ОБЩЕЛИТ.COM - ПРОЗА
Международная русскоязычная литературная сеть: поэзия, проза, критика, литературоведение. Проза.
Поиск по сайту прозы: 
Авторы Произведения Отзывы ЛитФорум Конкурсы Моя страница Книжная лавка Помощь О сайте прозы
Для зарегистрированных пользователей
логин:
пароль:
тип:
регистрация забыли пароль

 

Анонсы
    StihoPhone.ru



Ледовый поход

Автор:
Ледовый поход - это первая часть большой книги "Течение Нижнего Амура. Повествование в стиле блюз", всего в ней 6 частей.

Эпиграфом ко всей книге - стихотворение Валентины Коркиной:

Свет выключен, а музыка звучит,
Заснуть пора, а музыке неймётся:
То ветками берёзы постучит
В окошко,
То негромко засмеётся,
Пригоршнями бросая снег сухой
С обрыва вертикального речного,
Слепя глаза пустыней ледяной
Замёрзшего Амура…

Полвторого
Полуночи, а музыка не спит,
Она среди сверкания торосов
Струной тончайшей радостно звенит,
Суть жизни отражая без вопросов.
В ней Вечность, Поднебесье, дикость мест,
Струящиеся травы побережий –
Охватывает всё приветный жест
Кудесника Поэзии светлейшей.

Романтик и разгадыватель тайн,
Создатель этой музыки надмирной,
Какой смычок тебе был в руки дан,
Какая скрипка с вензелем фамильным?!
Слились навечно с музыкой слова,
Сияют первозданным тёплым светом.
И жизнь во всём прекрасна и права,
Когда такой любовью обогрета.

Валентина Коркина



Часть I


ЛЕДОВЫЙ ПОХОД

(Можно слушать на
на Яндекс Диске)

I. 1. Нижнеамурская экспедиция (Слушать: https://yadi.sk/d/Comcw0Rt3DtPih)
I. 2. От винта! (Слушать: https://yadi.sk/d/Hoxa0ITJ3E2GUs)
I. 3. Радужные леденцы (Слушать: https://yadi.sk/d/YTTFpcDL3E2QEo)
I. 4. Створные знаки тебя не оставят (Слушать:https://yadi.sk/d/M1NtVtkb3E34GG)
I. 5. Варенье из жимолости (Слушать: https://yadi.sk/d/EA-2l8Cs3E3Awb)
I. 6. Пришельцы в зипунах (Слушать: https://yadi.sk/d/Kn9nCrdd3E4Kkx)
I. 7. Батарейная сопка (Слушать: https://yadi.sk/d/qHM4Wko83E4LC7)
I. 8. Снеговые фигуры (Слушать: https://yadi.sk/d/nSCgqVE33E5TEM)
I. 9. Уколов выстрелил два раза (Слушать: https://yadi.sk/d/-glZVds93E5fwU)
I. 10. Золотой утес Аури (Слушать: https://yadi.sk/d/l-GnODJn3E5pAg)
I. 11. Да, это точно (Слушать: https://yadi.sk/d/lrTIHHL33E7NkA)
I. 12. Край света – не пустые слова (Слушать: https://yadi.sk/d/dJ-qejS13E7fH2)
I. 13. «ЭкзотИк» на Кабанихе (Слушать: https://yadi.sk/d/fkb7xOIY3EBXad)
I. 14. Немного данных из отчёта (Слушать: https://yadi.sk/d/3TIxFEmS3E8HaL)


I.1. Нижнеамурская экспедиция (Можно слушать: https://yadi.sk/d/Comcw0Rt3DtPih)

Глава эта, по сути, предисловие к коротким «путевым заметкам» первой части, которые и сами предисловие, или, скорей, введение, поскольку тоже вводят.

И начинать придется с экологии, не той, которая сейчас – а год семьдесят пятый – когда уже верблюды шагали по Аралу, но факт еще казался удивительным.

И на Амуре факты. Не секрет, что ниже городов безжизненные зоны –

– Чума «сине-зеленая», заморы...

Ну, в общем, бедствие, и чаще рукотворное.

И наша Экспедиция – для выявленья зон. Почти до Николаевска, включая и озера, и притоки. Зима, аэросани:

– Походные условия...

Почти все время вне цивилизации.

Я, между прочим, человек случайный. Сам напросился, будучи ценителем – экзотики вообще, тем более амурской. Тем более – в подобной Экспедиции.

Пока останусь в рамках предисловия. Задача, как мне кажется, очерчена.

Теперь о методе, которым нам работать, наследуя традиции Арсеньева.

Отмечу для начала роль кислородной примеси. Она в воде всегда, но дело в содержанье. Есть некий уровень, весьма категорический, где ниже только жизнь «сине-зеленых».

И кислород – надежный показатель. Его определяют довольно сложным методом. И долгим, и громоздким, к тому же и капризным. Лабораторный метод, метод «склянок».

Нам так нельзя – походные условия. Нам надо просто, быстро и надежно. На разной глубине, во многих точках. Почти до Николаевска –

– А это расстояние...

И метод наш иной. Основа ему – датчик. С особенной мембраной, способной пропускать в коробку, что нам надо. Там сложные реакции, электроток попутный, который измеряется.

Еще не показатель, но нам пока достаточно. Хороший метод – главное в удобстве. Опустишь датчик в воду, приборы успокоятся. Пиши цифирь, и дальше, к новой точке.

Так, следуя традиции, я как-то очертил и методы, и цель. Осталось о названье, конечно отражающем, но нагловатом в принципе. Невольный плагиат с эпохи Невельского.

Я признаюсь в нем, может быть, не так уж и невольном. И в том, что стиль в дальнейшем – начну красть у Арсеньева. Когда примеры есть, грех не поплагиировать. Конечно, в должных рамках и с кавычками.

И наконец, февраль? Весна нас догоняла. Амурский «зимник» станет ненадежным. Начнутся вьюги. Мы – не самолет, и может так случиться, что застрянем.

Ну, разве не чудесно такое приключенье! И главное, что в качестве введения – к тому, чего вообще чудесней не бывает, о чем я расскажу, но своевременно.

Советую взять карту Хабаровского края (пятнадцать километров в сантиметре). Физическую лучше. Такая издавалась в году семьдесят пятом. Другой и не ищите.



I.2. От винта! (Можно слушать: https://yadi.sk/d/Hoxa0ITJ3E2GUs)


Согласно стилю «путевых заметок», наверно, полагалось бы подробно о начале. Начало в Комсомольске, но я его не видел. Вернее, умудрился не увидеть.

Мне вспоминается, что и за час на льдах желание шутить с Амуром пропадает: – А что весь день? И сколько будет дней? Аварии, ночевки, замерзанья...

К тому же и работа мне совершенно новая. Коллег почти не знаю. И как-то оглушен, что, правда, так всегда во всяческих началах, но здесь как-то особенно, до тупости.

Был Комсомольск, и вроде его не было? Хотя масштабы, фон таежных гор –

– Тут что-то еще светится...

Ну, и Амур, конечно. И где-то там гудят аэросани.

Но именно Амура я и боюсь сейчас. И, волоча себя за шиворот к посадке, раскаиваюсь горько, что сам же напросился. И лишь стараюсь тупость не высказывать.

Однако отступать мне некуда и незачем:

– Деянье единичное, деянье нестандартное... И я одет как будто по сезону – в зипун и валенки. И мой блокнот в кармане. ...

С обрыва Реч. вокзала – амурские объемы, наполненные солнцем и снегами. И аэросаней букашки – тут их станция. Одна букашка наша – мы к ней скользим на валенках.

Вблизи аэросани не то, что представлялось. А представлялась некая ажурная конструкция, летящая свободно по снежным плоскостям. Корабль, автомобиль и самолет – все сразу.

Но тут что-то не то ревет на весь Амур. Приземистый вагончик. Винт почему-то сзади:

– И лыжи коротки...

К тому же их четыре! И каждая с своим амортизатором.

И не в любую сторону? Об этом наши ледчики (от слова «лед») весьма категоричны:

– Сворачивать не будем!

Запрещено инструкцией? Надменны наши ледчики, но нам как раз сворачивать.

Лыжня, прошу заметить, великанская. Ее накатывают сразу же, как только встанет «зимник». Вода и лед –

– Сезонность...

Дорог тут нет практически. Край дикий, необжитый, первобытный.

Надменны наши ледчики –

– Надменны и эффектны... Без шапок на морозе! Мороз под тридцать градусов. Каюры современные –

– Без шапок и в унтах...

Амурские объемы их стихия.

Пока мы загружаемся, команда:

– От винта!

Опять этот вагончик ревет на весь Амур. Так надо нам, чтоб лыжи не примерзли. Реветь и даже ездить широкими кругами.

Горючку жрет такое существо, ломается частенько, но все же:

– От винта!

Все влезли, двери заперли, расселись как попало. Мы автономны, вне цивилизации.

...И началось – удары и ухабы! Какие тут просторы – их видят из кабины. А мы за отгородкой, у нас – темно и тесно. Движенье только телом ощущается.
Удары и ухабы? В промежутках действительно качанье на волнах. Но вновь удар –

– Наверно, о торосы...

О «тороса», как кто-то поправляет.

Удары и ухабы,
ТорОсы-торосА... Машина вдребезги? Но ничего –

– Проехали?

И вновь качели. Плавное скольженье. По снеговым просторам летящая конструкция.

...В окошко из пластмассы немногое увидишь, да и недолгим было удовольствие. Еще под Комсомольском наш шеф Юрий Михайлович остановил водителей на первой нашей точке.

Свинтили ледобур, но, очевидно, зря:

– Гранит...

Так и пришлось запаковать обратно. Дыру долбим пешней:

– Метр, полтора – все лед?

Невольно уважение к Амуру.

Подходят рыбаки – стоят в сторонке молча. Не то сочувствуя, не то – полны враждебности. Мы не инспекция, но с нами есть инспектор, которого, наверное, узнали. Мы долбим неумело, но все же углубляемся. На метре девяносто – вдруг желтая вода. Еще удар – и хлынула фонтаном, и бурно растеклась, залив кому-то валенки.

Все пробуют на вкус –

– Горчит...

И по приборам – почти нет кислорода, что так и ожидалось. Конечно, крупный город, все в Амур:

– «Мы строим шахты, вышки, домны»...

А скважина не может успокоиться? Вода то вверх, то вниз –

– Речной особый маятник...

Проводим измеренья до глубины семь метров. Берем пробы воды – и тоже с разных уровней.

Рубили часа два и столько же – на пробы. И дело уже к вечеру:

– Мы сматываем кабели...

И прорубь замерзает – осталась только ямка, которую присыпали ледяшками.

...Хотели еще точку, но, как бы в назиданье, на нас обрушилась и первая авария. Воткнулись в наледь. Лыжи – пробили верхний слой. Мы рухнули и намертво прилипли.

Толкали, дергали:

– И не толкнешь особо...

Там сзади винт с ужасными рубилами! Таскали ваги, всячески домкратили. Напрасные старанья, не отлепишься.

И наши ледчики отвинчивают лыжи. И каждую отдельно обскребают. И нам тут делать нечего –

– Настала тишина...

Настал ночной Амур и созерцательность.

...Пуржит, что нам сейчас особенно опасно. Но это лишь на льду –

– А выше месячишко...

И звезды ясные, и чернота Вселенной. И мы переживаем здесь аварию.

Контакт с Амуром? Верится с трудом, что где-то Комсомольск:

– Не далее как утром...

Вселенная и ты? Идешь среди торосов. Как Гулливер, в метельке по колено.

И тишина, как бы сказать, не городская. Лишь изредка взревет мотор для прогреванья. И дюзы (под винтом) выбрасывают пламя – не то чтобы на весь Амур –

– Но половина будет!

Со стороны обрыва, где пара огоньков, к нам движется фигура, на вид прямоходящая. Пятно из мглы – коллега Валенсий Алексеевич, которого послали за провизией.

Мы с ним работали в одной лаборатории. И он единственный, кого я как-то знаю. За исключеньем шефа, разумеется, еще доинститутского знакомца.

Валенсий Алексеевич неудачник. Но умница по-своему, чего уж не отнимешь. Общается с машиной на языке «Фортран», решает необычные задачи.

И бегает по лестнице каким-то петушком, и тоненько смеется чему-то в перфолентах. Лицо, действительно:
– Ну как у пана писаря?

Читает, говорят, со сцены Зощенко.

...Он долго обходил поймавшую нас речку –

– Блуждал в тайге и скалах...

Принес буханку хлеба и борщ в консервной банке –

– На восемь человек?

Но, кажется, что это тоже хитрость.

Совсем уже стемнело, и пурга занялась выше сопок:

– И звездочки пропали...

А там все что-то вИнтят, прогревают. И мы уже горючку экономим.

Попытка за попыткой. С какой-то все же двинулись. И плыли по волнам еще часа четыре. И спали на полу потом. Меня не оставляли – то пламя дюз, то маятник, то звезды.



I.3. Радужные леденцы (Можно слушать: https://yadi.sk/d/YTTFpcDL3E2QEo)


Ночные кошмары не дали мне отдыха. Хмуро поднялся, стараясь не травмировать храпящих. И, все же наступив на выдающегося из-под лавки Валенсия, выбрался из духоты на волю.

Здесь, видимо, стоянка для почтовых. Домишки деревянные с забитыми оконцами. Лишь кое-где дымки и кто-то шевелится, придавленный врожденной безысходностью.

И тальник в полусвете, наверняка, считает:

– Глаза бы не смотрели на это шевеленье...

На ветхие заборы, огородики. На двор наш бесприютный, пропахнувший бензином.

Но на косе – знакомые объемы. И дальний низкий берег – черной щеткой. Лыжня (путь великанов) среди воткнутых веточек:

– Наверно, это остров...

Коса – вниз по течению.

Стою и чувствую, что как-то распрямляюсь. И хмурость окончательно пропала, когда вдруг на мгновение деревья стали розовы. И торосА –

– Зеркальною игрою...

Да волшебный эффект? Я уверен, что что-то мне слышалось –

– Вроде тонкого звона струны...

Это дальние горы. Это свет, озаривший долину:

– Разве может быть что-то волшебней?

Впрочем, трудно сказать. Но торосы сверкали –

– Зеркала в полутьме еще сонной коробки долины...

И маячные ветки великанской лыжни. Черный лес, что у левого берега.

Так запомнится утро на острове –

– На косе этой галечной

В низких кустиках тальника... Тут и жить бы в согласье? И, мне кажется, можно. Но не видно, чтоб остров любили.

Люди мрачны, окошки забиты. Жизнь у задней дверИ магазина, где деляги таскают для себя, в «Жигули», глыбы мяса и рыбины мерзлые.

Таскают озабоченно и гордо. На розовость деревьев и не глянули. Ну никак не похожи на подсобных рабочих – заграничные куртки, «Жигули» с амулетиком.

Наши встали тем временем. Дуем чифирь, раздираем буханку Валенсия. Тут и аэросани взревели. Утро кончилось, мы уезжаем.

...Я так и не узнал названья того острова, но дом нас приютил, наверно, на неделю. Мы делали маршруты – сначала к Комсомольску, потом вниз – почти до Циммермановки.

И после дней на льду и на ветрах мы возвращались в хижину – к цветочкам занавесок. И к коврикам, и к фикусу. Как будто бы домой, не замечая запаха бензина.

На острове мы только ночевали. Мой сон (на полу под столом) перестал наполняться кошмарами. И утрами я так же, до света, выходил, потревожив Валенсия.

Мне хотелось взлететь над долиной! Ну а звон издавали лучи. Всякий раз, когда солнце возникнет. Из-за гор, что по правому берегу.

Хорошо караулить мгновенья. Одному на косе, в низких тальниках. Первый луч (тонкий луч!) обозначит торосы. Зеркала заиграют сигналами.

Ну а двор, еще более первый, с тем забором из палочек и стеной магазина, все равно в темноте:

– Как ужасно растапливать.

Как ужасно брести огородами.

Не заметно, чтоб остров любили:

– Так ли это уж вовсе не нужно?

Никогда не пойму тех деляг и бредущих, потому что с них спрашивать нечего.

Впрочем, печка и фикус, и коврики – меня трогают:

– Все-таки дом...

Я даже подружился с хозяйкой одноногой, разительно похожей на пирата.

Джон Сильвер в юбке? Певчая, веселая. Пихнула меня пальцем под ребро. И тут же отскочила, наверно застеснявшись моей бородки, только что запущенной.

...Мелькали дни, действительность менялась:

– Блокнот мой не лежит в кармане бесполезно...

Пишу и удивляюсь тому, что записал. Какие-то начала, предчувствия бессвязные.

Вот о работе я уже могу! Конечно, не вдаваясь, обобщенно:

– Ну, просто лунка...

Где-то на Амуре? Неважно, где – зимой, среди торосов.

Работа перестала убивать. Смешно, что с первой прорубью возились столько времени. Теперь минут пятнадцать, и готово. Разматываем кабели, тревожим чертовщину.

И, кстати, льда такого больше не было. Да и глубины стали не те, что в Комсомольске:

– Архипелаг, широкое теченье...

Порой и гор не видно в обе стороны.

...Работаем, сбросив полярки и шкуры. ДОлбим и знаем, как надо долбить, чтоб шахта равномерно углублялась –

– Округляясь...

Чтоб отлетали большие куски льда.

Пешня у нас отменная – заточена «на пику». Трехгранная, складная, магазинная. И ручка деревянная. Веревочка витая. Неслыханная вещь в палеолите.

Работаем азартно, пешню рвем друг у друга. Включаешь спину, пресс. Долби сколько угодно:

– И даже с удовольствием?

Наперекор стихиям. Граниту и ветрам, морозу в тридцать градусов.

У нас уже наметилась и специализация. Сережа, человек с длиннейшею рукой, не дОлбит, как все прочие, а только выгребает, порой ныряя внутрь до половины.

И рядом вырастает холмик из осколков. В буквальном смысле слова –

– Леденцов?

Которые приятно держать в руках, обтаивать:

– Изломы, отраженья и мерцанья...

Иногда и внутри кой-какие изломчики – сотрясенья структуры от ударов пешней. Водяное стекло с переливами радуг. И мерцаний, и солнца, в синеву обращенного.

А когда на забое слегка зажелтеет, значит –

– Скоро...

И тут уж чья очередь, тот и пустит фонтанчик:

– Вода под напором...

Еще пара ударов, закачается маятник.

Перехлынет, отступит, прихлынет, постепенно снижая размахи, пока не успокоится у самой кромки льда. Действительно:

– Особый, гидравлический...

