СОДЕРЖАНИЕ
Пролог. В поисках волшебной флейты
Глава 2 . Тайна старого сундука
Глава 3 . Меня несет судьба
Глава 4 . Сны провинциальные
Глава 5 . Город смутно откроет лицо
Глава 6 . Божий сад в саванне
Глава 7 . Лапа духа божьего
Глава 8 . Шаманствовать пришлось по вечерам
Глава 9 . Не просто говорить нездешними словами Глава 10. Диковины повсюду
Глава 11 . Держусь за память эталонов
Глава 12 . Слушай голос океана
Глава 13 . Здесь можно подслушивать думы столетий Глава 14 . Стихи навешаны повсюду
Глава 15 . Акварели
Глава 16 . Отцветают лотосы
ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Глава 17 . По городу витают души кедров
Глава 18. Свет оранжевого абажура
Глава 19 . Лавандовая набережная
Эпилог. В поисках затерянного города

Глава 1

ПРОЛОГ

В ПОИСКАХ ВОЛШЕБНОЙ ФЛЕЙТЫ

Из толстой рукописи «Фазаньи перья» Владислава Николаевича Зyбца о Хабаровске хочется, прежде всего, выделить эти слова:

«Я уже не могу отделить, что первично, что после. Как через магический кристалл - Роща перед глазами. Ее зеленый полусвет. И птицы. И блеск листьев. Кристалл этот память, и если уж других волшебств не существует (хотя, почему бы? примеров тысячи!), то это волшебство вне всяких сомнений. Кристалл этот может развенчать приключение, обнаружив предвзятость или внутреннее несоответствие. Или выбрать какой-то момент, вовсе лишенный каких-нибудь признаков экстравагантности, например, подоконник и я на нем, овеваемый корабельными ветрами».

И это правильно, потому что книга писалась лет через двадцать после того, как автор покинул Город (в рукописи он настаивает на написании его с заглавной буквы), по отрывочным дневниковым записям, тетрадкам стихов, а главное, по памяти. Так что магическое присутствие кристалла чувствуется во всем.

Отношение автора книги с Городом складывались сложно. В середине прошлых шестидесятых, окончив аспирантуру в Москве, В. Зубец получает распределение в Хабаровский политехнический институт. Родившийся в черноземном Курске и выросший в Воронеже, куда родители увезли его в годовалом возрасте, где он окончил геологический факультет университета, он воспринимает назначение на Дальний Восток «по воле министерства» как ссылку. Но в том-то и заключается интрига книги, что путь сюда ему был как бы предопределен судьбой. Маленьким мальчиком в первое военное лето он получил в подарок фазаньи перья, привезенные в Воронеж служившим на Дальнем Востоке пограничником.

Оглядываясь на прожитые годы, он пишет: «Заметьте, что в амбаре кососкошенном мне подарили те фазаньи перья. Чтоб подписал потом распределение, не зная точно, где Хабаровск».

Здесь автор пережил много сложных коллизий: работа над диссертацией, непростые отношения с коллегами, неумение устроить быт, институтская рутина - мешали ему увидеть и оценить красоту дальневосточной экзотики, почувствовать Город своим. Романтик по натуре, он замечает: «Кто знал, что мне придется на лежбищах Хабаровска испытывать себя на соответствие фазаньих перьев явному жлобовству, проспекта и задворок».

Как Город становится своим? Можно увидеть из своего окна зеленую сопку за колючим забором военной Зоны: «Из этого стандартного окна кукушка напророчила мне Зону и полную возможность ударять в гонг философский, с долей серебра...». Можно в пасмурный летний день, усталым, увидеть в переполненном автобусе корзину, полную лиловых ирисов, и приобщиться к бескрайним просторам амурских заливных лугов. Можно увидеть, как: «Неся фонарь перед собой, пройдет какой-то катер. В воде коряга распустилась. Вдали гудит колесник. Пароход. И виден полумесяц, летуньи-однодневки, песчаные необитаемые острова. Можно слушать сутолоку амурских волн, ладонями усилив их шум, чувствовать запах воды - так в лавке пахнет ананасами, пресной сладостью тропических лесов».

