Глава 18.

СВЕТ ОРАНЖЕВОГО АБАЖУРА

В общем, нет теперь переулка Арсеньева, милого места, где какой-то осенью, каким-то вечером я слушал, как шелестит виноград по мезонину, и свет оранжевого абажура льется через листву.



Почувствовав затеплившийся интерес к живой истории Хабаровска, я как-то случайно наткнулся на переулок Арсеньева. Странно, что до этого мне и в голову не приходило искать следы его жизни, хотя его книги у меня на той самой «золотой полке», про которую писал Юрий Олеша. Может быть, книги и реальная жизнь для меня тогда были еще очень оторваны друг от друга? Уж времени я бы не пожалел.

Но вот переулок. Именно здесь, возле краеведческого музея, где работал Викентий Клавдиевич, была одна из его хабаровских квартир. Может быть, в ней Дерсу сидел в своей комнате «как утка» и потом, не выдержав городской жизни, ритма даже того времени, отпросился в тайгу и был убит бандитами где-то в районе Корфовской, недалеко от Хехцира.

В общем, книга, хотя и заветная, но книга, а тут вдруг переулок Арсеньева! Это прямо за Приамурским парком, можно сказать – за Утесом, где тот памятник со знаменитым «Деревом путешественников», где усталый и какой-то простоватый Арсеньев в старенькой гимнастерке сидит и смотрит с Утеса как плещут Амурские волны. Это центр, только тихий, при мне бывший, можно сказать, старозаветным. Рядом – еще парк выходит задней стороной, а вниз крутые спуски к бывшей Чардымовке, ко входу в теперешний стадион. Красивое место – это его погубило.

Переулок я увидел зимним вечером какой-то глубокой зимы. Снега много, сосульки, мягкие огоньки из окошек. Никого не расспрашивая, я почему-то решил, что это первый угловой дом на нечетной стороне. Правда, смущало, что нет сада, но он мог же исчезнуть? По правде говоря, именно этот угловой дом больше всего подходил для Арсеньева. Он из массивных бревен, с резьбой начала века, в окошках рыбы сушатся – дальневосточный изо всех других больше всего. Огромный и сложный домина, солидный даже для города.

Но дело наверняка все же не только в этом. Просто из окон на снег переулка падал самый уютный свет оранжевого абажура. Вот я и решил – Арсеньева. Потом приходил, даже друзьям показывал, ну а тем в голову не приходило разбираться. Дом оказался не тот, но теплое впечатленье всегда тут наводилось и вырастало.

После в музее я узнал, что дом Арсеньева давно снесли, и я его не мог видеть. Да и сам там спрашивал, мне показали на пустое место в середине переулка на другой стороне. Но благодаря моей ошибке, я имел возможность присмотреться к этому переулку, выделить из массы таких же, но других. И так незаметно я перешел совсем в другие истории города.

Незаметно для меня в долине Чардымовки стали сносить домики «шанхайчика», закладывать гигантский фундамент, рыть траншеи для коммуникаций. Разве я знал, что это грозит любимому переулку полным уничтожением? А строили-то гостиницу «Интурист», и для нее понадобилось снести все вокруг, даже мой переулок, хотя такие переулки и надо бы показывать интуристам. Да и не мешал переулок, просто сломали его бессмысленно.

Я видел разрушенье. Сначала снесли двухэтажный барак, о котором жалеть не приходится. После – деревянный большой дом в самом конце переулка. Его ломали как-то медленно, вековые тополи шумели над раскрывшимся мезонином, свисали ветки дикого винограда. Это был еще сильный дом, и много тут находили, чтоб растаскивать. Дачники, в основном, для них это даровой строительный материал. Так и оказывается, что на многих дачах левого берега красуются музейные рамы и прочая символика деревянного модерна.

Был стильный дом с мезонином в диком винограде, из вековых бревен под высокими тополями. Садик живописный, когда-то ухоженные гряды. И вот это свалка, труха. Ее тоже сменит асфальт, и наверно никто не скажет о живших здесь людях. Я, правда, заснял весь переулочек в открывшемся окруженье старинных кирпичных стенок, боком больничного или еще какого-то здания начала века, где окна то широкие в виде арок, или узкие и высокие, где древний фонарь на ветру качает отломанной тарелкой на кончике оборванных проводов.

Скрипит и хлопает фонарь, а по замшелой кладке – тоже виноград. Вообще, ближе к центру тут сборище вполне музейных построек различного вида, но в общем выдающих свой несомненный стиль, о котором можно говорить лишь после подробного описания. Стиль есть, он древний, именно хабаровский.