...ДОлбим, как правило, рядом с салоном. Так удобней – катушку не надо разматывать. Шеф (наш Главдыр!) – на приборах внутри. Я – у проруби с снастью сомнительной.

Теченье снизу дергает, как рыба на крючке –

– А может, Неумытик известной сказки Пушкина...

Рискованный контакт, три уровня общения –

– Общение по меткам на веревке...

Тем временем все прочие определяют вкус, горчит или сладит. И заключенье, каким бы оно ни было, заносится в журнал. Первичный документ –

– Он самый ценный!

...А Николай Павлович, которому чаще всего выпадает честь «пущать воду», лезет со своим батометром (бутылкою в оплетке) как раз на мои уровни, где датчик.

Главдыр тогда кричит из недр салона:

– Ты мне барботаж не устраивай!

Но тот бурлит, обогащая воду, чем очень затрудняет измеренья.

Обычно когда речь о барботажнике, то дамы в институте улыбаются. Он балерун еще, помимо водной химии:

– Танцор!

Как он сейчас же поправляет.

Движения его округлы, неожиданны. Играли как-то вальс в транзисторном приемнике. И тот вполне серьезно:

– Когда звучит Чайковский, мне хочется – танцевать, танцевать, танцевать...

«Пущал» он нам воду, «пущал» и утопил-таки отличную пешню. Это бывает –

– Забудешь намотать веревку...

Последний удар и – к чертям. Как полагаю, к подводным.

Никто даже слегка не обругал танцора. Но долбим самоделкой, а ту лишь вспоминаем. Заточена "на пику", магазинная, веревочка витая и красивая.

Вот воду "пущать" ему больше не доверяем. Он стал рядовым "долбачом". Забой пожелтеет – его отстраняют. Так что танцору – танцорово.

Продолжу по традиции, чтоб дальше не вдаваться. Хотя наша работа и вправду интересная. Я рад, что в ней участвую достаточно активно. И, кажется, уже не посторонний.

...Пробы воды сливаются в канистры (из полиэтилена, какая-то пластмасса), и там они мгновенно замерзают, надежно консервируя все примеси.

Канистры раздуваются! В салоне их, раздутых, уже порядочно. А тут еще домкраты. И запасные лыжи, рюкзАки. И сами мы в полярках:

– Теснотища...

И много разных ящичков – на каждого по штуке. Их только на руках и деликатно. Ведь это только принцип методики простой, а измерений лучше не касаться.

Вообще, работа сложная. По газовым законам нам надо знать давление на каждый день и час. Ну, это мы потом, с метеостанции. А вот температуру – только сами.

Термистор, паутинка в парафине. Сопротивленье току в нем падает с нагревом, чему поверить трудно, но я видел:

– Мы с Юрием Михалычем его "калибровали"!

Термистор оборвешь и дуновеньем. Он, правда, у нас в кембрике (пластмассовая трубочка). Однако обращение особо деликатное – один у нас такой. Чуть что, и возвращайся.

Икислородный датчик– капризная штуковина! На воздухе испортится мембрана:__

– Коробочка, вода...

Следи, чтоб не замерзло, то есть держи под шубой, возле сердца.

Промышленность таких не выпускает. А делают в Москве, и то лишь по знакомству. За три зарплаты, впрочем. И он, как и термистор, в единственном числе у нас, то есть, всему основа.

...Термистор в кембрике и кислородный датчик. И масса разных щупов:

– Отдельные каналы...

Под лед мы опускаем внушительную гроздь! И дырка нам нужна не меньше
шляпы.

Три уровня – до глубины семь метров. На каждом пережди инерцию термистора. Гони балеруна, пока Главдыр не крикнет, что показанья сняты и точка отработана.

Зальем коробку датчика и сматываем кабели. И, если настроение, я с Николаем Палычем иду брать пробы снега на поперечных профилях. От берега до берега, а иногда чуть дальше.

Снег – гость небесный –

– Летопись зимы...

Погода прошлых месяцев и что в него попало. Из океана воздуха:

– Слои все отражают...

Пока весна не явится, и летопись сотрется.

Приятная прогулка, приятный собеседник. Балеруну за тридцать. Он полнеет. Уже растет брюшко, над чем он сам смеется, а дамы в институте – улыбаются.

Вот день наш обобщенный. Конечно, перегруженный – полунаучной, что ли, информацией. Но я считаю:

– Надо?

И ветру, и морозам, и снеговым фигурам –

– Началу путешествия...

...В салоне тоже холодно и пробы не растают, хоть из кабинки бьет нагретый воздух. Но слабая струя – едва-едва хватает, чтоб как-то отойти от внешнего мороза.

И проруби, и проруби! Гроздь мы не разбираем. В стране, где неолит, по сути, не закончился, не то чтобы ремонт какой –

– Железки не найдешь?

Как было, например, с грузилами для грозди.

Тут хороша бы гирька, но в магазине:

– Что вы!

Никак не отдавали. Купил какой-то болт. В мехмастерской какого-то из сел. Не помню, где –

– А впрочем, в Циммермановке?



I.4. Створные знаки тебя не оставят (Можно слушать: https://yadi.sk/d/M1NtVtkb3E34GG)


Течет Амур почти широтно до Хабаровска. Но дальше – отроги СихОтэ-Алиня его загоняют к северу. До Комсомольска – «чистый норд». И поворот –

– На северо-восток...

Но левый берег– тоже стенка гор, лишь несколько подальше:

– Долина как коробка...

Все время между стен, с дном белой тверди. Коробка без конца, тем более –
начала.

Сравнение с коробкой, конечно, грубовато. Но схема остается. От ширины зависит –

– Где пережим, а где архипелаг...


Короче говоря, все остальное.

А мы букашки, если не микробы:

– Дерзаем?

Наша цель как будто благородна. И как-никак осмысленна:

– Прогноз, рекомендации...

Да и науку двигаем, что также несомненно.

Все правильно, как будто? Но перед Ликом Времени, наверно, мы смешны:

– Претензии ничтожны...

Конечно, и микробам дано свое понятье, но глянешь на Амур и убеждаешься.

Над водами затвердевшими
Пооплывшие рефлексии –
Это вмерзли чечевицы
Увеличивать песчины...

Стихи мои, амурские. Они мне очень нравятся.

– Надеюсь, что угодны Лику Времени...

А может, незаметны? Простая констатация:

– Конечно, увеличивать. Конечно, пооплывшие...

Но мне привычны стали амурские объемы. Я позабыл начала и о конце не думаю:

– На северо-восток...

В архипелаге? Волнистой белой твердью, страничками блокнота.

...Река, видать, не сразу замерзала. Довольно толстый лед не раз ломался. Обломки – «на ребро» повторными напорами. Привычное названье:

– ТоросА...

Конечно, оплывают. Мороз им не помеха. Становятся, как линзы –

– Солнце сильное...

В средневековых терминах – под ультрафиолетом, как чечевицы, если непонятно.

Коробка с зимней оптикой –

– И с этой, и с другой...

О чем я и намерен немедленно рассказывать. А то в прошлой главе сугубая наука:

– «Давайте мчать, болтая»?

Пора о приключеньях.

...Ходим по карте. И ледчики стали покладистей. Подгоняют машину, куда мы укажем. Только делают круг к магистральной лыжне. Задом пятиться мы не умеем.

Любое направленье! Подлетаем. Расчистим снег под дверкою салона. И долбим с увлечением, пешню рвем друг у друга. Едва начнем, забой – чуть не на метре.

Полярки на снегу. Работаем как помпа. Спиной и прессом –

– Полное дыханье!

Секрет, чтоб руки взять как можно ближе. И знать, куда ударить, но тут уж интуиция.

Нам весело и жарко. Сережа выгребает. И куча леденцов. И в каждом на изломах:

– Сияют радуги...

Особенно внутри? Как будто ничего, но, повернешь:

– Мерцают...

Иные грани вдруг откроют синеву – густых небес –

– Чернил для авторучки...

Хрустальный леденец, как у Уэллса? Картины с птицами и башнями на Марсе.

А зажелтеет мокро на забое, покажется фонтанчик. Еще пара ударов, и хлынет, разливаясь. И –

– Берегите валенки!

Но маятник всегда чуть-чуть опережает.

Вернемся к оптике? Конечно, интересно следить, как опускается забой. Как холмик нарастает, превращаясь – в сверкающую груду леденцов.

Процесс заворожит особой медитацией! Особым ожиданьем, нетерпением. Я не хочу сказать, что так уж и особым, но делать лунки, правда, удовольствие.

...А лыжи все-таки не средство на Амуре:

– Торосы, наледи и галечные косы...

Частенько застреваем, вернее – прилипаем. И час-другой урвешь на созерцанье.

Иногда попадается просто адское торошенье! Представить невозможно:

– Стремнины, столкновенья...

Сейчас спокойно. Твердь, засыпанная снегом. И линзы оплывают на морозе.

Сияет нестерпимо! Меня предупреждали, чтоб взял в поездку темные очки.

Но я проигнорировал, а зря –

– Совет полезный...

Мой горизонт сужается, особенно к полудню.

Особенно в торОсах? Усыпление. Песок, сметенный ветром с островов, не даст открыть глаза, а чечевицы – под вечную струну песчины искажают.

Гипертрофируют! Повернуты по-разному. Засыпаны –

– Под разными углами...

Стоят то вертикально, то склоненны. Экраны, зеркала –

– Передавать сигналы...

Нам стали попадаться бесснежные пространства. Здесь, около Тамбовки, пережим. Труба своеобразная. Разрыв между горами, где ветер даже в тихую погоду.

Лед как отполирован, но не скользкий –

– Работа ветра, снега, песчинок и мороза...

С пристрастьем полировано! А там, где микротрещины, подобия розеток, как
капуста.

...И я стал замечать, что наш Валенсий ложится вниз лицом, руками закрываясь. И так лежит подолгу на черной полировке. Мне стало любопытно, я тоже так попробовал.

Там, прежде всего, трещины. Не до воды, как правило. Разломы этажами:

– Ступени блоков светятся...

Уходят в глубину? Теряешь чувство времени. Лежишь и не насмотришься. Меняешь углы зренья.

Но сам бы, надо думать, остался с своей оптикой и пропустил бы то, на что смотрел Валенсий. А там – лучи в подледной пустоте. Там шевеленье джунглей:

– Дно, вероятно, близко...

Метанья, выпрямленья? Дно близко, но невидимо. Закрыто шевеленьем длинных плетей. У нас зима, а там, в заманчивой трехмерности, там вечный рай:

– Зеленые листочки...

И все уже лежат на полировке. Меняя углы зренья, пока не прояснится. Заманчиво –__

– Окно в подледный мир...

Где буйство пышных зарослей, подледное теченье.

А наш Николай Павлович, который еще долбит, не выдержав, зовет:

– Эй, вы! Сотруднички!

Мы, правда, увлеклись. Но не без пользы, открыв «живые зоны» на Амуре.

Да, парадокс? Очерчиваем «мертвые» (для наложения санкций и так далее), а тут совсем другое. Тут водорослей буйство. Лучи как иглы –

– Тоже шевеленье...

...Блокнот мой полон разных восклицаний. Первичный документ к какому-то отчету, где долженствУет быть бесстрастности и точности – печатных строк, пока еще далеких.

Однако и восторги порой не бесполезны. Простая констатация – ничто пред Ликом Времени, но я открыл цепочки серебристых:

– От каждого побега и листочка...

Гирлянды пузырьков, почти что незаметные. Откуда-то берутся и кверху устремляются. Я вспомнил о розетках:

– Те не без их участия?

Те розы и агавы, морозные пластиночки.

Я показал их Юрию Михалычу. Главдыр смотрел, смотрел –

– И догадался!

Пожалуй что о том, что знает всякий, но всякие глазели и лежали.

...Конечно, знал и я о фотосинтезе. Но кто бы мог подумать –

– Что так бурно?

Дыхание ветвей, дыхание листочков. В подледной пустоте, на радость рыбам.

И датчик обнаружил кислород! И здесь, и всюду, где – шлифовано с пристрастием. Где водоросли видят лучи и благодарно навстречу посылают гирлянды серебристых.

Кислородные зоны прожЕкторов! А, где снега, там рыбы задыхаются. И чуть ли не выпрыгивают в лунки. Но это ненадолго:

– Все замерзнет...

Возможность фотосинтеза отсутствует под снегом. Однако тоже шлейф –

– На двадцать километров...

Что соответствует, как выразился шеф, примерно суткам...

- Время добеганья...

Реаэрация? Источник вдохновенья –

– Источник жизни!

Радостно дерзать – в оазисах подледных, где листики зеленые:

- Летают и пляшут стрекозы,

Веселый ведут хоровод...

...Очерчиваем шлейфы – влияния Комсомольска, влияния фотосинтеза –

– И проруби, и проруби...

Где единичные, где профиль-поперечник. Меняются ландшафты, но схема остается.

Мы крутимся вблизи Нижнетамбовки. Здесь где-то знаменитые Амурские столбы. И справа хребет Хоми:

– Здесь главный пережим...

Открытых льдов не меньше, чем заснеженных.__

Снег, кстати, тоже тверд и полирован:

– Идешь, и валенки следов не оставляют...

И весь в горизонталях. Так делают в музеях неведомым мне способом песчаные рельефы.

Ступенчатость, фигуры? И даже там, где ровно, какая-то музейная макетность:

– Рука Творца пристрастного...

Свободного художника? Под вечную струну волнистой тверди.

...Труба, лоток, коробка –

– Каньон, если хотите...

Точнее – Киселевский пережим. Мне кажется, что я воздал Амуру. По крайней мере, шлейфы констатировал.

Амурская долина – утесы, щетки леса,

– Что говорить о тальниках на левом берегу...

Уж если взрослый лес похож на щетку, я думаю, масштабики – должны восприниматься.

И горы чем-то полнятся:

– Здесь некая туманность...

При солнце, даже самом ослепительном, при самом синем небе! Туманность тут всегда. Вблизи весьма прозрачная и дальше –

– Тоже, вроде бы...

Хребты сначала яркие, потом поголубее. И дальше –

– Исчезают в нереальности...

Когда такое вижу, то почему-то в голову всегда приходит Африка, какая-то библейность.

И горы, что сейчас на левом берегу –

– Собранье Фу-Дзи-Ям...

Вообще-то, не вулканы, но все-таки японские, особенно за полдень. Синеют треугольники, висят в ярчайшем небе.

И мне легко подняться над Амуром –

– Не унижая, впрочем, и Амура...

Порою просто хочется открытости для мира. Так что – вулканы, Африка, библейность.

Конечно, ты привязан –

– Но все-таки и все-таки...

При многих допущениях кой-что тебе отпущено. Судьбой или Амуром – безразлично, ведь все равно ты странник –

– Путешественник...

...Теперь о правом береге, где наша Магистральная. Утесы, этажи, поросшие тайгой. Над ними возвышаются –

– Опять же треугольники...

Там Сихотэ-Алинь, отрогами представленный.

Там мне не надо Африки:

– Там горы настоящие!

Страна чудес суровых, по Арсеньеву. Я никогда к ней не был так близок не по книгам. И чувствую ответственность за близость.

На северо-восток! Отроги, обнаженья. Крутые повороты, где «чертовы утесы», которых не свалить даже Амуру с посильной помощью дождей, растений, ветра.

Базальт! Мне кажется –

– Бессчетно проезжали...

Долбили свои профили под этими клыками. Бессчетно, но всегда хотелось заглянуть – за новые и новые:

– Желанья исполнялись...

Амур здесь бешеный от злости на утесы. Закружит, и не выплывешь –

– Могила...

И ледоход – вертящаяся каша. И торошЕнье – самое кошмарное.

На самом деле вряд ли столь бессчетно. Такое впечатление, наверное, сложилось – от дикости, суровой красоты и чувства ощущения букашки.

...Мы были и в протоках на левом берегу, и в островах каких-то. Наверно, возвращались. Шеф указует, мы – качаемся в салоне –

– Куда нас привезут...

Расчистим снег и дОлбим.

У шефа карты самые секретные, где, вплоть до створных знаков –

– Все показано...

Речная обстановка, что летом для корабликов. Сейчас для нас –

– Все что-нибудь маячит?

Не пропадешь, куда бы ни залезли. Руководят спокойно –

– Как синие вулканы...

Спокойно направляют на северо-восток. Но и не прогоняют, лишь помогают выбраться.

И вечер подступает. В нашу прорубь свет входит уже сбоку –

– Забой зеленоватый...

А стенки как коричневая влага? Внизу течение колеблет плети с листьями.

Мы пробиваем профиль. Успеть бы к темноте, чтобы потом сюда не возвращаться:

– А, ну-ка, напусти им фотосинтеза!
Мы напускаем, рыбы подплывают.

Но пелена? И «затянуло сопочки». Так говорит Валенсий:

– Затянуло...

Нас догоняет призрак – пурги. И многодневной, то есть уже весенней окончательно.

Пан писарь наблюдателен. Представьте за экранами стоящих вертикально ледяных пластин согбенную фигуру Сережи длиннорукого. Картина бытовая, но четко обозначена.

Валенсий Алексеевич, как шеф еще недавно, тоже смотрел, смотрел и, как стрелок весятку, вдруг изваял, что мне не сформулировать. А именно:

– ТорОсов осквернитель!

Изрек, как изваял:

– Противоречие...

Я тоже видел, но Валенсий Алексеевич общается с компьютером на языке «Фортран» и в смысле формул равных не имеет.

Да, затянуло сопочки. Но призрак отступает. Торосы разыгрались, как утром – там, на острове –

– Вечерняя игра...

Сигналы тоже красные и так же переходят с торосов на торосы.

Огромная долина. Высвечивает горы. И плоскости шлифованных разлились, как вода –

– Минутность, но какая...

Даже тени от снеговых фигур заметно удлиняются.

Да, не успеть. Закоротивши штекеры, лезь внутрь салона, как-то разместись. Качайся на волнах, бесчувственно к ухабам. До жаркой печки, фикуса, цветочков занавески.



I.5. Варенье из жимолости (Можно слушать: https://yadi.sk/d/EA-2l8Cs3E3Awb)




Я так втянулся в новый образ жизни, что вроде бы другого вообще не существует. Конечно, уставал, но только с непривычки. К концу недели стал островитянином.

И вроде бы начало? Не сразу понимаешь, что так уже не будет:

– Тот остров невозвратен...

Останется в блокноте, пропитанный бензином, с косою галечной. И даже без названья.

Мы в Циммермановке. Попутно брали точки и добралèсь сюда, когда уже темнело. Куда-то позвонили. Ждем машину. Аэросани взвыли и уехали.

