Лейб-гвардейский поручик, Василий Алексеевич Букаев, наказав извозчику дождаться его во что бы то ни стало, быстрым шагом направился к даче одного зажиточного господина взять денег в долг. Пролётка остановилась на укатанной дорожке в метрах ста от самого дома. Дача крупного биржевого игрока, к которому и приехал Букаев, находилась на окраине Петергофа, прямо у самого берега Финского залива. Редкие ели с тонкими ветвями, круглые ровные камни у воды, издали похожие на пушечные ядра, камыш, мостики, уходящие далеко в море – чем-то напоминали здесь страну восходящего солнца.

Букаев замедлил шаг и, взглянув на тучу, которая, как разлитые чернила, выкрасила полнеба, произнёс:
– Вот тебе и май-баловник. Сейчас так даст, что вымокну до нитки. Только бы застать дома этого заимодавца.

Две крупные капли, словно кучные выстрелы, ударили ему по плечу, затем ещё несколько. Послышался шум дождя. Букаев набросил капюшон и, придерживая полы плаща, побежал к дому. Около приоткрытой калитки стоял другой экипаж. Трясла гривой лошадь. Извозчик, у которого от дождя уже вымокла спина, поднимал на коляске верх. Букаев, оказавшись у флигеля, где размещалась прислуга, заметил, как в окне мелькнул белый фартук горничной.
– Хозяин… Борис Сергеевич дома? – прокричал он.

Горничная, пожилая женщина, делая знак, затрясла рукой, отворила стеклянную дверь и, спустившись к поручику, впустила его в дом.

Букаев отрекомендовался и, повесив на вешалку плащ, расположился в плетёном кресле в гостиной. Минут пятнадцать он, покачивая ногой и машинально постукивая английским стеком по голенищу сверкающего сапога, так и сидел в кресле. Ждать было неприятно, но обстоятельства требовали терпеть.
– Noblesse oblige*, - сказал он вслух и ухмыльнулся.

Дверь кабинета медленно приоткрылась. Букаев заскрипел сапогами.
– Глафира, нам ещё кофе! – громко обратился Борис Сергеевич к прислуге.
Дверной замок тут же защёлкнулся. Букаев успел заметить лишь вытянутую руку Борис Сергеевича и краешек вицмундира титулярного советника, сидевшего у книжного шкафа. Прошло ещё минут десять. Букаев не выдержал и стал расхаживать по гостиной. Дождь кончился, и комната ожила в лучах солнечного света. Офицер встал напротив окна и опёрся обеими руками на стек. На мокрой кисти сирени, прикасающейся к оконному стеклу, он приметил божию коровку, поднимающую крылья. На тонких досках, из которых была выстлана тропинка к новому гостевому домику, развалился дымчатый кот. От скуки Букаев негромко запел, выстукивая стеком ритм:

Он был титулярный советник,
Она – генеральская дочь;
Он робко в любви объяснился,
Она прогнала его прочь...

Послышались шаги и шелест женского платья. Букаев замер.
Неожиданно мягкий голос, продолжил куплет прерванного романса:

Пошёл титулярный советник
И пьянствовал с горя всю ночь,
И в винном тумане носилась
Пред ним генеральская дочь.

Поворот головы, мгновение, и он развернулся. Перед ним стояла молодая привлекательная особа в кремовом платье, а на груди у неё поблёскивал маленький квадратный кулон. Она запрокинула назад голову, захохотала, прикрывая уста ладонью.

В это самое время дверной замок вновь щёлкнул, и Борис Сергеевич и вышедший с ним титулярный советник застали малопонятную, как читалось на их удивлённых лицах, картину. У хозяина дома соскочил даже с глаза монокль. Барышня вновь рассмеялась и, поднимаясь по лестнице на второй этаж, протянула:
– Ничего у вас, папенька, не получится. Жить по схемам невозможно.

Букаев, не менее смущённый, представился и пожал руки мужчинам.
– Будьте так любезны, господин офицер… Василий Алексеевич, подождите меня ещё минутку, я должен проводить гостя, – попросил хозяин, пряча монокль с цепочкой в карман жилета.

