Когда я начала записывать свои сны? Когда стала осознавать их фантастическую реалистичность, стала понимать красоту и силу их символичности. Они мое детище, моя сказка, мой восторг. Эти образы так полны и гармоничны, что я решила, что они должны прожить еще одну жизнь – не только у меня в голове, но и на бумаге.

В старом доме полно лестниц и всевозможной одежды. Они повсюду – платья, кружевные блузки, юбки, болеро, брюки, пальто разных цветов и размеров, строгие костюмы навалены грудой в углу, а норковая шуба висит торжественно на стене. Старые скрипучие лестницы с роскошной некогда позолотой обветшали до того, что кажется – еще шаг, и они рухнут. Хозяин, пожилой китаец с французским происхождением, перекидывая с одного плеча на другое свою тощую длинную косичку, галантно раскланивается и берет руку для поцелуя, но не правую, а левую. На улице дождь и он натягивает на свои изящные лаковые туфли еще одни ботинки. Идем под зонтиком, перепрыгиваем через лужи и небо тяжелое, иссиня-черное дышит сыростью и холодным злым одиночеством.


Растерянный профессор зоологии с сачком в одной руке и мачете в другой, недоуменно осматривался по сторонам. Очки в тонкой золоченой оправе съехали на бок, и, поправляя их дрожащей от волнения рукой, он круглыми глазами пытался найти кого-то в пестрой толпе. А сбежавший птеродактиль, закутавшись в широкий плащ и натянув как можно глубже атласный цилиндр, вальяжно заходил в здание оперы. Мечтательно закатив желтые глаза, он слушает Вагнера, перепончатые крылья слабо подрагивают в такт музыке, ему хорошо и свет от рампы весело сверкает на страшных зубах.



Рыцарь бледный как приведение в серебряных доспехах уговаривал меня ехать с ним. Его приглушенный голос вкрадчивыми липкими змейками обнимал, оплетал меня. И я почти поверила, что та черная, пахнущая сыростью и ужасом пещера и есть то сказочное место, где мы будем безумно счастливы. Схватив мою руку повыше локтя, он одним движением закинул меня сзади на седло. Я прижалась к холодным латам, а он, быстро оглянувшись, усмехнулся холодными глазами и помчался бешеным галопом во тьму.



Пыталась затолкать упрямую корову на заднее сиденье авто. Она только удивленно мотала головой и изо всех сил упиралась копытами в землю. У пастуха были сломаны обе ноги и он ни чем не мог мне помочь. Тайна разбитого зеркала осталась не раскрыта. Главный свидетель отказался давать показания.
В темном теплом подъезде ранним утром, когда весь дом мирно спит в своих постелях, маньяк изнасиловал девушку, сильно прижав ее к перилам. Упав на холодные ступеньки, она горько плакала из-за порванного платья, из-за порванной девственности. Угрюмый дворник начинает танец «распустившегося цветка в первых лучах утренней зари» и кружится по двору медленно и томно, будто плывет под водой, и изумрудные водоросли танцуют вместе с ним. Багровое солнце сквозь толщу воды как размытый огненный шар.



В доме кавардак и суетливый беспорядок. Домочадцы взволнованны незваными гостями и, прячась за спины, друг друга, уговаривают гостей остаться, хотя всем своим брюзгливым видом дают понять, что совсем этого не желают. Жалкие, потерянные улыбочки, взаимовежливые рукопожатия и пожелания доброго пути: «Может вызвать такси?». «Ах, ну что вы!!!! Такое беспокойство, до города N всего двести километров, мы дойдем пешком….» Спускаются по лестнице, стараясь не наступить на детские игрушки и чьи-то впопыхах сброшенные вещи. Машем из окна и облегченно вздыхаем, хотя сердце начинает медленно кровоточить. Больно, больно. Обманутая, злая, растерянная, я так хотела, чтобы все было, как я хочу. Опускаюсь в кресло и на плечи как покрывало ложиться печаль. Хочу плакать горькими, громкими слезами, но гордость сковала меня, заковала в железные латы, и я как рыцарь на поле брани не имею право ронять слезы и биться о землю в истерике, даже если убили моего лучшего друга, даже если убивают меня. Сижу как истукан, как идол, утративший все величие, всю славу, остался только пепел от былых подношений, только тлен.



Самолет упал в поле, пропахав носом широкую черную борозду. Выжили только двое - брат и сестра. На нем не было даже царапины, а в ней, пробив насквозь тело, торчала лопасть пропеллера. Взявшись за руки, они шли по влажной утренней траве и солнце провожало их ошалевшими золотыми глазами. Врачи развели руками: "если бы она вытащила из сердца железку, то осталась бы жить". Брат плачет беззвучно, уткнувшись в ее белую руку, а она застывшая, холодная улыбается тихо, будто во сне.