Похоже, что мы здорово успели одичать. Контрастна даже эта КООП-цивилизация. Юрий Михайлович смеется с пониманьем:

– Давно не видел женщины с обеими ногами?

...Сейчас мы в доме здешнего инспектора. Нас кормят блинчиками с красною икрой. А на десерт варенье – и черное, и терпкое. Из экзотичных ягод, то есть вдвойне полезное.

Глава эта транзитная, где некогда вникать. А значит, нет и общего названья. То есть бери любое.

– Ну, хоть что повкуснее...

Я так и поступил, варенье того стоит. Энергии коллег невольно позавидуешь. ВзялИсь за преферанс, а спать ужасно хочется. Но не дадут – единственный диван, мне – несколько квадратных сантиметров.

Еще на острове я обратил внимание на странную особенность коллег: Хватаются за первое, что в руки попадется, не посидят спокойно ни минуты.

Вот балерун, едва ли не в пальто, читает что-то вслух хозяйским карапузам. Валенсий чинит радиоприемник. «ВЭФ», между прочим, древность, в виде тумбочки.

А после ужина:

«С утра тУза на вистУза»?

Нет, все-таки энергия должна иметь границы! Тут явный перебор, что раздражает. Какой-то скипидар и неуемность.

...Наш Лев Васильевич, последний из комплекта, выходит в коридор и тут же возвращается. Собака не пустила. Открыл он дверь, а там:

– Глаза, как плошки!

Я – поймал цитату.

Не знает он еще, что там:

– За третьей дверью?

Зверюги, впрочем, мирные. Немного порычат, но их не надо ведьминым передником. Кусают за уши, восторг и дружелюбие.

Два коридорчика и –

– Тишина желанная...

И пахнет, знаете, березовым дымком. Ни огонька, ни звука. Открытая веранда и елки, подступившие вплотную.

Снег сразу выше валенок –

– Залез в непроходимый...

Стою под звездами – свет слабый все же есть. Сарайчик (или баня?) за сугробами. Штакетник, хвоя –

– Ночь нижнеамурская...

Так что я знал собак и смело отвлекаю. И пораженный трюком Лев Васильич проходит беспрепятственно. А я – уселся на пол за печкой коридорчика, где сложены поленья.

Дремлю. Меня бодают, меня кусают зА уши. Зверюги милые.

– Простим преферансистов?

Ведь мог бы дать название главе и про поленья. Или про то, как я – в снегу по пояс.

...ПоднЯлся, конечно, со свернутой шеей. Солнце сияет, картежники дрыхнут. Дом Рыбинспекции – морозные окошки. Неведомая жизнь, но чем-то так знакомая.

Приемник ВЭФ (тот, знаете, как тумбочка). И непременный фикус. На этажерке книги. Заметьте – этажерка, что тоже умилительно. А книги – и забыл, что существуют.

Перебираю жадно. Собрание случайное:

– А это не Миклухо ли Маклай?!

Разрозненные томики. Открыл и зачитался, ведь мы каким-то боком в Полинезии.

Амур и Полинезия –

– Я не оговорился!

Где именно и сколько, пока еще не знаю, но будет предоставлено порассуждать об этом. Без лишней торопливости и у первоисточника.

Читаю о дикарских изолятах и как предотвращали избыток населенья. Подробности настолько живописны, что не могу молчать, бужу Юрий Михалыча.

Он слушает, не верит, берет сам посмотреть. И, отбиваясь всем, чем только может, не отдает Миклуху –

– Ну и шут с ним?

Пойду-ка я проведаю собачек.

...Сегодня будет таять, что не должно нас радовать –

– Но солнечны бревенчатые стены...

И ждешь только хорошего и даже необычного, что, впрочем, без весны нам
обеспечено.

А дом в тайге? Там снова топят печку –

– И снова дым березовый...

И елки, и сугробы. Тут есть о чем подумать –

– К примеру, о веранде?

Подумать, оглянуться и уехать.

...КООП-цивилизация? Мы будем в Богородском, в Софийске, Мариинском –

– Святые имена...

И Циммермановка – старинное названье, не столь, правда, святое, но тоже легендарное.

Удачливый купец, предприниматель. Лес, рыба, золото:

– Село – его созданье...

Бежал от революции, как говорят, в Америку. Названье почему-то сохранилось. Обычная история, но было продолженье. Он приезжал сюда, и вроде бы недавно. Растрогался, хотел построить школу, но деньги от буржуя, естественно, не взяли. Еще одна легенда – тут начинался БАМ. И где-то есть еще заброшенная дамба, свидетель той, ажаевской и соцреалистической, правдивой только в пункте начинания. Легенды – тут их множество –

– Особо непечатных...

Наверное, я стану подбирать. Не на пустом же месте, что существенно. А, во-вторых, так ездить интересней. Я, например, услышав про Ажаева, сейчас же вспомнил школу. Кто бы думал, что буду здесь, хотя и кратковременно, что дамба в самом деле существует. Да, что-то вроде гордости, значимости момента? И свежий интерес к селенью Циммермановка. Мне лишь бы повод, чтоб –

– Проститься с сожаленьем?

И что-то оставлять – на всякий случай.

И к будущей коллекции легенд нижнеамурских добавлю про запас, как лихо в Богородском бичи играют в карты. Согласен, что не к месту, но нам придется быть и в Богородском. Играли «на усы» в аэропорте. И «неудачник плакал», когда их выдирали. Не сбрили, а вот так – по волосинке. Потеха на всю ночь, творимая легенда. Но я не о жестокости. Мы ждем аэросани. У нас нет времени найти дом Циммермана. А так хотелось бы в тайгу, хоть на немного –

– Да, сожаления...

Блокнот мой наполняется.

...Сегодня перегон, попутно проруби. Где, говорить, наверное, бессмысленно. Мы ездим по листам километровки, и многие названья устарели.

Зато экзотика без удержа и края! Мыс Больба, Дюодяо. И Найда, и Лимури. Похоже, я начну еще одну коллекцию, хоть карты и секретные –

– Но кто меня застукает...

...Теперь Софийск –

– Барачный и шипящий...

Народ здесь, соответственно, отчаянного вида. И мы, обросшие, не очень выделяемся. Какой-то Дикий Запад голливудовский.

В гостиницу пустили. Преферанс. Но хоть своя законная кровать. Опять же и столовка, еда не коллективная. Софийск понравился, прежде всего, за это. Валенсий, между прочим, тоже не играет. Поездка ему наша вообще не по душе. И борщ был демонстрацией, не очень-то красивой. И с шефом – постоянно конфронтация.

Причина в том, что сам Юрий Михайлович официально в отпуске. Отчетность на Валенсии – по стажу и еще каким-то там параметрам, известным лучше Первому отделу.

Упрямился, но все же уломали:

– Валенсий Алексеевич, вы наш отец-кормитель...

Поеду, ладно-ладно, но вы это запомните! Сказал, как будто, в шутку. Теперь вот – демонстрации.

...Лежит на рюкзаке, где карты Экспедиции –

– Немой укор и хмурость?

Заснет с таким лицом. И сны, должно быть, видит секретные, под грифом, что вряд ли улучшает настроенье.

А с картами потеха! Листы пронумерованы и шефу выдаются под расписку.

Проедем, отберет, и новая расписка:

– Вы потеряете, а мне пути закрыты...

Но мы с Валенсием в прекрасных отношеньях:

– Пан писарь выражается узористо! Мы в этом смысле родственные души, и мне он доверяет даже карту.

Мыс Больба, Дюодяо? Секретные листы. Километровка – можно и без лоцмана:

– Створные знаки тебя не оставят...

Путь к океану? И ты не привязан.

Так утренние мысли плывут своим фарватером, пока не подойдут аэросани. И улица (к горам) – какой-то Дикий Запад. Большие двухэтажные бараки.

Столбы – куда попало! Изломанные лесенки:

– Заснеженные горы нависли над Софийском...

Джек Лондон? Голливуд вчерашних впечатлений –

– Пожалуй, и Брет Гарт...

Немыслимая лихость.

Старательский поселок, заваленный снегами. Сосульки и сугробы –

– Шипящие бараки...

Обратный пар клубами! И наледи в потеках, чего, конечно, не было в Клондайке.

Но так и ждешь.

– Ворвется мистер Смит?

Поднимет скакуна, начнет палить из кольта. И будет мордобой с сшибанием
балясин:

– Смесь номер три!

Порушат декорации.

И впечатленье, в общем-то, не так уж и поверхностно:

– Здесь были «золотые лихорадки»...

Сейчас, наверно, лес. Поселок деревянный. Лесхоз монополист –

– Без Смитов и Вессонов...

Бараки? Капитален лишь магазин у пристани –

– Кержацкий, потемневший...

Построенный навечно? Какой-нибудь из местных циммерманов, из древних духоборов. Из тех, из основательных.

Отмечу мачту с шишечкой. Резьбу. Вниз от конька – вроде узорный маятник. Скорее всего копия хабаровских модернов. Символики кержацкой –

– Порой ориентальной...

А магазин отличный! КООП-универмаг:

– Представьте, колбаса...

Представьте, что копченая! И просто так – транзисторный приемник –

– Представьте, что японской фирмы «Сони».


Невероятно, скажете? Еще одна легенда –

– Поверить трудно, знаю...

Но только колбасу – мы сами покупали. И к «Сони» приценялись:

– Две сотни...

Знаю, знаю – трепло я, уши вянут.

...Тогда кусочек карты? Чуть ниже от Софийска Амур раздЕлится. Мы – узенькой просекой. Почти вплотную к озеру Бол. Кизи, куда мы попадем уже изМариинского.

Там десять километров перемычки:

– Де-Кастри, порт Татарского пролива...

Влияние моря, его тяготенье? «Преснота парусов», «помешавшихся красок».

Еще до революции существовал проект, который и сейчас не бросили рассматривать. Канал тут прямо просится –

– И перемычка узкая...

И дело перспективное для перевозки грузов.

Но вспомните верблюдов на Арале! Амур изменит нрав –

– И Северо-Восток...


Начнет мелеть, а то и пересохнет. А «поворотчики» помрут без покаянья.



I.6. Пришельцы в зипунах (Можно слушать: https://yadi.sk/d/Kn9nCrdd3E4Kkx)


Хорошее слово Мариинск? Половина пути, между прочим. Мы выгружаем на лед всеимущество, и дальше нас будут обслуживать уже другие аэросани.

А эти – назад, к Комсомольску. Наши надменные ледчики так и пребудут – в унтах и без шапок. Так и останутся – в плаванье.

Ушли аэросани –

– Стоим осиротело...

При свете дня имущество на льду. Раздутые канистры, пробы снега. И ящики, и ящички. И снасть с катушкой кабеля.

Стоим, как потерпевшие крушение. До берега – пустыня. На самолетной круче краснеет транспарант:

– «Мариинску 125 лет!»...

Заблудшая баржа невдалеке зимует. И сторож разрешает нам доступ на корму. Вот Робинзон:

– Каюта и печурка...

Баржа железная и ржавая, и вмерзшая.

С собой лишь рюкзаки –

– Бредем к обрыву...

Там ломаные лесенки на небо. Перестаем общаться, только дышим. Вверху нас поджидает красавица небесная.

Откуда мы взялись? Действительно вопрос:

– Мы прибыли из Времени!

Мы в зипунах и валенках. Мы в некотором роде – марсиане. Желаем знать, где тут у вас гостиница.

Красавица и есть администратор. Стоит не из простого любопытства. Лишь надо подождать, пока куда-то сходит. Гостиница свободна и «хорошо натоплена».

А я-то думал, что –

– Дадут нам по хитону...

Зарегистрируют как райских небожителей. И будут нам сады на облаках. Мы заслужили –

– Лесенки изломаны?

Но ждать мы не намерены:

– Не выпустим!

Ведем красавицу вдоль крутизны обрыва. А справа – все дома, как магазин в
Софийске. Бревенчатые, древние –

– «Порядок» вдоль Амура...

Оформились и сразу же – в столовку. Она здесь и вечерний ресторан. Украшена чеканкой – лось и курящий мишка –

– И осетры...

Туземные мотивы.

Народа было много – шоферы всей округи. Почти мобилизация –

– Китайские события...

Настигнет, как пурга? Пока что – медкомиссия. Но может закружить, и никого не спросят.

А в очереди вправду прекрасная нанайка. Миниатюрна, волосы распущены –

– Раскосый вырез глаз...

Как дорогая кукла? А мы дремучие. И с рюкзаком Валенсий.

Зато объелся я мясными чудесами. Возможно, впрок –

– На случай объявленья...

Когда последним будет вечерний ресторан? Рамштексы, кружка пива, убогая чеканка.

...Шеф не такой, чтоб сразу же в столовку. Он уже в галстуке:

– А я интеллигент! Не то что вы, бродяги неумытые. Я с вами не знаком, вы – просто подозрительны.

Счесал с макушки волосы и как-то напустил. Подтяжки щелкнули. И вот он –

– Франт с брегов?

Холерик юркий. Умница в подтяжках. Любимец дам – не только институтских.

На докторскую вот не раскачается:

– Засяду, навалюсь...

Одни слова? Мешает темперамент и, безусловно, дамы. Он Лебедев, куда ж тут от фамилии.

Хотя материал и уровень – на зависть. Его руководитель в Ленинграде:

– Профессор старенький, торопит с диссертацией...

Умрет, а передать, как будто, больше некому.

И тоже как-то странно отдыхает. Поставит диск с стихами Вознесенского –

– И непременно громко, до отказа...

Стихи грохочут, он – за интегралы.

Но пишет и рассказы! Про город в Казахстане, стоящий на бугре и рассеченный улицей –

– «Как мозг у шизофреника»?!

Читать это ужасно. И все это с кокетством и тягой к фельетонности.

Разносторонний, только вот –

– Боится тишины?

Работает «вразнос», с какой-то безысходностью. И спирт, и бормотуха. Снотворное как следствие. Представьте, не ломается. Действительно машина.

И с нами – вместо отпуска:

– Надел штаны с бретельками...

И спереди, и сзади – свободные мешки. Точь-в-точь как кенгуру:

– Это мое сравненье!

И я не сделал тайны из сравненья.

...Конечно, взял в поездку Вознесенского и забивает голову, где уж и так нет места – от аэросаней и прочего попутного, включая преферанс, где он всегда зачинщик.

Причем отнюдь не деспот. И климат в Экспедиции – на добрых отношеньях. Мы не ссоримся. Валенсий Алексеевич – и тот не возмутитель. Протест, но молчаливый, как сон на рюкзаке.

Пижон Юрий Михайлович? Пижон принципиальный – не пожелал в столовку в виде кенгуру. Смотрите, какой галстук, как щелкает подтяжками:

– Пижон...

Не налюбуешься, хотя зачем бы это.

Вообще, все обрели какой-то новый вид. Как мягок и эффектен балерун – в роскошном свитере с оленьими узорами.

– Танцор! –

Как он сейчас же поправляет.

Сережа в пиджаке, как молодой мустанг? Стажер и посему пока еще без отчества. Осквернитель торосов, человек с самой длинной рукой. Разбросает одежды и ищет.

Они с Николай Палычем дуэт, и очень громкий. Поют даже в салоне, после прорубей. И хорошо, что нет у нас гитары, а то бы и подергали Высоцкого.

Остался Лев Васильевич, инспектор Рыбнадзора. Спокоен, обустроен и склонен к философии. И едет как инспектор, но отбирает пробы, причем свои, в особые флакончики.

ХоббИст «сине-зеленых». Я слышу, как бормочет:

– Где мало кислорода, обрастатели...

Все стены в кабинетике в подобных афоризмах. И микроскоп –

– Обитель диагноста...

Хорошие все люди, и в каждом свои качества. Конечно, я смотрю на артистичность, считая, что она всегда определяет, а остальное как-то прилагается.

...А я – опять у печки, то есть на штатном месте –

– Идеалист березовых поленьев...

Подкладываю, дверцу к огню не закрываю. Налипший снег шипит, но жаром укрощается.

Вот истинная ценность? Мелькнет тревожной тенью –

– Столовка и шоферы...

Рамштекс почти прощальный. Авральной медкомиссии прекрасная врачиха –

– Но пламя успокоит и отгонит...

Так вышло, что глава почти вся о коллегах. Спать не дают –

– Наверно, из-за этого?

Куда нас разнесет при первой же тревоге, за что и для чего все оборвется.

Простим преферансистов? Я верю, что Валенсий талантливо читает дамам Зощенко. Что Балерун на сцене неотразим в Чайковском. И Лев Васильич нравится своими афоризмами.

А шеф с его рассказами? Рассказы еще мелочь. Он пишет и поэмы. И

«Джинсы нараспашку – еще не идеал и не предел возможностей. Лишь жаль, под Вознесенского, который мне не нравится.

...Простим преферансистов. Набил поленьев в печку и вышел посмотреть –

– Как искры из трубы...

Уже традиция – стоишь и замерзаешь. И тишина, которой нет названья.

Я подхожу к обрыву –

– Амурская пустыня...

Лишь слабый огонечек? Наверно, на барже, где Робинзон, наверно, тоже топит –

– Один среди пустыни и торосов...



I.7. Батарейная сопка (Можно слушать: https://yadi.sk/d/qHM4Wko83E4LC7)


Вторая половина, но сани не пришли:

– Сегодня выходной, как оказалось...

И нам свободный день, как остальному Миру. День в Мариинском, весь и непривязанный.

Куда пойти, не ведаю –

– Но утро разгорается.
И снег, почти нетронутый, слепит голубизной. Капели, а мороз, поди, под тридцать градусов. Такое солнце Нижнего Амура.

Нежданная возможность –

– Афишных тумб, пролеток...

Под духовой оркестр, под «Марш Трех Апельсинов». Под пение трамвая. Булыжник мостовых. Ручьи. Подснежники, такие же, как небо.

Иду, не торопясь –

– Виденья отгоняя...

Березки, деревянные заборы. И «Марш Трех Апельсинов», конечно, не по адресу. Здесь Мариинск –

– Весна нижнеамурская...

...Все время щуришься, глаза полузакрыты. Но у меня с собою фотокамера. И я потом подробно рассмотрю, куда меня забросило от черноземной музыки.

Так что – за кадром кадр? Прошу все время помнить, что небо ярко-синее, что солнце ослепительно. Что снег еще нетронутый, домишки деревянные. Из труб дымки и дым этот – березовый.

Гостиница? Крылечко, сосульки под окном. Поленница, последняя на фоне снежной сопки. Столбы и изоляторы –

– Вот снег почти нетронутый...

