Душно.
Невыносимо душно.
Комнату наполняет густое, горячее нечто. Его источник – солнце. Такое далекое, безумное и безжалостное. Неестественно-белые лучи проникают сквозь прозрачную безупречность стекол. Глаза – не более чем стекло. Стеклянная иллюзия твердости. Брешь во влажную оболочку, куда ворвалось сумасшедшее пламя. Сгусток летучего пара, в котором поселился пожар. Это я.

Это горячка. Горячка жизни. Ее красно-желтые блики, вероятноно, красивы, если не чувствовать боли. Я ослеп от нее. Огонь оставляет лишь копоть и пустоту. Его жизнь коротка. И я ничего не увижу.

Нужно идти!
Осторожно, близоруко-прищуренные шаги. Второй, третий, четвертый. Все дальше и дальше.

Раскаленный металл, смердящий асфальт, скрежет и грохот машин, безжизненные лица с клоунским гримом веселости, пронеслись мимо. Все когда-нибудь может иссякнуть.

Город остался позади. Пыльная прямая дорога уходит вдаль, вслед покидающему этот мир солнцу. Оно тусклое и печальное. Его нужно догнать.

Ночь.
Где я?
Везде костры. Во все стороны, до самого горизонта, костры похожие на звезды. Они горят, но ничего не согревают, не освещают вокруг себя, и тьма от этого кажется еще гуще. Из тьмы вынырнул седой, бородатый старик с охапкой хвороста. Бросил в огонь. Подошел ко мне и потащил за собой, схватив за руку цепкими костлявыми пальцами. Скоро остановился. Кивнул бородой на черную кучу пепла.
-- Смотри.
Потухший костер уже не дымил. Маленькие искорки иногда еще вспыхивали, когда над ним проносился ветер. Как тусклый тлен бессильной остывающей памяти. Я смотрел, пока пепелище не превратилось в холодное немое пятно.
-- Ты можешь сесть здесь.-- сказал старик.
-- Нет, я пойду, -- ответил я -– мне нужно вернуться домой до рассвета.
-- Садись-садись, -- захихикал старик -– твой дом сгорел вместе с этим костром. И весь мир сгорел. Твой костер не горит больше, а солнце никогда не всходит над этой долиной.
Он повернулся и стал медленно удаляться, кряхтя и покашливая.
-- Никогда! Безумное, безумное солнце…