Ее детские, босые ножки осторожно ступали по почерневшему полю выжженной травы. Небо было затянуто свинцовыми тучами, низко плывущими с севера. Порывистый ветер пронизывал до косточек и нахально трепал длинные волосы девочки. Ей было двенадцать. Приветливое и умное личико, открытый, гордый взгляд. Алена – простое, ласкающее слух имя придавало девочке особое очарование.
Легкое, летнее платье, обтягивающее ее тело, еще недавно такое пестрое и опрятное, теперь больше походило на грязную, изодранную тряпку. В одной руке она держала снятые с натертых ног туфельки, в другой – маленькую сумочку, все богатство которой составляли носовой платок, две фотографии молодой, красивой женщины, с завораживающими глазами и благородными чертами лица – своей мамы; крохотный плюшевый пес с трогательным именем «Умка», красное, как закат, яблоко и открытка, подаренная девочке на восьмое марта человеком, которого ей больше никогда не было суждено встретить.
За спиной у девочки оставался почти разрушенный и вымерший город. По изуродованным воронками бульварам, горящим руинам домов, брошенным машинам и треснутым фасадам чудом уцелевших зданий, казалось, гуляла сама смерть с окровавленными руками и хищной усмешкой на губах.
Днем на улице лишь изредка можно было встретить отважившегося выйти из убежища человека. Как правило, это были старики, чьи глаза, почти совсем ослепшие от вспышек непрекращающихся взрывов и дьявольского света вражеских прожекторов, едва различали дорогу, вернее то, что от нее осталось. Им уже нечего терять, они свое отжил и сейчас, одряхлевшие, отчаявшиеся, с осевшим в легких пеплом и с трудом бьющимся сердцем уже ни чем не могли помочь ни оборонявшим город, ни несчастным, оставшимся в нем, ни самим себе. Они искали смерти, как избавления от воцарившегося вокруг ужаса.
Случалось, из подворотни выбегала обезумившая женщина, с перекошенным от горя лицом, и без того обезображенным кровоподтеками и шрамом от осколка гранаты. Она, как ошпаренная, металась от пепелища к пепелищу, от развален к развалинам в порыве бессмысленной, маниакальной надежды отыскать своего пятилетнего ребенка, потерявшегося во время очередной бомбежки.
Она оббегала квартал за кварталом, не желая поверить и смириться с тем, что ее любимое чадо, маленький ангелочек, бездыханно лежит под обломками обвалившейся крыши вокзала и его искалеченное тело вот-вот превратиться в лакомство для стаи оголодавших крыс.
Мужчин в городе почти не осталось. Они были там, на линии огня, на передовой. И хотя с каждой минутой ряды живых неумолимо таяли, они с воистину героической стойкостью и мужеством пытались сдерживать наступление превосходящие в сотни раз войска оккупантов.
Уцелевшие жители города, словно кроты, прятались в бомбоубежищах, глубоко под землей. Невыносимая теснота, спертый воздух, пропахший смертоносным сивинцом, потом, отходами, безумием и страхом, казалось, был начисто лишен кислорода. Запасы продовольствия закончатся через день. Пополнить их было не от куда. Чтобы достать воды, приходилось покидать укрытие и, рискуя жизнью, черпать детскими ведерками грязную, зараженную воду из помойных канав. Город был обречен.
Алена осталась совсем одна. Ее маму, прикованную к больничной койке тяжелым ранением, успели эвакуировать с частью военного госпиталя, остальные погибли под обстрелами и бомбежками. Братьев и сестер у нее не было. Отец связался с какой то официанткой и бросил их, когда Алене было восемь месяцев.
Сердце девочки сжимали ледяные тиски безысходности и грусти. Еще недавно ее провинциальный городок был таким уютным, цветущим и безмятежным, с добродушными жителями и уверенностью в завтрашнем дне. Но вот в одно проклятое мгновение пасть сатаны раскрылась и от ее убийственного дыхания город, люди, жизнь, надежды – все превратилось в рабов разложения, ненависти, забвения. Как хрупко и ненадежно все вокруг!
Алена не помнила себя от холода. Пальцы ног совсем окоченели и при каждом движении причиняли девочке невыносимую боль. Но все же она шла. Шла туда, где в былое, мирное и счастливое время, казавшееся сейчас какой-то невероятной иллюзией, они с мамой любили гулять.
Старенькие качели на двоих, маленькая горка, карусель, уходящая в даль тенистая аллея и уютная беседка. Это был их мир, мир, в котором царили доброта и нежность. Сидя на лавочке, они частенько мечтали здесь о будущем и радовались то весеннему солнцу, то приятной прохладе летнего вечера, пестрой, осенней листве, мягкому рождественскому снегопаду. Им казалось, что так будет всегда, что этот мир, созданный ими и только для них, будет таким всегда. Жаль, что этой сказке двух любящих сердец была предначертана такая чудовищная развязка.