Дом номер два, тоже угловой, как раз напротив того, что я долго принимал за арсеньевский, был занят скучнейшей конторой, кажется, ДОСААФа, и уж на него-то мои подозрения не распространялись. И с ним я познакомился как раз, когда ломали, тянули за удавку трактором балку перекрытия второго этажа. Тракторист оказался разговорчивым, и от него я узнал, что раньше этот дом принадлежал небезызвестному купцу Плюснину.

В путеводителе можно найти эту фамилию. Дело в том, что когда Хабаровску был присвоен статус города, улицы его спешно переименовывались и вместо армейских названий получили имена многих известных хабаровчан. А вот про богатых купцов Плюснина и Чардымова позабыли и после вынуждены были их фамилии присвоить речкам. И вроде купцы были даже довольны: улицы могут пропасть, а вот речки всегда останутся.

Не остались, вернее, текут теперь в трубах под бульварами Амурским и Уссурийским, и названий речек через десять-пятнадцать лет уже мало кто и слышал, да и то путают какая речка течет под каким бульваром. Памятника не получилось, а зря. Лучше б текли, все равно каждый год бульвары раскапывают и ремонтируют. Ведь в чистые воды Чардымовки когда-то смотрелись олени. Могли бы город украшать. Впрочем, несмотря на то, что в зимние дни подземная Плюснинка и одевает сакуры бульвара выразительным инеем, ее пар, мягко говоря, банный.

Долго разбирались вековые бревна, я ходил по перекрытиям, вроде мухи по потолку, и глядел вниз на расположение бывших комнат, и замысел был мне понятен. Груды пустяковых бланков, убогие плакаты, учебник генетики – вот что оставили несколько десятков прошлых лет. Это не реликвии, брать их как сувениры старины дико. Мне, по крайней мере, не хочется, хотя наверняка потом и они будут интересны.

Говоря по правде, я где-нибудь в заваленном чуланчике наивно ожидал наткнуться на залежи волшебных стихов или подшивку какого-нибудь «задушевного слова». Ведь нашел же тракторист под обоями спрятанные денежные купюры по 250 рублей. Обои эти большими многослойными лоскутами всюду валяются. Я стал раздирать наслоенья – вдруг биржевые ведомости, газеты Благовещенска, английские, французские газеты. Видно, купец непростой был, что заметно хотя бы по этим обойным слоям.

Когда уже разломали, и дом превратился в груду, готовую к вывозке, я все же поднял сувенирчик. Это доска. Одна из тех, что красовались над всеми окнами двухэтажного дома вековых бревен. По доске – деревянные завитки как бы встречаются волнами в середине, и из этого места – султан. Почему-то я постеснялся везти в автобусе всю доску. Но часть завитков отодрал. Принес домой, отпарил в кипятке, и вдруг запахло лиственницей. Узорные волны, чуть ли не в метр, резаны из целого дерева. И на ставнях, я помню, были солидные узоры. Эту волюту-завиток мне пришлось разломать, и несколько кусков у меня выпросили знакомые архитекторы, понимающие значение этого уже безусловно уникального хабаровского сувенира.

Долго не трогали в переулке трехэтажное жилое здание в стиле конструктивизма начала тридцатых годов. Впрочем, от конструктивизма в нем был лишь очерк окон, и, пожалуй, выступающие коробки подъезда. Узкое, темного кирпича, оно тоже казалось бы весьма древним, даже вроде бы законченным. Думал, останется – ведь не бревенчатый домишко. Раз прихожу – тут толпа. Работает кран, и на его стреле подвешено ядро. Раскачают и бьют в стену. Стена не поддается, и вновь работает осадная машина. Я не стал досматривать.

Но кое-что все же оставили, правда, в полном одиночестве среди пустоты, перед асфальтом подъезда к гостинице. Пожалели модерн, как ни странно. Правда, испортили подъезд, что-то еще изменилось. Зато чешуйчатый шатер ярко покрасили, от чего этот солидный каменный дом стал вроде лубочным. Здесь жил какой-то крупный архитектор, вот и выстроил себе модерн. Вообще шатер тут вроде и не к месту, но уж таков стиль – можно все! И иногда удачно выходит. Вот только больших зданий он избегает, модерн – дело индивидуальное.

