Я чудом уцелел в большой войне,
И лица павших, их слова и песни
Я помню, но порою мнится мне,
Что та война опять случится, если…

Восьмого мая 1945 года нашу часть перебросили к центру Берлина. Перед нами было несколько кварталов полуразрушенных домов, в которых засели эсэсовцы. Меня вызвали в штаб батальона.
- Капитан Супряткин, – комбат Яков Исаевич Сыркин развернул карту, - твоя рота наступает при взаимодействии с танками подполковника Харитонова. Исходная позиция вот здесь. Ты должен занять её к двенадцати.
- Понял, товарищ майор.
- Что ты понял? – нахмурился комбат. - Тебе уже двадцать исполнилось?
- Да. С пятнадцатого апреля пошёл двадцать первый год.
В тридцать шестом году мой отец был арестован по обвинению в саботаже. И безжалостная реальность, в которой я рос, развила во мне повышенную чувствительность к взглядам взрослых, выражавшим участие. Именно так сейчас смотрел на меня комбат.
- Пойми, Миша, - заговорил он уже совсем не командирским тоном. – Война вот-вот окончится. А тебе только двадцать. Будь осторожен, не лезь под пули.
- Спасибо, товарищ майор. Я постараюсь.

В двенадцать на исходной позиции мы встретились с подполковником Харитоновым.
- Ты в уличных боях участвовал? – поинтересовался он.
Я отрицательно покрутил головой.
- Тогда слушай. Мои ребята из танкового орудия бьют по дому. Затем вы врываетесь в него, чистите от фаустников и сигналите, что путь свободен. И мы переходим к следующему дому.
Перед началом наступления я подошёл к сестре милосердия.
- Будет трудный бой, Зинуля. Береги себя. Я тебя люблю.
- И я люблю. Буду за тебя молиться, - она поцеловала меня в присутствии солдат.
Потом началось наступление. Немцы яростно сопротивлялись. За полтора часа мы захватили с каждой стороны улицы только по два дома, потеряв два танка и пятерых пехотинцев. Танковый снаряд, как правило, прошивал дом насквозь, взрываясь за его пределами. И этот недостаток приходилось компенсировать с помощью ручных гранат.
Штурмуя следующий дом, мы впятером ворвались в подъезд, метнули гранату в дверной проём квартиры, затем бросились туда и наткнулись на прицельный пистолетный огонь. Эсэсовец, стоявший в нише боковой стены и, очевидно, поэтому не пострадавший от гранаты, стрелял с двадцати метров. Метко бил, сволочь. Три выстрела – три попадания. Четвёртый был направлен в меня. Мы выстрелили почти одновременно. Я успел увидеть на его лбу тёмное пятнышко от моей пули, но в следующее мгновение пронизывающий удар в голову свалил меня на пол. В глазах потемнело.
В прошлом у меня было тяжёлое осколочное ранение в грудь. Тогда я почти сразу потерял сознание. А сейчас оно не исчезало. Это была какая-то странная форма шока. Я ничего не видел, не мог даже пальцем шевельнуть, но всё слышал и понимал.
- Товарищ капитан, что с вами? – это был голос сержанта Митрохина. – О, Господи, пресвятая Богородица! – пробормотал он, очевидно, увидев моё лицо.
Митрохин исчез, и лишь через некоторое время до меня донёсся говор нескольких человек, включая знакомый тенор лейтенанта Габаряна. Видимо, теперь штурмовой группой командовал он.
Затем я услышал Зинулю.
- Мишенька, хороший мой, как же так?! – она, всхлипывая, попыталась нащупать мой пульс. – У меня ничего не получается. Товарищ лейтенант, проверьте ещё и вы.
Мою руку охватили шероховатые, толстые пальцы лейтенанта.
- По-моему, никакого пульса, - заключил Габарян.
- А я всё равно сделаю ему перевязку, - решила Зинуля и забинтовала мою голову.
Она спасла мне жизнь. Без повязки, с дыркой во лбу и сомнительным пульсом, моё тело передали бы похоронной команде. А с забинтованной головой я, как тяжелораненый, был в своём праве.

В медсанбате ко мне, уже лежащем на койке, подошли несколько человек.
- Что с ним? – раздался властный мужской голос.
- Капитан Михаил Иванович Супряткин, двадцать пятого года рождения …, - молоденькая медсестра, зачитывавшая мою регистрационную карточку, вдруг запнулась.
