр понаехало…Откуда взялись-то? – ведь ночь вокруг! Балабонят по-своему. Хотят куш урвать за причинённый нами ущерб. Это они умеют. Не смотри, что братья по лагерю - обдерут как липку. Восемь столбиков потянут по цене на Эйфелеву башню каждый, а уж ограничительная арка обойдется нам по крайней мере, как Триумфальная, и не московская - парижская. Свою упущенную выгоду они тоже не упустят. Посчитают на десять лет вперед сколько и в какой валюте потеряют в результате чего-нибудь их сограждане, проезжая мимо несмотрибельного образа повреждённой нами арки, сколько баранов смогут упасть в обрыв при перегоне отар в результате невозможности, при необходимости, привязать их к недостающим столбикам. Нам с Бухом за три жизни столько не заслужить, а тем более непосредственному виновнику – Пчеленку. Эх, бита наша карта, бита. И козырей у нас, пока, нет. Единственный выход – героически закончить выполнение поставленной задачи, ведь победителей не судят. И ни кто не поможет нам сирым кроме Господа и, если замполит не натрандил, кроме любящей нас Родины.
Смотрю на часы. Два часа по полуночи, 3 сентября. До срока готовности к боевой работе – ровно шесть часов. Времени больше, чем нужно. Чтобы застрелиться. Не дождётесь. Самому интересно, чем этот шалман закончится. Прошу мадьяр отойти в сторону и подаю личному составу команду: «По экипажам, в две шеренги – становись!» Те и другие реагируют вяло. Чувствую насущную необходимости усилить экспрессию команд, но присутствие иностранных граждан исключает отход от нормативной лексики. Наконец построились. «Равняйсь! Смирно! Вольно.» С чего начать? Правильно. Как учили, с уяснения задачи и оценки обстановки. Задачу уяснять нечего, и без того ясна, как Божий день, с самого вечера. Приехал, развернулся, доложил. А вот обстановочку сейчас оценим. За себя и за противника. Вероятного. Начнем с себя. Так…Инфраструктура ТВД – без изменений; ландшафт, климатические и погодные условия – прежние; Дунай из берегов не вышел. А вот насчет группировки войск – неувязка. Безвозвратно утрачен «Гусь» и временно - его экипаж. Это грозит поставить выполнение задачи под угрозу, но на этот винт мы найдем ответный закоулок – отработаем одной антенной. Замысел созрел, а за ним приковыляет и решение.
Теперь, вероятный противник. Кто он? От кого ждать каку? Ну, конечно же, - от ВАИшников и мадьяр. Раз противников много, два и больше, - противопоставь их интересы. Классика! Разделяй и властвуй! Противоречие одно – кто виноват, наши или ваши? Вот в этот костерок маслица бы и плеснуть. Где взять? Может у гусиных братьев? «Прапорщик Ездилов! Доложите причины аварии», - молчит Серёга, весь в себе. «Рядовой Макаревич! Что Вы можете сказать по существу вопроса?», - плачет, - «Только в казарму не отправляйте». А куда же я тебя бедолагу в шоку дену? «Младший сержант Пчеленок! Как вверенный Вам автомобиль оказался в обрыве?» «У.У.У.Автомат». «Отставить «У.У.У.», отставить «Автомат». Найдём. Успокойтесь и докладывайте по сути». «Товарищ старший лейтенант! Перемещаясь в составе колонны, я управлял автомобилем, непрерывно вел контроль за его техническим состоянием и неусыпно следил за дорожной обстановкой. Версия, согласно которой я заснул – безосновательна. Обстановку оценивал как средней сложности, чего нельзя сказать о техсостоянии, имеющем существенные недостатки по причине дефектов освещения. Экипаж в составе трёх человек занимал места в кабине согласно купленным…, тьфу-ты, согласно плану перемещения. Прапорщик Ездилов находился на правом сидении у окна, в момент происшествия держал в руках и разглядывал карту Венгерской Народной Республики. Рядовой Макаревич сидел посредине и держал мой У.У.У.» «Продолжайте». «Автомат. Свет задолбал, изматерились все, особенно старший машины на меня. Проехали Дунаец, вышли с моста. Дорога влево пошла, а тут эта падла…, т.е. мадьяр. Как врубил свою гирлянду на дальний – я и ослеп! Но, действовал я правильно. Чу-у-у-ть – чуть принял вправо, чтоб на встречку не вылезти, кого не задеть и сразу – по тормозам. Вроде ни по чём не стукнули, не почуяли. Вроде уж и встали, а потом – дёрнулись и куда-то провалились. До сих пор автомат не найду. Товарищ старший лейтенант! Сержант Пчеленок доклад закончил!» Молодец, клинчанин! Видно - тоже ещё не совсем в себе. Докладывает, как выпускник – военной академии, троечник правда. Но складно. Если мадьяры услышат – могут подумать, что перед ними переодетый в рядового полковник Генерального штаба, с неизвестной, но провокационной целью и преднамеренно совершивший аварию! В докладе сержанта отмечаю колоритное определение действий водилы встречной «Шкоды»: «Падла». Мой татарчёнок чуть ранее наградил этого поганого любителя оптических эффектов тем же эпитетом. Налицо совпадение оценок. А это уже фактик, могущий стать козырем при оправдании невинных. Иди, Бух, доложи соображения по поводу ослепления ВАИшникам. Да акцентируй внимание на наличие на встречной машине сверхнормативных фар. Понятно, что это почти ничего, но уже не нуль. Пусть забросят камешек в мадьярский огород, может спеси там убавится, будут посговорчивее.
Снова: «Равняйсь! Смирно! Вольно. Младший сержант Пчеленок! Взять двух бойцов и найти автомат!» В ответ: «Есть!» Остальным: «На месте перекурить и оправиться, ждать дальнейших распоряжений». Трое с фонарями спустились вниз. Стою на краю обрыва, по пятнам света фиксирую их перемещение. В тишине чётко прослушиваются переговоры поисковиков. Пчеленок в отсутствии руководства предельно расслабился и, не выбирая слов, изливает корешам душу: «Эта шкрёбанная мадьярская леди, на букву Б, понавешала на харю шкодинскую фар штук восемь. Как светанула на выезде с моста – мы все трое послепли, как кутьки. Я не вижу ничего, думаю, заденешь кого – за жизнь не рассчитаешься. Вот и принял, блин, вправо. Вот, блин, и тормознул. Как крутились ни уха не помню. Тулуп, блин, полтора оборота вправо. Хорошо – дерево, а то бы Ездиле хандец. Нас–то с Макаром сразу из кабины выкинуло, влево, а он до конца летел. О блин! Давай искать выше «Гуся». Может, и «Калаш» за нами улетел? Точно! Вон он! Зашкребись! Полезли наверх!» Счастливые от быстрой удачи следопыты попадают в мои не совсем широкие, но ласковые объятья. Молодцы! Отсутствие утраты оружия – первый шаг к славной победе.
Возвращается Бух: «ВАИшникам идея ослепления понравилась. Мадьярам – не очень. Им теперь искать виновного нужно. Но, в целом, эффект есть. Нам в плюсы». Делюсь с ним своим замыслом: «Давай, Коля, сделаем так: Борьку Колова отцепляем от такелажки и посылаем с печальным известием в гарнизон. Заедино пусть заберёт пострадавших, за исключением Ездилова. Серёгу с одним бойцом оставим на месте. Нехай сторожат гусиные останки и такелаж. Борька доложит руководству о скорбных делах и на обратной дороге пристегнёт брошенный прицеп да заберёт охрану. Догонит основную группу уже на позиции, в Хаймашкере. Пока руководство тут расхлебает то, что мы с ним вместе заварили, основная группа, то есть ты да я, на двух головных машинах продолжит выполнение боезадачи. Суть да дело – время пройдёт, острота момента притупится. Вдуют, конечно, но не так больно, как сгоряча». Поскольку других вариантов начальник колонны не предложил – решение было принято и в начале четвёртого все были при деле: Борька пылил в сторону Кишкуна, секьюрити Ездилов в состоянии прострации сторожил место происшествия, а мы с Бухом коптили утреннее небо по дороге в Хаймашкер.