Недалеко от них стоял высокий, деревянный забор, такой длинный, что, казалось, будто он и вовсе не имеет конца. Алена вспомнила, как мама рассказывала ей, что за ним находится крутой, глубокий овраг, в который раньше часто срывались люди. Кто-то погибал, а кому чудом удавалось спастись становились безнадежными инвалидами, сходили с ума и умирали в страшной агонии. И вот, чтобы предотвратить дальнейшие трагедии, чьи то заботливые руки и поставили здесь забор.
Ветер усиливался, но Алена продолжала идти. Ее словно магнитом притягивало к этому мрачному забору, а главное, к тому, что было за ним. Что именно влекло ее туда, она не знала, но чувствовала, что ей во что бы то ни стало надо туда попасть.
Качели были вырваны из земли взрывной волной и сильно покорежены. Метрах в двадцати от них дымилась наводящая ужас воронка от разорвавшейся бомбы. Забор был наполовину уничтожен.
Алена осторожно подошла к краю оврага. Вот он, тот самый обрыв, от одного упоминания которого в жилах останавливалась кровь и подкашивались ноги. Зверь, людоед, беспощадный инквизитор.
Девочка точно находилась в состоянии гипнотического наваждения. Ей вдруг почудилось, что овраг живой, он дышит, смотрит на нее, переваривая в адском котле своего желудка искалеченные судьбы и души своих жертв. Внезапно в уши вонзился какой-то непонятный шум, такой отчаянный и громкий, что ее перепонки с трудом выдерживали напряжение.
Шум не был монотонным. Скорее это был хор. Хор человеческих страданий, потерь, катастроф. Это была симфония варварских расправ и унижений.
Алена, чистое и непорочное создание, ничего не знала об изнанки истории человеческой расы, которая заставляет волосы вставать дыбом и в безотчетном порыве злобы и протеста царапать пальцами бетонные плиты насилия.
Она была в неведении о том, что этот шум был ни что иное, как гимн ада, исходивший из черного сердца оврага, выкопанного лопатой уничтожения и порабощения безжалостной рукой войны, на пути к воротам приисподнии, гимн, сложенный из вопля полководца Ганнона, отбивающегося со своим войском от римлян, напавших на Мессану*, громыхания рушащихся стен Карфагена перед торжествующим взором Публия Корнелия Сципиана Эмилиана; предсмертных вздохов восставших Греков, разгромленных Македонским, жадности последних глотков воздуха испанских моряков, идущих ко дну в Кавите и Сантьяго-де-Куба* под злорадный хохот американских кораблей.
Овраг выплевывал из своей гнилой глотки отчаянные крики сербских женщин, насилуемых дорвавшимися до плоти солдатами; скрежет танковой брони Курской битвы, журчание богровой крови, стекающей по склону Сапун горы; властный голос Чингисхана, приказывающий сжигать города и четвертовать детей; свист пуль на Малаховом кургане, приглушенный звук спущенной тетивы лука индейца, обреченного на расправу колонистов и сотен тысяч кошмаров, порожденных злобой обезумивших нелюдей.
Алена уже не владела своим телом. Оно стало клониться к обрыву. Овраг манил ее к себе, предвкушая вкус молодой жизни, которую он собирался захапать себе. Еще мгновение и девочка сорвется вниз. Одна нога уже потеряла под собой почву. Резкий порыв ветра и девочка оказалась в воздухе над самыми клыками чудовища.
Но вдруг она ощутила не грубое, но уверенное прикосновение на своем плече, которое легким движением вернул ее на землю. Девочка почувствовала какую ту необычную легкость вот всем теле, он закрыла глаза и полностью отдалась во власть неизвестного ощущения.
«Алена! Алена…». Знакомый голос ласково прозвучал над самым ухом. Алена открыла глаза.
Высоко в небе, голубом и бездонном, сияло солнце, по бескрайнему зеркалу моря пробегала едва заметная рябь, пара чаек облюбовала высокий выступ скалы и с важным видом смотрели вокруг.
« Смотри, вон там, кораблик! Видишь?». Это говорила ее мама. Да, именно она. Они сидят на своих любимых качелях и смотрят на море, где на горизонте действительно показалось рыболовецкое судно. Алена узнала и маленькую горку, и беседку, карусель, уходящую в даль аллею. Она с ужасом вспомнила про проклятый забор и овраг и в нерешительности повернулась назад. Но ни забора, ни оврага, ничего этого не было. Только причудливый изгиб берега, омываемого ленивыми волнами.
«Да, мама, я вижу кораблик! Он очень красивый». Алена обвила руками мамину шею и с нежностью, на которую способны невинные дети и ангелы, поцеловала ее в щеку.
Она больше никогда не увидит войны.