- Войдите, - глухо прозвучало из-за дверей.
Шелепин вошёл, подчёркнуто одёрнув генеральский китель. Жданов повернулся боком - блеснули золотые погоны генерал-полковника. Шелепин дёрнул плечом, отчего звякнул скромно притаившийся на груди орден Ленина. Взгляд хозяина, поблуждав по кабинету, остановился на портрете члена Политбюро ЦК ВКП (б) А. А. Жданова, на груди которого отчётливо просматривались три ордена Ленина. Шелепин вывалил на стол красную сафьяновую папку с приветственным адресом «Профессору Шелепину от…». Жданов, скосив глаза, с интересом прочитал: «…Ленинградского госуниверситета им. Жданова». Вздохнув, Шелепин достал серебрянный портсигар с надписью «Гвардии генерал-майору Шелепину от Военного совета Западного фронта», предложив хозяину папиросу «Дукат». Жданов как бы невзначай откинул страницу титульного листа «Кратского курса истории ВКП (б)» с дарственной надписью автора.
- Благодарствуйте, не употребляю, - на Шелепина смотрели чёрные, умные, с притаившейся в глубине смешинкой, глаза.
Гость в свою очередь изучал хозяина. Невысокого роста, с заметной сутулостью. Редкие чёрные волосы, зачёсаные назад. Лицо одутловатое, нездорово бледное. Чёрные усики над мелкими белыми зубами. В общем и целом налицо диалектическое единство ума и хитрости.
- Ну, вот и познакомились! – улыбнулся Жданов, протягивая руку Шелепину.
- Так точно, - ответил Шелепин, неискренне улыбаясь в ответ.
- Может чайку? – кивнул Жданов на небольшой столик, накрытый рядом с огромным письменным столом a la rococo. Между сахариницей и сливочником стояла тарелка с горкой бутербродов, накрытая льняной салфеткой. Взгляд Шелепина остановился на графинчике.
- Чай армянский? – в тон хозяину спросил он.
- А как же! – хохотнул Жданов.- Угоститесь?
Не дожидаясь ответа, он ловко наполнил пузатый бокал, плеснув себе на донышко.
- За здоровье товарища Сталина! – выпалил по привычке Шелепин, принимая в организм жгучую жидкость.
Выдохнув, он застенчиво взял лежавший сверху бутерброд, щедро намазанный красной икрой. Жданов терпеливо ждал, грея бокал в руках.
- Твердислав Трофимович, - наконец начал он разговор, - у нас сложилось крайне неблагополучное положение в Агитпропе.
- Крайне неблагополучное, - повторил он, понюхал коньяк и неодобрительно поморщился.
- Война закончилась. Перед нами встали новые гигантские задачи. В кратчайшие сроки необходимо не только восстановить разрушенное войной народное хозяйство, но и двинуться дальше. Для решения такой масштабной задачи необходимо провести огромную идейную работу в массах.
Жданов неожиданно легко и даже изящно для своей комплекции встал и прошёлся по кабинету, собираясь с мыслями.
- Положение достаточно серьёзное и сложное. Планы уничтожить нас военным путём провалились. Теперь империалисты будут всё настойчивее разворачивать против нас идеологическое наступление. И им есть что предъявить нам. Успокоенность, маниловское прекраснодушие неуместны и преступны. Все разговоры о том, что мы победители и нам теперь сам чёрт брат следует прекратить. Трудности были, есть и будут.
- Серьёзные трудности, - повторил Жданов после продолжительной паузы.
Жданов замолчал, вплотную приблизившись к Шелепину, и пристально глядя ему в глаза.
- Наши люди проявили столько терпения, самопожертвования и героизма, что потомкам они будут казаться сказочными героями. Но теперь они хотят жить, и жить хорошо. Миллионы людей побывали за границей, увидели разные страны. Они видели там не только плохое, но и кое-что такое, что заставило их задуматься. Причём многое из увиденного отложилось в их головах – неправильно, односторонне. Но так или иначе, люди хотят хорошо жить. Иметь хорошие кваритиры. Хорошо питаться. Хорошо одеваться. И мы обязаны всё это людям дать.
Шелепин украдкой огляделся. Огромный кабинет, скупо освещённый льющимся из неплотно зашторенных окон вечерним светом, был отделан светло-бежевым линкрустом. В самой его середине стоял явно очень дорогой старинный письменный стол, чут дальше - гигантский стол для заседаний попроще, покрытый зелёной материей и заваленный газетами, журналами и книгами. Вдоль стен высились книжные шкафы, рядом с тройным окном стоял белый концертный рояль и пара кожаных кресел.
- Среди части интеллигенции – и не только интеллигенции, бродят такие настроения – да пропади она пропадом, эта политика. Хотим просто хорошо жить. Зарабатывать. Свободно дышать. Хорошо отдыхать. Вот и всё. И они при этом думают, что говорят что-то очень крамольное, им и невдомёк, что стремление к хорошей жизни – это правильная политика.
Жданов остановился, чтобы отдышаться. Глядя на то, как он жадно вдыхает воздух, Шелепин вспомнил давно бродившие слухи о его больном сердце. Передохнув, Жданов продолжил:
- Товарищ Сталин постоянно напоминает нам: политика есть жизненная основа советского строя. Будет правильная политика партии, будут массы воспринимать эту политику как своё кровное дело – всего мы добьёмся, всё решим, создадим достаток и материальных, и духовных благ. Не будет правильной политики, не воспримут массы политику партии как своё кровное дело – пропадём!
