Глава 19

ЛАВАНДОВАЯ НАБЕРЕЖНАЯ

Вообще, желание ценить колесники, старые дома, силуэты уходящих улиц пришло неожиданно... Вот не было дела до них, всё хотелось вперед куда-то, и вот теперь старайся ситом воду удержать.
С их уходом, может быть, и от тебя ничего не останется?



Когда от речного вокзала отходит туристский двухпалубный теплоход «Миклухо-Маклай» - к Николаевску или до Благовещенска, - это всегда происходит под звуки старинного вальса «Амурские волны». Макс Кюсс, капельмейстер отдельного батальона георгиевских кавалеров, еще неизвестный, писал этот вальс в начале столетия. В местной газете была про это хорошая статья, но она затерялась в моих архивах. Помню только, что вроде писал при свече на нотных листах в товарном вагоне. А может не свеча, а керосиновая лампа. И поезд - во Владивосток после Амура в Хабаровске. И кажется, что это практически единственная его удача, зато какая!

Амур тогда он увидел впервые, тут была еще женщина, может быть в широкополой шляпе со страусовым пером, она тоже влияла. Но в вальсе действительно Амур, может в серенький, даже в темный день, волны должно быть средние и с палубы колесника наверняка, ведь теперешней набережной тогда не было.

На открытке того времени примерно в районе Утеса, может быть чуть ниже, неряшливая пристань и стоят причудливые пароходы. Конечно, с палубы колесника, в высокую воду, и волны должны быть темные. Я не люблю этот вальс в исполнении хора, в словах мне слышится какая-то натянутость и фальшь. Но музыка - амурская, от нее, как от вальса «На сопках Манчжурии», идут мурашки по рукам, даже если и не видеть Дальнего Востока. А если видеть - в ней Амур, особенно, пожалуй, с обрыва у железнодорожного моста, там все этим проникнуто.

Творческое чудо, когда обычному человеку вдруг дано подняться до великого. Во Владивостоке вальс при первом же исполнении военного оркестра под управлением автора имел невероятный успех. Выразилось нечто определяющее жизнь людей в новом, едва освоенном крае.

Пластинка вышла с надписью - «Невероятный успех!», а после и другая с портретом автора и музы в шляпе со страусовым пером, а написано было – «Всегда и везде невероятный успех!» Действительно, я помню довоенную пластинку для патефона с портретом в овале. Насчет страусового пера не ручаюсь, но оно должно быть, даже с легкой вуалью на шляпе.

И не могла быть музой обыкновенная женщина. А Владивосток тогда был тоже необычайным городом. Время порто-франко, кораблей со всего мира. Какие дома тут строились, и кого тут только не было! Исполняли вальс, наверное, в музыкальной раковине загородного парка «Италия», куда надо было ездить через залив «Золотой рог» на сампанах и юли-юли с китайцами перевозчиками в белых костюмах и канотье:

- Мадам, юли-юли?

В общем, когда отправляется в плавание по Амуру «Миклухо-Маклай», вальс вполне уместен, и хочется тоже с утра слышать как звякает замками чемодан, готовясь к путешествию, и взойти на трап со счастливыми обладателями посадочных картонов и путевок. Вот только Амур я знаю вecь и без этого, более интимно, и это путешествие меня волнует только самой возможностью. Ведь мне нужны не более, не менее - южные моря. Пусть себе уплывает, разворачивается от дебаркадера под звуки вальса «Амурские волны».

А Южные моря приходят сюда, как ни странно, сами. Особенно по вечерам, в закате, на городской пляж у хабаровских причалов. Это уже зрелым летом при низкой воде, когда с левого берега вихри несут на город песчаный туман с обнажившихся необитаемых островов. А пески там ребристые, в знаках прибойной ряби. Закат уходит к Приамурской, за мачты высоких антенн. Закаты в Хабаровске самые красные: чистые, особенно, когда с островов горячими ветрами в воздух поднимаются ребристые пески.

- От третьего причала отправляется «Веранда».