А вот еще одна картина: «Амур неузнаваем. Сколько злости, крушения, пучины. Первобытность? Вперед видать не далее фарватера. И волны грязно-желтые встают, как сопки, и падают. Дерзают быть превыше парапета».

Это пишет поэт, назвавший главы своего сочинения: «Лавандовая набережная», «Сны провинциальные», «Акварели», «Отцветают лотосы»... Заметим, что пишется это далеко от Хабаровска, во Владивостоке, но и отсюда видятся автору книги мелочи хабаровского быта: «И даже я в том городе, если смотреть со стороны, тип погрязший и раздерганный. Все как бы чужое и случайное. Лишь ветер над лугами, лишь грамофончики меж рельсов Великой магистрали».

Чтобы увидеть красоту дальневосточной природы и избыть тоску по небывалой экзотике, надо было «сменить глаза», привыкшие к средней полосе России: «Искать и находить замедленное счастье выраженья? Записывать подряд? Что Бог пошлет? Потом колонки строк окажутся Поэзией, как бы хотелось в скромном идеале или как было в давнем сне». «Я ли не слушал волшебную флейту?»

Иногда смотреть сквозь кристалл грустно: «Нет теперь переулка Арсеньева, милого места, где какой-то осенью, каким-то вечером я слушал, как шелестит виноград по мезонину и свет оранжевого абажура льется через листву».

Он щедро делится с нами своими впечатлениями, не скрывая предвзятостей, а иногда несоответствия «поезду романтики», привезшему его в страну «фазаньих перьев». И вот спустя столько лет, спрашивает: «Счастливое время? Далекое время. Теперь мне представляется утратой и та моя угловая стандартная квартирка на четвертом этаже.Она каюта?»

Здесь точное и грустное чувство утраты того, что могло бы быть счастьем. Язык изысканной прозы, полный богатых ассоциаций, эпитетов и образов. Читаешь рукопись и чувствуешь, как исчезают строчки, и ты видишь то, что видел автор: клейкие тополиные листочки в штриховке весеннего ночного дождя, уклоняющиеся от трамвайного вихря ветки ивняка, похожие на зеленые футболы шары цветущих омел, улицы и бульвары Города, где рядом со старой купеческой застройкой, военными казармами николаевских времен соседствует модерн и конструктивизм.

Можно увидеть нависший над Амуром Утес, речной вокзал, дебаркадеры с плещущейся об их борта амурской волной, пойменные луга Великой реки, заросшие лиловыми ирисами и желтыми звездами цветущих саранок. И вольных коней «мустангов», катающихся в пахучих травах.

Владислав Николаевич Зубец, написавший «Фазаньи перья» дальневосточной экзотики, ушел из жизни несколько лет назад, на рубеже веков, но оставил нам незабываемые образы Города, который постепенно исчезает, заменяясь новостроями, людьми другой эпохи, далекими от времени повествования.

Рукопись осталась неоконченной, и, зная, как она создавалась, автор этих строк взяла на себя смелость подготовить ее к печати и представить читателям. Она издана в Курске, о котором им написаны книги: «Где кистью трепетной... Курские мимолетности» и «Люби... Блюзы старого города», вобравшими в себя душу тысячелетнего города.

Сюда, где он родился, он вернулся, отбыв министерское распределение, защитив диссертацию и совершив удивительное путешествие на тихоокеанском лайнере по морям и землям Дальнего Востока. Обе книги о Курске можно характеризовать «В поисках лирического смысла». Недаром автор называет себя «бродягой в стране поэзии».

«Страна поэзии» для него - заброшенная усадьба Афанасия Фета под Курском, это тихая старинная улица, названная по имени изобретателя-самоучки, почетного гражданина города Семенова, на которой его внук Уфимцев, названный Максимом Горьким «поэтом техники», поднял на 42 метра в небо свое удивительное изобретение - вышку ветродвигателя. Это раздолье и запахи непаханной Стрелецкой степи и Курский кремль, откуда шел запечатленный на знаменитой картине И. Репина «Крестный ход в Курской губернии» с иконой Божьей матери «Коренной».