Как казалось, ситуация складывалась для Букаева затруднительная: офицеры его уланского полка наведывались в гости к Борису Сергеевичу одолжить денег под маленький, приемлемый процент и, как правило, никогда не получали отказа, но теперь надо будет ещё и краснеть за случай с романсом.

Когда хозяин дома вернулся, на лице у него держалась улыбка. Он проводил Букаева в кабинет и предложил выпить крепкого чая.
– Люблю сразу заниматься делами. Чем могу быть полезен? – осведомился Борис Сергеевич.
– Пользуясь общей рекомендацией, собственно хотел обратиться к вам с одной значимой для меня просьбой... Взять у вас в долг на один месяц… собственно довольно большую сумму… пятьсот рублей. Если, конечно, это удобно…
– О чём речь?! Помогать уланским офицерам – всегда для меня большая честь! – произнёс он и полез в секретер книжного шкафа.

Для Букаева же занимать деньги было всегда неприятно, требовалось подстраиваться, объяснять причины, где-то испытывать чувство, похожее на унижение. И если бы не бриллиантовые серьги, о которых неосторожно обмолвился он любимой невесте, то связываться с этим «скользким» богатеем не было никакого смысла. Букаев хорошо понимал, что Борис Сергеевич ничего не делает просто так: цель биржевика была попасть в дамки – прослыть благодетелем, добиться расположения командира полка, флигель-адъютанта, а там уже рукой подать до императорского двора. Офицерам не из уланов, из обычных других полков – взять денег под маленький процент — не было никаких шансов. Букаев очнулся от мыслей, увидев на столе перед собой новенькую купюру.
– Вам, наверное, известно, что и я когда-то носил уланскую форму, – продолжил хозяин, улыбаясь, – вот так же, как и вы. Мой полк, конечно, не был так величественен, как ваш, но тем не менее. Вы одобрительно киваете мне... Я рад, я рад, что вы понимаете меня. И я вас, поверьте. И хорошо знаком с трудностями военной жизни. Да, было время. Ура, гвардейские уланы! А шампанское... О, Roederer! Это сказочное шампанское! Вы, наверное, частенько попиваете Roederer? Или предпочитаете, что-то более крепкое? Помните, как там у Лермонтова: «И кто два раза в день не пьян, Тот, извините! – не улан».

