УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВЫХ


– К вам, Николай Кузьмич, Мафия! – торжественно объявила секретарша, несказанно удивившись, впервые увидев лицо нового шефа распятым в подобострастной улыбке.


Прокурор выскочил из-за стола, заваленного законами, подзаконными актами, обвинительными заключениями, прошениями о помиловании и прочими, подлежащими рассмотрению бумагами, и устремился навстречу посетительнице. Преодолев, как горный склон, собственный живот, он припал к небрежно протянутой руке с длинными, унизанными кольцами, пальцами и острыми, тщательно ухоженными коготками.


– Ма... Ма... Ма... – бормотал он, одновременно ошеломлённый и осчастливленный. Наслышанный о посетительнице, он имел о ней самые невероятные представления, и лицезрение той, что всегда рядом, но от этого не представляется более доступной, ввергло его, в прежде им не испытываемый, шок сладострастия.


– Так вот, значит, какая вы, – беспрестанно повторял прокурор, любуясь красотой, спокойствием и хладнокровием посетительницы. Там, где другие утрачивали не только здравый смысл, но и прочие человеческие качества, эта женщина казалась выше своей репутации настолько, насколько генеральный прокурор выше своего провинциального коллеги.

– Хуже или лучше, чем вы думали? – кокетничала Мафия, тем самым давая понять, что различает мужчин не по должностному признаку, а исключительно по отношению к собственной персоне.

– Это может показаться вам невероятным, но именно такой, и никакой иначе.

– Ох, мужчины, мужчины, все вы одинаковы.


Привыкнув к восторженному, со стороны противоположного пола, отношению, она, тем не менее, не упускала любой возможности ещё и ещё раз насладиться им. Этой, чисто женской слабостью, исчерпывались, в сущности, её недостатки. Об её уме, холодном и точном, распространяться не станем, зная по опыту, сколь снисходительны мужчины к такого рода доказательствам женского совершенства. Но красоты она была неописуемой, и всяческие эпитеты, до сего предмета касающиеся, суть отражение того восхищения, которое мы испытываем от данного явления, но не самим явлением. Стоит ли поэтому удивляться поведению прокурора Кузьмы Николаевича Толстопятова, около полугода назад представленного к должности в виду пресечения полномочий его предшественника Николая Кузьмича Тонкопятова по обвинению в связях... с Мафией.


Между тем, Мафия, с привычным для себя комфортом, обустроилась в прокурорском кресле. Тонкая, как игла, сигарета источала ароматный дымок, а вскинутые одна на другую ноги открывали любопытному взгляду прелести, хотя и не блещущие новизной, но всякий раз обнаруживающие нечто неожиданное. Те должностные лица, которые попадали в сходные с прокурором ситуации, если их поприжать, подтвердят сказанное. В такие минуты особенно беспокоит догадка, что увиденное принадлежит вам не лично, а на правах аренды со строго определённым сроком пользования, что воздействует весьма эффективно, но не всегда полезно, как на органы внутренней секреции, та и на общую сопротивляемость организма.


– Буду с вами откровенна, – говорила между тем гостья, явно любуясь растерянностью хозяина кабинета, вынужденного перейти со свободного полёта раскрепощённой фантазии на бреющий, грозящий, при любом неверном движении, непредвиденными проблемами. – Визит мой был запланирован ещё прежде вашего назначения, и как ни рада я новому знакомству, не могу скрыть огорчения от постигшего вашего предшественника несчастья. Не кажется ли вам, что упрёки «за связь с Мафией», которым он подвергся, обнаруживают в обвинителях такое же усердие не по разуму, как если бы они хвалили его за отсутствие связей со мной?


Толстопятов зажмурился, открыл глаза, снова зажмурился и решительно покачал головой.


– Рада, что вы меня понимаете и поддерживаете, – улыбнулась Мафия. – Да, я из тех женщин, что знают цену себе и другим, что позволяет мне не переплачивать там, где это, казалось бы, необходимо, и получать больше, где это возможно. Хороша я или плоха, но я не могу и не желаю меняться в угоду другим, кто бы они ни были: государством, оберегающим целомудрие своих граждан, или гражданами, бдительно следящими, чтобы не утратило целомудрие государство.

– Ма... Ма... Мафичка, – простонал прокурор, – жду не дождусь ваших мудрых указаний.

– Указаний? – удивилась Мафия. – О, нет, я не указываю и не приказываю, но мне никто не может запретить оставаться обольстительной, а вам — обольщаться мною. Ибо ничем иным, как злоупотреблением глупостью в личных целях, такие запреты не назовёшь.


Долго ли коротко, но прокурор, наконец, сообразил, к чему клонит гостья, предупредив секретаршу, что в ближайшие два часа его ни для кого, кроме Господа, не существует. А та, с выработанной годами услужения привычностью, приняв приказ к исполнению, позволила, однако, себе некоторую долю свободомыслия, мысленно сравнивая себя с Мафией. «Что начальство находит в этой, в сущности заурядной, женщине такого, чего не было бы во мне? Говорят, она умасливает их тем, что платит. Способ, безусловно надёжный, хотя бы потому. что слушаешь музыку, которая тебе по душе. Но, при прочих равных условиях, я всё же предпочла б получать».


А некоторое время спустя, серьёзный мужчина в шляпе и в очках с золотым ободком, находящийся не только в другом городе, другой стране, но и в другом полушарии, получил известие, доставившее ему, по всем признакам, много удовольствия.


С меня, Анфисушка, причитается, – неизвестно кому пообещал он.

Борис Иоселевич