По радио объявляют. Но к вечеру незачем ехать на левый берег. И на городском пляже уже народа поменьше. А светильники и клумбы цветов, неповторимый парк вверху, все эти дебаркадеры, причалы, замок и Утес на обрыве головокружительной скалы делают весь Амур волшебнейшим местом с безусловными намеками городов Южных морей. Раздеться и сидеть на какой-нибудь бетонной ступеньке спуска к амурским волнам. Меняется волшебное освещение, и ушедший закат далеко не кончает чудесное представленье. Вечерняя бухта Бильбао! И ветер только из Гонконга, огни Лиссабона, песчаный туман за волнами. Ну, а Хехцир! - тот вообще…

Дрожит отраженье огней, ходят сампаны, летучие джонки; самоходные баржи достойны! И сладкими ветрами по волнам принесет магнолии, размокшие махры сиамских орхидей от южных провинций Китая. Щекочут однодневки, но их не надо прогонять - это эльфы с прозрачными крыльями. Крылья у них парусят, и они не справляются с ними. Снимешь с щеки за усы однодневку и пустишь летать над волнами. Их очень много, и непонятно как живут - их день единственный, день положительных эмоций в заливе Бильбао с запахом далеких магнолий, в густом запахе амурского нейстона. Да, однодневки как-то управляются волнами в июньские вечера.

Заплыть между буями, высунуться в свежесть и пусть меня качает тоже на волнах. Так просто - в китайские волны вошел и повис, вода играет отраженьями Бильбао, мягко стучит в днища дебаркадера с излишеством балясин, по типу колесников с Миссисипи. Повиснуть в китайских сиреневых темных волнах, и где тоска по Южному кресту, экватору? Бостон и блюз - вот формулы вечера. И темы эти на волнах потом микшируются берегом, но долго не уходят. Можно, оказывается, хоть на минуту избыть жадную тоску по небывалой экзотике. Это в синих и темных волнах у городского пляжа в Хабаровске, под боком у дебаркадера.

Колесники-дебаркадеры - их несколько штук расставлено вдоль лавандовой набережной, и все управляются старым речным вокзалом. В общем-то - длинный приземистый ангар, кирпичная гребенка под крышей, перегороженной пополам брандмауэром. В начале века строился по типу красно-кирпичных казарм. Некогда тут протекала речонка Плюснинка и был, вроде, базар. В картинной галерее он остался. Может быть, ярмарка с уссурийскими диковинами, а вверх, где теперь улица Шевченко, дома совсем-совсем другие, ничего не узнать. Но солидные - типа дворцов. Нет и Плюснинки, она в трубе под Уссурийским бульваром, и только в самой верхушке долины осталось немного застройки, которую я называю «шанхайчики», - это беспорядочные ярусы деревянных домиков, с мостиками, закоулками, где вода может течь под настилом двора или под проходом, считающемся улицей. Живописно это.

Исчезающая экзотика, которую в свое время никто не ценил, я в том числе. Правда, теперь тут красивый свободный бульвар с интересным подбором посадок посередине - сакура, еще много чего. Цветут эти деревья невыразимо. Но зимой тут местами совсем невероятно. Дело в том, что в Плюснинку спускают канализацию, это много горячей воды. И через люки, когда особенный мороз, пар выходит и оседает на ветках соседних кустов и деревьев. «Колонии обдатых» создают инеем поразительные эффекты.

Речной вокзал, китайской кирпичной кладки, то есть, очень прочной, которую даже взорвать нельзя. И по внешнему виду она сразу отличается от обычной, современной. Потолки там - небольшими арками между рельс. Войдешь под арки - касса, и путь открыт во все места великого Амура. Время иное - из под сводов речного вокзала, под китайскими арками.

Колесник стоит наготове. Сейчас заиграют «Амурские волны»... А сколько интересных людей прошло через него! Колесник развернется широко и уйдет шлепать по высокой воде, и огоньки скроются. Темные далекие берега, выпуклая вода, луна. А огоньки на берегах - редко-редко, их еще почти нет. Доисторическая эпоха.

