Весь город знал, что убийство Валерия Иванова заказал весь город.
Невыясненным оставалось другое: чей киллер отстрелялся первым и, соответственно, последним.
Работниками милиции негласно было отмечено восемьдесят случаев произведенных заказчиками оплат по данной «номинации», но настоящий фигурант по делу так и остался неустановленным. Ибо все ненастоящие, или лже-фигуранты, на первых же допросах с пристрастием оказались обладателями безупречных алиби и автоматически были переквалифицированы из обвиняемых по особо тяжкой статье уголовного кодекса в заурядные мошенники.
Это же нонсенс: не засадишь же за организацию убийства весь город?!
Спрос рождает предложение – цинично противопоставляли лже-киллеры известный закон политэкономии дотошным расспросам следователей, терявшихся в догадках.
Газетчики трубили и требовали раскрытия преступления.
Общественность волновалась и, давно привыкшая ко всяким злодеяниям, творимым в отчизне, в масштабах города ничего не требовала, лишь переживала, как бы опять не поднялись цены на водку. К этому привыкнуть тольяттинцы решительно отказывались, готовые в любую минуту из опорожненной бутылочно-водочной тары прямо в центре города соорудить самую что ни на есть революционную баррикаду.
И выдвинуть лозунги, допустим, такие:
«Не сметь покушаться на святое!».
«Мы вам «Жигули», а вы нам что же?!»
«Россия – это, прежде всего, дешевая водка!».
И т.д., и т.п.
В целях снятия нездорового ажиотажа, напрямую связанного с убийством мало того, что популярного журналиста, так еще и депутата городской думы, косвенно спровоцировавшего массовый спрос на спиртное, а это, как известно, прямой путь к беспорядкам, на закрытом совещании горе-правоохранителей было принято решение: срочно добиться раскрытия данного преступления. Что означало только одно: любыми средствами, и не столь уж важно, будет ли арестованный к нему действительно причастен. Ибо как когда-то метко изрек духовный вождь чекистов Дзержинский: «Невиновных людей не бывает, есть только объекты нашей недоработки».
Тут-то – как нельзя кстати! – первым кандидатом на злополучную доработку подвернулся некто Черников, только что снятый в курортной зоне города с памятника Татищеву, где он выступал вторым седоком и зачем-то настырно пытался развернуть выдающееся творение скульптора-современника в прямо противоположное от исходного направление.
– Утонешь же, скотина, – жалостливо трепал коня за гриву не предусмотренный творцом второй чудак-наездник,– катим-ка лучше в дурку, там на полдник компот дают с булочками.
Но, видно, не судьба была ему на этот раз побаловать чугунного коня компотом с булочкой: памятник-то оставили, а вот инициатора происшествия, Черникова, на патрульной машине прямым ходом доставили в городскую прокуратуру. В кабинет к дежурному следователю, который без обиняков, оценив бросающуюся в глаза из-под коротких рукавов рубашки подозреваемого широкую, как загородная трасса, «дорогу» от причиненных шприцем проколов, приступил к решению поставленной перед ним задачи.
– Наркотики употребляешь?
– А у тебя есть?
– В убийстве журналиста Иванова чистосердечно сознаешься, отказа ни в чем не будет, уяснил?
– А як же.
– Приступим к допросу: кто заказал?
– Усама Бен Ладен.
– Кто исполнил?
– Я!
– Все сходится, – отрапортовал высокому начальству прокурорский работник ниже классом. Где бы героина еще взять? Столько висяков раскрыть можно. Надо будет потолковать с оперативниками.
– Гуляй, рванина! Тут на всех «читков» хватит, – бахвалился препровожденный в кутузку Черников. – Завтра еще пойду, загружусь за парочку жмуриков.
– Во дает! Во мочит! Так посадят же?
– Кто посадит? Не боись. Меня только вчера с Южного шоссе из психушки выписали. Я на тот момент, когда ихнего журналиста хлопнули, в кабинете у завотделением Василь Васильевича с котом Барсиком в шахматы играл. Так он мне мат поставил. Вернусь, прибью подлюгу! Алиби у меня, понял? Ты, когда на дальняк ходишь, – наставлял он слушавшего его с открытым ртом низкорослого паренька, по виду малолетку, – газету «Тольяттинское обозрение» с собой бери, путного там теперь все равно ничего не прочтешь, но хоть мусорские сплетни знать будешь. Запугали писак, запугали.
– А, а, а…
– Тогда завтра и мы запишемся в киллеры, – подхватили инициативу собратья по несчастью, – если у тебя нашлось алиби, то и у нас оно наверняка имеется. Мы же не убивали журналиста.
– Это еще доказать нужно! А при нынешнем положении вещей, между прочим, иногда это бывает весьма и весьма проблематично сделать. Только назовись груздем – мигом тебя запихнут в кузов.
– Но у тебя же получилось?
– Я же вам сказал, что у меня два адвоката: завотделением Василь Васильевич и кот Барсик.
Несмотря на все вразумления бывалого Черникова, как и положено, к утренней проверке, на имя начальника оперативной части было составлено (в муках писавшееся всю ночь) заявление с настоятельной просьбой – выдать на всю камеру запретного зелья.
Настоящая коллективная петиция!
– Вы что, рехнулись? – заорал на них молодой и круглый, как мяч, ответственный по изолятору, по долгу службы отвлекшийся от контроля над шмоном. – Кто же так оформляет? Надо явку с повинной писать, а вы про наркотические средства!