…
Не скажу, что наступила третья за сутки расслабуха, но человеческая психика имеет предел восприятия негатива, после которого происходит пороговое ограничение чувствительности и наступает полное безразличие. Думаю, что этот порожек мы незаметно пересигнули уже давно и окружающая нас действительность воспринималась с некоторых пор с лёгким налётом юмора. К элементам пофигизма подвигала нас и объективная безысходность. Мудрый русский лозунг: «Семь бед – один ответ», - стал превалирующим в мотивации поведения нашей летучей группы, состоящей из двух КрАЗов с прицепами и пятерых усталых, но морально не сломленных советских воинов.
Сорок тонн железа, начинённого радиодеталями и проча, проча, проча, под управлением бодрящего себя анекдотами и громкой нецензурной бранью личного состава понеслись навстречу раннему утру и грядущей неизвестности. Колька впереди на лихом коне. Я - за ним. Как в авиационном анекдоте: хрен – ведущий, сам – ведомый. Восьмой маршрут – скоростной. Гони себе! Дорожное полотно - широко и ровно. Главное, чтобы выдержали колёса на ППК, не взорвались от перегрева наполняющей их жидкой резины - гусматика. Летим ловко, почти без остановок. Катимся в гордом одиночестве. Помех – ни спереди, ни сзади. Остальные войска, по всему, уже давно в районе боевой учёбы сверлят дырки под ордена и медали. А нам не до орденов и жиру – быть бы живу! Семилетний опыт армейской службы подсказывает, что для связиста лучшее поощрение – отсутствие взыскания.
Незаметно рассвело, солнышко в попу засветило, а мы всё травим утреннюю свежесть солярной вонью и с нетерпением ждём, когда же, наконец, замаячит справа по курсу заветная надпись на табличке дорожного знака: «Хаймашкер» и появится в лёгкой дымке так желанная гора Юта. По времени и километражу, вроде бы пора. И ландшафт подходящий и время «Ч» на подходе, ан указателя всё нет. А гор по горизонту становится всё больше и больше. Как разглядеть среди них ту единственно нужную, суженную для развёртывания? В некотором удалении от дороги, километра через три друг от друга замечаю два странных для чистого поля сооружения – шлагбаумы. Зачем мадьярам в чистом поле ворота? Что-то нужно предпринимать…
Для оправления малой нужды и согласования дальнейших действий скатываюсь на обочину. Ведущий блестяще повторяет мой манёвр. Совет в Филях, совмещённый с омыванием колес длится недолго. Решаем съехать с трассы возле следующего по ходу движения шлагбаума. Явно наши – русские. Помечают въезды на полигон. До очередного шедевра советского военного зодчества оказалось до смешного близко, километра два. К нашей немеренной радости мы напоролись на один из постов регулирования движения на полигоне, отвечающий за пропуск прибывающих колонн и поимели тихое счастье не только лицезреть шлагбаум, но и побеседовать с рядовым от инфантерии. Других чинов обнаружено не было, поскольку господа офицеры изволили ещё с вечера убыть для приёма пищи, а может быть и чего покрепче и до се не вернулись. Боец был голоден и словоохотлив. За банку рыбных консервов и пачку галет он без лишних колебаний продал Родину, а именно: рассказал, что мы попали в искомое место, на полигон Хаймашкер; что учения уже начались и вроде бы была команда больше на территорию никого не впускать; что последняя колонна через его шлагбаум прошла вчера поздно вечером. Большего рассказать он не мог вследствие отсутствия пользующейся спросом информации. Никакие посулы не смогли подвигнуть воина на открытие страшной военной тайны – местоположения горы Юта. «Слышал, - говорит, - есть где-то тута, но точно не знаю. Езжайте дальше – может, кто подскажет». Впустить колонну через вверенный ему стратегический объект, несмотря на предлагаемую взятку в виде двух банок мясных консервов, боец категорически отказался. Мотивацию предъявил неубиенную: «Я слышал у вас, у лётчиков солдаты с офицерами почти, что «на ты». Не верится, конечно…Но то, что у нас в пехтуре офицеры с нами «на вы» - это сто процентов. Вызовут. Выпорют. Выкинут. За ваш проезд бить будут до демобы. Поэтому, не просите. Не пущу даже под пистолетом».
До пистолетов дело не дошло. К неописуемой радости гвардейца закрытую на замок преграду приступом брать не стали - объехали справа. Он для понта делал строгий вид, проявлял горячность и демонстративно записывал сломанным карандашом наши номера в рваную тетрадку. Но - мы ушли от погони!
Метров через пятьсот дорога, как таковая закончилась, дав начало тому, что называется танковой директрисой. Следы от гусениц сходились и расходились во всех мыслимых и не- направлениях, ныряли в овражки и овражищи, лезли через канавы и рытвины, лужи и маленькие озерки. Стоп, машина! Приплыли! Вылезли из кабин, разминаем члены, крутим головами, строим планы. В небе разрастается рёв авиационного двигателя. Военная самолетина проскакивает нас на бреющем и закручивает виражи над полигонными горушками. Гляжу на часы. Ровно восемь. Время нашей готовности. Скорее всего, это – разведчик погоды. Его появление подтверждает правильность выбранного нами вектора движения к горе Юта. Повеяло до боли родным, аэродромным. Колька говорит: «Если прилетел самолёт, значит, недалече есть группа руководства полётами. У группы есть связь, а следовательно и связисты. А уж с них мы не слезем, пока не узнаем, что делать дальше. Сейчас кого-нибудь найдём и спросим, где базируются представители летунов. Во! И искать не нужно. Сам скачет». Все взглянули в сторону указующего перста начальника колонны.
Из растущих слева вдоль дороги кустов, до которых – не более ста метров, нёсся в нашу сторону странный военный в чёрном комбезе, жестикулировал руками и что-то истошно орал. За тихим рокотом КрАЗов мы не расслышали начало монолога, но, когда задыхающийся от перенапряга офицер достиг расстояния, после которого смысл его воплей стал осознаваем – ужаснулись тяжести совершённого нами. С удаления в тридцать метров, пластаясь над местностью, он довёл до сведения стоящих перед ним педерастов, что он – командир танковой роты, расположенной на исходном рубеже атаки в уже упомянутых кустах. По мере приближения этого черного вестника мы узнали, что он нас ледей уроет гусеницами, если не освободим через две минуты направление главного удара, перекрытое шкрёбанными сараями, т. е. – нашей колонной. На дистанции в пять метров ротный всё ещё орал о десятиминутной готовности к атаке, но, внезапно, опознав в нас представителей ВВС, прозрел и понял полную бесперспективность своих аккустических потуг. В итоге, затормозив сапогами возле нас, горемычных, он уже почти миролюбиво попросил поскорее освободить ему дорогу к орденам, а заодно, и показал путь к руководству учениями, где встречал вчера таких же голубопогонных раздолбаев, как мы, только с большими звёздами. Одного пристального взгляда в сторону кустов было достаточно, чтобы понять – брат по оружию краски не сгущает. Десяток стволов танковых пушек стимулировал нас на немедленное отступление с чужого поля боя. Через три минуты единственным напоминанием о нашем пребывании здесь было медленно рассасывающееся облако солярной копоти.
Путь до места встречи с авиапредставителем был тернист и многотруден. Впервые в своей военной судьбе мне пришлось преодолевать сложности рельефа танковых путей на колесной технике, да ещё с многотонным прицепом. За час пути не раз зажмуркой съезжали, без надежды выбраться наверх, в наполненные грязной жижей овражки. Зажав в кулак свои первичные половые признаки, не видя ни чего, кроме кусочка неба над капотом, лезли в гору, почти физически ощущая остроту лезвия ножа, по которому брели босыми пятками. Но… И это прошло.
