Все люди необычны
Все мы уникальны, индивидуальны, неповторимы. Это так. Кто-то уникален и поражает нас своими познаниями, кто-то внешними данными, кто-то силой духа и воли. И все эти люди хорошо узнаваемы и легко запоминаемы. Но бывают и такие, которые превосходят всех по всем параметрам, но почему-то не бросаются в глаза и не запоминаются после первого общения с нами.
Один такой уникум повстречался мне на жизненном пути. Мы подружились и, на удивление обнаружилось, что между нами много общего. Или вернее сказать, мы нуждались в общении друг с другом. Может быть, это было связано с тем, что мой друг был одинок в душе, а мне были всегда интересны такие люди. От них часто веет мудростью. В душах одиноких людей рождаются шедевры. Шедевры эти могут затрагивать любую сферу деятельности, будь то живопись, литература, философия или что-нибудь еще.
В душе моего друга, Стасика, рождался неподражаемый юмор, обращенный к трудной жизни в учебке, где из нас старательно и бескомпромиссно делали разведчиков.
Его тонкий и порой грубый юмор на армейские темы, пародирование наших командиров и сослуживцев делали нашу беспросветную жизнь легче и даже иногда радостней.
Вместе мы смеялись над собой и над нашим нелепым положением, когда нас двух интеллектуалов загоняли в не очередной наряд за какую-нибудь провинность, будь то опоздание в строй на несколько секунд, неправильное обращение к командиру, не так тщательно начищенные сапоги или плохо натертую асидолом бляху на ремне.
Стасик умел превратить в смех любое самое отчаянное положение, и благодаря этому мы «выживали» среди плюх, которые жизнь щедро обрушивала на нас со всех сторон.
По характеру мы были совершенно разные, и, может быть, моя вспыльчивость притягивалась к его врожденной прибалтийской инфантильности.
При очень богатом воображении и могучем интеллекте Стасик умудрялся быть всегда в тени и совершенно неприметным в роте. Он предвидел нежелательные встречи с сержантами и практически никогда не попадался им на глаза, если таких встреч можно было избежать. Если чью-то фамилию могли забыть сержанты, то это была фамилия моего друга, Селезнева Стасика. По своему внутреннему содержанию – это был прирожденный разведчик. При самых лучших показателях он оставался всегда вне поля пристального внимания. Он был сам за себя. На бесконечных стрельбах он стрелял из автомата только на пять балов, неизменно отмеряя безошибочно короткие очереди по два выстрела, как положено, но в группе отличников о нем почему-то забывали о первом. На смертельно тяжелых маршах и кроссах в полной выкладке с противогазом на голове и упакованный в ОЗК он никогда не ныл, не срывался в истерику, как это делали некоторые слабые бойцы, и не отставал. Он всегда был в середине основной группы, не выбиваясь вперед и не позволяя себе отстать от других.
При длительных процедурах наблюдения за передним краем условного противника он почти всегда выявлял все огневые единицы, которых была масса. Все они были определенным образом замаскированы и без специального методического подхода не поддавались скорому и легкому обнаружению. Стасик видел все или почти все. Ему ставили пятерку и тут же забывали о его существовании. Мой друг, в свою очередь, упорно не настаивал на том, чтобы его заметили.
Кроме всех перечисленных достоинств его, было еще одно – это феноменальная память.
В Советской Армии был учебник, который имел название «За Родину». Это идеологический инструмент, смысл существования которого заключалось в формировании патриотического духа бойца.
Стасик один раз прочитывал главу и когда его спрашивал сержант, о чем он прочитал в этой главе, Стасик начинал свой монотонный заунывный рассказ, пересказывая главу слово в слово.
Я следил по тексту и поражался памяти друга. Остальные, в том числе и сержант, видимо, до конца не прочувствовали этого момента, потому что сами не очень внимательно читали эти тексты, а главное потому, что под заунывный гипнотический рассказ Стасика все дружно очень быстро засыпали, включая сержанта. Под дружное клевание носами всего взвода во главе с командиром я ликовал в душе и с нетерпением ждал того момента, когда мой «кореш» прекратит этот «балдеж», чтобы вместе с ним посмеяться и оценить по достоинству его «прикол».
Вскоре речь «великого оратора» заканчивалась, просыпался сержант, недоуменно смотрел на Стасика.