Ведь утро выходного и день лишь начинается.

Шаг к транспаранту –

– Там, где острый угол?

И первый дом повернут почти квадратной стенкой. Три маленьких оконца. Наличники с резьбой. Высокий треугольник – заснеженная крыша.

Тут я потратил чуть ли не всю пленку. Снимал вплотную, издали –

– Один и тот же кадр...

Где острый угол улички-прохода, где ни людей, ни таянья, где утро запоздалое.

Конечно, дом как дом –

– Но выраженье!__

Окошки, может быть, почти под крышу? Или свой стиль укладки местных бревен. Или другое что-то –

– Духоборское...

И уличка опять расходится углом. И крыши, крыши –

– Крыши вдоль Амура...

И от него несчетно. Проходы произвольны. Дымочки белые плывут в синейшем небе.

«Порядок» вдоль Амура, конечно, основательней:

– Кержацкий, духоборский, староверский...

Конечно, я неточен, я так, для впечатленья. Но старой крови все-таки немало в Мариинском.

...Навесы, столбики, ажурная резьба. Взять хоть бы клуб за частым палисадом:

– Ведь тоже смотрит вверх...
И то же выраженье? Я бы сказал, амбарное, но ведь опять неверно.

Крыльцо приподнято, с крестовыми перилами –

– Навес на бревнах...

Каждое бревно – к навесу чуть длинней, а выше – еще ярус. И –

– Выборные лозунги, плакаты...

Богатый дом, купеческий. Поскольку фотография, скажу, что исторический, но забегать не буду. Отметим для дальнейшего –

– Богатый и купеческий...

И самый замечательный в «порядке» над Амуром.

...Оставим фотографии? На крышах снег лишь кляксами –

– Все остальное влажно потемнело...

Сосулины повсюду гонят капли. Напоминаю:

– Небо ярко-синее...

Я наконец-то вспомнил, как крыши называются:


– Они «под тесом»?

То есть из дощечек. Так что темнеют влажно и даже испаряются, что тоже добавляет впечатленья.

Хорошо? Целый день впереди. Приятно просто так зайти в аптеку, на почту, в магазин –

– Конечно, книжный!

Других не признаю принципиально.

Столовка, магазины – тут все на главной улице. А главная – не тот «порядок» над Амуром –

– Но это ничего не означает!

Ведь тоже – заводь, вмерзшая флотилия.

Мелькание людей сбивает настроенье. Спускаюсь к заводи, где вмерзший малый флот застыл в оцепенении, как после катастрофы. Похож на корабельное кладбИще.

Флотилия покинутых? Наклонены по-своему. Вернее, как придется –

– Как застигло?

Тут, кстати, поАмуру и остовы колесников, уснувших навсегда, овеянных Романтикой.

Пока –

– Амбар у берега...

Стоит не на грунтЕ, а на венцах из бревен. Наверно, эстакада. Такая длинная, глухая, вековая. Сюда баржИ причаливают летом.

Безмолвие, замкИ пудовой тяжести –

– И поперек лучей заметен пар из стенок...

Приятно наконец открыть глаза – в спасительной тени чудовища из бревен.

Слежу, как солнце тянет пар из стенок. Дал отдохнуть глазам –

– Сменил катушку в камере...

Часов с собою нет, но время пролетело. И ясно, что уже – не целый день в запасе.

...Попробовать пройти к гостинице по берегу? Но улица, где мы вчера красавицу вели, сворачивает где-то. Цепляюсь за заборы, а там внизу баржà – определенно крошечна.

Пробрался к транспаранту:

– Вот этот кадр с изнанки...

Березка и травины над кручею обрыва. Амурская пустыня с полосочками тальника и дальние висячие вулканы.

Наверно, где-то рядом с транспарантом – амбар с таким навесом, что вновь не жаль катушки. Ведь бревна подпирают, ведь «под тесом». Сосульки гонят капли уже без перерывов.

Стоишь, зажмурившись. Без шапки на морозе. Любая из сосулин вдруг дерзко обстреляет:

– Ты беззащитен...

Солнце ослепительно. Пар от тесовых крыш отчетливо заметен.

Какое усыпление! Без фотоаппарата я вряд ли бы запомнил хоть что-то в Мариинском –

– А так головомойка...

Капель кривой сосулины как пулемет – с амбарного навеса.

Спишь на ходу. Но выходной – подарок:

– Другого здесь не будет...


Я не пойду в гостиницу. Я дальше – к снежной сопке из первой фотографии.

Последний дом, березка и поленница.

Тут достопримечательность эпохи Невельского. И сопка «Батарейная» –

– Обзор великолепен...

Поселок и основан как военный. Почти одновременно с Николаевском.

Подъем заснеженный. Глубокие следы:

– Мои единственны и в камне исчезают...

А наверху лишь ветер хозяйничает властно. И вышка с странной пикой – там пункт триангуляции.

Весна осталась сзади, в Мариинском. Струятся травы желтые под вечную струну. И камни диковаты – торчат, как острова. Тут северные знаки, тут лишайники.

Опять напоминаю, что небо ярко-синее. Приходится, а то –

– Такая тундра...

Сижу под вышкой. Чувствую, как мысли выдуваются. Под вой и причитанья, под вой и улюлюканья.

Нет, небо все такое же! Пожалуй, и синей, лишь облачкА отдельные к полУдню объявились.

Обзор прекрасен –

– Вид на два Амура...


На общий поворот и пирамиды.

Вот ведь обзор, и не без прецедента? Купе. Лежишь и, вроде бы, как будто и взлетаешь:

– Вторая полка, третья...

И потолок раскроется –


– Сейчас я задохнусь в библейском небе...

И облачка такие же, из сна? В индийской позе лотоса – по мудрецу на каждом:

– Это Нил! Это Нил!

Кущи пальм и пирамиды...

Да, Нил – из старой книги, что с застежками.

Я снова убеждаюсь:

– Дадут нам по хитону!

На то и Поднебесье, и облачка курчавые. Всеобщий поворот проток и ниток
тальника, а там, вдали –

– Вулканы, пирамиды...

Так подошло, что копилось уж несколько дней:

– Это Нил! Это Нил!

Это Нил, но Нил замерзший...Ну чепуха какая-то? Конечно же, замерзший. Но горло перехватит от волненья. ЗначИмость места? Тут бывал Арсеньев. Тут сплавы гнали в Крымскую кампанию. Колесники дымили романтически – с неведомыми судьбами людей, давно исчезнувших.

...Прельщенный ожиданьем историчности, облазил сопку:

– Батареи нет...

Ни гильз, ни казематов, ни осколков. Не видно даже места, где бы стоять орудиям.

Одно только название витает над базальтами –
– А больше и спросить о батарее некого...

Тут дикость первозданная. Тут Поднебесье, Вечность:

– Струятся травы желтые, сухие, прошлогодние...

...Весна осталась сзади, в Мариинском. Сижу под вышкой –

– Мысли выдуваются...

Когда все выдует, сам в камень превратишься. В такой же молчаливый и самопогруженный.

И вышка, кстати, впрямь несовременная –

– Возможно, что эпохи Невельского...

Одна из первых, может быть, на берегу Амура, когда край был немереным и
диким.

Я не предполагаю. В основанье – бетонная плита с чугунной бляшкой, где надпись старым шрифтом и в середине крестик:

– Военные топографы на Батарейной сопке...

Чугунный круг и литеры по кругу. Срисовываю литеры с почтением к эпохе. Скорей всего, арсеньевской, но тоже так далекой. И вновь сижу, потерянный во Времени.

Я понимаю –

– Тундра...

Базальтовые камни? И ветер от Амура хозяйничает властно. И потому о небе опять напоминаю:

– Библейское, шаманское, японское...

...Амур после Софийска разделяется. Протока, что внизу, как будто Мариинская. Но северный рукав гораздо шире, и много ледяных полос до горизонта.

Депрессия –

– ПровалКизи-Удыльский.

Запомните:
– Удыль... Отметьте предварительно. Пока – как часть названия Депрессии –

– Пока не отрываясь от долины...

Всеобщий поворот, которому послушны – протоки, дуги тАльников, которые вблизи – наверняка высокие деревья. Их парковость видна даже отсюда.

А сопки, что вдали –

– Небесные, небесные...

Сначала – потемнее, наверняка, с тайгой. Но выше – только снежные –

– И оттого японские?

А самая высокая быть может и Шаманом.

Тут так – стоишь на правом берегу, а на другом – опять все тот же правый, давно отставший где-то у Софийска, что вызывает к карте недоверие.

Шаман – конус вулкана –

– Настоящего!

Потухшего, размытого, но все равно высокого. Что, может быть, с погодой как-то связано. Туземцы говорят:

– Предсказывает точно...

Шаманское, японское, библейское –

– Тут нет противоречий...

Все чем-то подготовлено? В основе непривязанность, которой нет, но хочется. И день тому способствует, ведь выходной –

– Подарок...

Вот-вот – свободный день:

– Имею право!

Но тут же и спохватишься. Базальтовые камни – торчат, как острова, как скалы в океане. А океан –

– Струящиеся травы...

...Лишайник – ржавый, охристый, оливковый и серый –

– Вот вестник чистоты воздушного бассейна... И Севера, который проявляется – на Батарейной сопке в Мариинском –

И камни, камни –

– Камни и лишайники...

Единственно, что может процветать? Под здешними ветрами, где крохи снега
прячутся. За скалами. В траве, сухой и прошлогодней.

Оцепененье, вестники, душа камней торчащих, что стоит знать –

– И полюбить навеки?

Ведь эти же молчат, погружены в себя, замкнувшись в одиночестве –

– И думы их высокие...

За вышкой Батарейная гора спускается ступенями к Амуру. Там снег уже сплошной. Какие-то кусты –

– Сожженные морозами сирени?

Шиповник лишь знаком, но ягод мало. А у меня и так забились оба валенка, когда съезжал сюда, не удержавшись. Под небом пирамид и райских кущей.

Амуром сыт по горло, и день мой на исходе. И тени удлиняются:

– Графичные до ужаса...

От вышки, водомера и от камней торчащих. И от всего, что может бросить тени.

Рельефность темно-белая. Пустыня. Хотя тут в одиночестве и властной тишине – мозг отдыхает, нежится. Я превращаюсь в камень, которому и ветер не помеха.

Последний взгляд на скалы в струящейся траве. На редкий снег, что прячется от ветра. На дикую поверхность, на лишайники – почти необитаемого Нижнего Амура.

...Де-Кастри тут влияет на погоду –

– А скоро Николаевск и Северное море... «Мешок со льдом», как говорил инспектор и автор афоризмов Лев Васильич.

Низинная страна – до Богородского. Но справа еще будут нам отроги:

– И Нил замерзший...

Будет много дней – до озера Удыль, где мне предназначенье.

Стою у странной вышки. Флотилии не видно, но заводь от Амура расширяется:

– Да это вход в Бол. Кизи!

Вот уж не знал тогда, вблизи чудовища амбарной эстакады.

Де-Кастри, Кизи –

– Мысли здесь масштабные...

И озеро теряется за поворотом гор. Там где-то Рейд и стелы эпохи Невельского. Я мог бы хоть сегодня на автобусе.

Но тут уж не Судьба! Короткою тропою мне не пройти к Де-Кастри перевалами. Мы даже и в Бол. Кизи навряд ли побываем, ведь наши вертоледчики сказали, что тамтает.

Сейчас три огонька –

– Там на горе, за заводью...

Что за тоска в далеких огонечках? Какая-то торжественность и грусть, что не
приблизишь. Да, именно –

– Торжественность, затерянность...

Нашел свои следы –

– Березка и поленница...

Но не спеши с прощаньями – грядет Юрий Михалыч, который изъявляет желание взглянуть – на вышку и арсеньевские шрифты.



I.8. Снеговые фигуры (Можно слушать: https://yadi.sk/d/nSCgqVE33E5TEM)


Давно открылся кубрик на баржЕ. Все снаряжение валяется на льду. Опять лыжня, отмеченная ветками. Мы ждем аэросани с Богородского.

Какие-то все время ревут за поворотом, но это все не наши –

– Сворачивают к заводи.

И, может быть, проходят дальше в озеро, то самое Бол. Кизи, где нам пути заказаны.

Ну а оттуда движутся «Бураны»:

– Лап-лап-лап...

Как маленькие танки, очень шустрые. Как осы, вылетают и мимо нас проносятся. То вверх, то вниз. Спешат, как на работу.

Как оказалось, мы тому причиной! Приезд наш в Мариинском вызвал панику. И браконьеры (тут их большинство), что называется, «выкалывают сети».

Мы до сих пор с подобным не встречались. Амурская пустыня – «с потопа, как при Ное». Но вниз пойдут места пообитаемей, хотя и там теперь не так уж оживленно.

И золото повыбрано, и рыбы стало меньше. Селения пустеют и кой-какие брошены. Монгол, Больше-Михайловка и Аури – таких еще с десяток –

– Как остовы колесников...

Стоим и ждем. Проносятся «Бураны». Ревут аэросани за амбаром. Но вот и наш вагончик буравит тишину. Мы грузимся и – к новым приключеньям.

...Приехали бесстрашные ребята –

– Через любые косы и протоки?

Подходим к любой точке, повсюду нам дорога, помимо, разве, адских торошений.

Подходим, вылезаем, бросаемся долбить. Аэросани делают широкий круг к лыжне. И время полетит, пока не лягут тени, пока не станут розовы торосы.

Все деятельны, бОдры и румяны. И за себя напрасно я боялся. Мороз переношу достаточно легко и здорово окреп под новым солнцем.

...Гора Шаман не покидает нас, куда бы ни заехали и как бы ни крутились. Она напоминает Арарат, хоть настоящего, конечно, я не видел.

Случайно оторвешься от работы или когда на лед – из полутьмы салона, зацепка для вниманья:

– Арарат...

Пускай, раз сердце вздохом поднимается.

Тут и другие горы – арараты. Небесно-синие, далекие-далекие:

– «Шаман» со всех сторон...

Приятно затеряться. А карта –

– Что нам карта? Листы ее отдельные. Здесь каждый день особенный и новый. И я не успеваю все осмыслить –

– Тем более – записывать...

И мысли бессловесно куда-то оседают, откуда их не выудишь.

Так не вернуться к «чертовым утесам». И реже попадаются бесснежные пространства. Что пропустил, пропало навсегда. Что не додумал –

– Тоже бесполезно...

Амур здесь растекается, мелеет. И только в середине датчик теребит, но чаще его надо подергивать нарочно, чтоб градиент сбивался в процессе измеренья.

И каждый раз меня волнует связь с Потусторонним миром через шланг, где многие каналы, по которым к нам попадают токи специальные.

Сомнительные токи –

– Разновидности... Поддернешь шланг, и датчик омывается – не то нечистой силой в свежей порции, не то, что называем, кислородом.

В поверье у гилЯков есть Верхний мир и Нижний. Примерно, ад и рай, то есть загробные. Но не совсем такие, а шаманские. Туземного, особенного свойства.

И тут Амур? Возможно, мы общаемся. Наш датчик– в Нижний мир, что несомненно. И что мы измеряем, попутно с кислородом, не скажет даже самЮрийМихайлович.

...Но кислорода мало – лед под снегом:

– Почти метровой шубой придавлен фотосинтез... Там темнота внизу. Наверняка, заморы...

– Расцвет «сине-зеленых» обрастателей...

У нас сейчас авария –

– А над Шаманом облачко...

Возникло и темнеет, зацепившись. К пурге (по Льву Васильичу). Раз облачко –

– К пурге...

Вернейшая примета, Шаман не ошибается.

Не верится, однако:

– Такая синева... И снежная пустыня сияет оптимизмом. Замерзший Нил, как выше отмечалось. Наш Верхний мир, разумный и счастливый.

Теперь возникли снежные фигуры. Шлифованы суровыми ветрами, они как рыбы или корабли. Да, правильно –

– Пропорции «Ракеты»?

Иные вереницами, иные по отдельности. Все заостренные, носами по теченью:

– Господствующий ветер, наверно, от Лимана... Фигуры однотипны, но не однообразные.

Взять хоть бы эту –

– На подводных крыльях? Спинной плавник и клюв, опущенный до низа. Как «ТУ» сверхзвуковой в земной позиции. Пропорции, расчет – на изумленье.
Зову Валенсия. Тот молча созерцает и вдруг ударом валенка сбивает нос «Ракете». Так аккуратно сбил, задумчиво и взвешенно, что весь он тут – пан писарь, неудачник.

Как можно –

– Индивиды... Но всех не посшибаешь! По-разному закручены. И плотные, и хрупкие. С пронзительными острыми носами. И желобки, и грани – шлифованы с пристрастием.

– Миллионами снежин –

Вроде с северных морей... Да, абразив снежинок и песчинок. Ветров лиманных, к лишнему безжалостных. И почему-то только в данной точке.

...Кислородный режим – по протокам, по впадающим речкам, по обоим Амурам. Ездим много:

– Маршрут в пикетажках... Мы живем, затерявшись в просторах.

Тут все разнообразно, но все и подчиняется – своим законам близкого здесь Севера. Какие-то законы тут «кожей ощущаются», но, к сожаленью, чаще – не сознаньем.

Намеки попадают, надеюсь, куда следует. И если я когда-нибудь увижу Арарат, тотоже буду сравнивать –

– Конечно же, с Шаманом!

С своим, нижнеамурским, впервые мне показанным.

...Ковриги-острова, вулканы-арараты? Все катится куда-то по направленью к морю. Я чувствую Лиман, хоть это нереально. Япония и дальше:

– Вокруг Света...

А в устье Лимури (по левому берегу) встретили первых гиляков за промыслом. Не браконьеры – артель разрешенная и хорошо оснащенная.

И проруби они высверливают цепью. Бензопилой с каким-то хитрым приводом. На толщу льда снаряда не хватает, и все кончается обычными пешнями.

Такие же пешни, лопаты, черпаки? «Пущают воду» так же, хотя и без азарта. Выбуривают серию, перекрывают устье. Дуга уже наметилась –

– От берега до берега...

Лимури? Мы по ней. Уходим от Амура. Высоким ивняком, крутыми поворотами. Речонка узкая –

– Все мелко, приглушенно... Клаустрофобия тут нам, нижнеамурцам.

Но, знаете, унылость лишь сначала! Раздолья нет, но берега чернеют – бамбуковыми рощами –

– Обрывчик невысокий... Но снег навис рулонами, завернутыми книзу.

Мы добиваем брошенную прорубь. Типичная картина – примерзшая лопата, воткнутый лом и сетка –

– И холмик леденцов... Осмысливай чужую обреченность.