Спасибо танкисту – на случай непредвиденной задержки атаки, для прикрытия личного анального отверстия радировал своему руководству о мечущейся по полигону неопознанной колонне. Сообщение по цепочке достигло ПУ авиации, где о нас уже знали из информации ЦБУ ЮГВ и с изрядной долей тревоги ждали. Навстречу летучим голландцам, т.е. нам, был послан «эй, полковник», который, не допустив нашей погибели в аду полигонных директрис, осуществил перехват из передней полусферы.
Подскакав на зачуханном ГАЗ-69, раскалённый от праведного гнева полкан энергичным взмахом правой длани остановил колонну, жестом подозвал офицеров и, ни мало не сумняшеся, долго и со смаком испражнялся матерщиной на наши, слава Богу, уже не воспринимавшие негатива мозги. Остыв до состояния теплого назьма, он неожиданно членораздельно довёл до начальника колонны, что информация об имевшей место ночью при совершении марша аварии по двум независимым каналам (по моим догадкам – Борькиному и ВАИшному) стала доподлинно известна командованию ЮГВ и 36 ВА. Что по их прямому указанию нас с утра разыскивают вертолётчики. Что нас уже давно ожидает внушительных размеров мешок с деньдюлями. Но перед тем, как его развязать и распределить содержимое среди того заслуживающих, нам всё-таки придётся выполнить поставленную задачу. Затем вседержитель с нескрываемым ехидством поинтересовался, какой хрен занёс нас так далеко от места развёртывания. Наши пояснения и оправдания были встречены презрительным хмыканьем и полными недоверия репликами. Но, по мере ознакомления с представленным нами распоряжением по связи тон похрюкиваний и содержание реплик стали меняться в сторону тёплого спектра и, в конце концов, полкан выказал страшное удивление картографической безграмотностью операторов, отработавших документ, связавший в одно целое п. Хаймашкер и г. Юта. «Конечно, гора находится в районе полигона, - засвидетельствовал он, - но – несколько в стороне». На мой вопрос: «Насколько в стороне?», - стратег сколь ни будь конкретно не ответил. Кроме того, к нашей немалой, к тому же плохо скрываемой радости, не смотря на немалые потуги, полковник так и не смог найти пресловутую гору и показать её младшим офицерам–дурошлёпам на карте. На что его хватило, так это - передать на словах изменения, вернее уточнения к распоряжению. Вот они, слова вещуна, облажавшегося перед пацанами на ровном месте, высокопарные, но уже без опломба: «В общем, хрен с ней – этой горой Ютой! Выезжайте назад на восьмой маршрут, поворачивайте направо и выдвигайтесь в сторону Веспрема. На въезде в город вас будут ожидать наши представители. Вопрос согласован. Срыв встречи исключён. Но, паче чаяния, если ситуация выйдет из-под контроля, на въезде в город сворачивайте вправо и двигайте в гору. На ней и развернётесь. Если вопросов нет – свободны!»
Окрылённые относительной определённостью и надеждой на скорый и благополучный исход дела выскакиваем на «Восьмёрку» и жмём на все педали. Десять дня. Машин на трассе – сплошной поток. На водителях гимнастёрки, вкупе со штанами, взмокли от пота через четверть часа. Напряжёнка неимоверная. Не дай Бог кого задеть! Стараюсь держать минимальную дистанцию до Буха, чтобы мадьяры не вклинивались. Опасаюсь отстать. Незаметно въехали в Веспрем. В надежде лицезреть обещанных встречающих пялюсь во все глаза на правую обочину. Хрен угадал! Ни кого! Рандеву, по всей видимости, накрылось медным тазом. Настала, наконец, и наша пора всласть, правда заочно, оттянуться по поводу тупости главковерхов. Остается одно – самостоятельно искать правый поворот с крутым потягом в гору.
Ощупкой крадёмся по Веспрему. От неласковых взоров окружающего нас разноплемённого водительского народа, прибывшего в столицу курортного балатонского края с единой и неделимой целью - отдыхать, отдыхать и еще раз отдыхать, становится не по себе. В каждом из них немой вопрос: « Какого уха вы сюда припёрлись?» - и вполне улавливаемая насмешка. Ничего, всё стойко перенесём. И тяготы, и невзгоды. Но, нервы – на взводе. Что-то вправо – ни одного поворота. Пора бы, блин… Обстановка вокруг накаляется. Чуть зазеваешься под зелёный – забибикивают. Достать бы ПМ да садануть в воздух! Вот бы ближние поналожили в штаны! Да и дальние, тоже... Под впечатлением этого сколь сладостного, столь и пахучего миража следом за ведущим въезжаем на, судя по всему, центральную площадь с кольцевым движением. Машин – тьма, сплошной коровник. Одни мы на быках. Усталым, но зорким взглядом фиксирую, что на всех выездах с майдана висят «кирпичи» и только на первом повороте вправо – знак «Сквозное движение запрещено». И дорога - в гору. Самое то, что полкан прописал. Единственное сомнение, почему он говорил про въезд в город, а, на самом деле, поворот - в центре? Все сомнения отмёл решительный манёвр Буха. Он без сомнения энергично влетел на облюбованную мною улочку. Не раздумывая, я последовал за ним. Первые метры, пройденные за поворотом вернули мне способность сомневаться, а через несколько мгновений повергли в состояние близкое к нервному срыву. Мы въехали в старинную часть города и медленно поползли по вымощенной брусчаткой мостовой шириною не более габаритов КрАЗа! По бокам – полуметровые тротуары, а за ними – беспрерывные закоулки извивающихся домов-крепостей и всё это уползает вверх под углом в тридцать, как минимум, градусов! Чтобы не покатиться назад, на пару с татарчёнком врубаем первую пониженную и отдаёмся в руки фортуны. Движок надсадно ревёт, живьём выплёвывая соляру. Спереди – Колькин прицеп. Только бы не пошел в обратную. С отвращением нюхаем настобульбенивший за сутки выхлоп ведущего. Какая завеса за нами – смотреть некогда. Мысль уже не в башке, а в оставшемся от неё чугунке – одна, если по пути не будет места для разворота, то снимать с этой горы нас будут вертолётами или вывозить по частям. За такой подвиг – в Союз, за 24 часа… Тянем на последнем издыхании. Этот ад не может продолжаться бесконечно. Господи! Будь милостив! Помоги!
Как ни странно Он услышал! Нас – нигилистов и слегка циников, матерщинников и пофигистов, но никогда - богохульников! И бросил из преисподней прямо в рай. Спустя минуту мы через крепостные ворота въехали на площадь, равную которой по красоте я не встречал. Приведшая сюда дорога заканчивалась ста пятидесяти метровым обрывом, на урезе которого надменно стоял, переливаясь на солнце радугами своих старинных витражей, прекрасный Храм. Его островерхие крыши, увенчанные католическими крестами, бросали густые тени на роскошный парк, лежащий на вершине горы. Причудливые южные дерева в сочетании с аккуратно постриженным кустарником и затейливыми цветниками и клумбами довершали картину рая на Земле. Средневековые защитные стены и приспособленные под общепит казематы окаймляли восьмое чудо Света. В Храме и вокруг него кишел интернациональный людской муравейник, почему-то поверх обуви наряженный в бахилы. Эта несуразица невольно навеяла мысль о музейном статусе объекта нашего пребывания. Солидные депутации разноязычного племени туристов в сопровождении чревовещающих экскурсоводов основательно и без спешки похаживали туда - сюда под сводами костёла, с высоты птичьего полёта наслаждались пейзажами лежащего под горой Балатона, позировали и фотографировали себя, любимых, на фоне неописуемых красот. Казалось, ни какая сила, даже нечистая, не могла отвлечь их от созерцания древних свидетельств угрского бытия. Ой, ли…
Явление красной свитки на Сорочинской ярмарке не вызвало у простодушных малороссов такой живой реакции, которой удостоилось среди присутствующих на площади прибытие в музейный комплекс доблестных посланников Советской армии. Едва раздался призывный рык головного КрАЗа и в напоённом ароматом роз воздухе повисло дурно пахнущее сивое облако солярного смога, весь наличный народ, мал и велик, по неслышной команде невидимого режиссера повернулся в сторону прибывших и застыл с широко разинутыми от удивления ртами. Безмолвная толпа с неподдельным интересом внимала разыгрывающееся в райских кущах фантастическое действо и, судя по нейтральной реакции, не могла найти объяснения происходящему. Какие мысли витали под крышками черепных коробок добропорядочных граждан восточной и, даже, западной Европы при виде огне- или нет, скорее, дымо-дышащих монстров советской радиолокации о десяти колесах каждый, в считанные минуты наполнивших собой всё свободное пространство прекрасного, но, к несчастью, слишком маленького парка? Какие чувства раздирали их потрясённые действиями вероломных захватчиков души? Что представилось этим, вдруг брошенным из тишины и покоя в грохот и дым людям, когда из кабин громадных автомобилей на брусчатку площади, на которую веками не только не въезжала ни одна машина, но не ступал копытом и благородный скакун, попрыгали зачуханные, поросшие суточной щетиной вооруженные русские? Николай Васильевич Гоголь подобную картину изобразил в бессмертном «Ревизоре» под названием: «Немая сцена».