Он засмеялся и стал накручивать указательным пальцем волосы у виска. Своим внешним видом биржевой делец напоминал чем-то поэта Гёте. Открытый лоб, торчащие пружинками поседевшие волосы, большие глаза, гладко выбритый подбородок делали его так похожим на иностранца.
– Да, не вздумайте на меня обижаться, Василий Алексеевич! Я вспомнил молодость. Прошу вас, берите же, берите деньги, – сказал он и пододвинул купюру.
– А чтобы вы окончательно верили мне, что ничего, кроме искренних и дружеских чувств этот дом не может вам предложить, я не возьму с вас расписку. Достаточно одного вашего слова офицера. Вот так я поступлю с вами. А?
– Слово офицера, – спокойно ответил Букаев и взял со стола банкноту.
– Я могу идти?
– О, да, не смею вас задерживать... Только лишь озвучу одну мою небольшую просьбу?
– К вашим услугам.
– Я неосторожно обратил сегодня внимания, что вы о чём-то беседовали с моей дочерью. И даже сказали ей, как я понимаю, какой-то там каламбур, – произнёс он и в воздухе указательным пальцем изобразил вензель. – Моя дочь, Ольга, она очень общительна, очень добра, а главное она всех жалеет и близко к сердцу принимает чужую боль. Видимо, это передалось ей от покойницы матери. Ну, сейчас не об этом. Речь пойдёт о ней, о моей дочери. Ну, так вот. Я бью тревогу, бью в набат. Ей вскружил голову один молодой повеса. Он художник, промотавший наследство своих родителей. Некий Эжен, в крещении, правда, Евгений. Он приехал в гости к моим уважаемым соседям, к Бенуа, и, пользуясь их гостеприимством и положением, творит свои чёрные дела. Мне в голову, Василий Алексеевич, как только увидел вас, вкралась одна крамольная мысль. Вы можете вполне помочь мне.
– Простите, я вас не понимаю.
– Сейчас, сейчас, прошу вас, потерпите, ещё минутку, всё разъясню. Этот Эжен мечтает найти себе тёплое гнёздышко и скоро, совсем скоро будет просить руки моей дочери. Я математик и быстро просчитал его на несколько ходов вперёд. Так как он находится в гостях у этих уважаемых господ, вы меня понимаете, я не могу прямо прогнать его из этого дома. Моя просьба такова! Могли бы вы всего несколько раз составить нам компанию, пообедать с нами, покататься на лодке, неважно, что мы будем даже делать? Вы как бравый офицер, улан! Своим гордым голосом, осанкой, психологией, наконец, помогли бы разбить этого размазню Эжена в щепки. Как вы, Василий Алексеевич? Прошу вас, рассмотрите моё предложение.
– Предложение ваше столь необычно. У меня, вообще-то, невеста. Не обязан ли я буду в четвёртом акте связать себя узами Гименея с вашей дочерью?
– Как умело вы шутите, Василий Алексеевич, Как остроумно! Жениха я уже нашёл, и вы с ним не так давно имели честь поздороваться. Но это неважно. Нет, нет, Василий Алексеевич, ничего такого, я всё рассчитал. Нужно будет всего лишь несколько раз побывать у нас. Я буду всячески намекать при прохвосте, что отдам дочь только лишь за военного человека, улана. Вы же подыгрывайте мне, только и всего. Эжен сбежит при первом удобном случае. И тогда мой подарок на вашу, уже настоящую свадьбу составит две тысячи рублей. Это не взятка. Нисколько! Свадебный подарок! Без вашей помощи мне сделать это весьма непросто. И не подумайте, я не отношусь к вам, как к гимназисту! Просто лучше мне сейчас потерять тысячи две, чем позже двести, а то и большее. Своего рода брокерская игра! Прошу вас, по рукам? Выручайте! Это, можно сказать, банковская сделка в конце концов. Не томите, скажите же сразу!
– По рукам, – произнёс Букаев. – Но, я даже не знаком с вашей дочерью.
– Не понимаю вас, как так?! Она же так радовалась вашему комплименту. Вот, вот...
– Покуда я ждал вас, начал было напевать романс Даргомыжского. Я стоял у окна, задумался. Ваша любимая дочь, притаившаяся за моей спиной, завершила куплет и рассмеялась, потом, собственно, появились вы.
– Потрясающе! – раззадорился Борис Сергеевич и затряс головой.
– Потрясающе! Ох, эта разбойница! А вы, а вы... Я знал, что вы настоящий улан. Ура! Гвардейские уланы! Ура! Благодарю вас за понимание. Сразу видно стратега, мыслящего человека. На бирже бы вы сколотили хорошие капиталы. Ну, да, да, понимаю, не буду смущать будущего генерала.
– Что я должен теперь делать? – спросил Букаев. – Объясните планы игры. И как вы собираетесь выдавать дочь за титулярного советника? Это же по расчету! Мы же не в прошлом веке. И почему сам титулярный не занимается моей работой? Не понимаю, причём здесь я?
– Главное правильно разложить пасьянс. А что у нас в жизни не по расчёту? С женихом это уж не извольте беспокоиться, как по маслу пойдёт. Его не следует сейчас пускать в ход. Шум, разговоры, знаете ли… А вот ваше участие... Здесь сделаем так-с. Для начала необходимо будет...

Дверь кабинета резко открылась, и появилась Ольга. Она положила толстую красную книгу на письменный стол, обняла своего отца, поцеловала в лоб и, сделав умоляющее лицо, заговорила:
– Милый папочка, скоро должен будет приехать Эжен. Мы хотели проехаться с ним на велосипедах. Смотри, как распогодилось! Ведь ты позволишь мне это сделать? Я знаю, что смилуешься и позволишь. Я читаю это по твоим добрым глазам.
– Гм… Раз уж ты так неожиданно появилась. Изволь, я представлю тебя моему приятелю, с которым, оказывается, ты удосужились спеть дуэтом, но при этом познакомиться не успела. Да, и хочу так же извиниться перед господином лейб-гвардии поручиком за твоё вероломное вторжение в кабинет. Да-да, Ольга Борисовна, вы не постучались и не изволили поклониться! Василий Алексеевич, простите нас, моя дочь так инфантильна. Она сущий ребёнок!