В общем, нет теперь переулка Арсеньева, милого места, где какой-то осенью, каким-то вечером я слушал, как шелестит виноград по мезонину, и свет оранжевого абажура льется через листву. Оранжевого или апельсинового – это все равно. Куда такие подевались? Когда около базара сносили еще один каменный дом, я рядом нашел проволочный измятый каркас и притащил домой, все выправил и крепко увязал. Потом в магазине долго выбирал шелк теплого оранжевого цвета и длинную бахрому. Теперь и у меня на лампе огромный оранжевый глубокий купол и свет от него вечерами совсем довоенный. Та дама, что шила и натягивала шелк на каркас, потом призналась, что я ей отчетливо надоел, когда торопил, чтоб она все сделала поскорее. Зато потом сама поражалась этому оранжевому чуду.

Дома Арсеньева в переулке его имени давно уже не существует. Был еще один особнячок в городе и большая дача в районе Корфово. Дача теперь тоже не существует, а городскую квартиру я пытался разыскивать. Теперь номер дома, а улица Дзержинского, как раз та самая, что идет вниз от Улицы Серышева (одной из гор) к Амурскому бульвару (одной из дыр) и выше – к Карла Маркса. Красивый спуск, где я ночью когда-то рассматривал в дожде бутоны тополевых листьев. Номера я не нашел. Улица упирается под арку, что рядом с военным штабом, и последние дома с явно меньшими номерами и дальше искать негде. Быть может, номера менялись. Самые последние номера явно принадлежат штабу и наверняка тоже принадлежали до революции. Потемневшего красного кирпича, характерные военные постройки, хотя и городского типа.

Угол последнего дома срезан, там балкончик должен быть, и окно на втором этаже с синими розетками цветов за стеклами. Вот из-за них я опять поверил, что Арсеньев тут вполне мог жить. Красная кирпичная стена здесь вся иззубрена, как будто сюда в упор стреляли из пулемета. Вполне могло быть: в Хабаровске, как и во Владивостоке, кого только не было во время гражданской войны. И уличные бои были. В городе много мемориальных досок – тут замучили, там расстреляли. Но жить в этом доме Арсеньев вполне мог и цветочки за мутными стеклами это подтверждают. Не выдумал же я это?

История здесь. Вот здание оперетты, в которое упирается сверху бывший уже переулок Арсеньева. Строили австро-венгры в 1916 году. Кто это знает? Нигде не написано. Пройдешь мимо и не скажешь. Вот, если вглядеться в этот комплекс, что-то начинает мелькать. Все тот же модерн – король всех архитектурных стилей. Но что-то в линиях заложено. И снизу, от парка, шатры стилизованы странно. И узоры лепнин, если вглядеться, – ведь иероглифы вроде. Но и не совсем они. Стилизация наверняка. Вписались в чудеса Приамурского парка. А про австрийцев и венгров мне рассказали, когда сносился конструктивный дом, когда его били ядрами по стене... Вполне может быть.

Ведь это только читать у Гашека или про восстание корпуса Гайды, а тут совcем другое. Я слышал в Хабаровске про старое кладбище где-то в районе железнодорожного вокзала. Разыскивал, конечно, но отыскались уже только его незначительные следы. Это – за путепроводом, в самом конце улицы Серышева. Тут совсем недавно была безусловная окраина. Стояла большая церковь – как раз на месте современной башни. И кладбище делилось на участки – мусульманский, лютеранский, православный.

Сейчас до железнодорожной линии все застроено, в основном боксами гаражей. Но зданьице разъезда сохранилось, а за линией – пустырь, где почему-то ничего не строится и только огородные гряды, среди которых можно отыскать кусок чугунной ограды, могильную плиту, железный ржавый крест. Памятники или уничтожены, либо сдвинуты с мест. А где был китайский участок – вообще уже старая частная застройка. Но жители знают, что живут на месте кладбища.

Ряды корявых ильмов вдоль рельс. Это аллеи с запутанными верхушками, в конце их странно смотрится красное закатное солнце. Никого тут не бывает. Заросли бурьяна, километровые столбы Великого пути с отметкой 8388 – это от Москвы. Еще километров семьсот и край света, дальше рельсам идти уже нельзя. И в бурьянах аллей перепутанных ильмов свалены странные памятники. Мне они напоминают кораллы. Коралловые колонии. А, может быть, деревья с обрезанными короткими ветвями.

Иные из гранодиорита, иные – просто из цемента. Кора стволов искусно сделана, на отпиленных ветвях надписи, иногда, вроде, раскрытый молитвенник. На одном обпиле сумел прочитать «Здесь покоится прах Генриха Иосифовича Зальцбург, капитана..., раненого в бою под Ляоляном в...».

Обрубленные ветки одного корня? Какой-то Абаза, может быть, сосланный родственник народовольцев? А вообще, такие надгробия ставились масонами. В Москве на старых кладбищах такие попадаются.