Временное замешательство застывшей поодаль настороженной толпы было нам донельзя кстати. Пока не прошел связанный с неопределённостью ситуации ступор народных масс, мы с Бухом быстренько обежали вокруг остатков колонны и с прискорбием пришли к неутешительному выводу: дорога закончилась – спереди обрыв, без ущерба окружающей среде развернуться невозможно, а ущерб может потянуть на дорого. Особенно, если не получить индульгенцию от местных властей на очевидную, но неизбежную потраву райских угодий.
По мере наполнения территории музея выхлопными дымами работающих дизелей окруживший нас народ стал оживляться и проявлять элементы любопытства. Наконец-то, до вояжёров дошло, что ни каких реальных угроз для них лично мы не привезли, что здесь, в сердце мадьярского курортного края оказались случайно, т.е. элементарно заблудились. С этого мгновения наш незапланированный визит воспринимался ими с радостью, как дополнительное, к тому же бесплатное приключение, возможность «на халяву» получить сверхплановые пикантные кадры в фотоотчет о круизе. Каждый отдыхающий считал за честь сфотографироваться на фоне колонны. Особый шик – сняться, сидя на машине. Рядом с бойцом – супер! Ко мне подойти опасаются, авторитет офицера - чрезвычайно высок. Фотографируют издалека. Пока Колька искал власть, я отбивался от нашествия фотофанов. В течении пятнадцати минут грозная боевая техника была похожа на пчелиный рой. Народ наседал, он был на, под и возле машин. Хорошо – не в! Натиск закончился внезапно. Хорошо жить в цивилизованном мире! Всего один полицай – и полный порядок! Два раза квакнул – отошли на нужную дистанцию. Сказал ещё пару ласковых – все разом занимаются осмотром достопримечательностей и поправляют бахилы, мы для них почти не существуем. Если, кто и косит глаза в нашу сторону, так это не мадьяр – иностранец. Наконец, Бух привел администрацию. Не очень ласковую, но разрешившую примять кустики-травку. Жаль, конечно, портить красоту, но пора и честь знать. Загостились мы у вас, однако. Прикинули к носу, как развернуться с минимальным ущербом – и за дело. Первым пошёл раскачивать «туды – сюды» маятник ведущий. Стою - гляжу, набираюсь опыта, подсказываю. Заодно жалею загубленную красоту. Аборигены и гости тоже жалеют. Только я про себя, молчком, а они – вслух, и, глядя на меня с концентрированным осуждением. Впервые порадовался тому, что в российских школах плохо учат иностранному. Сколько ранящей душу информации пролетело мимо! И, если в перспективе, возможно, красота спасёт Мир, то незнание уже спасает от излишних эмоциональных потрясений. Минут за десять повернули вспять первое тягло вкупе с прицепом. В процессе манёвра отломали глушитель на агрегате питания, ничего – отработаем на втором. Колька готов стартовать, стоит капотом под бугор, не вылезая из кабины, ждет отмашки. Теперь наша очередь покрутиться. Бедный татарчёнок! Не привычный к бенефисам, он на глазах у широкой международной общественности взмок до неприличия. Под явное неодобрение толпы катает КрАЗом по газону двенадцатитонную ППК. От страстного желания поскорее смыться, избегая вселенского позора, умудряется вписать разворот в семь минут. Ни чего не поломал. У себя, конечно. На раздавленные клумбы и помятые кусты смотреть больно, потому не смотрим. Дожидаться трогательных проводов с длинными речами – никакого резона. Дополнительный плевок в, и без того захарканную, душу. Рубикон перейдён, даю отмашку. Бух резво газанул с места, по-английски, не прощаясь. Следом – я. С не меньшей прытью и облегчением. Потом сочтёмся. Прощай безымянная гора.
Опять первая пониженная, но теперь включенная заранее, авансом. Если под уклон не удержат тормоза и кони понесут, то выход один – пока не раскатились, поскорее упереться бампером в стену ближайшего дома. Тьфу-тьфу, как бы не накаркать. Крутой спуск ограничивает обзор дороги за капотом. Головная машина идёт пошустрей, у них и прицеп полегче, и тормоза на нем – исправные. Дистанция растёт. Как бы не отстать. Бух скрывается за очередным поворотом. Совершенно не кстати, слева, из под арки дома, прямо под наши колеса выскакивает нареченная народом «Жучком» миниатюрная красная машинка и с испугу останавливается посреди дороги. Бьём по тормозам. Слава богу, встали! Нет, все-таки ползем. Растерявшийся водитель малолитражки, мужчина средних лет от неожиданности ни как не может адекватно оценить ситуацию. Он стоит, мы ползем. Он глядит, мы смотрим. Глаза аборигена медленно, по мере осознания текущего момента начинают вылезать из орбит. Кажется, что сейчас они выдавят лобовое стекло. И всё же вид нависшего над ним утёса, наконец, заставляет водителя консервной банки убраться восвояси, задним ходом юркнув под защиту древних стен. Отпускаем тормоза, покатились. Где ты капитан Бухов? Ау-у-у! Помятуя о «кирпичах», развешанных на выездах с площади, аккуратно выползаем из плена каменного лабиринта на простор. Притормаживаем. Вокруг гудки недовольных нашей медлительностью ассов автомобильного сообщества. Гуляйте ребята! Дайте оглядеться и решить, куда податься. Кольки поблизости нет, все-таки отстали, едрёна вошь. Из родного, близкого и хоть чуть-чуть знакомого на площади – указатель выезда на милый сердцу маршрут номер восемь, ведущий к дому. Решительно поворачиваем направо и, почихивая на всё, направляемся в обратный путь.