Меня продали ужасному огру за связку бананов! У него была синяя кожа и желтые раскосые глаза и когда он тянул ко мне свои ручищи при этом мерзко, раскатисто хохотал. Пряталась в пустой, рассохшейся бочке, вся сжавшись от холодного липкого страха. Ветви сирени стояли в роскошном, дурманящем цвету, и благоухали дивно и нежно. Очень хотелось, чтобы внезапно появилась фея Сирень на колеснице, запряженной крылатыми драконами и спасла меня. Стискиваю зубы, чтобы не стучали, вдруг он услышит? Сижу, притаившись. Холодает и синие, тревожные сумерки спускаются на землю.



Море сине-зеленое с ряской и лилиями качает на огромных ласковых волнах. Отпуск прекрасен. Визы нет, едем по серпантину без прав и нам весело, а горы синеют, лиловеют вдали. Фотографируюсь в шляпе с длинными перьями как на бразильском карнавале, изящно вытягиваю тело, делаю томными глаза. Мертвые люди идут по улицам, стучат нам в окно, хотят чтобы мы их подвезли? Спорим, препираемся с ними, толкаем самых назойливых, а они хватают окровавленными, полуразвалившимися конечностями за дверцы.
Купила на последние деньги ноутбук, принесла в свой огромный и пустой дом. Сижу на полу потому что нет мебели и свет от экрана единственный источник света. Жду гостей. Тяжелый стук в дверь и половицы отчаянно скрипят. Кто-то идет ко мне.



Янтарный мед стекал по сотам прямо на руки. Его было очень много и он едва уместился в двух мешках, что взяли с собой. Будущий нобелевский лауреат был алкоголиком, мог выпить залпом, поставив друг на друга шесть стаканов текилы. Овации в зале, море цветов и всемирное признание. Крушим стулья и столы, весело прыгаем на осколках разбитого стекла, смеемся и радуемся как дети. Обморочно белый кафель в ванной так приятно холодит. Прячемся за дверью, тесно прижавшись друг к другу, переглядываемся как два заговорщика. Все идет как надо, детка!




Поехали за шубой в Париж поздним промозглым вечером. Жили в гостинице из стекла и ночной город сверкал внизу фонарями-звездами. Из боязни опоздать на самолет вышли очень рано, еще предрассветные сумерки клубились, боязливо жались к земле. Не заметив кроличью нору, кубарем скатились вниз в темноту, больно ободрав колени и руки о корни деревьев. А там, в извилистых бесконечных туннелях горел проведенный откуда-то свет и великое множество магазинов с одеждой и посудой, косметикой, обувью, шляпные мастерские и по изготовлению оружия, часов, мебели и ручек для кресел, выстроились стройными рядами вдоль земляных стен. Бродили там бесконечно долго, толкались в невесть откуда набежавшей толпе. Заглядывали из любопытства во все попадавшиеся двери. В одной мне подарили благоуханный букет водяных лилий. В другой угостили какой-то таблеткой от которой я не то уснула, не то оцепенела на несколько часов. Опутанная тяжелой дремой, лежала на одеяле из цветных лоскутков в комнате-норе, слабый свет пробивался откуда-то сверху. Мне было хорошо и мутно, хотелось убежать отсюда, но непослушные ноги, будто налитые свинцом не хотели двигаться. Опять проваливаюсь в замысловатый лабиринт снов, качаюсь там на гигантских невидимых качелях или это чьи-то до боли знакомые руки подбрасывают, качают меня? Просыпаюсь вся в слезах - я потеряла кого-то очень мне дорогого в этой бессмысленной путанице коридоров и не смогу никогда найти. В комнате душно и тяжело дышать, голова идет кругом и цветные квадратики на одеяле кружатся калейдоскопом, дрожат, закручиваются в спираль и она растет все больше и больше, нависая надо мной своей разноцветной громадой.