А прорубь, вероятно, продуктивная. Недаром здесь сарайчик –

– Зимовьё!

Подручный матерьял – из веток тальника. Такое, знаете, жилище Робинзона.

Сарайчик пуст:

– Хоть крысы-то остались? Я сунул нос проверить, а кто-то:

– Вдруг укусит?!

Что нам, нижнеамурцам, пугаться местной крысы:

– Во-первых, неизвестно, кто укусит!


Так я не без усилий меняю отношенье. Тут свои радости, масштабы лишь другие. Обрывчик нависает завёрнутым рулоном. Как только держится –

– Не то что на Амуре?

За поворотом речки – отрешенье, которое в рассказах Виталия Бианки. С купающейся в проруби оляпкой. Веселой птичкой книги, давным-давно прочитанной.

Весна здесь как-то ближе и желанней. И как-то, знаете –

– Ну, черноземней что ли... Без аэросаней. За поворотом речки. Оляпки, кстати, не было – она тут просто вспомнилась.

И вот что еще следует не упускать из вида:

– Пока все приглушенно, все под снегом... Но лишь вода сольется, куда там черноземам! Луга левобережные не что-нибудь, а прерия.

Кто видел это летом, не станет возражать:

– Геоботаника, ее классификация... Под снегом здесь такое, что наскоро не трогаю. Но трону обязательно, ведь в самом деле –

– Прерия...

Назад пошли, когда уже Лимури не стала такой узкой, что еле развернуться. Так надо нам по плану наблюдений –

– Модель других левобережных речек...

Амур, по-моему, уж слишком убедителен? Забудешь, что бывает и другое. Во-первых, черноземное, которое подспудно, но при удобном случае себя как-то окажет.

А во-вторых, и прерия под снегом:_

– Готовность?

Семена – в широком смысле. Я обещаю прерию, куда бы ни заехали. Мне, черноземному, и тем, кто пожелает.

И, в-третьих, наконец? Походная экзотика пока что подавляла – и новизной, и трудностью. Душа в каких-то рамках, а рамки нетерпимы. Отсюда и тенденция отвлечься.

...Гиляки между тем досверливают круг. Штук тридцать дырок –

– Будут ставить сети...

Досверлят метр и ловко подрывают. Изящный столбик керна, тяжелый и прозрачный.

Метровые цилиндры, оптически пустые! Жаль выпускать из рук, но долго не удержишь:

– Приятный леденец?

И радужный, и правильный. Без внутренних изломов, идеальный.

Нам разрешают сунуться хоть во все тридцать дырок. И вездеход перелезает керны, переставляя лапы автономные, играя рычагами и пружинами.

Не так уж неуклюж он –

– Он даже грациозен?

Как осторожный кот – на ледяных цилиндрах! Конечно, круг нам незачем, но
профиль получается. Да и долбить уже поднадоело.

Смотрю со стороны:

– Не избежать банальности?

Гиляки – хоть сейчас снимай в кино. И наш кузнечик, очень современный, играет рычагами и пружинами.

Контраст в глаза бросается, но я не продолжаю:

– И тема не моя, и годы не тридцатые...

И я не член Союза журналистов. Я так, со стороны:

– Перо не так заточено?

Обходим проруби. Гиляки дружелюбны, хоть мы, наверняка, распугиваем рыбу.
Тревожим Нижний мир, да и вообще мешаемся. Опять-таки пришельцы, марсиане.

Но рыбы много здесь, и кислород отличный. Слиянье вод:

– Живое электричество!

Общеизвестный факт? Потенциал таинственный. Особенно когда река впадает в море.

...Быстро снимаемся с профиля и уходим на Старый Халан –

– Впрочем, это я лишь для экзотики...

Ездим много, а где – не упомнишь. Да и незачем в этих «заметках».

Пикетажки хранят наш маршрут –

– Где и сколько, когда, комментарии...

Для отчета, где нас уж не будет. А отчет – для статьи, где – тем более.

Перевяжут тесемками папку и – в архив, да и то в лучшем случае. Пикетажки ведь часто теряются – их как будто бы Время стирает.

Я вот тоже как азбукаМорзе? Мой блокнот в бессистемных каракулях, из которых всплывают обрывки –

– Приложенье, вполне дилетантское...

Например, неожиданно – пауза, когда сани заглохли по какой-то причине. Режу хлеб в полумраке салона. Сладкий чай –

– Колбаса из Софийска...

Чай из термоса. Масло – замерзшее. Резать мелко мне лень – получаются порции-глыбы. Раздаю по цепочке, и никто не ругается. И затерянность наша счастливая.

Первый признак, что время летит, если все не успеешь осмыслить. День как будто в разгаре, но «как будто» обманчиво:

– Уже дрожит вечернее сверкание торОсов...

Закат может явиться отовсюду! Здесь ни Остов, ни вЕстов –

– Среди островов и проток...

Пунцовый свет – решеткой из-за тальника. Там где его никак не ожидаешь.

Да эти тени синие и строго параллельные? Из-за любой неровности –

– Особенно – торосов...
Ступенчатость макетов, с пристрастьем полированных, из-за решетки тальника далекого.

Ползуче удлиняются? Сольются на глазах –

– Хотя щетина леса еще розова...

Свет боковой, волшебный, необычный. Пугающий, конечно, первобытностью.

А ясный месячишко уже стоит над сопкой! Зажжется огонечек над обрывом:

– Безлюдье, но зажжется...

Как будто манит путника? Я понимаю – это для полноты картины.

День завершается, когда плывем по «зимнику». Вдоль снеговых фигур, маячных веток –


– Но это нам не видно из салона...

«Телега Времени» на автономных лыжах.



I.9. Уколов выстрелил два раза (Можно слушать: https://yadi.sk/d/-glZVds93E5fwU)


Приезд наш в Мариинском вызвал панику. Мы Рыбинспекция. Вернее – Лев Васильич, нагрянувший внезапно с научной экспедицией, как меч возмездия на местных браконьеров.

Шоферы то и дело указывают холмики. Немного покопают, и там – сети. Бывает, что длиной по триста метров – кулисами, двойные, одинарные.

И рыбка промысловая – осетр. А есть еще калуги – те под тонну. Почти киты, с которыми в Законе не просто штраф, а нечто посерьезней.

Война – с засадами, погонями, убийствами. Здесь браконьер отчаянный, работает с оружием. Истории порой как в голливудских фильмах. Вот парочка таких, нижнеамурских.

...Накрыли лодку, а оттуда – ствол. Ракетница. Багор. Борьба моторов. Сильнее оказался браконьерский. Команда:

– Отпускай!

И отпустили.

Я не люблю «накручивать» над фактами, а Лев Васильич скудно излагает. Обыденно и как-то равнодушно, то есть – по должности, не чувствуя романтики.

А тема вестерна? Протока или остров. Стреляли «из винчестера» –

– Откуда здесь винчестер?

Уколов тоже выстрелил два раза. По вспышке, результат не проверялся.

Уколов – легендарный рыбинспектор. Невероятной силы и жестокости. Разжалован в шоферы как раз за эти качества, достойные любого кинофильма.

Вот еще кадр – костер и браконьеры. Шли с топором, и он схватил обоих. И стукнул друг о дружку головами. И расколол те головы, за что и поплатился.

Такие случаи нередки здесь в Депрессии. Конечно, оборона –

– Законом предусмотрено...

Но многие инспекторы работают шоферами и рады отомстить, указывая холмики. Действительно – находят безошибочно. Немного покопают –

– Там палка через лунку...

С привязанной веревкой – в подледный мир, к сетям, стеной стоящим поперек протоки.

А под пластинкой льда (кусок тороса) – пешня, багор, лопата и «проныра», длиннющая (от проруби до проруби), опять же ветка тальника подручного.

«Проныра» – вот в чем штука! За нею – сеть с «грузАми» –

– До следующей проруби...

И так – насколько надо. Стена. Амур здесь мелок. А рыбы осетровые плывут определенными путями.

Страна браконьеров. Участки влияния. Холмики –

– Риск минимальный...

Поставит и придет – недели через две, когда уверен, что его не видят.

Подледная кладовая? Мучительные смерти. Промышленная рыбка. Запретные орудия. И кислородный датчик тут бессилен, как в целом, вероятно, вся наша Экспедиция.

И сети, что встречаются, мы только конфискуем. И составляем акт –

– Односторонний...

Что толку? Завтра же – тут новые «Бураны». И новые любители. И новые «проныры».

...Разроем холмик, тянем за веревку. ГрузА и поплавки сопротивляются. Груза – кирпич, а чаще коленвал, обычно новенький, как только что со склада.

Вытягиваем медленно. Сначала сеть пуста. Лишь обрастатели – на радость Льву Васильичу. Рачки какие-то. Но дальше – осетры. А то и калужата. Уловы, впрочем, мизерны.

Кого еще возможно, Амуру возвращаем. Заталкиваем сеткой. Сколько радости:

– Ушел! Ушел!

Ушел, но не от хищника, а выпущенный нами на свободу.

Но многим наша помощь опоздала:

– У этого уже подмерзли жабры...

А если долго бился (ведь неделями!), то кровоизлияния и травмы.

...Лежит в чужой стихии, и смерть в его глазах. Скребет по снегу циркулем хвоста. Не гладят осетров, не чешут и не любят:

– Что он почувствовал?

Не знаю, только грустно.

Ну а живые гнутся, как «угревые». Выпутываем первых, чтоб «жабры не подмерзли». Толкаем в кашу льда:

– Ушел! Ушел!

Амур на нас взирает одобрительно.

Возможно, не сезон – больших не попадалось. А маленькие рыбы почти что одинаковы. Калуги – «с тупым носом», у осетра – «пронзительней». Но различает только Лев Васильич.

...Спинные бляхи, руки-плавники? И рот на животе, и красные глаза:

– Реликтовые рыбы...

Не удивлюсь родству с «четвероногом» панцирным, редчайшим целокантом.

И, знаете, похож на ту фигуру, которую порушил Валенсий Алексеич. Я что-то и тогда про обтекаемость, но здесь скажу:

– По форме осетра!

Скульптурная фигура на подставке? Вот выловят последнего –

– Но память сохранится...

Амур будет вытачивать и ежезимне ставить. Веками как укор и назиданье.
...Копаемся в сетях уже по мелочам. В бутылочки сажаем обрастателей. Рачка – за нос и в прорубь. Выпутываем мертвых. Копаемся – занятье странноватое.

Ведь Нижний мир. Еще странней смотреть, как сети выезжают откуда-то оттуда. Да, что-то в связи с Пушкиным –

– Бесенок...

А то и не в связи, что ждешь, как заворОженный.

В улове – осетрята, калужата. Их не едят – они пока что «жидкие». У лунок много «жидких», загубленных напрасно. Некрополь вмерзших в лед. Беззвучное страданье.

Есть у Чуковского известный перифраз:

– «Но злая рыба-осетрина»...

Я помню сам наклейку на консервах. Казалась злой:

– «Во мраке догнала»...

Теперь я видел смерть в ее глазах и так уже не думаю:

– Да, красные глаза...

Черчения хвостом и обреченность:

– Какой-то дальний родич целоканту...

Инстинкт путей? Двадцатый век безжалостный. Капроновые сети и «Бураны» –

– Повыбьют осетровых...

И только лишь Амур – веками будет ставить их подобья.

Фигуры снежные и аэродинамика. Господствующий ветер от Лимана.

– Сколь долгой будет память?

Неизвестно, Амур ведь сам не вечен и изменчив.

По форме осетровых и «Ракеты», которым тоже место на ледяных пространствах. Проектировка и –
– Шлифовано с пристрастием...

Их обтекаемость, наверно, идеальна.

...Ездим много, ведь лунки готовые. Только корку пробьем и расширим по снасти –

– Нашей снасти, гуманной, научной...

И бесполезной в Депрессии.

Пожалуй, доскажу о негуманных. Тут представьте протоку, канат. И крюки «жаломвверх» –

– Просто так, без наживки...

Это снасть на калугу! Подлей не придумаешь.

Калуга натыкается на «жало». Шарахается в сторону. И, ясно –

– На соседнее...

Под тонну рыбка (даже полторы!). Одной икры – пять ведер, даже больше.

Таких крюков в продаже не бывает. Отковывают сами –

– С изящной откровенностью...

Мывидели «приемник». Гарпун как для кита. Предельное изящество по части отгибанья.

Конечно, риск присутствует. Закон с калугой строг. Но что инспекция –

– У них свой телефон!

Вот мы – другое дело. Нагрянули внезапно. На аэросанях, что, верно, впечатляет.

Тревога, впрочем, разового действия. Составим акт и все –

– Кого им напугаешь?

Да, если и поймали бы, найдутся покровители. Порука круговая, высокое начальство.

Амур подЕлен – данники и вотчины. Инспекция для вида – тут система. А штрафы с перестрелками, скорее, исключенье. Систему трогать некому, и это всем известно.

Но все-таки Закон формально существует! И те, что с топором, наглядно поплатились. Легенда об Уколове, амурском Робин Гуде, по-моему, достойна быть в коллекции.

А мы сопротивленья не встречали. Однажды только подошли гилЯки:

– Продайте сеть...

– А это разве ваша?

– Да нет, зачем мне...

Их, конечно, сетка.

Они не браконьеры. Ловят, правда. Но это их Амур – тут предки их ловили. Не делая запасов и не обогащаясь. Естественно, без всяких разрешений.

Еще колхозный невод, который мы не трогаем и узнаём по высверленным лункам. Залезем с нашей снастью, но не более. Тут кислород, как правило, отличный.

Конечно, риск и с нашей стороны. И у шоферов ружья отнюдь не для проформы:

– Мы даже постреляли по бутылке!

Бьют снайперски. Коллеги, впрочем, тоже.

...Улов мы не берем, да и готовить негде. Зато у нас трофейная пешня. И лом, и черпаки –

– Объекты конфискации...

Вещдоки, приложения к односторонним актам.

Про браконьеров я – лишь то, что слышал. Источник информации – коллеги и шоферы. Обрывки разговоров –

– Экзотика без записи...

Начни записывать, и сразу подозренья.

Нет, это тема скрытая от посторонних глаз! И я бы не коснулся, но так уж получилось. Ведь любопытно все, что на Амуре, а «все», как видите, включает и такое.



I.10. Золотой утес Аури (Можно слушать: https://yadi.sk/d/l-GnODJn3E5pAg)


...Амурская коробка давно лишилась стенок. Вернее, они есть, но отвлеченно-мнимые. Бескрайняя пустыня с отдельными виденьями далеких араратов и эльбрусов.

...Шаман и облачко (китайский конус шляпы) – к пурге, чей изначальный призрак нас преследует. И оцените верную примету –

– Так мог бы сказать и Дерсу Узала?

Шаман, наверно, все-таки отстал и где-то там влияет, если может. У нас все тот же Нил и безмятежность. Устойчиво сияние небес.

Амур здесь разбежался по низине. И лед не подметается, как в узких коридорах. В притоках аэрация, но чаще вода затхлая, хотя промышленность практически отсут ствует.

Окончим измеренья:

– От винта!

И к новой точке, планом предусмотренной. План перевыполняется из-за готовых лунок. А если сами дОлбим, то в виде исключенья.

...Все интереснее возиться с леденцами. Вертеть в руках –

– Обтаивать по-всякому...

Вытачивая призмы и линзы-чечевицы. И открывая новые эффекты.

И все же вода мутная, и спектр не возникает. И линза лишь едва дает какой-то фокус. Не греющий, расплывчатый, коллег не удивляющий:

– Мне не добыть огня посредством чечевицы...

Но почему-то думаю, что ниже по теченью вода должна быть чище и прозрачней –

– И фокус станет резче?

И мысли, соответственно, приобретут желанную отчетливость.

А то – всегда какие-то поправки:

– Нет, не теперь...

И что мне делать с ясностью? Откроется какая-либо истина, с которой дальше жить невыносимо.

Но тут, под небом Нижнего Амура, теряешь осторожность и кажется возможным – не что-то, может, сверхнеобычайное –

– А чтоб листок бумаги задымился...

Вот этот образ именно и не дает покоя? Когда экзотика наедет на экзотику, шлифую леденец упрямыми ладонями – до глубины чернил для авторучки.

Конечно, идеала не достигнешь. Ладони отмерзают, хотя и солнце сильное. Но как прекрасно дышится – весной нижнеамурской с участьем араратов и эльбрусов.

...Да, снег уже зернится, особенно к полудню. Разрез с песком, сметенным с островов. С момента затиший, как, например, сейчас. И зимний фирн – зернистость, скорей всего, декабрьская.

Зимний дневник? Переслои песка – в Кизи-Удыльской депрессии. Вихри носились, сметая и сея. Вихри –

– Откуда попало...

Так балерун объясняет разрезы. Я же грущу о непрочности памяти:

– Периодичность фигур на подставках...

Будут похожие, только не эти.

Ведь мы уже работаем без рукавиц и шапок. По льду разлиты лужи, не замерзают майны. И оптимизмом светятся изломы леденцов. И оптимизм какой-то бесконтрольный.

Возможно, что меняется душа. На нечто, столь масштабное, что и границ не вижу –

– И тем заметнее, чем ближе мы к Лиману...

Я не сопротивляюсь, доверяя.

Но голова полна и даже переполнена. Когда не успеваешь все фиксировать, теряюсь, разумеется. Но сам себе прощаю, не относя потери к тупой неполноценности.

Пока мудрей не растерять событья? Таскаем осетров, пускаем фотосинтез. Окончим измеренья, поднимем смерч винтом. И – к новым холмикам с нашей гуманной снастью.

Экзотика сменяется экзотикой. И день под небом Нижнего Амура порою просто радостен без всяких рассуждений. Мне так давно хотелось –

– Затеряться...

Но что-то есть над хроникой событий. По поводу фигур –

– Грусть высшего порядка?

Я начинаю чувствовать себя самим Амуром! И личность в нем бесследно растворяется.

...Далеким рейдом возвращаемся почти до Мариинского. Опять –

– Торосы, лунки...

Опять «осетровые» извиваются, как «угревые». Не чешут целоканта и не гладят.

Один лежит и дышит ртом на пузе. Но смерть в его глазах и не уйдет в шугу:

– Еще машет хвостом...

Еще чертит по снегу окружности. Задевая осколки и валенки.

Не знает, что не мы его убили –

– Сети сине-зеленые, скользкие...

Здесь Закон недействителен. Здесь страна браконьеров. Здесь жестокость, нажива и жадность.

Закона нет? Вместо Закона всего лишь только драный мужичишко, что подошел к одной из наших точек и строго вопросил, чем мы тут занимаемся.