Теперь особе было не до смеха. Пока Борис Сергеевич расхваливал достоинства уланского офицера, сконфуженная дочь то и дело поглядывала на дверь в надежде поскорее получить разрешение и сбежать.

«А она очаровательна, – подумал офицер, – нравом, правда, слишком свободна. Да, и хитра, пожалуй».
– Отец, я могу хотя бы надеяться? – спросила, наконец, дочь.
– Скорее нет, чем да. Ты позабыла, сегодня ближе к обеду должен будет приехать отец Леонтий освятить наш гостевой домик. Ты помнишь, мы договаривались с ним об этом?
– Я помню, не хотелось просто мешать вам... Разве я нужна там? – взмолилась она.
– Непременно, ты должна будешь присутствовать на освящении. И твой Эжен приглашён также, не позабудь, пожалуйста, об этом. Это важно!

Она взяла со стола книгу, прижала её к груди и опустила глаза. Букаев, испытывая любопытство, всмотрелся в мелкий курсивный шрифт. Книга оказалась о рукоделии.
– И вовсе он не мой, – сказала она, поклонилась и зашуршала платьем.

Когда дочь покинула кабинет, отец, потирая от удовольствия руки, обратившись к Букаеву, произнёс:
– Бумаги растут в цене! Он сам спешит к нам… Вы приехали на извозчике? Следует его отпустить. Я распоряжусь, чтобы вас отвезли, только оставайтесь. Договорились? – спросил он, завивая волосы на виске.

Букаев надул губы и промолчал.
– Прошу вас, не переживайте только, я многое буду делать сам. Вы лишь подыграйте мне. Всё фикция! А у вас, когда свадьба?
– О сроках говорить ещё рано. Есть некая сложность. Обо мне в полку ходит дурная слава, будто бы я страстный охотник до слабого пола. Но это не так...
– О... Понимаю, недаром гвардейцы – кипучая кровь! Ну, так вот, чем быстрее этот прощелыга забудет мой дом и дочь, тем лучше. Думаю пару сеансов провести нужно. Пойдёмте на воздух, погода и вправду прекрасна. Да, и хорошо бы встретить Эжена раньше, чем он увидится с дочерью. Этот живописец поедет к нам, скорее всего, со стороны берега. Идёмте же скорее!

Борис Сергеевич засмеялся и по привычке принялся накручивать волосы у виска.
«Я втянут в какую-то глупую игру, – подумал Букаев, – у меня невеста – фрейлина императрицы, а я тут, как шут гороховый, за деньги скакать должен».

Они немного постояли на крыльце, потом пошли к извозчику и после направились к морю. Пахло илом, вдали однообразной мелодией звучал певчий дрозд. Букаев смотрел, как волны мягко гладили берег, и ему показалось, что край моря чем-то схож с женским платьем, с колыхающимися от ветра оборками. Он опять вспомнил свою невесту Мэри, с которой в этом году в Зимнем дворце познакомился на костюмированном балу и успел даже сделать предложение, но ответа до сих пор не получил. Она всё сомневалась и просила отсрочку.

«Моя Мэри сейчас расхаживает в роскошных туалетах на глазах у Её Императорского Величества и ведать не ведает, чем я сейчас занимаюсь. Я чувствую себя пред ней просто каким-то болваном, ввязавшимся в авантюру. Ну, ничего, я подарю ей бриллианты, и она скажет своё последнее слово», – думал он.

Совсем скоро на модном английском велосипеде мимо прогуливающихся заговорщиков проехал молодой человек в тёмно-синем плаще и надвинутой на глаза фетровой шляпе. Это и был Эжен. Велосипед замедлил ход и остановился. Эжен поправил лямку этюдника, висевшего у него за спиной, и, прислонив велосипед к сосне, подошёл ближе к мужчинам.
– Bonjour! О, милый Эжен! Как вы вовремя. Ко мне в гости заглянул уважаемый человек, один старый знакомый. Я вас сейчас с радостью познакомлю, – произнёс Борис Сергеевич.
– Я попросил бы вас не сжимать мне так крепко руку, – писклявым голосом протянул Эжен, глядя на Букаева. – Я художник, этим многое сказано.
– А я офицер, по-другому не приучен.