- Дальше, Олечка! – нетерпеливо потребовал мужчина.
- Илья Моисеевич, здесь написано… здесь написано, у капитана прострелена голова!
- Что?! А он ещё жив? – жёсткие пальцы прижались к запястью моей левой руки. – Пульс нитевидный, но он есть. Снимите с него повязку.
Меня разбинтовали.
- Галина Сергеевна, уже неделю я сплю не больше двух часов в сутки, - пожаловался Илья Моисеевич, - не выхожу из операционной. Может, у меня галлюцинации?
- Нет, - возразил хрипловатый голос немолодой женщины. - Пуля вошла в лоб сантиметра на два выше правой брови и вышла в затылок. Ранение, несовместимое с жизнью.
Наступившая пауза казалась бесконечной.
- Неужели он умрёт? – олечкин голос дрожал, как будто она за меня сильно переживала.
- Такие раненые обречены, - отозвался хирург. – Хотя, у Кутузова пуля вошла в глаз и вышла в затылок. Но он выздоровел и потом командовал Бородинским сражением. А у Пастера вскрытие выявило отсутствие одного полушария головного мозга. Но он с этим жил и делал великие открытия.
- Как с ним быть? – сухо справилась Галина Сергеевна.
- Сделайте пару общеукрепляющих уколов. А вы, Олечка, наложите новую повязку. Если доживёт до завтрашнего дня, отправим его в госпиталь. Какая тут у нас нейрохирургия.

Олечка бинтовала мою голову, поила водой, меняла подо мной клеёнки. А мне очень хотелось взять её за руку, наверно, маленькую и тёплую. Какое-то представление о ходе времени давали звуки. Наступил вечер, потом ночь и утро. Но это было утро девятого мая 1945 года. Помню, как в негромкий, разноголосый фон палаты ворвался радостный крик: «Победа! Слушайте радио!». И окружающим пространством властно овладел торжествующий голос Левитана: «От советского информбюро…». Наша палата откликнулась на его выступление восторженными возгласами. Похоже, распахнули окно, потому что повеяло свежим воздухом, и донеслись звуки выстрелов, музыка, крики ура. Моя душа ликовала. Я бы отдал полжизни, чтобы участвовать в этом празднике.
- Победа, капитан, вы слышите?! – прокричал надо мной чей-то взволнованный голос. - Мужики, у него на глазах слёзы. Он всё слышит.
Увы, слёзы были единственной, доступной мне внешней реакцией. И этот взволнованный голос вдруг погасил в моей душе волну ликования. Поскорей бы умереть. Так будет лучше и для меня, и для мамы, и для Зинули. Хирург сказал, такие раненые обречены.
И я умер. А догадался об этом, когда увидел нашу палату сверху, как бы из-под потолка. И своё тело на койке, и красавицу Олечку, и даже трёх однополчан - лейтенанта Габаряна, сержанта Митрохина и Зинулю. Видимо, они пришли меня проведать. Но в посмертном мире действовали свои законы. И я с огромной скоростью полетел по какому-то фантастическому тоннелю. Полёт завершился в просторном зале. Вдоль его стен сидели люди и смотрели на большую дверь.
- Капитан Супряткин, ваша очередь, - отвлёк меня чей-то приятный голос.
Я обернулся и увидел Ангела. Странно, почему в русском языке ангел мужского рода? Он был в длинной до пят белой женской рубашке, а лицом походил на Олечку. Я последовал за ним.
- Куда мы идём?
- К Богу, - улыбнулся Ангел. – Если у вас есть к Нему просьбы, сделайте это сейчас, потому что человеку только один раз, после смерти, предоставляется возможность поговорить со Всевышним. Но нужно встать на колени и называть Его «Ваша Праведность».
Ангел открыл дверь, и я вошёл. Всевышний стоял, одетый в скромную ризу тёмного цвета. Он был похож на комбата Якова Исаевича и смотрел на меня с таким же доброжелательным вниманием.
- Ты капитан Супряткин? – уточнил он.
- Да, Ваша Праведность.
- Коммунист? Небось, разрушал храмы?
- Грешен, Ваша Праведность. В июне сорок четвёртого под Минском подписал перед боем бумагу: «Если погибну, прошу считать меня коммунистом». Вступил в партию. А храмы я не разрушал. Не было у меня для этого времени. После школы окончил офицерские курсы и сразу на фронт.