Омытый летним ливнем асфальт потемнел, и, отдавая свой накопленный за день жар дышал медленно и глубоко, а в ливневых стоках вода кипела и бурлила как водопад. Шлепаю босыми ногами по лужам, беззаботно отражаюсь в них как в зеркале в окантовке голубого неба. У меня нет дома, но счастливая идея посещает меня - я построю дом из старых журналов! Удивленные прохожие и сердобольные соседи еще несуществующего, фантастичного дома, приносят мне и складывают аккуратными кучами атласный глянец. Я строю дом! Складываю штабелями друг на друга, разрушаю все и складываю снова. Внезапная усталость поразила меня как молния - я падаю прямо на землю, лежу и думаю, что пора в отпуск. Звоню своей лучшей подруге, имя которой постоянно забываю и зову поехать куда-нибудь. Она соглашается, с условием, что довяжет кофточку. Ее самое любимое занятие в жизни вязать крючком кофточки и непременно синего цвета. Мы летим в Египет на воздушном шаре, внизу величественно проплывает громада Тадж Махала (Разве это не Индия??? но гид с пеной у рта доказывает, что нет) Дворец построен из спичек и зубочисток, и некоторые чересчур восторженные путешественники сильно свесившись вниз, чтобы все рассмотреть, срываются, и летят как бескрылые птицы камнем вниз. Я поймала на лету свою подругу за руку, но не удержала и мы вдвоем падаем, падаем, падаем и пестрый ковер земли радостно летит нам навстречу. Отмывшись от пыли, гуляем по шумному пестрому городу, покупаем сувениры, дышим воздухом напоенным ароматами пряностей, райских цветов и чадом уличной экзотической кухни. Может мне построить свой хрупкий журнальный домик здесь? Обшить его изнутри шелком, набросать больших и маленьких подушек и буду я как султан или паша. Окружу себя маленькими смуглыми наложницами с шелковистой прохладной кожей, заведу породистых скакунов, а может, приручу тигра или слона. Бреду по пыльной улочке с улыбкой на лице.

Красная Шапочка плаксиво надув красивые губки, собирает рассыпанные на поляне пирожки. Волк лениво курит гаванскую сигару, лежа на помятых ромашках, выпуская колечки дыма в небесную лазурь, и щурит на солнце свои коварные, счастливо-томные глаза. Любовь моя.
Плотно позавтракав суховатой старушкой, он, бесцельно блуждая по лесу, наткнулся на нее. И сердце бешено забилось, готовое выпрыгнуть из груди, застучало как сумасшедшее. Ее невинные голубые глаза, ее запах, который проникает везде сразу- аромат ванили, персиков, корицы, взбитых сливок как в самом прекрасном кондитерском чуде, которое немедленно хочется съесть! Коротенькое платьице и красная косынка на пшеничных волосах, корзинка в руках, полосатые гетры и на маленькой ножке грубые тяжелые башмаки. Выйдя из-за дерева, он раскрыл ей свои объятья и прижал к своей серой груди. Она закричала, от неожиданности уронив корзину с пирожками, для уже почившей с миром бабушки, забилась как пойманная в сети рыбка. Но он был слишком сильным и огромным для нее и, перестав сопротивляться, она сама сняла с себя платье, немного замешкавшись с завязками, стыдливо опустив глаза. Он был настойчивым и нежным и, разведя ее колени в стороны, как будто коснулся какой-то божественной тайны, задохнулся от восторга и острой непереносимой муки наслаждения. Потом гладил мягкими когтистыми лапами ее тело, ее заплаканные глаза и, прижимая к себе как будто хотел отдать всего себя, подарить вместе со своей царственной шкурой. Дикие голуби нежно ворковали где-то рядом на опушке, стоял тихий пронизанный истомой и солнечными лучами день. Тени от деревьев, словно тонкий кружевной узор. Как я полон тобой, как я люблю тебя!



В оранжерее жарко и гигантские осетры и скаты, задыхаясь в своем маленьком бассейне, поднимаются над водой, судорожно вдыхая жабрами спасительный кислород. Перевалившись через низкий бортик, падают на землю и, оставляя за собой длинный скользкий след, ползут под цветами, сорившими пыльцой. Оглянувшись назад, зовут глазами тех, кто остался, а те, блестя толстыми фиолетовыми спинами, перебираются осторожно вниз и, осмелев, становятся на ноги, сбрасывают ненужную скользкую шкуру, и она долго еще плавает в мутной розоватой воде.



Водяные смерчи, принесли с собой прохладу и ощущение удалой веселой мощи, сметающей, кружащей все на своем пути. Пляжная жизнь замерла от жуткого восторга, а потом когда небо окончательно затянуло и поднятая водяная пыль стала падать на разгоряченные тела, все разбежались, лишь самые смелые или ленивые продолжали лежать, укутавшись в полотенца. Духовой оркестр тоскливо бубнил какую-то нудную музыку, я недовольно ерзала на стуле и, не выдержав, убежала. Пробираясь через полуразрушенный зал, дышала запахом навощенного паркета, нагретого за день жаркими лучами, и яблочного штруделя, заботливо приготовленного кастеляншей для своего любимого. Она, шаркая больными ногами, несла остудить на окне ароматный пирог. Недовольно оглянулась на меня, будто я хочу украсть ее сокровище и долго еще сверлила мне спину острыми как бритва глазами.