Имея правильные черты лица, молодой художник, на удивление, внешностью был сильно схож с оперным певцом Фёдором Шаляпиным, но при этом обладал тихим, если это можно так выразиться, комариным голоском. Шаляпин бы ему точно не позавидовал. Видно было, что Эжену сразу же не пришёлся по душе офицер. А Борис Сергеевич, глядя, как удачно начинало развиваться знакомство, просто расцвёл от удовольствия.
– Господа, что вы, что вы, да руки у Эжена, словно струны на скрипке. Пожалуйста, не повредите, – засмеялся хозяин.
– Борис Сергеевич, я направляюсь к вашей дочери, мы хотели отправиться с ней на прогулку. Я взял с собой кисти и краски, – сказал он и похлопал по этюднику рукой. Ольга Борисовна дома?
– Милый Эжен, Ольга Борисовна не сможет с вами ехать, у нас будут гости, вот-вот подъедет протоиерей. Собираемся освятить гостевой дом, позже по этому случаю торжественный обед. И я прошу вас остаться. Вы так же приглашены.
– Борис Сергеевич, простите, я художник, и мне дорого моё время. Мы же заранее условились, что сегодня я буду продолжать писать с Ольги Борисовны портрет. Это очень серьёзный кропотливый труд, необходимо спокойствие, уединение. Только тогда может получиться достойная вещь. Ещё вчера я выбрал хорошее место, всё подготовил... Досадно... мне очень жаль, но в таком случае я вынужден буду уехать... Прямо сейчас, – едва слышно произнёс он последнюю фразу, приоткрыл этюдник, как бы проверяя всё ли там на месте.
– Понимаю, понимаю, господин офицер заменит вас, как только мы проводим протоиерея. Да, Василий Алексеевич? Не дадите моей дочери умереть со скуки?
– Гм… Да, конечно, я не художник, но знаю много различных историй как развлечь вашу дочь, Борис Сергеевич. К вашим услугам! Ольга Борисовна очень мила.
– Позвольте принять ваше предложение, – резко пропищал Эжен и чуть не уронил этюдник на землю.

Пока ждали протоиерея, Эжен остановил у крыльца рыжего мальчишку в сероватой каламянковой блузе, сунул ему в руку рубль и принялся за работу.
– Дорогой друг, обещаете, когда вы прославитесь на весь художественный мир, вы не позабудете нашу семью? – спросил, хихикая, Борис Сергеевич.
– Я не знаю, что будет со мной через час, а вы задаёте мне столь сложные вопросы. В следующем году я только заканчиваю академию. Я право не знаю…
– Евгения ждут деньги и слава, красивые женщины, перед его талантом многие будут снимать шляпу. Вскоре он даже не вспомнит о нас, уверяю вас. Это проверено историей, – высказался Букаев. – Мне не хочется называть здесь фамилии известных художников, которые поднявшись на этот Олимп, переродились до неузнаваемости. Таких людей, как правило, всегда должна вдохновлять дама сердца, но, опять же, как показывает жизнь, одной такой слишком мало. Непостоянные формы. Иногда даже думаешь, что им не стоит и вообще жениться. Непостоянство, вино и женщины! Хороший девиз достичь высоких результатов!
– Малец, не крути головой! Сиди смирно! С вашего разрешения я закурю, – вздохнул художник, – Прошу вас, господин офицер, называть меня впредь только Эженом.
– Как вам будет угодно, – подчёркнуто вежливо ответил Букаев.
– Ни в чём не могу с вами согласиться. Жизнь каждого художника индивидуальна, нельзя мыслить шаблонно. Вот, к примеру, я по духу истинный семьянин и на брак смотрю с положительной стороны. И собираюсь в ближайшее время жениться. Да, вы не ослышались. Собираюсь...

Ольга Борисовна захохотала, Эжен посмотрел на неё и замолк.
– Вы меня простите, Эжен, но то, что вы сейчас изобразили, совсем не похоже на натуру, – улыбнулся Букаев и потрепал мальчишку за копну волос. Не похож! Мальчишка живой, жизнерадостный, а у вас он так себе, серенький, невзрачный какой-то. Не похож!