- А людей убивал?
- Да, Ваша Праведность. Но только в бою. Я же Родину свою от фашистов защищал. И другим народам помогал от них избавиться. По этому поводу у меня есть просьба, - я опустился на колени.
- Что за просьба? – оживился Всевышний.
- Я, Ваша Праведность, два с лишним года воевал. Имею награды и ранения. И погиб в бою. Так, может, за то, что Землю от фашистской нечисти освобождал, мне какая-никакая скидка положена?
- О чём ты говоришь! – нахмурился Всевышний. – Таких миллионы.
- Это конечно, Ваша Праведность. Но обидно мне, что Победу не отпраздновал. В коме я был.
Отпустили б вы меня Победу отметить. Всего часа на два. Вы же всё можете.
- Ты считаешь, что я заставляю людей следовать закону, а сам могу делать всё, что угодно? – ещё больше помрачнел Всевышний. – Я ведь тоже подчиняюсь закону.
- Есть закон, которому подчиняется сам Бог?! – от удивления я забыл всякую субордина-цию.
- Есть. Это закон Любви. Вот скажи мне, капитан, на Земле остались люди, которые любят тебя?
- Да, Ваша Праведность. Это, прежде всего, моя мама, и Зинуля тоже.
- Сейчас проверим. Смотри туда, - Всевышний указал на боковую стену своего кабинета.
Поднялся я с колен, глянул в указанном направлении и только ахнул. Передо мной была палата, в которой я умер. У моего тела стояли лейтенант Габарян и сержант Митрохин, а Зинуля горько плакала, опустившись на колени и положив голову на мою бездыханную грудь.
- Успокойся, девочка, - дотронулся до её плеча лейтенант. – Капитан Супряткин пал смертью храбрых за Родину. Давай выпьем за него.
Она поднялась, вытирая ладонями мокрое лицо. А сержант достал из карманов пол-литра и хлеб. Затем он собрал по палате четыре стакана, разлил водку и один стакан накрыл кусочком хлеба.
- За упокой его души, - предложил лейтенант, когда все трое уже подняли свои стаканы.
- Нет, - запротестовала Зинуля, - за упокой я пить не буду. Для меня он по-прежнему живой.
Габарян и Митрохин переглянулись. А все раненые с суровыми лицами молча смотрели на них.
- Тогда за Победу! - нашёлся лейтенант.
Они выпили, и медсанбатовская палата в кабинете Бога исчезла.
- Скажи спасибо своей девушке, капитан, - подытожил Всевышний. - Если б она выпила за упокой, уже ничего нельзя было бы поделать. Но она любит тебя, а противиться Любви я не могу.
- Ваша Праведность, вы сделаете для меня скидку?
- Конечно. Ты честно заслужил её, освобождая Землю от фашистской нечисти. А как ты собираешься праздновать день Победы?
- Как все. Стрелять в воздух, пить водку, петь песни, целоваться с девушками.
И тут я спохватился. Стрелять в воздух и пить водку, вместо того чтобы благодарить Бога?! Я бросился на колени, хотел со словами благодарности поцеловать край Его ризы. Но Он отступил на шаг.
- Молодец, капитан! Так и празднуй! Только никогда не забывай об этой Победе.
И невидимая сила с огромной скоростью понесла меня обратно.

И вот я уже в своём теле. Приоткрываю глаза. Однополчане после водки закусывают хлебом.
- Мне тоже хочется выпить за Победу! – произношу я нарочито громко.
Мои посетители и раненые оторопело, почти со страхом смотрят на воскресшего. Первой пришла в себя Зинуля, бросилась ко мне.
- Миша?! Живой?! Какое счастье!
Подошли смущённые Габарян и Митрохин. Они жали мою руку, поздравляли с Победой.
- У нас есть убитые? – тихо справился я.
- Да, - Габарян стал перечислять погибших и среди них имя нашего комбата.
Наступила траурная пауза.
Потом я огляделся.
- А где Олечка?
- Она, как обнаружила, что у вас ни пульса, ни дыхания, побежала за врачами, - объяснил Митрохин. – А они делают операцию. Наверно, скоро придут.
Моя левая рука обнимает Зинулю, а правой я поднимаю свой стакан.
- За Победу!
Выпив и закусив, останавливаю взгляд на кобуре Габаряна. Я обещал Богу пострелять в воз-дух.