Назвался –

– Охранитель водоемов!

Но это доброволец, в Инспекции не числится. Живет один в землянке, ест неизвестно что. Казацкий чуб торчит, лохмотьями фуражка.

Неотразим защитник осетров? И подошел-то на широких лыжах. Без палок, между прочим. И лыжи самодельные (наверное – туземные, нанайские).

Бродит такой по просторам сияющим.

– Кто он, нелепый отшельник?

Наверно, сумасшедший с навязчивой идеей. Дран и плюгав, но строг и неподкупен.

Кто знает, может быть, по-своему счастливый? С душой на весь Амур, что мне сейчас мерещится –

– Рачитель водоемов...

Не более, не менее? Наверное, издержки неизбежны.

Конечно, все это наглядно отрезвляет. Я не хочу сказать, что бросил рассужденья –

– Но цель и средства?

Тут противоречие. Интересно, что – одно к другому.

Возможно, что к Лиману мне что-то прояснится. А может быть, и нет, что вероятней. Ведь скоро Богородское –

– О нем пока намеками...

Но мы там будем к вечеру. Должны, по крайней мере.

...По Старому Амуру, все дальше Мариинское. Куст точек под скалой с названьем Аури. Под «чертовой скалой», где разные теченья взбивают кислородные коктейли.

Недаром тут пингвинами скопленье рыбарей –

– Махальщики действительно похожи?

Такая популяция, наверно разрешенная. Калугу им не вытащить:

– Пингвины...

Калуга ведь, как рек тот охранитель, стащила в воду трех любителей с «Казанки»:

– Троих!

Причем – не самая большая и весила какую-нибудь тонну.

... «Золотая гора», по словам Льва Васильича. Совпаденье с латынью –

– Хотя изолят?

Удивительно, скажете? Да, удивительно – золотая скала над Амуром.

Но не прав Лев Васильич, потому что названье переводится также как «спящий», то есть «спящий нанаец» из села Булавы. И оттуда же сходство замечено.

Вообще-то тут – еще другой поселок. Поселок Аури –

– «В прекрасном тихом месте»...

Где «никогда не водится комар», что, надо полагать, существенно для лета.

Покинутый поселок. Его «перенесли» чиновничьим решеньем в Булаву. Возможно, чтоб не слишком – и тихо, и прекрасно. Чтоб комары имели что-то кушать.

Тут я, наверно, все же что-то путаю. Вниманья не хватает –

– Избыток информации...

В блокнот попал еще какой-то ДУди, «гнездо особо злостных браконьеров».

– Теперь не расшифруешь:

– Проехали, потеряно... Конспект лентяя, нет мне оправданий. Вот Аури (скалу, а не поселок) запомнишь без каракулей в блокноте.

Но я педант, поскольку тут легенды. Утес, во-первых, «чертов», без сомнений. Взбивает кислородные коктейли, махальщиков-пингвинов концентрируя.

Казак Самсон тут вздыбливал коня! На пятачке, из чувств патриотических. Пред членом императорской фамилии, корабль которого тогда тут ожидался.

Поднял коня в приветствии и грохнулся с обрыва. Факт достоверный, даже исторический. Вот этот ли утес, опять же не уверен, хотя других на карте не означено.

Наверно, тут –

– Такая крутизна...

Что так и ждешь паденья с сотни метров. Оттуда, с пятачка, на лед Амура –

– Свободное паденье с ускореньем.

Сам испытал такое удовольствие. Но, как педант, продолжу историю скалы. Тут и попа швыряли в гражданскую войну. Сожгли домик бакЕнщика, причем уже недавно.

Все эти сведенья от шефа с Львом Васильичем. И эти исторические вехи мне предстоит дополнить своими ощущениями и получить урок – второй раз за сегодня.

...Под Аури у нас широкий профиль. Чуть ниже рыбарей, пингвиньей популяции, где нет готовых лунок. Работы часа два. Ну, я и отпросился на вершину.

Сказал – в обход, удобною дорогой, но слова не сдержал по легкомыслию. И, чтоб не тратить время, полез по баранкосу (заснеженной лощинке), в лоб обрыву.

По Батарейной сопке знакомые базальты? И если золотые, то это от лишайников, которые гораздо пышней и изобильней. Наверное, собрание всех видов.

По высоте – собрание всех видов. Свои экологические ниши. И без науки можно любоваться. Мне, например, хватило бы на месяц.

Тут, кстати, водятся съедобные лишайники –

– Салатный цвет...

Но это все, что знаю. И не рискую пробовать –

– А, впрочем, почему же...

Попробовал – без вкуса северные знаки.

Пока подъем сравнительно спокойный. Долез до половины. Где-то выше должна быть и удобная дорога, которая для тех, кто осторожен.

И мыслями я там, на «пятачке». Я, как казак Самсон, из-под руки увижу, может быть,флотилию наследника, плывущего под всеми парусами.

Осталось метров десять до дороги. Лощинка, правда, мельче, почти что вертикальная. Карабкаюсь уже на четвереньках, вонзая носы валенок, как на столбе электрик.

Уже, пожалуй, что рукою дотянуться? Но что-то хрустнуло под заднею ногой, и я поехал вниз катастрофически, стараясь только выровнять паденье.
Сейчас об лед?! Сейчас – ни кости целой:

– Черт бы побрал законы гравитации...

Казак Самсон, привет тебе, коллега? Как вывернул, не знаю. Очнулся весь побитый.

Кой-как перекатился, но не сразу. Еще сползал, но медленней, не так катастрофически, пока не утвердился в заснеженной лощинке и сбил-таки инерцию паденья.

...Как радостен Амур! Наш марсианский транспорт отсюда как кузнечик. Только странно, что он ко мне имеет отношенье, какое-то такое отдаленное.

О том, чтоб вверх опять, не может быть и речи! Не прИняла гора. Еще благодари тот камушек под пяткой, который мне подставили –

– В последнее, наверное, мгновенье...

Лежу в снегу, блаженно улыбаюсь –

– И разжимаю пальцы понемногу...

А в них – пучки травы, невероятно пахнущей. Цеплялся –

– Тормозил земное притяженье?

Лежу, закинув голову, среди растений милых. Снег теплый, небо синее и солнце ослепительно. Такое ощущение, что заново родился. Я понимаю – это после встряски.

Сам виноват –

– Один полез на стену...

Но что-то есть еще? И я подозреваю, что здесь урок, второй раз за сегодня. А
первым был рачитель водоемов.

Я влез бы, оставалось – рукою дотянуться? Но полетел, да так, что рыбари сбежались:

– И не разбился ведь…

Судьба послала камушек? Возможно, что Амур свеликодушничал.

Как будто кто ладонью оградил. Продемонстрировал, что может рассердиться, но удержал в последнее мгновенье. Да, так же, как и сбросил –

– Наглядно и предметно…

И справедливо? Надо знать границы. Я, кстати, видел сверху – И горы Богородские… Других там тоже нет. Так что –

– Прощай, Амур?

Там мне не будет поводов для дерзости.

Конечно, можно думать по-другому:

– Полез, свалился…

Что тут необычного? Но вспомню, как бросало, и снова пальцы скрючит –

– Отчаянно цепляюсь за травинки…

…Внизу разлиты лужи. Всеобщий поворот. Махальщики давно вернулись к лункам.

– И мне пора слезать…

Там наши потянулись, наверное уже закончив профиль.

Возьму с собой травинки? И, в честь Аури, салатных лишаёв, что кажутся съедобными. А все-таки –

– Боюсь особо шевелиться?

Урок усвоен, но – гарантии отсутствуют.

Снег теплый, небо синее, и солнце ослепительно. Пахучие растения мне говорят:

– Останься…

И я вполне согласен? Так встряска повлияла. Лежу и улыбаюсь, что забавно.

Когда решился выползти из ниши, швырнуло еще разик. Но с осыпи съезжал – уже самостоятельно, как победитель Аури. Иду мимо пингвиньей популяции.

Все видели полет мой и смотрят с восхищеньем. На дурака, полезшего на стену. И, вопреки традиции, живого. Не как казак Самсон, но тоже бородатого.

А наши ничего и не заметили! И я не стал рассказывать, лишь показал лишайники:

– Годится на закуску?

Но вкуса никакого. Наверное, не самые съедобные.

Зато мои травины, память Аури, у шефа вызывают интерес:

– Микробиота?

Надо же! Семейство кипарисовых. Есть даже крохи-шишечки. И запах «специфический».

– Ты не выбрасывай, тут может быть открытие! Это эндемик южный. Здесь вроде бы не водится. Дай веточку – ботаники посмотрят. Ты, может быть, прославишься, тебя увековечат.

Да я бы сам не выбросил:

– Начну-ка я гербарий?

Мне предстоит немало приключений. Во что еще вцеплюсь, откуда буду падать –

– Слова не отражают динамику процессов…

…Мы добираем точки по теченью. Тряхнуло меня, видимо, серьезно. И, вместе с запоздало явившимся ознобом, все – как галлюцинация, от коей нет спасенья.

Торосы в боковом вечернем освещенье? Зловещие –

– Особенно их тени…

Я говорил – «графичные до ужаса». Теперь и сам не рад:

– Теперь они такие…

Мне жутко от заката через винт. А темные полоски дальних тальников – вдруг подъезжают к самому лицу и светятся багровым частоколом.

Так я внутри салона переживаю точки. Закрыв глаза –

– В плену галлюцинации…

И Богородское встречаю с облегченьем –

– Огни, по крайней мере, не срываются…



I.11. Да, это точно (Можно слушать: https://yadi.sk/d/lrTIHHL33E7NkA)


Богородское – пост Невельского. Город общей судьбы с Мариинским –

– Сотня лет с небольшим…

Между прочим столица, что, однако, почти незаметно.

Те же кручи и те же березки? И «порядок» домов по обрыву. Те же дали по левому берегу. И – почти ничего из истории.

Мы тут застряли тоже на неделю. Восьмое марта, выборы, опять же – выходные. Поездки пресеклись. И то, что предстоит, зависло вопросительно-отложенным исходом.

Но я пока не тороплю события. Не стану и о первых впечатленьях, поскольку уже был здесь, и «первые» обмялись. К тому же я тогда их не записывал.

Мы занялись сугубой профилактикой. Набили кембрик новым парафином. Тарировали датчики. Компрессор бушевал –

– Бурлили барботажно от компрессора…

Работаем в владеньях Рыбинспекции, где Юрий Михайлович свой человек. Он в Богородском вообще популярен:

– Прима-персона какая-то…

Здороваются с ним и, к изумленью, все спрашивают:

– Ну, как кислород?

Юрий Михайлович ответствует в том смысле, что кислород отличный. Вчера,
по крайней мере.

Всеобщий интерес к нашей науке довольно-таки просто объяснился:

– Пороговый предел…

Тут тоже браконьеры. Чуть ниже, проверяй подледные кладовки.

Вот актуальность –

– Наука на марше!

Вот чертовщина – отдача немедленно. Массам, широким слоям браконьеров.
Не дожидаясь отчета.

Я, кстати, познакомился с инспектором Уколовым. Да, с тем, который «выстрелил два раза». Но, оказалось, стукал головами совсем не он, а кой-кто покрупнее.

Того зовут Войтюк –

– Действительно, гигант!

Окликнул нас с седла строительной машины, такой же, как и он, с кабиной выше дома, в которую забраться не так просто.

Юрий Михайлович – мой гид по Богородскому. Мы были у начальника милиции. В аптеке, где нам выдали по паре упаковок какого-то венгерского снотворного.

Зачем мне все эти «ну, как дела» и прочее? Дела, однако:

– Карабин пропил!

Ну, разве не экзотика? Послушать, право, стоит. Живой Войтюк –

– Развитие легенды…

Сижу в его машине –

– Передо мной убийца…

Красивое и твердое лицо. Спокоен, дружелюбен, добродушен. Налил нам по
стакану чего-то очень крепкого.

Гигант и, говорят, жестокий браконьер. Неуловимый, дерзкий и отчаянный. Из наших кто-то выпалил, желая обличить:

– Вы войтюки?!

Речь шла об экологии.

Инспектор, браконьер – возможно ли такое? Вдобавок – и убийца нераскаянный. Какой-то супермен нижнеамурский –

– Врожденное сознанье превосходства…

А с карабином так. Была рыбалка. Был ящик коньяка, подарок продавщицы. Неделю пили:

– Полоса пошла!

И ящика, конечно, не хватило.

Я верю – он не врет. Рассказ без хвастовства. Мол, что с собой поделаешь, подарок. Перед такими женщины наверняка трепещут. Красавец и герой, сомнительная личность.

Я тоже чувствовал какое-то волненье. Боюсь таких людей как антиподов. То ли нальет стакан чего-то очень крепкого, то ли сгребет за шиворот и трахнет об машину.

Он заходил под вечер и выпил с нами спирта, после чего увел Юрий Михалыча. И тот пропал во тьме до утренней зари. В подтяжках и при галстуке –

– Весь тайна богородская…

И я бы промолчал, но тут опять – развитие, уже сцепление первичных обстоятельств. А как и коим образом –

– Истории неважно?

Мне тоже как историку Ледового похода.

Пошли они к врачихе. Той, что из Мариинского. Стиль Войтюка:

– Чтоб все было в порядке!

Я говорю – трепещут. И все было в порядке, а шеф болтун, талантливый рассказчик.

Болтал о волосах. О том, как закрывала – лицо и груди ими, волосами. Нимало незаботясь о нижней половине:

– Вот нравы…

Жаль, меня с собой не взяли.

А с основным героем мы в шахматы играем. Остался при Инспекции –

– Идейный алкоголик…

И «дьявол его доведет до конца», только, похоже, не скоро.

Уколов еще будет фигурировать. А об игре скажу – играет плохо. И прибегает к хитростям. Отводит от доски, что в случае со мной ему и удается.

Он декламирует! Верней, импровизирует. Ритмический поток бессвязных фраз, который завершает сниженьем интонации с классической цезурой. Вот так:

– Да, это точно…

Приемчик заразителен. Я сам такой отчасти. И, смеха ради, тоже декламирую:

– Дуэт импровизаторов и верх идиотизма?

Довольные друг другом, расставим еще партию.

…Однако без поездок пустовато:

– Гостиница, гараж и профилактика…

А Богородское без первых впечатлений, скорее, раздражает бестолковостью.

Тем более сейчас, когда готовлюсь. То есть себя готовлю к чему-то неизбежному. Как будто как к экзамену по высшей математике. На что опять же – сам и напросился.

Так что есть повод нервничать. То хочется скорее, то даже рад отсрочке. Нет ясности в душе. Теряю высоту:

– Да, это точно…

Заметьте, я почти что по Уколову.

Мне неприятно радио, кричащее повсюду. Машины, пешеходы, разговоры. Я даже пропустил обед у Льва Васильича, который он давал «из чувства долга».

Однако торопить события бессмысленно. Хожу по Богородскому, старясь вспоминать – о первых впечатленьях, о первых настроениях. Стараюсь, но не очень получается.

Возможно, что багаж мой легковесен. Не попадаю в тон –

– Текучка заедает?

Да ведь и времени с той дикой сюда командировки всего-то месяц с хвостиком, событьями отрезанный.

А что сейчас? Развитие легенды, где пьянство и разврат «влачатся по браздам». Коллекцию, конечно, я не брошу, но и главы такой не одобряю.



I.12. Край света – не пустые слова (Можно слушать: https://yadi.sk/d/dJ-qejS13E7fH2)


Мне кажется – пора о том, что предстоит:

– Где, как, когда…

А то одни намеки. Что, впрочем, не из хитрости. Ответов ясных нет. Пока лишь «где», и то лишь приблизительно.

«Где» это там, куда сегодня едем. Прочувствуйте звучанье:

– Удыль, Удыль, Удыль…

Тяните гласные –

– Так ветер завывает?

Унынье и тоска, тоска и завыванья.

Сегодня лишь обычная поездка. И мы еще вернемся в КООП-цивилизацию. И я еще масштабен, еще имею право смотреть на все транзитными глазами.

Прежде всего, на карту, где Удыль растянут по оси такой Депрессии, что сам Амуртеряется:

– Низинная страна…

Моя судьба ближайшей пары месяцев.

…Депрессия, провал Кизи-Удыльский, была когда-то морем. Соленая вода – плескалась у Шамана, торчащего вулкана, как где-нибудь на северных Курилах.

Дно моря отступившего. Озера:

– Удыль, Орель и Чля…

Происхожденье общее. «При устьях малых рек» (как, например, Ухта), «подпрУженных наносами Амура».

Ухтинская протока напротив Богородского. До УдылЯ ледовая дорога – так, километров двадцать. Чуть-чуть не доезжая, село Кольчем, наш пост стационарный.

Кольчем мне предназначен, хотя и не сегодня:

– Сегодня лишь мелькнет в пластмассовом окошке…

«Порядком» тощих домиков на берегу протоки. Порядком, мне пока что нейт
ральным.

…Низинная и ровная страна. Не замечаешь, что заехали на озеро. А между тем мы в самой середине –

– Сверкающая твердь и синева небесная…

И в смысле завываний – никто не тянет гласные. Наоборот, день чрезвычайно тихий.

Сплошные арараты и эльбрусы. И ярусы тайги, вплотную подступившие.

Но небо – это первое, что тут воспринимается:

– Густой кисель ярчайшей синевы?

Да, как кисель, раствор небесной синьки, где плавают миражные вулканы.

Вот так обманчиво звучанье Удыля. Конечно, тут бывают завыванья. Но этот день меняосвобождает – от многого, которое копилось.

Кисель небесной синьки теперь задаст свой тон и укрепит позицию на берегу протоки. Где пост стационарный, куда я напросился, – при всей лаборатории и даже на два срока.

…На карте шефа озеро представлено листами, где «водяное зеркало», и только. Естьлист без изолиний, одноцветный –

– Вообще без надписей?

И без условных знаков.

Мыс Черепах, мыс Голый, бухта Адами? Но карта шефа ими ограничена, поскольку берег ей неинтересен. Она – для навигаторов, то есть для тех, кто плавает.

Сплошное мелководье по водяному зеркалу –

– На двести сорока квадратных километрах…

Дно моря отступившего. Депрессия в депрессии. Ось с северо-востока к юго-
западу.

Пятнадцать километров в сантиметре –

– Так прозреваю ось моей Депрессии…

И мелководье чувствую. И горы, что вокруг, немного отделенные «зеленкой».

Меня чаруют те, что к северу и западу. Край света безусловный:

– Чаятын…

За ним хребты: Омельдинский, Кивун, Магу, Тугурский. Все параллельны оси, все – Край света.