Солнце бьёт в затылок, жара угнетает, усталость трансформируется в остекленение, сознание нисходит до режима автопилота. Расслабуха уже не приходит, не в состоянии. Два полуживых существа в военной форме неспешно выкатываются из города. Одно из них – я. Пайка эмоций, схаванных за сутки с лишним, грозит психическим несварением. Утрата ведущего отнюдь не бодрит. Остались тет-а-тет с татарчёнком. Самое время узнать как его зовут. Назвался Наилем. «Давай, Наильчик, крути направо. На обочине полежим, покушаем, соснём». А там – видно будет. Или ишак подохнет, или Бух найдётся. Съехали, стоим. Достал из пайка по «братской могиле» и пачке галет. Пришло чувство голода - не ели со вчерашнего вечера. Мне хватило банки. Наилю такой рацион, что мёртвому припарка. Выдал ему добавку. После перловой каши с говядиной водила долго пил из фляжки, и как-то сразу, уронив голову на грудь, затих в тени автомобиля. Я прикорнул невдалеке. Провалился куда-то в полуобморок, полусон или полусмерть. Сколько и где носилась моя душа - не ведаю. Очнулся от нарастающего, знакомого до боли звука. Ещё не открыв глаз, понял, что на подъезде - ГАЗ-69, легковой «Козёл» для командиров Красной армии. В полусне выскочил на дорогу и увидел подъезжающий по встречной полосе заветный агрегат. «Братцы, стойте!» Старший машины, прапорщик, инспектор ВАИ, с нескрываемым интересом выслушал сокращённый вариант нашей саги и доложил, что ни кого из фигурантов рассказа на трассе не встречал. На вопрос о горе Юте пожал плечами и проинформировал о наличии километрах в семи отсюда почти одноимённой деревни Юташ, по проезде которой находится Центр боевой подготовки ЮГВ. В качестве личных соображений доверительно добавил, что за деревней, слева от дороги по пути к ЦБП, есть небольшой холм, на котором часто развёртывают локаторы, причём, всё больше мужики в авиационной форме. По мере осознания услышанного в душе утвердилась уверенность в том, что нам в аккурат туда и надо. Прошу показать дорогу. «Разворачивайтесь, мы – в Юташ». Развернулись на сто восемьдесят. Коптим за «Козлом». Впереди, во второй раз за день, манит греховными искусами беззаботный сибарит Веспрем. Но, нас дважды на кукиш не купишь. С пути не собьёшь. На въезде, следом за ВАИшкой уходим вправо. Не брехал хаймашкерский эй-полковник! Есть поворот. Но, насчёт встречающих обмишурился. Нет эскорта. Катим без. Справа – деревня Юташ. Прапор встаёт на обочину и сигналит нам: «Рулите дальше, не останавливаясь! Уже не заблудитесь!» Кричу в окно: «Спасибо, земляк!»
До КПМ – подать рукой. На ходу с пристальным интересом разглядываю территорию, прилегающую к дороге слева. Уж очень велика охота лицезреть легендарную гору. В моём воспалённом сознании Юта рисуется этаким заоблачным Монбланом или, по крайности, пиком Ленина. Жмём на всю железку. Время бежит вперегонки с километровыми столбами, а возвышенности, достойной нашей чрезвычайной миссии нет ни слева, ни справа. До самого горизонта. Гор–то вокруг - великое множество, но до них – не менее пятнадцати–двадцати верст. «Опять, - думаю, - напутали!»
Неожиданно дорога, как-то помельчала. И асфальт не тот, и разметка пожиже и ширина полотна поуже. Непрошенная, втихую, в голову закралась постыдная мысль о смене национальной принадлежности окружающего ландшафта. Неожиданным подтверждением правомерности такого умозаключения стало появление перед капотом шикарных раздвижных ворот с красными пятиконечными звёздами на полотнах и кованными вензелями – ЦБП ЮГВ. Слава тебе, Господи! Довёл до своих! Жаль только – всего двоих.
Отогнали боевую технику в сторонку, подальше от въездных красот. Не успел Наиль заглушить движок, глядь – в нашу сторону вприпрыжку скачет боец. «Приказано,- говорит,- не трогаясь с места, стоять и ждать представителя штаба ВА». И унёсся в обратную - наверное, доложить о прибытии высоких гостей. В ожидании руководства подкармливаю сухпайком водилу. Молодец, хороший аппетит нагулял. Поел? Ляг, придави на массу. Ещё не известно, что впереди светит. Явно не ордена.
А вот и очередной контролирующий и указующий перст из штаба. Интересно, почему их так не любит строевой народ? Так же, как рабочие конторских. Ментальность что ли иная? Или курвятся по мере профессионального роста? Бес их знает. Подошёл – ни здрасьте тебе, ни как здоровьице. Представился сразу матом. Не вслух, про себя отвечаю: «Очень приятно. А моя фамилия – Дырёв». Мужик минут пять говорил такое, что даже я, со своим не малым опытом общения на языке тамбовских дворов и улиц, половину не понял, но лейтмотив монолога уяснил. Оказывается из-за меня и таких, как я однопросветных ошманделков он, старший офицер, представитель штаба армии, целый подполковник вместо того, чтобы ещё в десять ноль-ноль вместе со всеми порядочными людьми вертолётом убыть на зимние квартиры в стольный град Будапешт, сидит здесь на вонючем полигоне, нас говнюков ожидаючи, и, теперь, опять же по нашей милости, ему придётся добираться своим ходом, тратя при этом драгоценную валюту, которую потом неизвестно вернут или нет, и нет нам ублюдкам прощенья. Мне думается, анекдот об офицере, владеющем тремя языками: русским – со словарём, командным – удовлетворительно и матерным – в совершенстве, - был списан с этого полиглота в лётном комбезе без знаков различия. В конце концов, на русско – командном (основы армейской субординации не допускают применение матерного снизу вверх) удалось довести до его высочества почему станция до сих пор не развёрнута, где остальная техника, куда мы прятались, когда нас искали вертолётчики и много ещё чего. По мере снятия напряжённости диалог перешел в стадию почти непринужденной беседы с возможностью задавать встречные вопросы. На первый из них: «Где располагается гора Юта?», - ответ был лёгок и элегантен: «Вы, что её не видели, когда проезжали мимо? Она – в трёх километрах отсюда, прямо у дороги». Моему удивлению не было границ.
Начерпав информации из нашего обильного и глубокого первоисточника и повторно наказав мне ни куда без него двигаться, старший офицер отбыл на консультацию с главковерхами. Наше ожидание было недолгим, и вскоре он вернулся в готовности от имени и по поручению начальника войск связи и РТО 36 ВА поставить задачу на продолжение трагикомедии. Нам вменялось при любых обстоятельствах, живым или мёртвым, с боем или без оного, занять гору! Юта и развернуть на ней дальномер П-35. В дальнейшем предписывалось поступить в распоряжение представителя штаба армии (уже знакомого нам лингвиста и полиглота) и по его указанию выполнить ответственное задание партии и правительства. Для оказания помощи в решении поставленной задачи вместо покоящегося в обрыве «Гуся» нам придаётся грузоподъёмный механизм, который ускоренным маршем выдвигается на гору Юта и уже находится в непосредственной близости от неё.
Не знаю, где на самом деле находился тот механизм, а вот Бух действительно внезапно во всей красе показался из-за близлежащей лесополосы, причём со стороны прямо противоположной направлению нашего с татарчёнком прибытия. История умалчивает, какой крюк довелось намотать на спидометр капитану. Не в том соль. Главное - рокот его мотора и радостный рёв воздушного сигнала возвестили, что в нашем полку прибыло и дела пошли на поправку. Своим появлением начальник колонны возродил, утраченную было, надежду на благоприятный исход экспедиции. Целоваться некогда. Колонна – вперёд! Во главе – подполковник, на руководящем «Козле». Теперь не блуданём.
И опять побежали навстречу километровые столбики. Смотрю внимательно, теперь уже направо. Два километра проехали. Где же ты, Юта? Всякая порядочная гора с дистанции в один километр обязана быть видна. Но, как поётся в популярной детской песенке, нет кита, нет кита, нет кита, не видно. Ох до чего ж, до чего ж, до чего ж обидно.
«Козёл» внезапно притормозил и съехал в колею, взбирающуюся на пригорок метров пятнадцати высотой. Так себе, от горшка – два вершка и не более того. На верху (не поворачивается язык произнести «на вершине») – два булыгана, тонн под двадцать каждый, да помельче до десятка. И всё… Неужели вот это - вожделенная Юта? Обидно, понимаешь. Чуть ли не до слёз. Разве это – гора? Но, судя по хозяйскому поведению красвоенлета, я понял, что мои предположения, увы, оправдались - мы на месте. А он, орёл, соколом взлетел на холм и, входя в роль Суворова, в распахнутом комбезе, с развевающимися на ветру остатками волос, сиплым гласом иерихонских труб призвал нас с Коляном под свои знамёна. Под знамёнами – хорошо, не загреметь бы «под панфары»!
