Слишком рано начал

Пить я начал рано – в пять лет. В то время родители снимали комнату в частном доме на окраине Харькова. Около семи они уходили на работу, а я получал полную свободу действий. Гуляй – не хочу!
Хозяева, муж и жена – дядя Вася и тетя Вера, жившие в комнате, смежной с нашей, были самогонщиками. Зелье они начинали гнать с утра пораньше, и уже часам к восьми шел первач.
Мне хозяева наливали грамм пятьдесят этого самого первача в ажурную рюмочку, которую я выпивал не без удовольствия. На закуску давали либо помидор, либо огурец – бочковые, ядреные. Иногда я получал кусочек сала с черным пахучим хлебом.
Мотивы такого поведения дяди Васи и тети Веры мне не понятны до сих пор. Наиболее вероятным, наверное, можно считать то, что они меня любили и таким образом эту любовь проявляли. Своих детей у них не было.
Надо сказать, что мои утренние возлияния, как правило, имели продолжение. Обычно дядя Вася доставал гармошку и мы с ним дуэтом пели украинские песни под его разливистый аккомпанемент. А потом, он говорил мне:
–Саня, ну-ка давай вприсядку!
И я пускался вприсядку под гармошку, а тетя Вера, при этом ритмично хлопала в ладоши.
Все это происходило с удивительной регулярностью, практически каждый будний день и продолжалось, думаю, не меньше часа. А потом начинали идти люди с банками, бутылками самой разнообразной формы и объема. Они покупали так называемый «продукт» – слово «самогон» никем не произносилось. В воскресенье все отдыхали – и хозяева, и мои родители.
Эта идиллия длилась бы неизвестно как долго, но однажды, жарким летним днем, в самый разгар торговли, пришли два милиционера с обыском, который оказался для них весьма успешным, и увели дядю Васю и тетю Веру. Больше я их никогда не видел.
Папа сказал мне, что хозяев посадили в тюрьму за самогоноварение. Я начал плакать – жалко было их, а папа этому удивился. Он и не подозревал, что я любил дядю Васю и тетю Веру. Ведь я никогда не рассказывал родителям о том, как проводил время в их отсутствие. Мне всегда казалось, что им было не до меня из-за тяжелой работы. Вечером они почти не разговаривали со мной и друг с другом, и спать мы ложились рано, часов в девять.
Понятно, после ареста дяди Васи и тети Веры, жить в их доме мы уже не могли – дом опечатала милиция. И мы перебрались к родственникам на Чеботарскую, где пожили совсем недолго, а потом уехали в Донбасс. Отцу выделили отдельную квартиру от НИИ, в который он устроился по конкурсу.
После того, как я прекратил потреблять «продукт», у меня стал проявляться синдром привыкания. Мне даже сны тогда снились, в которых я свою дежурную рюмочку под самую разнообразную закусь опрокидывал. Длилось это с месяц, а потом все прошло.
Родители мои были люди непьющие – папа из-за порока сердца, мама из-за папы. Поэтому алкоголя в доме не было, и пили его в незначительных количествах на праздники или на дни рождения.
Я уже пошел в школу, включился во взрослую жизнь.
Однажды мы дома всей семьей отмечали 7 Ноября. Пришли гости: дедушка, бабушка и мой дядя – мамин брат. Из алкоголя на столе стояла «Московская» водка, которую всегда пил только дядя и какое-то марочное вино, может «Черные глаза», а может, «Рубиновое Крымское» – эти вина чаще других тогда были на прилавках.
В общем, всем выпивку налили, и уже дедушка тост начал произносить, а мне даже рюмку не поставили. И, наверное, такой у меня минорный был вид, что дядя Вадим расчувствовался. Говорит:
– Надо бы и Сане налить рюмашку. Он уже большой.
Все на меня посмотрели как бы вопросительно.
Папа говорит:
– Пожалуй… Чего тебе налить, сынок?
Я говорю:
– Водки.
Все засмеялись. Мол, неслабое начало взрослой жизни!
Папа достал из серванта маленькую рюмку, граммов на пятьдесят, и туда на дно водки накапал.
Я дождался, когда все замолчали, и говорю:
– Пап, полную налей.
Папа такой моей крайней наглости очень удивился, а дядя Вадим говорит:
– Ваня, налей ему полную, пускай хлебнет. Может, на всю жизнь запомнит, как это пить… Может, у него охота пропадет окончательно.
Ну, отец взял и налил полную.
В общем, подняли мы рюмки, чокнулись. Все на меня смотрят. А я чуть ли не залпом водку выпил, огурчик аппетитный солененький из банки вытащил и хрумкаю им себе в удовольствие, закусываю.
Вижу, всех это весьма удивило, но мне уже как-то сразу хорошо стало – организм вспомнил былые дни. И я сначала тихонько, а потом все громче и громче запел:

«Ой лопнув обруч коло барила,
Дівчина козака та й одурила.

Ой думалося,
Передумалося,
Одур голову бере,
Що далеко він живе.

Ой чия ж це хата незаметеная,
Ой чия ж це дівчина незаплетеная?

Ой думалося,
Передумалося,
Одур голову бере,
Що далеко він живе...»
Ну, и так далее, до конца.

Когда я умолк, дедушка сказал:
– Душевно, а главное, в ноты! Сашок, где ты так петь научился?
Папа с мамой молчат, переглядываются друг с другом. Мне уже совсем хорошо стало, полетная легкость в теле появилась. Вместо ответа говорю:
– А давайте хором споем.
– А что споем, какую песню? – дедушка спрашивает.
– Да любую, – говорю. –Хоть и «Місяць на небі».
И я затянул:

«Місяць на небі, зіроньки сяють,
Тихо по морю човен пливе,
В човні дівчина пісню співає,
А козак чує – серденько мре…»

Тут все подхватили, и так здорово мы эту песню спели, что после даже сами себе аплодировать стали.
Я совсем уже осмелел, кураж поймал, говорю:
– А хотите я вам станцую?
Дедушка говорит:
– Давай, Сашок, станцуй!
Говорю:
– Только, чур, хлопать погромче.
И показал, как. Они захлопали, а я вприсядку пошел между столом и комодом. Запыхался. Сел на место. А дедушка и говорит родителям:
– Ну, вы молодцы! Таким вещам полезным внука научили – в компании не пропадет теперь.
Ничего мои родители не ответили…
Вечером меня папа спросил:
– Где ты всему этому научился?
– У дяди Васи и тети Веры.
А уже совсем поздно, когда спать ложился, случайно разговор родителей подслушал. Мама сказала:
– Ваня, может, и ты бы его чему-нибудь поучил? А? К примеру, рисовать. Ты же прекрасно портреты рисуешь.
– Придется… Ну, он сегодня и отчебучил!
Надо сказать, что в сорок лет я «моржевать» стал и алкоголь совсем пить перестал. Надоело как-то. Может, потому, что слишком рано начал...

2007 г. (ред. 2019 г.)