Стоишь, бывало, рядом вечерами и ждешь пока все волшебные тайны речного вокзала себя как-то проявят. Это уже театр теней. А реально лишь - одна красная луна над ступенями брандмауэра, что делит крышу на две половины. Пять ступеней брандмауэра и в середине - красная луна. Здесь тишь и теплота, чугунная ограда - старинные дела, надлунные тополи. Качаются их тени на столбиках ограды. Особо, когда надлунные тополи облетают, и кучи листьев дворник варварской метлой гребет, чтоб придать медленному жертвенному огню. Копейки ясеня и листья тополей. Чугунная ограда уходит вверх с однобокой улицей Шевченко, узкой и высокой, и не понять что выше: дома или тополи. Ночная улица наполнена паденьем желтых листьев, облетающих на фоне луны. Здесь тишь и теплота, а у луны несутся облака. Наверно, ветры в небесах. Что думает каждый из листьев? Перед тем, как упасть и в паденье?

- К примеру, луна, вот, ушла за брандмауэр...

Это вальсом Шопена или музыкой колес поезда дальнего следования. Ночью здесь тоже вальс. А высокая улица с одной стороной, может быть, раньше и не была волшебной, но упавшими листьями судеб и высокими тополями с редкими фонарями, запутавшимися в их облаках, такой стала теперь.

А что за ограда с чугунными узорами? Все тот же Приамурский парк. Рассказывали, что совсем недавно тут были настоящие фанзы. Это склон к Амуру, заросший путаницей деревьев. Галерейный парк, с различными аттракционами, обязательной танцплощадкой, бюстами литераторов. Здесь Невельской и Арсеньев смотрят на Амур вблизи замка-Утеса на неприступной вершине берега, на цоколе магматических пород. Музыкальная раковина. И, между прочим, я читал, что рядом с памятником Арсеньеву, уже усталому, в простой гимнастерке, есть замечательное дерево, дерево путешественников, посаженное самим Викентием Клавдиевичем... Действительно, дерево есть рядом с ним. Довольно корявое тоненькое деревце, вряд ли это то самое, но я все равно, его трогаю с почтением. В эту, высокую часть парка, интересней всего входить ранним весенним вечером со стороны Комсомольской площади. Мало того, что сбоку еще один парк, вся площадь - как игрушечная сцена, но настоящая удивительно.

- Это уже не театр исчезнувших теней.

Небо ушедшего заката, тройные светила двух входов в путаницу и чащобу деревьев - это открыточный вид чистоты и романтики, среди которой можно ходить. И если с Утеса духовой вальс и виден полумесяц - не оторвешься. Тут весело летними вечерами. Толпы гуляющих. А на пляже внизу жгут костры из дневного мусора и купаются в темных волнах... Хохот, возбужденье, всё сдвигается.

Мачты на той стороне загорелись, мачты далекого поля антенн. Невероятная река за парапетом.

- Неся фонарь перед собой, пройдет какой-то катер. В воде коряга распустилась. Вдали гудит колесник. И виден полумесяц, однодневки, песчаные необитаемые острова. Молибденовая картина. Хорошо слушать сутолоку волн у лестницы к киностудии, ладонями усилив их шум. И тогда приходит и запах воды - так пахнет в лавке с ананасами, пресной сладостью тропических цветов. Сидеть в темноте на бетонном мысу пока затуманится серпик: тройные светила вознесли дуги вдоль парапета. Длинные шпалеры цветов. Вальс из музыкальной раковины. Толпы свободно гуляющих. Дебаркадеры. Какие там Гонконги и Лиссабоны? Вот оно, всё здесь! И все же мне жаль, что в этом празднике я вроде сторонний наблюдатель.

- Это очень грустная радость, но что поделаешь?

Ладонями усилив шум священных волн, душой я опять за парапетом, где более настоящее и близкое одиночке. И грустно уходить по лесенке от киностудии. Сейчас и эта лесенка уже другая, более удобная, ничего не скажешь. Старая была очень узкая, под крышей сплетенных деревьев. Каждый марш завершался чугунными столбиками и площадкой, и чуть выше роста по оси с маршами лестницы спускался провод с фонариками. Да и вход с площади сюда - между каких-то обелисков непонятной формы. Старую лестницу вроде строили пленные японцы - оттого она и такая. А когда сбегаешь по ней к дебаркадеру, от которого летним воскресным утром отправляется на левый берег веранда, и в листьях забьется мембрана счастливой музыкой, - тогда я уже не наблюдатель. Я - к разливным пескам и стрельчатым листьям тальников. Ну, а ночью - тени зеленой крыши качаются над сбегающими маршами узкой лестницы.