Занимаем места на командной высоте. Я – леворучь, Бух – праворучь Верховного. Внимаем. «Ты, - говорит, - капитан, проведи-ка, пока не начали развёртывание станции, необходимые инструментальные промеры позиции, углы закрытия, там, ну и всё остальное прочее». Колька – колонновожатый, в локации – ни бум-бум. Кивает в мою сторону, как на технического директора проекта.
Эх, раззудись плечо, размахнись рука! Пришла пора блеснуть талантом! С бугра видимость на округу – мильён на мильён. Горизонт - как на ладони, прекрасно просматривается на все триста шестьдесят по часовой стрелке и на столько же – против. Сплошь по кругу загроможден горами. И не занюханными Ютами, а что ни на есть всамделишными! Расстояние до них, родимых, в аккурат – километров двадцать. Есть, правда, промеж гор разрывчик малый, но, так себе – градусов двадцать-двадцать пять. В этом секторочке самолётики увидим. А в остальном - углы закрытия не менее пяти градусов. А по ТТД максимально допустимые – сорок секунд. Пять помножим на шестьдесят и разделим на сорок, аккурат в семь с половиной раз реалии не соответствуют потребностям. Значит, за горами на малых высотах увидим большую фигу, в смысле ничего, а на средних – кое-что и ещё маленько. Позиция – явно ни в таранду, ни в красную армию. Выбрать такую даже по карте мог только идиот наподобие нашего, в лётном комбезе.
Делюсь своими скорбями с Верховным: «Товарищ подполковник! Разрешите доложить предварительные результаты анализа характеристик боевой позиции?» С высоты величия, сквозь зубы: «Шаю». «Товарищ подполковник! В результате визуального, без применения технических средств, осмотра местности можно с высокой степенью вероятности утверждать, что выбранная боевая позиция не соответствует предъявляемым требованиям и не позволит управлять летательными аппаратами на малых и средних высотах». «Эт-то почему?» «Из-за положительных углов закрытия, ориентировочно составляющих не менее пяти градусов». «И чем же они образуются, старлейт, когда до самых гор нет ни одного бугорка?» «Горами, товарищ подполковник, именно за ними мы ни чего и не увидим». Через мгновение я поперхнулся текстом своего доклада. Горло сдавил удушающий спазм, окружающее Мирозданье калейдоскопом замельтешило перед глазами. От фразы, услышанной мною из уст представителя! верхнего штаба картина происходящего в последние полтора суток стала приобретать признаки ирреальности. Вот она – фраза, в оригинале: «А кто тебе сказал, старлейт, что нам нужно видеть картинку за горами? Вся учебно-боевая работа ведётся в предгорье, до гор. Над ним и обеспечь устойчивое и непрерывное управление. И, вообще, твоё дело – развернуть РЛС и зафиксировать розу местных предметов, а что увидим – решать не тебе. Умник».
От обилия слов, которые захотелось донести до сознания старшего товарища в зобу дыханье спёрло. Не озвученные, готовые сорваться с кончика языка, слова хрипели и пенились на губах, щекотали нёбо и порождали раскаты внутреннего гомерического хохота, которые заполонили всё нутро до мозга костей и, прорываясь на волю через верхние дыхательные пути, колотились в подребёрье. Остолбеневший, я молча стоял, глядел на подполковника и последним усилием остатков воли не давал эмоциям выплеснуться наружу. И всё же, сказалось внутреннее напряжение последних суток. Мудры древние – в попе воду не удержишь. Смех прорвал оборону, причем, основательно и надолго. Он, как проточивший плотину тонкий ручеёк протиснулся на свободу и, размывая преграду, ломая и круша всё на своем пути, превратился в бурный поток. Пропустив сквозь стиснутые зубы первые смешинки, через несколько мгновений я громко хохотал, не замечая вокруг ни кого, кроме штабного, хохотал до боли в селезёнке, до икоты. Хохотал оттого, что единственный из присутствующих, понимал абсурдность сказанного им невзначай: «А кто тебе сказал, старлейт, что нам нужно видеть картинку за горами?» Вы, воеводы окаянные! Что же, не поглядев в святцы, бухнули в колокола! Погнали нас не подготовленных, не жравших, не пивших, не спавших, в ночь за полночь, не зная куда. Зачем рисковали нашими жизнями, здоровьем, благополучием близких? Зачем?
От того, что подпол мыслей читать не умел и не мог понимать причины моего дикого ржания, его вид становился всё более растерянным и, похоже, испуганным, что в свою очередь почему-то вызывало новые волны граничащего с истерикой смеха. В итоге - насмеялся вдоволь и от души. Минут через пять вместе с прекращением смехоизвержения внезапно пришло чувство очищения от физической и моральной скверны, которой с избытком вкусил со вчерашнего утра. Отошёл в сторонку. Посидел на набольшем камушке. Поостыл. Попил водички и, вполне успокоившись, вернулся к докладу. Ещё не отошедший от испуга и обескураженный подполковник, нутром чуя, что беспричинно люди так смеются только после сдвига по фазе, с безопасного расстояния осведомился о состоянии моей крыши, в смысле – не поехала ли? И - Остапа понесло. «Нет, - говорю, - моя – на месте, а вот у того, кто нас сюда прислал на месте головы – макитра. Иначе, как он мог послать на этот пригорок РЛС с дальностью обнаружения самолета-истребителя в триста семьдесят километров, станцию в технической документации которой чёрным по белому, для умных и дураков пропечатано, что она до двадцати километров ни чего видеть не должна? Послать с единственной целью - проверить, как она будет работать в местных предгориях т.е. в зафиксированной формуляром «мёртвой» зоне? Какую он должен окончить академию, чтобы удосужиться провести на карте окружность радиусом в двадцать километров и убедиться в абсолютной бесперспективности своей затеи. Как он мог послать в часть вместо боевого документа филькину грамоту в которой перепутан Божий дар с яичницей, а гора – с бугорком? Я или он эту «гору» передвинул на двадцать километров в сторону, не указав при этом её географических координат, а на выполнение задачи отвел двадцать два часа?» Риторические вопросы сыпались из меня, как из рога изобилия и, безответные, повисали в воздухе, накаляя и без того перегретую атмосферу. Бух из-за спины потерявшего грозный вид и совершенно не похожего на прежнего асса матерного слова подполковника, делал мне страшное лицо и жестами призывал не переходить грань, отделяющую профессиональные разногласия от откровенного скандала. Его усилия не остались втуне. Всевышний заметил капитанские эволюции и, в аккурат за мгновение до предполагаемого эмоционального взрыва, открыл перепускной клапан. К всеобщему и полному удовлетворению уставших от участия в локальном невооруженном конфликте сторон их внимание было переконцентрировано на показавшуюся со стороны посёлка Юташ автомобильную мини-колонну, что естественным путём привело к ослаблению напряженности на горе Юта.
Во главе колонны на лихом коне – индикаторной машине с такелажем на хвосте в полном соответствии с ночной договоренностью подгребал к боевой позиции белолицый и розовощекий Борька Колов. За ним следом пыхал солярным чадом приданный грузоподъёмный механизм - полный аналог утраченного нами «Гуся». За рулём – прапор из соседнего тёкёльского полкового уасу. Старший машины – целый помощник начальника узла по МТО. С учётом нашего горького опыта перестраховываются. Мы обожглись на молоке – они дуют на воду. Видно, велик по войскам связи резонанс от наших подвигов. По завершении кампании получим на всю катушку. Прибывающих встречаем, как родных, с распростёртыми объятиями. Хочется расспросить, как там – в части восприняли происшедшее, но – время в дефиците, да и посторонние уши ходят рядом.