И посему мне хватит Чаятына? Здесь озеро Удыль –

– Здесь край цивилизации…

Здесь надобно стоять, скрестивши руки. Известным персонажем из Жюль Верна.

…Стоять, скрестивши руки, при коллегах, конечно, диковато:

– Я кэптн Гаттерас?

Но исподволь, в сторонке, стараюсь вызвать мысли, которые присущи капитанам.

Я о тоске, знакомой лишь туристам:

– Повсюду Край, и каждый Край бесценен…

Есть Африка, есть южные Курилы, Галапагосы, Терра-дель-Фуэгос.

Везде не побываешь, но почему-то хочется. Пусть не само незнаемое Счастье, но элемент существенный:

– Стоять, как Гаттерас…

Тоска эта особая – имею представленье.

В чем собственно? А в том, что срок минутен. И вряд ли повторится –

– С коллегами тем более…

И все увидеть просто невозможно. А что увидишь, вряд ли сохранится.

…Признаться, я не верю, что жизнь так коротка. Все впереди –

– Все будет обязательно?

Но я свернул с Амура, ведущего к Курилам, в Японию – и далее по списку.

Подмена Африки каким-то Чаятыном отчасти унижает –

– Но я не выбирал…

И сам же напросился, так что ォзамнем для ясности. Сие не обсуждается –

– Сие переживается…

Однако Край? Мой Край, что несомненно. Стою и чувствую знакомую тоску. И, если б не Кольчем –

– Какие разговоры?

Не каждому дано, удача и так далее.

Коллеги не поймут – меня, средь них случайного. Я, в сущности, и сам себя не понимаю. В небесном киселе, туристам недоступном –

– Любой вопрос унизит Страны Света…__

Стою, вбираю исподволь удыльские картины. Кольчем далек отсюда –

– Далек и от меня…

На чем и успокоимся? Край света. И мы еще вернемся в КООП-цивилизацию.

Да, напросился сам, и неспроста:

Куда угодно, лишь бы в одиночество?

Смотреть надо на факт сей соответственно и принимать любые обстоятельства.

По пункту одиночества уверен –

– Оно будет!

Причем необязательно пугающим. Ведь я уже душою укрепился и не такой растерянный, как утром.

…Миражные вулканы, фудзиямы? Клондайк, если хотите –

– Лес и золото…

Последнее повыбрано, и опустели прииски:

– Темперинский, Удыльский, Афанасьевский…

Ну ладно – на Амуре такое часто слышишь. Но вот рассказ Валенсий Алексеича. О фартовом старателе, ограбленном недавно у устья речки Бичи, практически на озере.

Старателя убили –

– Но мешочки…
Мешочки с золотым песком он бросил в воду. Они там и сейчас. Лежат, никем не найдены. Возможно, потому, что не искали.

Легенда как легенда? С душком авантюризма. С приманкою в конце, как полагается. Но тут, на озере, живет еще отшельник. Да, самый настоящий. Фамилия – Останко.

Легенды – тут их множество. На всякий вкус и склонности. Край первобытный. Слой цивилизации еще не сформирован, и всякое возможно:

– Не дОбрана романтика Джек Лондона?

И я, видать, такой же, из недобранных. Из недополучивших, из читателей. Мне интересно слушать про отшельника, особенно сейчас –

– В преддверии Кольчема...

...Живет в тайге один. Ребята его видели. Общителен, культурен, но речь уже невнятная. Свой огород. Наверное, охотник. И очень любит кошек, что всеми отмечается.

Фамилия известная? Да, пиво, телебашня. Был белым офицером, участвовал в событиях. Бежал в тайгу от красных и скрывался. За давностью прощен:

– Пускай живет, как знает...

«Как знает» мне как раз и любопытно. Коллега, так сказать, ближайшей пары месяцев. Конечно, несравнимо – он лысый и пузатый. И борода – до пояса, и «пишет, как печатает».

Отшельник, он же сторож при местной резиденции, куда стекалось золото с округи.

Но прииски закрыли (Темперинский, Удыльский, Афанасьевский), и должность номинальна:

– Только числится...

Зато свое бунгало и получает пенсию. Ему «привозят урну», когда выборы. Зовут вМоскву – не едет. Зачем емуМосква, когда есть резиденция и озеро.

Есть книги, скрипка, кошки? Есть гроб, всегда открытый. Чтоб лечь и самому задвинуть крышку. От остального Мира – когда мешок муки, а то и батарейки для транзистора.

...Шеф подарил легенду, советуя «раскручивать». Спросил, зачем, – плечами пожимает. Как будто глупо спрашивать:__

– Раскручивай...

Нет, я не из таких. Другое дело – встретиться.

Да, встретиться, слегка пофилософствовать, но бороды, конечно, не сравнимы. Моя – едва наметилась, а у него – до пояса. И интересы разные, наверное.

Я не дорос, чтоб знать без содроганья, какие пьесы могут быть на озере. Перед открытым гробом, не чьим-нибудь, а собственным, который сам себе и изготовил.

Нет, я не из таких –

– Раскручивать не стану...

Старикан добродушный, болтливый. Рад, когда привезут батарейки. Любит кошек и те его вроде бы.

Романтика? Амурская романтика. Пустынные места. Отшельник. Браконьеры. Я знаю, почему такая вот коллекция, и здесь это наружу вылезает.

Однако попадает и такое, к чему и без легенд не равнодушен. Я говорю о брошенном поселке на левом берегу, чуть выше по Амуру.

Опять же не ручаюсь за точность географии. Пусть где-то тут, недалеко от озера. Поселок колонистов, искателей удачи. Ну, в общем, счастья, что ли. Поселок «Новый быт».

В кино это прекрасно получалось! Исходные такие же – без рабского труда, занудного уклада –

– Другое, конструктивное...

Не коренное, не кержацко-браконьеркское.

«Больше дела, меньше слов»? Не состоялось. Общая тенденция –

– Повыловили, выбрали, иссякло...

Теперь там только пара ленинградцев.

Не знаю, можно ли назвать это легендой. Но не могу остаться равнодушным. И думаю о том, что привело – почти моих ровесников сюда из Ленинграда.

Ведь «Новый быт»? Серьезная заявка. Волна конструктивизма. Кинофильмы, которые мне нравятся, что б там ни говорили. Будь я чуть-чуть постарше, то тоже бы поехал.

Привет и сожаления? Моя волна отдельная, какая-то без логики и связей. А может быть, и с логикой, но несколько отличной. Такой прямолинейной, что лучше не вдаваться.

...Мы быстро переезжаем с точки на точку. Все одинаково. Повсюду «вода затхлая». Лишь там, где есть «транзит», то есть притоки, приборы реагируют, но слабо.

Ниже предела жизни? Когда расчистим лед, встречаешься с глазами вмерзших рыбин. А если лед не мутный, то и на дне –

– Вверх брюхом...

Так выглядят заморы – слой на слое.

Природа – тут никто не виноват. То ли проклятье Времени, то ли, вообще, от века. Промышленности нет, а все равно заморы. Вверх брюхом, слой на слое – в кустах подводных плетей.

Лед слабый, без «подпора». Дно достаешь пешней. И датчик надо дергать, сбивая градиенты. И кислорода мало – при максимуме двадцать тут миллиграмм на литр, а то и ниже.

Повсюду так, повсюду мелководье. По изолиниям –

– Не глубже пяти метров...

Представьте, как волна здесь разгоняется –

– На двести сорока квадратных километрах?

А уровень-то ниже ординара?! Чуть что, сюда опять вольется море. И арараты станут островами. Сплошное мелководье –

– До Шамана...

...Сейчас, по крайней мере, не вольется. ПодпрУжено, наверное, надежно. И горы синие в блистательной туманности стоят вокруг Удыльской котловины.

Добавлю кое-что из географии. О речках-близнецах –

– О Пильде и о Бичи...

На карте (разумеется, не шефовой) они впадают с севера и юга.

И, если подниматься – ну, пусть, хотя бы Пильдой – взойдешь на Чаятын, Небесный, Запредельный. Там узкий перешеек и, что невероятно, за ним встречаешь Бичи. Истоки почти рядом.

Спускайся, и окажешься опять на Удыле! Спуск будет, правда, несколько длиннее. Ложись на лед – дно близко –

– Рукою дотянуться?

Там поворот Судьбы. Там фарт, мешочки с золотом.

Удыль, не искушай! Во-первых, нас тут много. Пропажу Экспедиции мгновенно обнаружат. И жаль, в конце концов, Юрий Михалыча. И мне не запустить аэросани.

Нет, лучше так, как есть, с душою нетревожной. Вот это устье –

– Мы к нему подъехали...

Здесь все же шевеленье:

– Сижок еще живой...

Зеленые листочки фотосинтеза.

...А, кстати, видел кто-нибудь кисель небесно-синий? Я тоже нет, но здесь, на Удыле, сравнение само прежде всего приходит. Конечно, грубое и подлежит замене.

Не разлепить глаза! Сверкающая твердь. Сияние небес. Такое усыпление, что хочется упасть. Лежать, закинув голову. Блаженно улыбаясь, раствориться.

Да ведь и то примите во вниманье, что все однообразно:

– Мыс Голый, бухта Адами...

Ведь это лишь на карте? Все мысы одинаковы. И что хотелось спать –

– Да, это точно...

Я пробовал сначала вычерчивать маршрут. Напрасная затея –

– Шеф ездит по наитию?

Наверно руководствуясь полученными данными, преследуя свои закономерности.

Вычерчивал, вычерчивал и бросил:

– Позагорать бы, лежа на полярке...

И шефовы листы не сложишь вместе. И, главное, понятно, что ценно для Кольчема

...А горы плавают в небесном киселе. Все зыбко, здесь особенно –

– Не то, что на Амуре...

Здесь даже страны света не там, где полагается. Не я один – все путают. Юрий Михалыч – тоже.
Еще и спорит кенгуру упрямый! Приходится учить:

– Смотри на тень!

Смотри на циферблат, со стрелкою сверяйся. Тут полдень, тень сюда:

– Понятно, что там север?

Но я и сам не верю –

– Первобытность...

Пусть ездит по наитию, пока что он начальник. А мне – Любая падшая колодина... Они здесь в изобилии, но все же выбираю.

Колодины, коряги, осьминожины? Где на мели, где вмерзли. Чернеют негативно:

– Удыыль, Удыыль, Удыыль...

Наверно, так бывает. Сейчас, по крайней мере, – трон отшельника.

Безлюдье абсолютное. А впрочем, попался вездеход, уткнувшийся по брюхо. Ребята с вездехода не очень-то расстроены, лишь просят подобрать при возвращении.

Наш балерун остался вместе с ними – брать пробы снега с профиля по речке. Влезает лучезарный:

– Я выпил с ними водки...

Что извинять? Ребята экзотичные.

...Тоска, тоска туриста? Был день неповторимый. С той ненасытной жадностью к Краям, которая тебя приподнимает – над бренным бытием –

– Да-да, скрестивши руки...

Поездки до сих пор вообще как откровенье. Легенды и картины –

– Особенно последние...

И к Удылю начало затерялось, как длительный подъем к сияющей вершине.

Что толку повторять:

– Кисель, кисель, кисель...

Неубедительно? И я, раз так, сей образ насильно задавлю, чтоб никаких сомнений. Пусть даже и в ущерб изяществу словесности.

Салон и полутьма. Приехали на озеро, но в первую минуту –

– Как световой удар...

А к пОлудню вообще не разлепить глаза. Закрытость котловины. День чрезвычайно тихий.

Прозрачность и туман одновременно? Опять я про кисель и про миражность. Кольчем недалеко, но не для пешехода, в которого я скоро превращаюсь.

...Мне показали домик над Ухтой. С каким-то косым тамбуром, готовым отвалиться. И лиственницу – там, на заднем плане. Святую, как сказали, и самую высокую.

Да, вот еще –

– Ухта...

Ледовая дорога? Истока не имеет, как Пильда или Бичи. Из озера ее начало
незаметное. И – километров двадцать до Амура.



I.13. «ЭкзотИк» на Кабанихе (Можно слушать: https://yadi.sk/d/fkb7xOIY3EBXad)


Сейчас можно забыть на время о Кольчеме. Последняя поездка – почти до Николаевска, программой Экспедиции уже не предусмотренном, поскольку там влияние Лимана.

Сейчас мы мимо «Вечного покоя» (с кержацкими крестами и березами) идем вниз по Амуру еще одной трубой. Да, Чаятын, тот самый –

– Вышеназванный...

Я так и не решусь сказать:

– К северо-западу?

И не могу отвлечься от широтности. Хоть выверни мозги, не верю карте и с этим, вероятно, и останусь. – Каньон – труба ветров и «торосА». Сегодня, впрочем, тихо и туманно. Неясный теплый свет и леденцы без радуг. Внизу вода – живая, кислородная.

По своему обычаю я счел необходимым узнать из первых рук хоть что-то о Каньоне.

Улов был невелик, но ценен живописностью, а также и отсутствием иного. Падение, уклон? Замерзшая река. И снеговые волны – вроде ряби. Но летом, говорят, волна тут штормовая, причем в любое время и погоду.

...Идешь тут на моторке, как вслепую. И, чтобы что-то видеть, бросаешь управленье.
Встаешь и мало роста – волн толчея кошмарная. Моторка между тем грозит перевернуться.

А правый берег в узости (напротив Чаятына) скульптурой характерен. Там каменные статуи. «Монахи» в основном, живые при луне, как утверждал Валенсий Алексеич.

Валенсий заупрямился и с нами не поехал. Но появился Игорь –

– Представьте, из Кольчема!

Его дежурство кончилось, меня ждать надоело. Оставил станцию без разрешенья шефа.

Конечно, я подверг его допросу, не выдавая тайных опасений. И, может, из-за этого Кольчем не стал желанней. Меня не понимают, что ужасно.

Но малый интересный. Акселерат, заметьте. Способный в одиночку гонять здесь намоторке. Я сравниваю рост и получается, что сам бы ничего не видел, даже вставши.

А каменные статуи скорей всего кекуры. Про них есть у Арсеньева, да я и сам их знаю. Базальт, система трещин поперечных. Бывают и «монахи», и корабли, и чудища.

Сейчас нам некогда, но шеф пообещал, что, как пойдем назад, тут будет остановка.

Луна сейчас «в три четверти», что кстати. Валенсий о такой как раз то и рассказывал.

...Мы вышли из Каньона. Амур смягчает нрав:

– Лиманнее деревья, молочнее туманы...

И снежные фигуры стоят носами к морю, откуда дует бриз –

– Сейчас неощутимо...

Да, от Лимана – больше ниоткуда? Падение реки почти на глаз заметно. Тайга другого тона, тупее пирамиды. И пальмами означена дорога.

Неблизкий путь Амгуньской котловиной. Плечо как от Софийска к Богородскому. Хотя до Николаевска еще, пожалуй, столько же, но там уже к востоку даже карта. Тепло, туманно, леденцы без радуг. Бок лунки светит матово, как будто уже вечер.

Ледовая дорога кончается Амгунью, рекой левобережной для Амура.
Кончается дорога по снеговым волнам. И если не сейчас, то никогда, наверное –

– Бросайся в эти волны?

Я так и поступаю. Теперь мне все равно – я человек отдельный.
Лежу, раскинув руки, и небо надо мною. Со стороны, конечно, непонятно. И балерун поднял было тревогу, но шеф откомментировал:

– Балдеет...

Действительно «балдею» за Амгунью, где вряд ли уже буду, с коллегами– тем более. Коллеги – на санях обратно к Комсомольску, а может быть, в Хабаровск:

– Мне, право, безразлично...

Я остаюсь дежурить – брать пробы на Ухте, быть сторожем при станции. Не менее двух месяцев. Точней – до навигации. Предначертаньем шефа и собственной бравадой безответственной.
.
..Но у меня есть свойство забывать! По направленью к морю –__
´
– Вот что сейчас главное? Лиман недалеко, в чем никаких сомнений. А там уже дорога во все стороны.

Открытость за Амгунью. Теплынь и тишина. Ледовая дорога все та же, но туманней –

– Тайга коричневей, тупее пирамиды...

И ветки, что натыканы, действительно как пальмы.

Лиман –

– Лиман во всем...

Душа не ошибается? Вот цель моей поездки – лежать, закинув голову. И небо надо мной нижнеамурское, что никому доказывать не надо.

Хорошая поездка? И эта, да и в целом. Я истинный турист, слегка замаскированный. Один Валенсий, кажется, туриста понимает, но он остался «дома», в Богородском.

Амгунь – предел? Из «чертовых утесов» последний – Тыр, пятно среди «зеленки». Зеленка до Лимана, верней – до Николаевска. А там – другие горы, но тоже ненадолго.

Последний «чертовый». Отвесная скала. Вверху, как говорит Юрий Михалыч, есть пушка на станине из крепости Чныррах. Эпохи Невельского, стреляла еще ядрами.

Неужто проверять? На стенку не полезу. Уроки Аури усвоены навечно. А обходить нет времени – работа. К тому же и снежок заигрывает с нами.

...Мы под скалой возле готовой майны, как ринг, со всех сторон канатом огороженной. Промышленная майна какой-нибудь артели:

– Под скалами всегда избыток кислорода...

Канаты, сети, куча салакушки. Хозяев нет, и мы отбили глыбину:

– Не криминал еси ли?

– Мы путники, нам можно...

А заодно – и бухточку каната.

Да, крутизна? Что там уроки Аури – тут ниша под скалой! Уклоны отрицательны. И совесть может быть спокойна возле Тыра. Никто не заберется. И пробовать не стоит.

Меж тем снежок – все гуще и настойчивей. Мгла разрастается над здешними «шаманами». Над тройкой пирамид за Чертовым утесом –

– Особенно над ближней пирамидой...

Мы сматываем кабели:

– Пурга...

Еще не настоящая, но все-таки. И никаких «монахов» в Каньоне при луне:

– Успеть бы проскочить до Богородского.

Расселись, как обычно, то есть как сельди в бочке. За пазухой, у сердца, оттаивает датчик. Закрыл глаза и вижу – летим напропалую:

– Удары и ухабы,

ТорОсы – торосА...

Неблизкий путь, привычное движенье. Картины плавают, но удары –

– Встряхнуть мозги...

И снова – какие-то другие? Так действуют в пути аэросани.

...Очередной удар? Но что-то изменилось. А то, что мы стоим и никуда не едем. Да и удар был силы необычной. Куда-то вроде падали –

– Наверное, авария...