- Арсен, дай-ка мне свой пистолет. Я устрою салют в честь Победы.
- Но здесь нельзя стрелять, - запротестовал он. - Меня за это разжалуют.
- Ваше оружие, товарищ лейтенант. Это приказ старшего начальника.
Габарян неуверенно расстегнул кобуру. Взяв его пистолет, я раскрыл окно и, подальше высунув наружу руку, дважды выстрелил вверх. И в этот момент в палату вбежала Олечка.
По случаю праздника она принарядилась. От неё не оторвать глаз. Пилотка, сдвинутая набекрень на копне волос, ярче королевской короны. А затянутый на талии армейский ремень - высшее достижение женской моды. Она с ужасом смотрит на меня. За ней вошли пожилой мужчина в очках, и женщина лет сорока пяти, оба в халатах, уставшие, похоже, прямо из операционной.
- Ничего себе! – удивился мужчина, и я по голосу сразу узнал в нём Илью Моисеевича. – Вот так мертвец!
- Но у него не было дыхания, - оправдывалась Олечка. - Я зеркальце приставляла.
- Разумеется, он воскрес, - иронически согласился хирург. - А что здесь делают посторонние? Да ещё с водкой, - это он о четырех стаканах на моей тумбочке. – Освободите палату. А вы, капитан, немедленно в постель.
Мои посетители попрощались и ушли, я послушно лёг на койку, а Илья Моисеевич присел на её край. Проверил мой пульс, заглянул в зрачки.
- Рассказывайте, капитан.
- Что рассказывать? Олечка права. Я действительно умер.
- Допустим. Что было дальше?
- По тоннелю я полетел на Небо. А там Ангел повёл меня к Богу.
Несколько раненых прыснули со смеху. Но лицо хирурга оставалось серьёзным.
- И на кого они были похожи? – поинтересовался он после некоторой паузы.
- Ангел на Олечку, а Бог на комбата.
- То, что все ангелы похожи на нашу Олечку, я знаю и без вас, - усмехнулся Илья Моисеевич. – Но почему Бог похож на комбата? Вы уважали этого человека?
- Конечно. Он был мне, как отец.
- Понятно, - Илья Моисеевич поднялся. – У вас, капитан, в мозгу сквозная рана. Она затягивается, а здоровое полушарие как будто взяло на себя все функции управления организмом. Но никаких
нагрузок и алкоголя. Ничего, что расширяет сосуды и разжижает кровь. Олечка, проследите.
В этот день нас посетил командир части, Герой Советского Союза, полковник Иванов. Он поздравил раненых с Победой, сообщил о представлении к наградам меня и моих товарищей и угостил всех коньяком. С ним мы спели «Катюшу». Потом пришёл фотокор газеты «Красная Звезда» и сделал несколько снимков – меня одного, вместе с Олечкой и вместе с несколькими ранеными.
Утомлённый визитами, я уснул, а когда проснулся, за окном уже сгущались сумерки. Было очевидно, что скидка Всевышнего оказалась значительно большей, чем я просил. Но насколько? И я решил, что буду жить, как обычный человек, ежеминутно не ожидая смерти. А там будь, что будет.
Вечером в палате работала Олечка. Она раздавала лекарства, измеряла у раненых температуру и давление, меняла повязки. Потом собралась уходить. Я задержал её.
- Мне хочется немного погулять?
- Давайте попробуем вместе, - предложила она. - Только недолго.
Мы медленно пошли по коридору. Я чувствовал себя обязанным поддерживать разговор.
- Как вы, Олечка, отнеслись к моему сообщению о встрече с Богом?
- Мне было интересно. Но по-моему об этом не стоит рассказывать.
- Почему?!
- Потому что «Не произноси Имя Божие всуе» - христианская заповедь, - засмеялась она.
- А что говорит об этом Илья Моисеевич?
- Он объяснял Галине Сергеевне, что в начале клинической смерти люди видят сны, а после реанимации рассказывают, будто летали в тоннеле и встречались с Богом, похожим на близкого им человека.
- Даже не знаю, Олечка, что и подумать. Я говорил с Богом вот как сейчас с вами.
- А о чём?
- Всевышний спросил, как я буду праздновать день Победы. И я обещал ему пить водку, стрелять
в воздух, петь песни и целоваться с девушками. Но последнее обещание до сих пор не выполнил.