А главный труд души, как считал он сам, книга «Течение Нижнего Амура. Повествование «в стиле блюз», изданная в 2000-м году во Владивостоке Академией наук РФ. Она посвящена «деянью единичному, деянью нестандартному» экологической экспедиции на аэросанях по зимнему Амуру, итогом которой и явилась книга.

Спустились вниз, почти до Николаевска, включая и протоки. Аварии, ночевки, замерзания. «Мне вспоминается, что и за час желание шутить с Амуром пропадает. Ну, разве не чудесно такое приключение!

«Конец семидесятых. Уже верблюды шагали по Аралу. И на Амуре чума «сине-зеленая», заморы рыб... И наша экспедиция для выявленья опасных зон».

Поразительно, но обе рукописи, амурская и хабаровская, создавались одновременно. Так что в «Фазаньих перьях» читатель найдет отсвет «деянья единичного» - и Богородское, и Сикачи-Алян, и Троицкое, по которым проходил маршрут экспедиции, и Кольчём не заметное на карте таежное селение ульчей на берегу Ухты.

Амурское «Повествование» - это 465 страниц поэтической прозы. Белое безмолвие, стужа, ледяные торосы. Сколько опасностей, характеров, коллизий случится в походе, который он назовет «Ледовым». Завершив исследование на Амуре, экспедиция вернется домой, только один человек, автор книги, останется зимовать на биологической станции Академии наук в Кольчёме, где проживет до навигации и напишет об этом вторую часть повествования «Отшельник из Кольчёма».

Здесь и мистика, и легенды, и первозданная природа, и его размышления о месте человека в этом мире. Старый шаманский дом на сваях, где живет ученый, полон тайн. На чердаке обитают севены - грубо вырезанные из дерева местные божки, а мимо oкон по утрам медленно «проплывают» в тумане тени аборигенов: старой шаманки с трубкой в китайском халате, похожего на Дерсу Узала соседа.

На страницах «Фазаньих перьев» В. Зубец то и дело возвращается памятью к амурскому походу. «Свистит непривязанный ветер, пишет он, торосы, это они потом будут светиться в «Ледовом походе». Или: «Увидеть благо, а сказать свобода? В Кольчёме, например, то бабочка с японскиv иероглифом, то марь. Разве мог я с ними общаться, скажем, лет эдак десять назад? Кольчём, Сикачи, Богородское - это уже нечто новое и только по традиции сложенное в один сундук с фазаньими перьями».

Последние двадцать лет Владислав Николаевич прожил во Владивостоке, где работал в институте химии Академии наук РФ, занимался минеральными порошками и преуспел: написал монографии, сделал изобретения.

Но рядом с наукой в его душе жила любовь к русской литературе и поэзии. Хорошо зная творчество больших художников слова, он не повторил никого из них. «Напластаванья замыслов» постоянно теснились в его душе, просились на бумагу. «Какой-то стиль мостил себе дорогу? - спрашивает он. - Наверно, есть слова, но я пока не знаю». Или: «Душа, наверно, что-то понимала». И поняв душой красоту дальневосточной земли, он нашел нужные слова, чтобы рассказать о ней по-своему.

Он хотел жить по законам красоты, в гармонии с природой, городом, своим делом и написал: «Благословен в гармонии живущий. Когда-то, вероятно, дорасту. Пока что над водами замерзшего Амура гармония синицею в руках». Хотелось в осмысленную жизнь. «Но эпоха была не для тех, кто слушает кукушку. И я всерьез боюсь последствий быть, как все».

Он не стал, как все. Романтическое начало оказалось сильнее прозы жизни, рутины. В его книгах слышна симфония голосов бегущих по Великой магистрали скорых поездов, ползущих по ее откосам граммофончиков, кукушки, свиста непривязанного ветра, синего сигнала небес над Зоной, музыки металла старинных балконов, дыхания безбрежности, осенних куртин цветов последней пышности, встающих, как сопки, волн Амура, далекого гудка колесного парохода, цветущих саранок заливных лугов.

Лапа духа Божьяго.

Ирина Чучерова