Штабной не дремлет. Погоняет через уточнение задачи. «Вот, - говорит, - всё у вас теперь есть, давайте развертывать станцию. Снимем на кальку розу местных предметов и, с Богом, - по домам!» Предлагаю ему для существенного приближения благословенного времени старта в обратную сторону не навешивать верхнюю антенну, т.к. розу формирует только нижняя. Подспудное чувство вины за деяния своих штабных подельников и желание побыстрее развязаться с этим крепко и дурно пахнущим мероприятием явно подвигает подполковника к одобрению предложенного. Однако, его крепко смущает пара вопросов – зачем же тогда гнали из Тёкёля заместителя «Гуся» и, как по этому поводу будет распространяться впоследствии присутствующий при сём упомянутый ранее помощник по МТО? Поэтому он пускает дело на самотёк: «Делай, как знаешь!» Что скажет «Пом» потом – лично мне до лампады, а на сей момент его больше устраивает роль стороннего наблюдателя, чем участника упражнений по перетаскиванию грузов на вершине не большой, но очень гордой горы Юта.
Не дожидаясь официального утверждения предложенных мною упрощений, вытаскиваю ППК на самое высокое, метров в пятнадцать, место. Не сам, конечно. Татарчёнок КрАЗом. Вынес мигом. Поднаторел на мадьярских клумбах-то. Чёрт ему теперь – не брат! Подушки – под домкраты, кабели – только потребный минимум! Силовые да сигнальные, да коаксиалы! Вот и хребет антенны висит. Стыкуем секции. Волноводов много не надо, хватит нижних двух. Дизелёк зарычал, подавай напругу! Индикаторная на «Товсь»! Проверить заземление оборудования! Поберегись! Включаю вращение приёмо-передающей кабины! Накал-охлаждение, анод, высокое – и весь мир, как на ладони! Правда, на ладони порядком нагажено отражениями от гор. Кладем на ИКО чистый лист кальки и аккуратненько, сантиметр за сантиметром обводим карандашиком горный помёт. С начала развёртывания не прошло и часа, а я уже подаю штабному готовый документ за своей подписью. Удивляется, больно скоро. «Что будем видеть?» – спрашивает. Отвечаю: «До гор – ничего, за горами – облёт покажет». Подпол таким результатом не удовлетворился и, проявляя элементы недоверия к моему профессионализму, заставил Буха засвидетельствовать качество съёмки информации с экрана на кальку высокой подписью начальника нештатного штаба части. По завершении оной процедуры представитель с цидулой под мышкой, не откланявшись, по-английски убыл на «Козле» в небытие. Не захотел разделить с нами груз ответственности за то, что мы ещё сможем тут начудить.
Сборы уложили в считанные минуты, благо – развёрнуты по минимуму. Побросали, как попало волноводы с антенными секциями в такелажку, зацепили ППК, без инструктажа, без словоблудия вытянулись прежним порядком в колонну и устало покатили домой. Эх, хороша и легка дорога к дому!
На первом же привале, вкушая сухпай, заслушали и приняли к сведению скупой отчет Кола о его ночном рандеву с руководящим составом родного уасу. По его словам, сообщение о дорожно-транспортном происшествии ВРИО начальника вкупе с замполитом восприняли почти как должное, по крайней мере без пафоса и надрыва. Наверное, в душе каждый из них понимал солидный объём личного вклада в общее аварийное дело и собственную степень ответственности за случившееся. Приятно удивлённые и чрезвычайно обрадованные отсутствием серьёзно пострадавших, иерархи быстренько сообщили обо всём, ставшем им известным, наверх. Не отходя от кассы, получили свою порцию дендюлей и тут же раздали их присутствующим, оставив также значительную часть для отсутствующих на церемониале. По величайшему соизволению штаба дивизии с целью принятия незамедлительных мер по предупреждению международного скандала подняли узел по учебной тревоге. В результате решительных действий руководства, уже в девять часов утра возглавляемая лично капитаном Тузенко и его заместителем по политической части капитаном Ченко группа захвата в составе десяти отличников боевой и политической подготовки, вооруженная всеми видами имеющегося на складе и в подразделениях узла слесарного и шанцевого инструмента, усиленная сварочным агрегатом с приданным к нему специалистом из светодивизиона прибыла на КрАЗе-255 и грузовом «Козле» к месту происшествия. Хлопцы все, как на подбор – крепкие да мордатые. Лучшие из лучших. Настоящие парни с асу. Особой стати – рядовой Лёха Твердый. Шахтёр из Донбасса, сто шестьдесят сантиметров - в высь, столько же - в плечах. Разбойная рожа размером с семейную сковородку, цветом - красная, как у персонажа Михаила Евдокимова. Вместе с группой прикатил на индикаторной машине и временный поверенный в наши скорбные дела Борюнька Колов. Подцепил такелажку и стал дожидаться, когда объявится «Гусь»№2 из Тёкёля, с которым ему предстояло следовать далее, на треклятую гору Юта.
У моста братьев по оружию негостеприимно встречал выставленный нами караул: до се неадекватный в поведении прапорщик Ездилов с разорванной пополам картой в руках да рядовой горец Абубакаров. Бедный Серёга, весь в поту, под палящим солнцем, так и не удосужился снять шинель. Не обращая внимания на назойливое руководство и не отвечая на его вопросы, он стоял во фрунт и, склонивши чернявую непокрытую головушку, что-то с неподдельным вниманием разглядывал то на одной, то на другой половинке карты ВНР. Лишь единожды, отвлекшись от ВАЖНОГО, потенциальный жених прошипел сквозь зубы в сторону особо докучавшего его своим заглядыванием в глаза замполита очень оскорбительное нецензурное слово, услышав которое служитель Маркса-Энгельса-Ленина вздрогнул всем телом, от греха подальше отошёл и временно затаился. И висела над Ездилой туча гнуса, жрала его нещадно, а он, жаль наша и скорбь, совершенно не замечая, безропотно воспринимал укусы кровопийц.
В лучах солнечного света картина происшедшего не казалась такой ужасной, как во тьме. Восемь привезенных с собою столбиков дорожного ограждения, надёрганных в других местах по пути следования, очень скоро заняли своё место в ряду собратьев по борьбе с ДТП. С ограничительной аркой пришлось повозиться. Даже больше не с ней, а с не желающим никак заводиться движком электросварки. Но, и здесь получилось все на ять – припаять и будет стоять. Вырезали-врезали встык кусок трубы, покрыли официальным колером – не отличишь от новой. Ущерб – нулевой! Ну-ка, брат-мадьяр! Нет претензий? Распишись в отказной бумаге. А теперь - хрен тебе по всей бессовестной роже, а не компенсация утраченной выгоды на столетие вперёд!
С КрАЗом тоже вышло проще, чем мнилось. До него, оказывается, в тот обрыв улетела не одна машина. Для их вызволения из преисподней, искусной угрской рукой в буреломе была прорублена выездная просека. Правда, она располагалась значительно ниже, чем почивал на откосе поддерживаемый согнутым в три погибели деревом наш «Гусик», но при эвакуационных манёврах оказалась чрезвычайно полезной. Закончив арочно-столбовые дела, лихой десант воинов-ремонтников мигом слетел под откос, всей ватагой приложился к левому борту лежебоки, дружно, с криком: «И-и-и – раз!» - поднатужился, мало-мало подважил, подтолкнул, раскачал. И дерево, лелеющее на хрупких ветвях непосильный груз останков КрАЗа, не выдержало. От суворовского натиска уасушников оно затрещало, подломилось и рухнуло, а лишившееся опоры авто, переваливаясь с боку на бок и всеми своими тоннами подминая молодую зелёную поросль, покатилось дальше под бугор, в аккурат на просеку. Да так удачно, что само встало на колёса. Пошвыряли в него воины пополам с мусором запчасти, прицепили аварийным тягачом за зад и раком вытащили на большую дорогу.