- Вам помочь? – она остановилась и взяла меня за руку.
- Что?! Я был бы счастлив.
И мы начали целоваться. Никогда раньше поцелуи не казались мне такими сладкими. Но это сказочное действо длилось совсем недолго.
- Ольга, - позвали её из отдалённого конца коридора, - тебя Галина Сергеевна ищет.
- Сейчас приду, - откликнулась она.
Мы вернулись к моей палате.
- Завтра тебя отправят в госпиталь, - сообщила Олечка на прощанье.
- Но ты же напишешь мне туда?
Она отрицательно покачала головой.
- У тебя есть девушка, я видела. Она красивая. А крутить любовь одновременно с двумя нехорошо. Ты уж сам разберись. Если выберешь меня, напиши. Я буду ждать.
Так и закончился этот замечательный первый праздник Победы. На следующий день меня отправили в госпиталь. Но Олечке я так и не написал, не смог предать Зинулю. Всё, что у меня осталось на память о ней, был наш совместный снимок, напечатанный в «Красной Звезде».

В госпитале меня продержали две недели. Измеряли, просвечивали, делали анализы. И признали
негодным к военной службе. Врачи опасались за отдалённые последствия моего ранения.
Я вернулся в родной Горький, к маме. С Зинулей мы переписывались и через два месяца поженились. Жили втроём в маминой комнате коммунальной квартиры. Я работал на автозаводе и учился заочно в политехническом институте. А Зинуля, по настоянию мамы, поступила на курсы, чтобы стать дипломированной медсестрой. У неё ведь никакого профессионального образования не было.
Так мы и жили, нелегко, но достойно, без жалоб и скандалов. Зинуля была прекрасным, добрым человеком, любящей и заботливой женой. Родила мне двух сыновей. Через пятнадцать лет нам дали двухкомнатную квартиру. К тому времени я уже окончил институт и занимал должность начальника цеха. Хорошо зарабатывал.
А праздник Победы был в нашей семье главным. В этот день я всегда выполнял своё обещание, данное Всевышнему – пил водку, стрелял в воздух (из игрушечного револьвера бумажными пистонами), пел песни и целовался с Зинулей. И на здоровье не жаловался. Но раз в год меня обследовали в городской клинике. Медицинские светила не теряли интереса к феномену моего ранения.

В 2013 году мне исполнилось восемьдесят восемь. За прошедшее время многое изменилось и в мире, и в нашей стране, и в моей жизни. Зинули уже не было. Мои сыновья благополучно вышли на пенсию. А внуки, их было четверо, обзавелись семьями. Самые тёплые отношения сложились у меня с внучкой Зиной. Жалела она меня. Убирала мою квартиру, приносила в дом продукты. И детей своих назвала дорогими мне именами участников войны - комбата Якова Исаевича, погибшего за день до Победы, и медсестры Олечки, беспорочного ангела моей военной юности.
Девятого Мая все мои дети и внуки с семьями пришли ко мне на вечер. Я был в военной форме с наградами. Правнук Яшка, пяти лет, в честь Победы салютовал из игрушечного револьвера. Потом мы пили водку и пели военные песни. В заключение Зина попросила рассказать какую-нибудь историю из моего военного прошлого. Это уже стало традицией наших семейных празднований дня Победы. Много чего я им рассказывал. Только никогда не говорил о своей встрече со Всевышним. «Не произноси Имя Божие всуе». На этот раз я рассказал, что в первый день Победы у меня было две любимых девушки – Зинуля и Олечка. В конце концов, я женился на Зинуле. Но это был нелёгкий выбор, потому что Олечка тоже была очень красивая. И я показал гостям старую газету «Красная звезда», где была напечатана наша с Олечкой фотография. Они с интересом разглядывали снимок и кивали головами: «Да, красивая», «Очень красивая».
Потом гости ушли, и я остался наедине со своими стариковскими мыслями. Всевышний сделал мне огромную скидку, подарив долгую, полноценную жизнь. Но с какой целью? Его слова о Любви и последнее напутствие давали пищу для размышлений. Очевидно, Он предполагал, что в будущем, в изменившемся мире, людям снова и снова придётся искать cвой путь к правде. И, чтоб они не ошиблись, такие как я должны служить живым напоминанием новым поколениям, на чьей стороне наш народ сражался во Второй мировой войне, этой великой битве Любви против Ненависти.