Жданов увлёкся, обычно бледное лицо его порозовело, волосы упали на лоб. Помогая себе энергичными взмахами рук, он повернулся к Шелепину.
- Вот поэтому-то настроения аполитичности, успокоенности, безыдейности крайне опасны для судеб нашей Родины. Они ведут нас прямиком в трясину. А ведь такие настроения ощутимы в последнее время. В литературе, драматургии, кино появилась какая-то плесень. Эти настроения становятся ещё опаснее, когда они дополняются угодничеством перед Западом. Какое бесстыдство, какое постыдное унижение национального достоинства! «Ах, Запад!». «Ах, демократия!». «Вот это культура!». «Вот это урны на улицах!».
- Урны хорошие, - мрачно подтвердил Шелепин.
- Да? А чего ж тогда это мы, советские люди, Гитлера разбили, а не эти, у которых урны красивые на улицах? Советские журналы сделали бы полезное дело, если бы показали всё убожество наших современных мещан, которые не знают ни Гегеля, ни Маркса, ни Гойи, ни Пикассо, а сладострастно жуют и глотают любой кусочек буржуазного дерьма, залетающего к нам. Следовало бы хорошенько высечь этих идеологических мазохистов с их горячей любовью к иностранщине и болезненным неприятием всего своего.
Шелепин пристыженно молчал.
Жданов, поглядев на него, продолжил:
- В последнее время товарищ Сталин, Политбюро, партия ставят один идеологический вопрос за другим. А что в это время делает Агитпроп? Что делает Александров и его кумпания? Я не знаю. Они приходят ко мне и восторгаются решениями ЦК, славят мудрость товарища Сталина, как будто мы без них не знаем о выдающемся сыне советского народа, товарище Сталине. Никакой помощи от них ЦК не видит, и это не случайно. Все эти александровы, федосеевы, ильичёвы, сатюковы, окопавшиеся на идеологическом фронте и монополизировавшие пропаганду в своих руках – ни в коем разе не революционеры и не марксисты. Они – новая буржуазия.
Вновь вплотную подойдя к Шепилову, Жданов жадно заглянул ему в лицо.
- Мы недооценили живучесть буржуазии и тех отношений, которые питают её. Нам казалось, что с уничтожением частнособственнических отношений буржуазная среда неизбежно погибнет. Мы ошибались. При малейшем ослаблении контроля партии за жизнью общества мелкобуржуазная среда начинает регенировать со страшной силой. Возродившейся советской буржуазии нет никакого дела до нужд народа. Больше всего они озабочены утройством своих личных дел, поэтому жадно хватают всё, до чего могут дотянуться – квартиры, дачи, научные степени, академические звания. Они словно чуют, что оказались наверху случайно и их лихорадит – могут прогнать, надо успеть. Какие уж тут духовные наставники, какая уж тут идеология!
Шелепин ждал.
- В Политбюро пришли к выводу, что мы не сможем вести успешное наступление на идеологическом фронте, не почистив и не укрепив Агитпроп. Есть такое соображение, чтобы и вас привлечь к этому делу. Назначим вас – пока! – заместителем начальника управления пропаганды и агитации ЦК. Начальником оформим Суслова, но у него будут свои задачи, так что фактически всё будет завязано на вас. Что скажете?
Шелепин откашлялся.
- Андрей Александрович! Я очень благодарен за оказанное доверие, но думаю, что такая работа мне не по плечу.
- Это почему?
- Нет достаточных знаний и опыта.
- А вот это глупости, - очень живо возразил Жданов. – Это уж, батенька, позвольте с вами не согласится. У вас два высших образования, и МГУ тебе, и Институт красной профессуры. Нашему брату так поучиться не посчастливилось.
Жданов с притворной скромностью потупился, взгляд метнулся к шкафу, набитому антикварными книгами в кожаных переплётах – раз! – к трофейному концертному роялю «Bechstein» - два! – к раскиданным по всему кабинету дорогущим альбомам по живописи – три!
- Да и опыт у вас, слава тебе, господи: комсомолец, цекист, комиссар,член Военного совета армии, всю войну прошли. Нет, дорогой, у вас нет ни малейших оснований отказываться.
Шелепин молчал.
Жданов глядел на него счастливыми глазами:
- Уберите с идеологического фронта всю эту мелкобуржуазную шваль, привлеките свежих людей из обкомов, из армейских политиработников, и дело двинется.
Взяв за локоть, повёл к выходу.
- А знаете что, я вам организую приглашение на вечер к Ильичёву – посмотрите на всю эту компанию в естественной среде обитания, так сказать. Не испугаетесь?
- Нет.
- А вот это по большевистки!
Коротко попрощались. Стоя на пороге, Жданов с чувством декламировал:
- Ты должен быть гордым как знамя,
Ты должен быть острым как меч;
Как Данту, подземное пламя
Должно тебе щёки обжечь.
Всему быть холодный свидетель,
На всё обращай ты свой взор.
Да будет твоя добродетель
Готовность взойти на костёр.