- Это - тема рассказа, который я б смог написать, если б мне дали для этого пару свободных лет.

Верхний парк - до Утеса, с обрывом корявых, изогнутых ветром деревьев и зарослями ругозы. Музыкальное местечко - то с танцплощадки, то с раковины, где частенько бесплатные концерты симфонического оркестра филармонии под открытым небом. А то и слышно музыку с проходящего теплохода. Утесу ближе духовые звуки. Под Утесом вечно плещут «Амурские волны». Здесь они свои.

А ниже долина Чардымовки, тоже бывшей реки, тоже исчезнувшей чуть ли не на глазах. Было болото. Может быть, и стоянка колесников с той открытки. Исчезли «шанхайчики» склонов, сюда пришел Амурский бульвар, и вся низкая часть берега теперь занята первоклассными сооружениями огромного спортивного комплекса и парком. Набережная с фонарями, уже вполне взрослые деревья, цветы. Это все на наносах Чардымовки. Тополи, сосны, фруктовые деревья и невиданные липы с плодами величиной не менее лесного ореха.

Эспланада, стрела, иллюминаторы касс стадиона. Тут еще один романтический дебаркадер, для катеров, идущих вниз по течению. А за стрелой - воздушные надстройки дремлющих на воде заправщиков, отходит самоходная баржа в океан. Дальше бухточка яхт-клуба. Можно взять лодку напрокат, но особенно не поплаваешь - это просто опасно. Лучше всего тихо грести почти рядом с бетонным откосом набережной, где действует обратное течение до Утеса. Там уже водоворот, волны высокие всегда толкутся, и в эту толчею затянет обязательно и дальше повлечет обратно уже настоящим теченьем Амура, против которого долго не погребешь. Так и крутишься. Но это хорошо. Вода иногда столь высокая, что заливает верхние ступени парапета и грозит вылиться на саму набережную. И силуэт дебаркадера, бетонный склон набережной, Утес, очерк Хехцира - и над этим лиловые и розовые дальневосточные облака.

- Впрочем, вечерами на Амуре всюду прекрасно.

Я не хотел бы писать лирический путеводитель по Хабаровску, но дальше немного пройти по течению вниз, проплавать глазами, просто необходимо. Дальше - грузовой порт, а я позже жил чуть выше, прямо над ним. И в окно моего кабинета через ветки деревьев было видно трубы проплывающих теплоходов, левый берег, эти классические закаты. Это все через ветки тополей, растущих по спуску к Тихоокеанскому шоссе, а за ним - территория грузового порта.

Здесь время тоже остановилось, причем с настроеньями сразу и порта, и старой железной дороги. За длинной дорогой дома из дощечек, с выступающими навесами крыш - как где-нибудь на станции Гондатти. Вдоль берега ветка железной дороги с разбитыми стеклами стрелок с противовесами и даже готической аркой малого искусственного сооружения. И с бетонного откоса нет лучше места в городе для созерцания закатов - так все открыто и практически безлюдно. Я давно подозревал, что в этом месте что-то есть. Бывало, с переезда Тихоокеанского проспекта вдоль путей об этом говорили мне синие огни стрелок и дальний семафор. А потом, когда снесли тут частную застройку шанхайского типа, остались заросли даурской вишни, - они тоже. Щипаешь эту мелкую водянистую вишню, оставшуюся без хозяев, смотришь на синие огни за тополями. И мегафон погрузки неразборчивыми словами говорит, что за десять лет это сначала случайное давно уже стало своим, надо тебе это или нет.