Споткнувшись на лестнице, сломала каблук и вырвавшееся матерное слово ничуть не изменило положение вещей. Неудобно хромая, вернулась домой переобуться. Ночь. Крыши домов в проводах и холодный свет от бра на стене. Хмурый мужчина незаметно прячется в мебельной тени и, вальяжно выйдя из-за шкафа, уверенно и медленно, как в страшном сне, идет ко мне.



Заколдованная принцесса, превращенная в полубелку-полулису, грустно перебирала цепкими лапами цветы, сорванные утром в саду. Хмурые серые люди спешат на работу, зябко поеживаясь в предрассветном тумане, а добрая фея запуталась в телефонных проводах и висит в них, поникшая и продрогшая, ее платье, расшитое серебряными звездами порвалось, и шелковые лохмотья едва трепещут на ветру. Злая волшебница варит кофе и ворчит на своих старых, подслеповатых псов, которые вечно путаются под ногами. Она внимательно читает утреннюю газету, надвинув на кончик носа очки и ждет, когда рыжая бестия с пушистым хвостом приберется на кухне.
А та, задумавшись, смотрит в зеркало и считает золотые кометы в своих зрачках.




Рыболовы-любители коптили кита над керосиновой лампой, срезая острыми ножами куски сочного мяса, развешивая их под потолком, и деревянная избушка вся пропахла этим остро-сладким запахом. Они громко разговаривали и смеялись и не слышали, как маньяк открывал входную дверь, запертую лишь на крючок. Полусонные, испуганные дети видели, как его обнаженная серая тень скользила вдоль стены и, спрятавшись под одеялом с головой, надеялись, что он их не найдет. Зажмурив глаза и затаив дыхание, дрожали от страха. Половицы тихонько скрипят, он совсем рядом. Чужая рука ведет по одеялу, слегка лаская затрепетавшие округлости над ним. Спи, крошка, и ничего не бойся.
Непросто играть Гамлета, когда ты девушка в черном тугом берете, в театре, нарисованном масляными красками, висящем вниз головой на площади Дуома в центре Милана. Перистые облака над городом еще не просохли, лучше ходить под зонтом! Все спешат на премьеру, возбужденно переговариваясь, вертя афиши в руках. На сцене приглушенный свет, а нарисованные щеки горят от смущения, зрители замерли в немом восторге и в напряженной тишине уличный трезвон трамваев кажется частью трагедии.



Церковь из красного кирпича с видом на море используют как офис. В ней полутемные прохладные коридоры, стрельчатая тишина, замершие грустные боги на стенах и витражах, тяжело пахнет сыростью и мирой. Безликие просители застыли в коридоре в бесконечном ожидании, впав в оцепенение, будто в спячку. Серьезный директор сидит молча за широким столом, скрестив пальцы, глядя пустыми глазами в стену. Солнце светит ему в спину, греет ласково затылок. Он тоже будто спит. Серое море плещется где-то совсем рядом, слышен его недовольный рокот. Подписывать документы он не хочет, сердце так неспокойно, так тяжело стучит, что просто не хочется думать, а просто уйти куда-нибудь к воде, лечь на песок и слушать, как волны бьются, играют и текут сквозь сомкнутые веки.




Дружелюбные зомби подвезли меня на своем ржавом автобусе. Ехали ночью через лес, машина мягко подпрыгивала на мху и кочках, многочисленные светлячки освещали дорогу изумрудным сиянием. Было тихо и сказочно. Он бросил меня, уехал на мопеде куда-то в ночь, сказав, что для меня нет места. Я осталась стоять на пыльной дороге растерянная, удивленная. «Я не смогу стать твоим героем». Это предел, та грань где в отчаянье хочется биться головой о стену. Млечный путь раскинулся по небу кокаиновой дорогой счастья, будем танцевать грязные танцы на битом стекле, пытаясь забыть старые раны, приобретая новые. В темноте не видно слез, они обжигают глаза. Нечем дышать - теплый воздух как вата. В лесу тихо, уехал веселый автобус, скрипя старыми вытертыми боками, едва не разваливаясь, как и те, кто были внутри. Пойду по млечному пути, осторожно ступая босыми ногами, они немного запылились, но ничего…ничего…



Целовал знойную итальянскую красотку, жарко прижимаясь, в темной дремотной подворотне, магнолии душно цвели, а дело было не то в Сицилии, не то в Милане. Китовые акулы плавали в прозрачной воде, играли и резвились, и, проплывая возле самого берега, поднимая плавниками песок со дна, призывно махали хвостом, как будто приглашали поплавать с ними в теплом ласковом море. На небе ни облачка, синяя лазурь безмятежная и такая родная. Я словно дома.