Наверху, при дневном освещении произвели внешний осмотр многострадального механизма. Зрелище, представшее перед экспертами и окружающими, оказалось не для слабонервных. Остекление кабины вместе с крышей словно бритвой сбрило вровень с капотом. Как мужиков ночью не порезало? Чудо! Останки дверей, сидений, аккумуляторов и прочего ЗиПа колоритным натюрмортом демонстрировали себя в кузове. Сам кузов – без деревянных надставок и с порядком помятыми железными бортами являл собой бессилие человечества перед силами стихии. Опустевшие гнёзда аккумуляторных батарей зияли хаосом электропроводки и обрывков резинки из трусов Пчеленка. Над всем этим приплюснутым безобразием, как вершины Арарата над Кавказом возвышались два закреплённых сзади водительской кабины запасных колеса. Именно им, по-видимому, была отведена роль спасителей счастливой троицы. Именно они приняли на себя всю массу переворачивающейся машины, не позволив раздавить сидевших в кабине воинов. Толстый слой грязи, совокупившийся с большей часть видимой поверхности «Гуся» должен бы довершить формирование отвратительнейшего имиджа осмотренного транспортного средства. Но не довершил.
Почему-то у всех присутствующих вид обезображенного КрАЗа вызвал лёгкое нервическое веселье – уж очень он, не смотря на могучие габариты, был похож на ветреный кабриолет. Впервые, здесь же при осмотре прозвучала походя брошенная кем-то, ставшая впоследствии крылатой, фраза, которая в качестве клички сопровождала машину до самого списания и разборки – «прогулочный вариант КрАЗа-214». На этой весёлой ноте наш Кол доклад и закончил, т.к. большего ему увидеть не удалось по причине совместного с подоспевшей из Тёкёля техпомощью убытия в сторону Хаймашкера.
…
Юг Венгрии сотрясался от хохота. Смеялись венгры, смеялись цыгане, смеялись туристы всех национальностей, смеялись русские. Смех ширился и нарастал по мере продвижения по маршруту № 51 странной процессии. Возглавлял её старенький ГАЗ-69 грузового варианта. Следом двигался свежевыкрашенный КрАЗ-255, на хвосте которого, жёстко прицепленный, болтался во всей красе своей «прогулочный вариант КрАЗа-214». На общем благостном фоне европейских автобанов любая военная колонна сама по себе невольно привлекала пристальное внимание встречных водителей. Наличие же в ней необычного, не привычного глазу агрегата это внимание уже не привлекало, а приковывало. Но и это – не всё! Было в этом феерическом действе нечто, заставляющее драйверов съезжать в кювет, глушить мотор и хохотать до колик в животе. Некоторые из насмеявшихся, а в их число попали и профессиональные разведчики, и дипломаты, и просто зеваки, по проезде источника смеха разворачивали свои авто в обратную сторону, догоняли колонну и на обгоне фотографировали, фотографировали, фотографировали… Что же послужило причиной произведенного военными фурора?
Атаке назойливых фотокорреспондентов подвергался исключительно «прогулочный вариант КрАЗа». Более того, не автомобиль в целом, а та часть, где когда-то располагалась кабина, а сейчас, как на постаменте маячили две олицетворяющие несокрушимую мощь Советской Армии согбенные солдатские фигуры. Любопытные представители венгерского народа и европейского сообщества на переднем плане лицезрели сидящего на казарменном табурете водителя Лёху Твёрдого. Его, соизмеримое с упомянутым предметом мебели, потное лицо, малиновое от непривычного всеобщего внимания, с каждым вновь отснятым фотокадром по окрасу всё более приближавшееся к синюшно-свекольному. Ефрейтора Лыбу, который, возвышаясь над ландшафтом, сидел на куче мусора в правом переднем углу кузова, по команде Твёрдого вставал для улучшения обзора на ноги и работал вместо указателей поворота. Двумя красными флажками он, чрезвычайно смущаясь, указывал участникам дорожного движения направление предстоящего манёвра «кабриолета». Именно на этих импозантных деталях фокусировались фото- и видеокамеры любителей экстремального искусства, но квинтэссенцией композиции была, конечно же, беспокойно ёрзающая по заменяющей водительское кресло табуретке шахтерская задница. И именно её стремились зафиксировать на все типы носителей информации друзья и недруги. Их было столько, что пришлось в очередной раз вмешаться полиции и до самого гарнизона отгонять любопытных от горе-вояк.
…
Заслушав содержательный доклад Кола, приняли его к сведенью и, не торопясь, но поспешая, покатили дальше. Ближе к вечеру проехали проклятое место. Следов нашего ночного разгула, как ни присматривались, не заметили. Поработали аварийщики от души, молодцы! Останавливаться не стали. Слишком свежи воспоминания. Скорее домой. Скоро двое суток, как не спим. События разворачиваются, словно в кино при обратном просмотре. Всё, что попадает в кадр кажется давно виденным и не вызывает эмоций. Мосты, левый поворот, кишкунская привокзальная корчма, переезд через железку – всё в тумане отупения…За полночь въехали в гарнизон.

ЭПИЛОГ.
Отголоски Большого Смеха долго колобродили по ЮГВ и Венгрии. Самый большой отголосок нашел стрелочника – ВРИО начальника 491 уасу капитана Тузенко, которому вменили в вину то, что он не минимизировал количество сопровождающих колонну фотографов путём переноса времени совершения марша на тёмное время суток, в результате чего недружественные элементы получили на руки солидное количество компрометирующих Советские ВС материалов. В итоговом приказе его назначили виноватым и наградили неполным служебным соответствием.
В связи с очень высоким положением должностного лица, издавшего приказ, наших с Бухом фамилий в документе не оказалось, т.к. подписант, на таких как мы, мог только с пренебрежением указать перстом: «Остальных виновных наказать своей властью». Кому провести экзекуцию – он не определил, и каждый из наших прямых начальников при встрече между делом интересовался мерой понесённой нами кары, удивлялся тому, что нас до сих пор строжайше не наказали, но почему-то не брал исполнение данного пункта приказа на себя. Последним из спрашивающих был вышедший из отпуска майор Дичев. В итоге моя служебная карточка так и не пополнилась отметкой о боевых заслугах перед отечеством в Хаймашкерском походе. Остались мы с Колей без заслуженных взысканий, что у связистов, как уже упоминалось ранее, приравнивается к поощрению.
Замполит, как всегда при порке командира, сделал шаг левой назад, не приставляя, правой – шаг вправо, и благополучно отстоялся за его широкой грудью. Без взыскания.
«Кабриолет» в очередной раз доказал правоту теории о живучести русского оружия. После недельного отстоя в капонире инвалид был замечен с воздуха прилетевшим на тренировочные полёты Командующим 36 Воздушной Армии генерал-лейтенантом Агиным. По требованию пылающего благородным гневом генерала его после приземления доставили к дефектному автомобилю на встречу с гарнизонным руководством. Получившему очередную «дыню» капитану Тузенко было приказано в недельный срок восстановить страдальца до работоспособного состояния и доложить. Исполнение грозного распоряжения каких-либо исключительных усилий не потребовало. Поменяли, всего лишь, остатки кабины на целую старенькую да топливопровод от бака до двигателя на новенький. Запустился «прогулочный вариант КрАЗа-214» от давно ему положенных новых аккумуляторов и служил верой и правдой до самого списания.
Полу-глухой посланник войск связи в истребительную авиацию майор Втун прикинулся на время слепо-немо-глухим, отсиделся в затишке и чуть было не получил по итогам учения ценный подарок за бесценный вклад в дело совершенствования управления авиацией в воздухе. Но, Господь не попустил. В гарнизон разнарядка на поощрение была спущена только по линии политотдела. За грамотные и самоотверженные действия по предотвращению связанного с автоаварией международного скандала часами с кукушкой наградили капитана от КПСС Ченко В.И.