- И что это совсем неплохо. И еще - что вот-вот и здесь все изменится, держится еле-еле на честном слове и, может быть, скоро тоже останется только воспоминанием, как многие мне дорогие места. За синей шторой свет в службах старых домиков вдоль Тихоокеанского проспекта, софиты льют высокий свет под разными углами, гудки корабликов и тепловоза на залитых нефтью рельсах. Светлые гостиные воздушных сцеплений веток тополя под каждым редким фонарем, летящие автобусы. Всюду тени от веток передвигаются. Все элементы по отдельности давно знакомы, а целое принимать душа сопротивляется. Но в летнюю пору, когда в одной рубашке - и то вроде жарко,- ночная свобода уже безразлична к тому - в Воронеже или в Хабаровске ты, или, может, в далеком Харбине, который, может быть, вообще не существует - только одна несбывшаяся греза. Да и не в Харбине дело. Именно ночная свобода, с возрастом приобретшая грустную окраску. Она уже вроде и не зовет, только есть.

Я долго не решался заходить на территорию порта, хотя ворота и открыты, потом смотрю - ходят. И сам стал - смотреть на закаты с бетонного откоса и купаться в темной воде, когда волны в его ушедших отсветах и в рефлексиях портовых фонарей. Тут, ясное дело, рангом пониже, чем на лавандовой набережной, но неизвестно что острее. Легкая и темная вода под кормой какого-нибудь «Лаваша» или «Хингана», стоящих под погрузкой, силуэты бункера и цистерн под откосом. Плавмагазин пройдет, курьезный «Портовик». Тут тоже именно Амур, и что не ждется здесь махров сиамских орхидей, может и к лучшему. Ведь счастье любить именно то место, где находишься. И времени, чтоб понять это, у меня было достаточно.

- И поводов тоже.

За переездом - огромная территория «Арсенала» (теперь завод Дальдизель). Тоже старые дома, причем некоторые с удивительно выразительной резьбой на наличниках, по карнизам. И тополя здесь, наверное, самые высокие в Хабаровске. Главное - парк по склону к Амуру - со скульптурой тридцатых годов, с возможно аборигенными деревьями по обрыву. Качаются шары омёл с красными ядовитыми волчьими ягодами, липы осыпают орешки плодиков на нетронутый снег. Скульптуры аллей меня трогают отошедшей наивностью и надеждой. Мечут ядра по входящим, стоят с веслами, а купальщицу, ныряющую у фонтана с отбитыми руками - уже наверно помню только я - была, я ее даже фотографировал. Тут еще не то маяк, не то башня водокачки для завода, поставленная в воду и имеющая воздушный трап на берег. Для меня этот парк - именно башня, вроде той, что около железнодорожного моста, закат, заправщики, на той стороне Амура, и луга к Приамурской, скрывающейся темнотой.

Раз я попал в затон, длиннющий искусственный залив, где зимует собранье диковин, - все эти «Миклухо-Маклаи», веранды и дебаркадеры. Сторожиха в могучем тулупе позволила бродить тут сколько нравится, раз я ничего не отвинчиваю и не отбиваю. Оцепеневшие корабли самых разных видов. Можно обходить со всех сторон, и они никуда не уплывают. Некоторые явно очень древние - «Расторопный» - два винта в обойме, это и не специалисту ясно, достаточно взглянуть. Сторожиха, между прочим, показала мне на груду лома - обломки «Пекина», еще одного колесника, разрезанного совсем недавно. Так что мой «Артем» уже последний из, наверно, большой компании, бегавшей по Амуру еще на моих глазах и почему-то не привлекавшей особого внимания.

Вообще, желание ценить колесники, старые дома, силуэты уходящих улиц пришло как-то одновременно и неожиданно. Может быть, - возраст, но я заметил, что не один я такой. Вот не было дела до них, все хотелось вперед куда-то, и вот теперь старайся ситом воду удержать. С их уходом, может быть, и от себя ничего не останется?

Куча обломков «Пекина» - вот что осталось от корабля. Собственно, что он? Фундамент, машина, надстройки. Мне говорили, что несколько колесников строились в Китае. Выбрал на память обломок теплоизоляционного кирпича и выбросил после. Был причудливо выгнутый кран от поилки-фонтанчика. Тоже не возьмешь. В рейсы ходил, пассажиры плавали. Теперь на снегу кучка лома, где и на память ничего не выбрать.