Все, как парашютисты, выскакивают в дверцу. Прыжок и ругань –
– Ругань обязательна...

Я тоже прыгаю, но не на снег, а в воду:

– Трах-тарарах!__

Почти до верха валенок.

Хватаешься, конечно, за Юрия Михалыча. И мы, уже вдвоем, влетаем еще глубже:

– Трах-тарарах опять же...

Спасибо, не до пояса, да мне и самому ужасно стыдно.

Похоже, что дошли молитвы браконьеров – засели крепенько и, главное, по глупости. Свернули с магистрали и на огромной скорости врубились в наледь, как под Комсомольском.

...Лед под машиной дальше прогибается. Обычные рывки не помогают:

– Вода кругом...

Пока не утонули, рубить, таскать, подкладывать –

– Подваживать...

Полезли по обрыву, кто как может. Снег с головой и круча метров шесть. Цепляюсь за былинки и корешки висячие. Дорогу уминаю. Съезжаю и цепляюсь.

Так, пропахав изрядную канаву, втянулся, как улитка –

– Стою, как на трибуне...

Тайфун сменил лиманный ветерок? Дымки лесных пожаров высвечивают тальники.

...Но впереди уже кто-то рубает. Лезу вслепую по ветками и снегу –

– Только по веткам, земли не касаясь...

Тьма – воздержусь от сравнений.

Где это видано, чтоб собственные ноги переставлять руками –

– Выдергивать и двигать?!

А сам висишь, заклинившись в какой-нибудь рогатке. Возможно, над берлогами медведей.

Кто рубит, мне неведомо. Мне только подают. Нащупаешь дубину и к обрыву. Спускаю вертикально и толкаю, а там уже просунута мне новая.

Стук прекращается. Похоже, уже хватит. Весь мокрый, даже ноги разогрелись. Бреду назад канавой персональной. И черт его там знает, куда тут наступаешь.

...А хорошо? Обрыв, снежины, тальник. Лицо луны поднЯлось, смягчая ситуацию –

– Знакомое лицо в протоке Кабаниха...

Лицо как раз «в три четверти», лицо луны-блондинки.

Протока Кабаниха! Царство тальников. Одна из тысячи таких, левобережных. В Амгуньской котловине, показанной «зеленкой». Ниже Каньона, чуть не доезжая.

Свернули, понадеялись на скорость. Хотели сократить, или опять за сетью. Теперь уже не важно, зачем и почему. Авария – таскай, подваживай, цепляйся.

Но, даже не совсем от рейсов отдохнувши, проникнись тихой строгостью протоки при луне. Свободой тальника и чистотой снежинок. И ужаснись, куда тебя забросило.

Стоишь, как на трибуне. Все это пред тобою. Внизу полно жердей шестиметровых. А оглянёшься, в зарослях – ворочается что-то и светит первобытными глазами.

Наверное, не зря названье Кабаниха. Во всяком случае, следы каких-то зайцев имеются в наличии –

– И зайцы первобытные?

Пугай себя нетронутым пространством.

Пугай себя и помни:

– Ты здесь из-за аварии...

Сейчас починимся, взревут аэросани. И приключенье кончится. Уснет медведь в берлоге. Поземка заметет, что мы здесь натворили.

...Ладно, пока что луна и ракиты. Я прыгаю с обрыва, как с трибуны. Снег надо мной смыкается, но это мне не страшно. Шеф с криком по-французски:

– ЭкзотИк!

Конечно, «экзотИк» – машина погружается:

– Вода уже под дверкою салона?

И, что гораздо хуже, горючка на исходе. И с каждым прогреванием ее не прибавляется.

Мы делаем настил из сброшенных жердей и рычагами ваг под лыжи подбираемся:

– Не оторвать...

Лишь глубже погрузились, причем не постепенно, а скачками.

Опять крушили тальники. Единственно, что греет, знакомое лицо:

– Лицо луны-блондинки...

Не верится, что ей, почти полупрозрачной, взойти над Черноземами, когда мы успокоимся.

Работаем посменно. Костерчик под обрывом, зажженный с «первой спички» полевиком Михалычем. За день и спички выжгли:

– ЭкзотИк...

Куда же еще дальше? Дальше некуда.

Вокруг машины озеро, засыпанное снегом. Смесь подмерзает, превращаясь в кашу. Залезешь и добавишь промоканья. На валенках комки – хожу как на копытах.

...Беседа у костра с Юрий Михалычем:

– Есть шансы, если трезво?

– Нет шансов, если трезво...

А спирт хранит Валенсий в ночлежке Богородского, так что, считай, что шансов не осталось.

Я тоже полевик, но летний, а не зимний. Перед поездкой сделал грубую ошибку, купивши валенки по своему размеру. И вот теперь, наверно, всех несчастней.

Снять не могу – промокли и промерзли. И все мои усилия приводят только к судорогам. Сажусь на снег и жду, когда отпустит. Как кандалы, и боль невыносимая.

...Опять настил, уже многоэтажный. Со всех сторон машины опять заводим ваги.
Уже не смотрим, кто как провалился. Мы люди аварийные, копытные.

Чуть приподнимем лыжу – деревяшка. Наверное, до дна протоку замостили. И так – поочередно, под все четыре лапы, ложась на ваги всем здоровым коллективом.

Но кое-что достигнуто. Машина на жердях. Мотор взревел, впрягаемся –

– Ни с места...

Украденный под Тыром канат лишь разорвали. А он капроновый, так что судите сами.

И как-то все само собой затихло. Шоферы-камикадзе отвинчивают лыжи. Оттаскивают в сторону и чистят по отдельности. Занятье по профессии. Мы, как обычно, лишние.

Беседа у костра? Ценой кошмарной судороги срываю кандалы –

– Такое облегченье?!

Такое наслаждение – огню подставить ноги! Я путник, первобытный и счастливый.

Опять луна за сердце мягко трогает. Царит над Кабанихой, царит через поземку. Вверху покой и звезды, а мы, как и вначале, переживаем. Шансы у нас мизерны.

Можно послать кого-нибудь за помощью. Двоих, по крайней мере, и то уже с рассветом. Да и какая помощь, кто к нам сюда подъедет? И не представить нас, бредущих от Кузнечика.
Беседа у костра. На вилках жарим корюшку. Копыта «обрубаем», артисток обсуждаем. Огонь меж тем под снег заметно опускается –

– Пурга нас засыпает...

А там все чем-то звякают.

Но вот действительно последняя попытка? Утаптываем снег, мостим дорогу палками. Кто-то вперед уходит смотреть, есть ли вода. Есть, и почти – по всей уже протоке.

Впрягаемся? Никто в машину не садится. Кузнечик заревел на смертных оборотах. И –

– Сдвинулся?

Пошел – по мостовой из палок! Победно разметав костер, уже ненужный.

Вперед по Кабанихе! Широкий разворот. И для гарантии – до самой магистрали. Бежим туда с ломАми и лопатами. Всяк на своих копытах, барахтаясь и падая.

Я задержался со своей лопатой. Последний взгляд туда, где наломали –

– Там тишина и строгость...

И, хоть тресни, лицо луны-блондинки – через пургу и тальники.

...Удары и ухабы. Я думаю о том, что снова отступил пред высотой поэзии:

– Вчера Удыль, сегодня здесь, в протоке...

В душе есть продолжение, поверьте.

Но не хочу вытягивать клещами –

– Пусть что-то остается недосказанным?

Тогда поездка в целом на рефренах. И в главах поселился прием литературный.

Забавно, но сомнительно? Сегодня, например, во мне живого места не осталось. Удыль проспал –

– Отсюда и рефрены...

Все повторяю? Может быть, и без толку.

Да, экзотИк? Сегодня, например, заехали по глупости и еле отлепились. И валенки бы надо размера нА два больше. Вообще бы лучше как-то по-другому.

Но по-другому мне не знаться с Кабанихой, со всеми приключеньями Ледового Похода. И где не дотянул, мне да простится. По крайней мере, выдержал. Блокнот в карман не прятал.

...Однако без лопаты и тут не обошлось. В трубе тайфун не тот –

– Опять толкаем, чистим...

Пошел, пошел! А то лыжню заносит. А то бензин кончается, и вместе с ним терпенье.

И тут меня бросают мордой в снег! За шиворот, об стенку прорытого сугроба. Бросает этот Игорь из Кольчема:

– Винт в сантиметре...
Вот – чем все бы закончилось.

Приехали под утро, и на последних каплях. Валенсий Алексеевич на нюх определяет:

– Вы пропитались костром!

Разумеется. Тальник пахуч и привязчив.

...Во сне меня опять хватали судороги –

– Наверно, и глаза с обрыва приближались... Я начинал метаться, и Валенсий укутывал меня спокойным одеялом.

Шеф говорит, что тоже хлебнул судорог:

– Но «экзотИк» каков?

Пожалуй, чересчур. И разве отоспишься в нашей КООП-гостинице? Отложим это, видно, до Кольчема.



I.14. Немного данных из отчета (Можно слушать: https://yadi.sk/d/3TIxFEmS3E8HaL)


Я так назвал главу, хотя признаюсь, что самого отчета я не видел. Не принимал участия, не защищал, не трогал. И премий не имел, ибо уволился.

Что там? Наверняка, листы километровки. И наши точки с новой нумерацией. Таблицы, графики –

– Сухие показатели...

Все в пересчете, и не то, что было.

Я сам такой бы сделал – корректно, обстоятельно. Предельно выжав все из пикетажек. Пять экземпляров –

– Переплет под мрамор...

Столкнул бы на защиту и отвалил эпоху.

В архивах многое пылится таким образом. Наверно, где-то там и пикетажки:

– Приникни к пыльной стопке, увязанной шпагатом...

Там наша хроника, там наша Экспедиция.

Там все, за исключеньем Кабанихи:

– Нет точки, нет и нас...

Нет и луны-блондинки. И, если продолжать, на Удыле – нет ни легенд, ни киселя небесного.

Нет, «полевой дневник» – в моем блокноте! И я с ним поступлю, как шеф Юрий Михалыч, то есть предельно выжму, осмыслю, скорректирую. И –

– Растеряю многое, что между строк, пунктиром...

И – в свой архив? Куда уже с гарантией – никто и никогда. Ну, а сама поездка, как «вещь в себе», останется во Времени, слегка затронутой моими рассужденьями.

...Не для широкой публики «Вопросы географии»? Да, сборник девятнадцатый, поДальнему Востоку. Там есть статья, и я ее соавтор. Но только номинальный и в знак расположенья.

Но все же, как соавтор, я вправе извлекать кое-какие выводы и фразы. Что, собственно, и делаю – где так, а где с кавычками. Шеф пишет хорошо –

– Но все таки манера?

И выводы по главам уже имели место. Но обобщить, пожалуй, не мешает. Ведь как-никак конец Ледового похода, что надо обозначить, хотя бы из приличия.

...Зимний режим – повсюду «голоданье», кроме проток и речек «с гористым водосбором». Амурский ЦБК и Комсомольск вытравливают рыбу почти что до Тамбовки.

И «мертвый след» на сотню километров. В динамике Амурский ЦБК – убийца пострашнее Комсомольска. Зимой «без стоков», но – влиянье продолжается.

Ну ладно– там промышленность, понятно. Но факт, что рыбы меньше повсюду почему-то. Чему свидетельства – поселки опустевшие, легенды о недавнем изобилии.

Конечно, браконьеры, но не в такой же степени? А, впрочем, если вспомнить те снасти на калугу, сплошные сети на путях миграции и снегоходы в том же Мариинске.

Ну, а Удыль, заморы в устье Бичи? Неужто там «от века» природа так устроила? Не может быть. Мне видится – какое-то проклятье. И именно в динамике, и по всему Амуру.

Сюда же и Амгунь, печально знаменитая, пожалуй, самым низким кислородом. Хотя тут, по идее, должно быть «освеженье приливными теченьями» –

– Влиянием Лимана...

Проклятье, наказанье? И в дальней перспективе навряд ли что-то к лучшему изменится. Глядишь, канал пророют из озера Бол. Кизи, осуществят плотину у Тамбовки.

Поговорим-ка лучше о коктейлях? Взять, например, Лимури – шеф отмечал в статье. Высокий кислород. Причем как аномальный, что связывал с «ошибкой оператора».

Неопытный, с такого взятки гладки. Козел и проходимец. Погрешности и прочее. Шеф как бы испугался очевидности, подстраховав себя от возражений.

Конечно, я утрирую – козел в статье не бродит. Но дело в том, что на реке Лимури начальником был я. И шефовы наскоки относятся ко мне как к «оператору».

Сам он козел, капризный и упрямый. С Валенсием поссорился из-за какой-то мелочи:

– Я в отпуске!

А вы – давайте без меня. Напомню, что Валенсий начальник «по приказу».
Смешно, как они грызлись, ни в чем не уступая. Пан писарь тоже фрукт козлообразный. В последний день, к примеру, и ехать отказался:

– Сказал, что не хочу!

И не поехал.

Но на Лимури шеф был виноват, причем лишь я имел какой-то опыт – по части измерений, то есть его работы – на ящиках и ящичках, мостах сопротивлений.

И я в тот день – с шоферами в кабине. Был штурманом, держал листы километровки. Указывал, где точки, командовал снарядом, снискал к себе всеобщее почтенье.

Вот я и обнаружил аномалию. И никаких погрешностей, учтите. Я насобачился при многих тарировках. Ну разве склонен к четкости, в отличие от шефа.

Коктейль! Это такое удовольствие. Сидишь во тьме салона, наблюдая как стрелку тянет вправо запредельно. Я говорю:

– Живое электричество!

А помните цепочки пузырьков? Ведь мы открыли фактор, способный конкурировать. Да, только в «трубах», только – открытые пространства. Но есть «расчистка льдов», хотя бы только пятнами.

А рыбы уж найдут «в пределах добеганья»? И охранять от всяких с гарпунами. Ачтобы стражи сами не долбили, фотографировать –

– Надежней с вертолета...

И шеф-интерпретатор увлекся фотосинтезом. Добыл и вертолет для съемок и оценки – шлифованных с пристрастием окОн к зеленым джунглям, «от века» существующим по Нижнему Амуру.

Завидую я шефу? Талант организатора. И голова при нем. Поездки круглый год. Но все же не прощу – за выпад на Лимури, хотя статью в архиве сохраняю.

Да знаю! Знаю. Вряд ли у кого-то, кроме меня и шефа, хранится данный сборник:

– Архивная судьба...

Нас и Амур не вспомнит, мы даже и не пыль на Лике Времени.

Ну, вот и все? И можно спрятать карту. Я не прощаюсь только с Богородским, поскольку из него мне – новые начала. И главы, главы:

– Главы о Кольчеме...

...Перечитал – событья не растеряны. И вроде все, что надо, по Арсеньеву. Методика и цель. И выводы, и хроника. Амур показан вроде бы без лишней суетливости.

Но есть что-то над этим? Во-первых, я волнуюсь, причем не там, где выводы –
– К главе примерно третьей...

Ну, а к десятой – руки опускаются. Занервничал, причин не понимая.

Литературный факт –
– Тринадцать глав...

Я и сейчас себя не очень понимаю. Но в главах есть намеки на подтекст, который может быть единственным и правильным.

Следы того, как трудно мне работалось. Особенно вначале, когда я посторонний. По сути, черноземный и запуганный. Турист, но без путевки, турист замаскированный.

Да, черноземный. Может быть –

– Поэтому пугался?

И удивлялся не тому, где следовало бы. Проверить невозможно. Что пропустил, пропало. Что не додумал, тоже бесполезно.

Амур я, правда, знал, но только по Хабаровску. В окрестностях, включая, правда, льды. И потому оделся соответственно, вплоть до той пары валенок несчастных.

Но помните, «что и за час на льдах»? Уверенности не было. А впрочем, и не скрываю трудностей:

– Нет, я воздал Амуру!

Недаром все другое забылось моментально.

Амурская романтика усваивалась медленно. Заметьте, ни Арсеньев, ни Фраерман,ни кто-либо –

– Никто о «торосАх» и фотосинтезе...

О «зимнике» и оптике –

– Почти до Николаевска...

Деянье единичное, деянье нестандартное? Вогнал свою натуру в романтику Амура. Нет, я воздал –

– Накликал...

Заговорил стихами, хотя потом пускался в объясненья.

Так что не путайте с ォдорожными запискамиサ –

– Намеки попадАли куда следует...

Подтекст сияющий и вместе с тем пугает. Амур – Судьба, ошибка в гороскопе.

Отсюда и какое-то к поэме тяготенье? Члененье текста, ритмика, квадраты:

– Рука сама...

Мне легче так рассказывать. Я думаю к тому же о Читателе.

Он, безусловно, не нижнеамурец. В душе он путешественник, но без моих возможностей. Ему – мои глаза, моя поэма:

– В спокойном мягком кресле... И при настольной лампе.

Ему экзотика наедет на экзотику! Возможно, медитация, открытость всему Миру. Гарантий, впрочем, нет:

– Транзитность и минутность...

Вот я нижнеамурец, но тоже ведь – не сразу.

Душа менялась медленно. На нечто столь масштабное, что приходилось стряхивать меня с утеса Аури. Пропитывать костром, пугать решеткой тальника. Держать на привязи неделю в Богородском.

Потом – этот Шаман. С его намеками – на неолит, пургу, что все нас догоняла. Да и Кольчем, чем ближе –


– Тем настойчивей?

Но я сейчас не стану о Кольчеме.

Ошибки да простятся? А «фокус» – дело возраста:

– Надеюсь, что листок блокнота задымится...

УзнАю, есть ли вправду ошибка в гороскопе и обретут ли мысли желанную отчетливость.

Когда-нибудь, потом? Зато аэросани –

– В единственном числе...

Тут я оригинален. И я уже не тот – это серьезно. Закрой глаза:

– Сиянье зимней оптики...

Ну, пусть кто-то другой? Ведь тот же «зимник», гостиницы, святые имена –

– Есть объективность все-таки...

Но все же субъективная? Картины однозначны, хоть избыточны.

Прекрасная избыточность? Другой такой не будет. Простительно увлечься порой игрою слов и повторять их в разных сочетаньях, забыв о чувстве меры и редакторе.

Ведь это мой Амур! Чудесная затерянность. С намеками в другой какой-то слой, откуда ничего не вытянешь клещами, с чем надо примириться и дальше «мчать, болтая».

Я легкомысленный, и это мне во благо. На то и подсознанье, чтобы в нем путаться. А так пока все, вроде бы, начало, хоть не вернуться к «чертовым утесам».




Читатели (515) Добавить отзыв
 

Проза: романы, повести, рассказы