– Эх вы, обалдуи, поддержав коллегу, пожурил их пожилой Кузьмич «продольный». – Я «куму» сам доложу. Он и без заявления вас примет. Только у него, кажется, героин кончился.
Все сразу перехотели быть киллерами.
– И на будущее, чтоб вы знали: коллективные жалобы и заявления не принимаются. Пишите каждый в отдельности. А про «геродос» я еще поподробнее выясню, – дабы подсластить пилюлю, залихватски крикнул перед уходом заслуженный «продольный», уже проворачивая ключами в замках запираемой железной двери.
На какое-то время в камерном полумраке воцарилось молчание – заваривался чифир, а потом опять пошел галдеж на не сходившую с уст тему.
– Где же столько листков взять на их «баранки»? А вдруг у них и вправду порошка нету? – одолевали некоторых сомнения.
– Как же – нету? Всегда был, а тут – нету? Куда же он делся?
– Пусть хотя бы «травы», или сонников дадут, – включился в разговор несколько приунывший и, видимо, испытывающий наркотическую ломку Черников. Я все же за их «висяк» срок мотать подписался.
– А я бы и салом взял. Или колбасой «Докторской». Пусть потом меня хоть за шведского президента Улофа Пальме судят. Есть так хочется! Всё равно я его не убивал. Я где-то слышал, что наш суд самый гуманный суд в мире.
– Как же!
– Цыц! Мелюзга! – посыпались со всех сторон окрики на проголодавшегося паренька-малолетку, выискивающего в пустом мешке вдруг да случаем завалявшуюся хлебную корку.
И, не взирая на все разногласия, в начале возникавшие между задержанными в этом серьезном вопросе, в итоге в камере № 27, что располагается на спец-продоле следственного изолятора №1, как флигель в саду большой усадьбы, затерянный на территории УВД города, все же победила дружба – заявление на прием к оперативнику подали за бомжа Серегу, внешне производившего впечатление равнодушного ко всему происходящему увальня-недотепу, решив, что пусть, мол, первым, так сказать, проведет разведку боем: глядишь, что и выяснит. К тому же в тюрьме ему сидеть явно понравилось: ни разу не бьют, три раза кормят...
– А этапируют на централ, так там тебе и вшей выведут, и венерические заболевания, если есть, вылечат. Опять же, обязательный для всех медосмотр проведут, – подбадривали его сокамерники.
Перед обедом его вызвали...
И он ушел.
Защемленным нервом потянулось время.
А вернулся предприимчивый бомж только к вечеру – вдрызг пьяный, с крест-накрест перемотанным ливерной колбасой, как пулеметной лентой, туловищем.
– Героина не было. Пришлось взять водкой и колбасой. Нате вот, ешьте. Теперь я за Иванова загрузился. У меня тоже алиби на этот случай имеется. Я вспомнил. Я же в тот день в вытрезвителе с самого утра за «белочкой» по потолкам и стенам гонялся.
– Поймал?
– Не дали. Самого поймали и к кровати пристегнули наручниками, чтоб я не рыпался, значит. А дальше ничего не помню. На третьи сутки только в спецприемнике в себя пришел, в пятой камере. В здании напротив. Его через решетку, если вглядеться, видно. А потом меня сюда перевели. Так и сказали: «Сразу видно, что ты еще тот гусь лапчатый. Будем с тобой работать».
– Наработали. Жди теперь суда и справедливого приговора.
– Ладно, не плачь, Серега, разберутся. А колбаса-то какая вкусная.
– Жуйте-жуйте.
– Прохиндеи вы, – обиделся приподнявшийся с нар Черников. – А как же я? Это же моя идея была.… Воспользовались, да? Воспользовались...
– А твое алиби уже выяснилось. Мне опера рассказали. Жди теперь, когда за тобой Василь Васильевич из дурки приедет. Будешь там играть с котом в шахматы. И так молодец, тремя дозами отловился. А про журналиста этого, главного редактора газеты «Тольяттинское обозрение» Валерия Иванова, я вам по-простецки, как в некрологах не пишут, словами из песни Владимира Высоцкого скажу: «Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт». И главное, что добавлять больше ничего не нужно. Творческие личности сами о себе, при жизни еще, все споют и скажут. Но я все равно от полноты чувств пару слов вставлю, – как со сцены выводил рулады, подняв руки и вскинув голову, новоявленный лже-киллер, – ну, а за то, что мы теперь здесь от его неугасающей славы харчуемся, по собственному разумению, кто героином, кто колбасой и водкой, натурально, как у вечного огня греемся. Прости нас, Господи, за это, грешных!
– Видать, крепко нализался.
– Это вы мне? – обескуражено заморгал глазами бомж-оратор Серега, после чего устало сполз по покрытой «шубой» стене и, закрыв лицо руками, разрыдался. – Как с вами жить? Как? Эх, люди, люди...
А когда немного пришел в себя и успокоился, то в полной, установившейся будто в необъятном акустическом храме тишине, продолжил:
– Я помню, в квартире моей мамы на зеркале висела наклейка восьмидесятых годов того, уже прошлого века, на которой четкими, веселыми буквами было выведено «Тольятти – город-сад», полукругом, над маленьким улыбающимся человечком, придерживающим только что посаженное деревце и обычную дачную лопату. А теперь скажите мне на милость, что подобает писать художникам на полотнах нынешнего страшного времени, если в уличных разборках честного люда гибнет день ото дня не меньше, чем в гражданских или мировых войнах, когда сбивается счет утраченных судеб. «Тольятти – город-кладбище». Так что ли? Как дальше жить-то будем?

Июль 2002 г.
Сызранский централ.