Зато «Артем» стоит и даже улучшается. Ему чинят китайские обвода, видно, красят потихоньку... Большой и непривычный, особо вблизи, оцепеневший в почти нетронутых сугробах, с замершими плицами колее. Эти колеса под кожухом с буквами названия корабля вынесены далеко в стороны от самого корпуса с круглыми иллюминаторами, и вся его средняя часть неожиданно широкая, тоже почти круглая. Третий этаж надстроек с широко разведенным балконом капитанского мостика, и дальше невероятно высокая солидная дымовая труба, как полагается - с полоской. Сетки ограждений, спасательные круги. Окна почти сплошь по всем ярусам и корма с множеством погрузочных приспособлений. Стоит замерший, щепки валяются на снегу. Меня почему-то поразило, что китайские обвода чинят самыми обычными древесными брусами.

- В общем, побегает, выставляя контуры надстроек под романтическими углами зрения, и будут слышны звуки чарльстона на амурских волнах. Последний он. Я, было, собирался как-нибудь засесть писать историю колесных кораблей Амура, но, не наткнувшись на интересное, остыл к идее.

Ну, корабли, ну плавали, такой-то был капитаном. Тут надо выше брать, может быть всю их эпоху. А пока мне только мимолетные спазмы горла от неясных предчувствий. Но они есть, значит, может быть, будут и продолженья. Вот когда только? Когда и «Артём» порежут на лом? Раньше хоть можно было откладывать, а теперь - порежут и все.

- Просто поводов не будет.

Тут недалеко от затона есть островок с названием «Чумка». Вроде, чумных хоронили во время эпидемий. Там тоже ремонтный завод, и у берега навсегда полузатоплен, стоит еще колёсничек. На него залезал, пытался оживить или хоть собрать мысли по этому поводу. Застыл навсегда? Нет, его тоже порежут, и это неизбежно. А на Амуре больше не будет поводов вспоминать колесные пароходы. И чтоб не очень это выглядело грустно, так уж и быть открою тайну. Именно напротив Чумки Амуром размывается обрыв с выходами халцедона. А куски красной пуррукты здесь попадаются самые большие, и тут их больше всего.

Однажды, еще по высокой воде весеннего разлива я был в районе набережной на стадионе и слышу - гудит за Утесом как-то так... Смотрю - он и есть, с длиннющей трубой. Ему перехватило горло весенними лугами и волной. «Артем» может, знает свою близкую судьбу. Упираясь колесами в воду, бежит на погрузку стоять. Флаг на ванте развивается, с презреньем смотрит на «ракеты» - он настоящий, а они пока что несерьезные игрушки. Разве удержишь? Быстро бежит по разливу, но поймаю еще - навигация длинная, ушел...

- И в след шепчу слова поэзии, вот какие только - разве вспомнишь потом?

У меня так всегда - не могу обойтись без того, чтобы дожать впечатленье до самого конца. Вроде, уж хватит пока, но под вечер я уже шел мимо зарослей цветущей даурской вишни от переезда к синим сигнальным огням старой ветки грузового порта. И верно - труба, стоит под погрузкой. Я сразу домой, чтобы друзей позвать. А он тем временем ушел и можно было только рассказывать как у колесника перехватило горло весенними лугами, может быть, его последней навигации, как развивался флаг на ванте, как опирался колесами и бежал по высокой воде и как с презреньем смотрел на «ракеты». И то уже было хорошо под режущими огнями высоких софитов на бетонном откосе с силуэтами цистерн и противововесов старинных стрелок, где за разбитыми стеклами давно уже не горят свечи.

Правда, немного после Леша и Алина были в какой-то экспедиции вниз по Амуру и встретились с этим колесником. Команда на «Артеме», вроде, сплошь из ветеранов. И для киношников даже дым пустили из трубы, чтобы кадр вышел повнушительнее, хотя на первом плане ясно видать переброшенные на берег сходни. В общем, у меня есть теперь чудесная, профессионально сделанная фотография «Артема» с густым дымом из высокой трубы.

И иногда я думаю: наймусь туда матросом, хоть бесплатно, хотя бы на один рейс. Ведь это еще можно. И может, сделаю. И по ночам меня зовет колесник снизу от причала грустным саксофоном. Но горло сжимается: не наймусь ведь.