- Все,…Селезнев?
- Так точно! – отвечал Стасик тихим ровным голосом.
- Садись, Селезнев…, четыре, - с сомнением выставлял оценку сержант.
После этого наступал второй акт этой короткой, но часто повторяющейся сцены. Дело в том, что не всем удавалось во время проснуться после такого подробного рассказа о патриотизме наших отцов и дедов, и сержант продолжал обучение спящих курсантов уже невербальным методом.
Он брал в обе руки по одной увесистой книге «За Родину» и метал их в головы спящих, выбирая тех курсантов, которые в данный момент показались ему наиболее нерадивыми и «чмонистыми» при освоении столь важной дисциплины. Иногда сержант успевал вмазать троим или даже четверым, если те во время не просыпались или если их не успевали подтолкнуть уже бодрствующие товарищи. После этой воспитательной процедуры эти помеченные бойцы до конца урока стояли по стойке «смирно».
Лично я, чтобы не спать, нашел себе занятие на время монолога моего унылого друга. Я следил по тексту за тем, чтобы найти неточности в рассказе Стасика и специально тихо подсказывал ему, поправляя его, и тем самым, иногда сбивая с мысли, но чаще вызывая скупую косоватую улыбку на его не броском лице.
Он отлично понимал и ценил юмор и никогда не обижался на меня за критику, а пытался ее развить в том же ключе, но уже наполняя образы богатым и в то же время смешным содержанием.
Благодаря этой дружбе я не стал зверем, хотя в тех условиях это легко могло произойти.
В учебке получить наряд вне очереди означало оторвать от положенных законных восьми часов драгоценного сна четыре-пять часов, работая в поте лица где-нибудь на кухне или в более «злачных» местах расположения нашего двухтысячного учебного полка. Зато утром, начиная с подъема, ты включаешься в общий ритм разведроты вместе со всеми, где для отдыха есть только десятиминутные перерывы после каждых двух часов изматывающих тренировок, стрельб или занятий в классе. Именно занятия в классе и есть самая большая пытка сном после ночного наряда.
И только дружеский толчок в плечо и улыбка на лице друга возвращает к жизни, уводя от мрачных мыслей, которые в изобилии, как черви, тревожат сознание, порождая ненависть и злобу на командиров, себя и весь мир.
В такие моменты появление друга рядом, как появление доброго ангела, который дает понять, что эта беда не беда и не конец жизни. Это просто очередное испытание, после которого ты должен закалиться и почувствовать, что ты в состоянии преодолевать многие трудности даже большие, чем эта. А эта трудность уже позади, да и не такая уж это и трудность…
Через полгода настало время расставаться. Стасик отправился дослуживать в Чехословакию, в ЦГВ. ЦГВ – это центральная группа войск Советской Армии в Европе.
Меня направили в Калининградскую область в один из танковых полков особой ударной дивизии.
- Ну что, Санек, служи хорошо, - пожимая мне руку, с улыбкой произнес Стасик.
- Ты тоже, Стасик, не горюй, - также весело ответил я.
Мы были молоды и еще не испытали в жизни значительных потерь. Мы даже не осознавали, что наше расставание – это уже потеря.
Лично я стал ощущать эту потерю через десятки лет, когда память все чаще стала возвращать меня в то время, где я был совсем еще не зрелым, вспыльчивым и сильным.
Как будто подводя итоги жизни, мы в памяти сканируем прошлое, находя там давно забытые «пожелтевшие страницы» своей юности. Иногда при этом льем слезы, иногда на долго засиживаемся в ночи, мысленно подытоживая воспоминания: "Неужели это было?!…".
Мне кажется, что полгода мы спасали друг друга, а расставаясь сумели только пожать руки и улыбнуться еще мальчишеской, но уже усталой улыбкой. Нам даже не пришло в голову обменяться адресами.
Учебка закончилась. Мы освобождались от этой тяжелой изнуряющей жизни и старались оставить в прошлом все, в том числе и мысли, связанные с ней. Незаметно мы задвинули в далекий темный угол своего сознания и эту нашу братскую дружбу, которая, как зеленый росток среди пустыни, трепыхаясь на ветру, рискуя засохнуть от зноя и жажды, в трудные мгновения вселял уверенность и надежду на то, что жизнь продолжится еще…