Запускали белый кораблик в белом тазу, представляли, что таз — океан, а командовал запуском суровый адмирал в ослепительно белоснежной форме. У него не было лица, но разве мужчинам это нужно? Сплошные шрамы и огромное любящее сердце. Солнце садилось за горизонт, все драконы на побережье готовились спать и, обманчиво прикрыв глаза, шумно дышали дыханием, обуглившим всю траву и деревья вокруг. Восторженные барышни, что в изобилии водились в этих краях, ахали от восторга, когда их кавалеры, храбро не дожидаясь, когда дракон уснет, тихонько подкрадывались, чтобы сорвать, случайно уцелевший цветок для своей подруги. Не всем везло, иногда коварная рептилия, в полудреме хватала лапой или зубами зазевавшегося любовника.
Пьем с адмиралом черный-черный кофе, сидим на еще теплом песке, любуемся закатом. Он дарит мне цветок и ждет, скромно отвернувшись, мой благодарный поцелуй.



Пляжная жизнь так и манила под свое теплое уютное крылышко, но невозможно, невозможно… Крема для загара нет, полотенце забыла, да и работа предъявляла настойчиво свои права. Сегодня моя очередь быть куклой и стоять на витрине, может с кем-нибудь поменяться? И мчаться разудало на море, солнце припекает и на душе так радостно и весело! Авто с открытым верхом, ветер ласкает нежно волосы, очки съехали на кончик носа и мне смешно. Машу рукой джентльменам в плавках и цилиндрах, один из них, тот что с бородой, приветливо машет в ответ – у них сегодня свадьба – счастливый счастливый день. Они держаться за руки и улыбаются, смеются. Лежу на песке, опутанная томными жаркими прикосновениями. Солнца ли, тебя ли – все одно.




Безумно известный дизайнер обещала сшить мне платье и я, следуя за ней по пятам, чтобы при случае напомнить о данном мне обещании, путешествовала с ней в огромной машине с откидным верхом по селам и деревням, которые она посещала в поиске капризного вдохновения. На одном из ухабов в лесу машина перевернулась и я выпала из нее. Не заметив этого все уехали, а я, пытаясь догнать ее, бежала изо всех сил. Выбежала на дорогу, но машины нигде не было. Зато справа приближалось гигантское стадо коров, мыча и топая, уверенно продвигались в мою сторону. Самая прыткая из них сверкая надутыми атласными боками ринулась ко мне совсем не дружелюбно настроенная и нацелив на меня свою рогатую голову двигалась то вправо, то влево в зависимости от того в какую сторону я пыталась сбежать. Мальчик похожий на пастуха плохо одетый худенький и босой отвлек ее звоном колокольчика, и корова на минуту забыла обо мне. Я побежала к деревянному двухэтажному дому, стоявшему за моей спиной и взлетела на второй этаж, отчаянно нажав на звонок. Дверь распахнул заспанный небритый мужчина, завернутый в полотенце, он молча пропустил меня в тепло неубранной квартиры и пошел спать дальше. Я сидела на кухне, рассматривая в окно стадо коров. Мне остается только ждать. Теплые сумерки спускаются на землю, мошкара сладострастно кружится в замершем воздухе.




Один из них был отравлен, второго зарезали, а третий умер от старости. Три скелета лежали в доме, в доме, приготовленном под снос. Наследники, брезгливо обойдя комнату за комнатой, стараясь не касаться стен и поворачивая дверные ручки, обхватив их платком, решили, что здесь нет ничего ценного. Паутиной заросший камин угрожающе молчал. Огорченные стены хотели прилипнуть к одежде. Дом тревожился. Недовольно скрипел паркет. И если бы потолочные балки, давно почерневшие, но еще полные сил имели голос, они бы недовольно зарычали, сначала тихо, а потом громче и громче, переходя с тихого рокота в раскатистый рев. Братья переглянулись, найдя в одной из спален три праха. Молча вышли. Деревянные ступени скрипели, когда они спускались на улицу. Штукатурка на доме кое-где обвалилась, оголяя кирпичный остов, паутина трещин шла под самую крышу, на вершине которой сидел гордый каменный лев с мечом. Опираясь на задние лапы, он величаво смотрел на запад – одинокий, могучий, царственно надменный. И казалось, что сейчас, в последнем посмертном усилии он поднимет меч и, оглашая округу своим громовым рыком, пойдет в бой.