Эжен покраснел, дал знак рукой мальчугану уйти и закурил ещё одну папиросу.
– Простите, господин офицер, я учусь на последнем курсе в Академии художеств. И, наверное, кое-что понимаю в искусстве живописи. Это портрет, здесь необходимо сразу уловить настроение, характер, движение, падение теней, наконец. Не будете же вы меня учить, как это делать?! – произнёс он, задыхаясь от злобы.
– Бог с вами, – махнул рукой он, – я здесь естественно не учитель рисования и не критик, понимая, что это только начало работы, но мальчонка не удался. Не похож... И что бы вы дальше не предпринимали – будет искажение реальности. Вот и всё. Это мой взгляд со стороны, если хотите, – спокойным тоном закончил Букаев.

Показалась коляска с протоиереем. Уже издали можно было приметить, как седая длинная борода отца Леонтия шевелились от ветра, и поблёскивали стёкла пенсне.
– Вы просто не видели коллекцию работ Эжена, – быстро заговорила Ольга Борисовна, – а там, уверяю вас, есть на что поглядеть. Как правило, он держит часть работ при себе. За обедом я попрошу Эжена показать вам, уважаемый Василий Алексеевич, законченные портреты, и вы поймёте, на что способен настоящий художник... Не беда, что мальчонка не вышел. Такое бывает, не расстраивайтесь, дорогой Эжен...

Коляска подъехала к самому крыльцу, все отвлеклись, разговор оборвался. Эжен в это время смял рисунок, захлопнул этюдник и ударил по нему кулаком.
– Милостивый государь, Василий Алексеевич, полегче, полегче, не перегните палку, – зашептал на ухо Букаеву хозяин дома, – пойдёмте, уважим протоиерея. Если и дальше так пойдёт дело, вы вскоре станете моим зятем. Я серьёзно, только пожелайте, – засмеялся он, – всё так переиграю, что, почему бы и нет. Ну, хорошо, хорошо, не хотел вас расстраивать, движемся в том же ключе.
«Да, его дочь будет шикарно выглядеть в свадебном платье», – подумал вдруг офицер.

Глафира прямо на улицу на подносе вынесла отцу Леонтию маленькую чашечку ароматного кофе. Он быстрыми глотками осушил чашку, не выпуская из левой руки пузатый саквояж, поклонился Борису Сергеевичу и произнёс:
– У вас превосходный кофе. Хорошо бы скорее начинать. Господь с нами.

Отец Леонтий говорил, как бы в усы, и от этого слова его получались приглушёнными, немного шипящими. Он был суховат и высок, а голова и борода его были уже выбелены сединой, и только на усах всё ещё виднелись тёмные пятна. И, несмотря на то, что госпожа старость накрыла служителя своей шалью, движения его выходили легкими и плавными.

Стали готовиться к освящению гостевого домика. Эжен не пошёл, сослался, что от кадильного дыма у него начинается сильный кашель, и, к тому же, нужно будет продумать детали для одного значимого портрета.

Букаеву, когда он присутствовал на освящении знамени, орудий или просто обычной казармы, всегда сложно было запомнить последовательность совершаемых священником действий, но он хорошо знал, что в конце чина кропило опускалось в святую воду, и каждый должен был лобызать крест, склонять голову и ощущать на себе колючие брызги.

Всё освящение Букаев думал о Мэри, искоса поглядывая на Ольгу Борисовну. Думал о ней, о невесте, представлял себе, как он купит модные серьги, непременно фирмы «Болин К.Э.», положит их в тёплые ладони любимой, и та, наконец, соизволит ответить.

В самом конце чина, когда отец Леонтий взял в руки крест и стал проповедовать, у Букаева по спине пронеслась неприятная дрожь.
– Сей гостевой дом, сия крепость да будет тебе, милостивый господин, в помощь. Пусть двери его будут отверсты только для людей с чистым сердцем, – продолжал протоиерей и всё смотрел на Букаева. – Дабы никто без родительского и духовного на то благословения не дерзнул прикоснуться к нежным лепесткам розы, оную оберегаешь и согреваешь отеческим сердцем...

Букаев нервно дёргал губами и, как страус, хотел спрятать голову в землю. Он горел от стыда, дело теперь могло принять совсем другую огласку. (Отец Леонтий по возрасту лет служил редко, но до сих пор входил в штат храма Петра и Павла лейб-гвардейского уланского полка). Когда Букаев приложился к кресту, ему показалось, что он пережил обручение.
– Ещё капельку, – шептал по дороге в главный дом офицеру Борис Сергеевич, – ещё капельку, скоро всё кончится. Эжен вот-вот испарится. Прошу вас, Василий Алексеевич! Ставки повышаются.

Перед тем как пройти в столовую, Борис Сергеевич обеими руками распахнул стеклянные двери и, низко поклонившись гостям, произнёс:
– Милости просим обедать! Утка, фаршированная гречкой. Архи вкусно признаюсь вам, господа!

Эжен, быстро вращая в руках кисть и поглядывая на настенные часы, произнёс:
– Борис Сергеевич, прошу прощения, у меня появились неотлагательные дела. Мне нужно срочно уйти...
– Гм... Ну, раз так, что ж. Как говорят французы – affaire est affaire, дело есть дело! Тогда, в другой раз. Жаль только, что вы не сможете отобедать с нами.
– Эжен, милый Эжен, останьтесь! – мягким тоном попросила Ольга Борисовна.

Отец Леонтий двинул бровями, достал из жестяной коробочки, на которой был выгравирован двуглавый орёл, монпансье и сделал вид, что не понимает, что здесь происходит.
– Если Эжену необходимо уйти, то не следует ему мешать. Ведь правильно, господа? – спросил хозяин, впиваясь в глаза Букаеву.

Повисла пауза, все застыли, словно восковые фигуры, и только кисточка в руках художника завращалась ещё быстрее.
– Я прошу вас, милый друг, остаться с нами! – надрывно сказала Ольга Борисовна.
– Хорошо, я остаюсь, – едва слышно произнёс он.
– Чудеса, да и только! Правильно, дорогой Эжен, оставайтесь! Прошу всех к столу! Господа, утка не любит ждать, – сказал хозяин и расхохотался.

После первой рюмки шустовского аперитива мужчины быстро повеселели. Протоиерей, который казался таким строгим и молчаливым, ожил! Он улыбнулся, окинул взглядом Эжена, который отказался от утки, и спросил:
– Вы толстовец, молодой человек? Простите, вы не вкушаете мяса?
– Не совсем, много чему симпатизирую, но полностью взгляды сего учения не разделяю. А так, просто живую тварь жалко! На своей груди я ношу православный крест.
– Похвально, похвально! Почему я спросил, молодежь сейчас всё время чего-то ищет, читает Ницше, Шопенгауэра, в запой Блаватскую, заражается сектантством, все эти тайные кружки, сообщества, но, скажем так, интеллигентное общество вконец оглохло и ничего уже не может слышать о Христе! Да, что тут говорить, когда недавно прославлено 222 китайских мучеников за веру. А мы всё ищем и ищем чего-то… Духовная жизнь проносится мимо нас. А ведь дело во многом за молодёжью.

«Чувствую, что этот Эжен порядочный малый, – подумал Букаев, – ещё лучше меня будет».
– Как хорошо вы сказали, отец Леонтий, – дело за молодёжью, – начал хозяин. – Я хочу чуть-чуть по иному, с вашего разрешения, направить под другим вектором эту мысль. Господа, среди нас находится бравый уланский офицер! Что ни на есть самая настоящая молодёжь! Перед такими уважаемыми людьми, как вы, Василий Алексеевич, я всегда испытываю чувство уважения и благоговения. Такие гвардейцы – пример русской армии. Прошу вас встаньте, если вам это несложно.

Вслед за Борисом Сергеевичем Букаев нехотя встал.
– Господа, ваше высокопреподобие, у меня есть любимая дочь, которую скоро предстоит мне выдавать замуж. И я бы очень желал, чтобы Фортуна благоволила к нам и послала подобного вам, Василий Алексеевич, уланского офицера и только его... Как вы, красивого элегантного умницу... У вас в полку наверняка много таких самородков? Ух, гвардейцы!
– Прошу, прощения, что вмешиваюсь в ваши семейные дела, но не Фортуна, а Матерь Божия, – заметил протоиерей.
– Да- да, именно так, – согласился хозяин, и они синхронно с Букаевым опустились на стулья.

Лицо Эжена моментально стало сиреневого цвета, а Ольга Борисовна закашляла и, извинившись, встала из-за стола и отошла в сторону.
– Борис Сергеевич, когда мы подходили к дому, я заметил роскошную яхту. Как я понимаю, она принадлежит Бенуа, – уточнил протоиерей, видимо, чтобы разрядить обстановку.
– Да, и скоро она отправится в Петербург, – ответил Борис Сергеевич.
– Отец, разреши Эжену показать свои замечательные работы? – спросила дочь, обмахивая себя, словно веером, журналом мод.

Художник потянулся к этюднику и дрожащими руками извлёк оттуда несколько листов, перевязанных тесьмой.
– Портреты – это превосходно, но как вам моя идея, дорогой отец Леонтий, выдать замуж дочь за гвардейского офицера? Вы как полковой священник, что скажете на сей счёт?
– Отец, – вспыхнула Ольга Борисовна.
– Я вас немного не понимаю, досточтимый Борис Сергеевич, опять же прошу прощения, что вмешиваюсь в ваши дела. Но зачем далеко ходить, когда жених находится в метре от судьбы. Зачем кого-то искать? Прошу вас, господин офицер, объяснитесь и поставьте точку. На освящении я приметил, как у вас сияли глаза.

Офицер протёр платком лоб, выдохнул, но ничего не сказал.
– Господин гвардейский поручик, ну что же вы? Я могу обвенчать вас, если вы доверитесь воле Господней. Можем сделать это прямо в нашем полковом храме.

Букаев вновь встал, и ему показалось, что в соседней комнате кто-то чихнул.
– Я очень положительно отношусь к этому дому, к Ольге Борисовне, но обвенчаться с ней никак-с не могу. И на то есть основательная причина. Простите, но я люблю другую. У меня есть невеста, – сказал он и гордо дёрнул головой.
– Я знаю, – протянул Эжен и расхохотался.
– Простите, но вы этого никак не могли знать, – ответил на это Букаев.
– Я знаю, и даже имел честь запечатлеть вашу невесту. Не верите, смотрите сами. Voila, – произнёс он и подал офицеру портрет.

Посмотрев на изображение, Букаев от нахлынувших переживаний проглотил в горле ком.
– Откуда у вас это, говорите! – закричал он.
– Господа, господа, спокойнее, спокойнее, мы тоже имеем честь знать вашу невесту, Марию Викторовну. Не удивляйтесь, пришла пора раскрыть карты. Собственно, она здесь. Мы попросим её посетить нас. Мария Викторовна, будьте столь любезны, просим вас зайти к нам! – громко позвал Борис Сергеевич и захлопал в ладоши.

Послышался звук каблуков, и в роскошном платье абрикосовых полутонов предстала перед гостями элегантная фрейлина Мария Викторовна, или, как её любили называть при дворе, Мэри. Позади неё стоял титулярный советник, которого утром и приметил Букаев, он держал её зонтик, перчатки и шляпу.

– Моё почтение, господа, ваше высокопреподобие, – начала она, – я прошу у всех вас прощения, что затеяла, как оказалось, никому ненужную интригу. Всё это я подстроила сама... Проверить вас, да, Василий Алексеевич! Простите, но я больше верю делам, нежели словам. Здесь все заранее знали, кроме, конечно же, отца Леонтия, что будет происходить и подыграли мне. И я прошу вас, Василий Алексеевич, не в коем разе не укорять в этом деле моих друзей. А у вас, отче, я сугубо прошу прощения за моё безрассудство... Что же касается моего ответа, я согласна быть вашей женой, Василий Алексеевич, если вы, конечно, ещё не передумали. И мне не нужно ни золота, ни бриллиантов. Я люблю вас... А сейчас, господа, прошу меня извинить! Ждёт яхта и важные поручения императрицы. Мне пора… Прощайте!

Мэри надела шляпу и перчатки, взяла в руки зонт и вместе с титулярным советником покинула дом.

Букаев, как будто во сне, не замечал, как смеялись и аплодировали хозяева и гости, он повернул голову и зацепился взглядом за парящее пёрышко абрикосового окраса, оторвавшееся от шляпы Мэри, которое медленно опускалось ему на плечо. Он дунул...

____________
* фр. положение обязывает.