УТРО В ПОРТУ

       – Может, его просто во сне зарезать, Эгноил? – донесся бас, хриплый и мощный, как засурдиненный тромбон.
       – Тише, тише! – испуганно зашипел второй голос. Бас слегка приглушился:
       – Так прирезать?
       – Рано, – сказал после паузы неизвестный Эгноил. – Пара подвигов еще не повредит… Ты пока присматривайся к его привычкам, ищи слабые места. Может, отравить удастся, может, еще чего… Но позже!
       – Понял. Ну, я пошел, – и из густых зарослей, хрустя копытами, выломился здоровенный гнедой кентавр. Он прищурился от солнца, почесал бороду, хвостом смахнул овода с блестящего крупа и, перегнувшись, поскреб укус крепкими широкими ногтями. Взглянув на заросли, усмехнулся утробно и потрусил в сторону порта.
       Не особо высокая каменная стена опоясывала городок Навплион – вернее, только его кремль, акрополь (простонародье, как и во всех городах мира, селилось по окрестностям). Попадать внутрь хлопотно: стража впускала лишь после нудной проверки личности – но кентавру туда было и не надо. Порт раскинулся вне пределов стены, там, где живописные темно-зеленые горы обрывались отвесно в Арголидский залив.
       Городок самостоятельного значения не имел, служил лишь выходом в море для континентальных Микен и Тиринфа.
       Летнее утро на Пелопоннесе! Три облачка оживляют безупречную голубизну, море страстно синеет, будто целиком вырезанное из драгоценного лазурита. Могучие волны гор размыты дымкой, лишь столбики кипарисов взмывают задорно. На ближнем склоне мерцает белизной храмик морского бога Посейдона…
       Гавань весело гомонила. Только что прибыло торговое судно с острова Парос, груженное первосортным мрамором; исполинские кубы, слегка просвечивая, сияли на палубе подобно так называемому «снегу» (это редкое явление видели некоторые горные пастухи). Собранные паруса облаками клубились под реями, сверкала свежая краска. Выкрашенные солнцем матросы (даже несколько эфиопов почти не выделялись) уложили необыкновенно широкий трап; рядом уже толпились грузчики-люди, ожидая сигнала судовладельца – не очень уверенно, впрочем. Один пожилой грузчик постоял немного, плюнул и пошел прочь.
       - Ты куда?
       - Не про нас работка. Вишь, булыжник привезли…
       - А вот и маленькие четвероногие друзья… – негромко сказал другой – сутулый, одетый лишь в полоску истертой ткани. Действительно, сквозь толпу прибывших ночным рейсом финикийских туристов ломились биндюжники-кентавры, всей артелью. Вид у них был самый дружелюбный…
       - У, тачки-самосброски! – проворчал сутулый совсем тихо, потому что людокони от этого прозвища свирепели и лягали насмерть. – Ребята, сваливаем, денег не будет.
Туповатым кентаврам старались не поручать тонкую работу: погрузку тканей, сосудов с вином и маслом, готовой скульптуры. Но необработанный камень таскали всегда только они. Лихо выходило: двое вставали рядом, клали на спины широкий поддон, ручищами стаскивали на себя глыбу, а потом сами же разгружались. Люди бы надрывались вшестером.
       Гнедой кентавр порадовался торжеству собратьев над слабосильными людишками и ушел в центр пирса. Там готовилась к отплытию небольшая военная триера. Корабль старенький, неказистый, лишь одномачтовый, дерево сплошь почернело; не полностью загруженный, он торчал выше ватерлинии, обнажая на подводной части бахрому из ракушек и прочих паразитов… Кентавр осмотрел покорителя морей с отвращением, мотнул башкой – и полез на борт, осторожно переступая копытами по узеньким сходням; под его тяжестью они выгнулись, как лук.
       До боли всё знакомо… Внизу мачты вмятина: один из коней Диомеда копытом вмочил – это когда еще во Фракию ходили. Лет-то уж с тех пор… Гнильца местами недвусмысленная, скобли – не скобли. Матросы драят палубные доски, трое озабоченно ковыряются верхом на рее, меняя ветхий канат. Два гребца-раба в позеленевших медных ошейниках жуют у борта вяленую рыбу. Один тихо спросил:
       - Ты не слышал: точно в Гиперборею пойдем?
       - Вроде, – второй зевнул и вытащил застрявшую кость. – А тебе не по фиг?
       - Там моя родина…
       - А… ну это… конечно.
       - Эй, дармоглоты, чего расселись! – заорал внезапно появившийся келевст. – Всё бы вам жрать… Быстро весло понес, а то я его тебе в глотку захерачу!
Гипербореец схватил длиннющее треснутое весло и поволок на берег, второй гребец мигом провалился в люк.
       - А, Антриппос! Привет, – сказал келевст кентавру и понюхал воздух. – Ты, брат, не в обиду будь сказано – помылся бы, что ли…
       - Да ну… – Антриппос почесал копытом брюхо, задрал было хвост – но одумался: корабль все-таки. Шеф придет, накостыляет… Кентавр попятился к самому борту, свесил задницу наружу и вывалил в воду преизрядный шмат навоза. Келевст (гребецкий старшина) покосился, но промолчал. Что с него взять, быдло… И не в моем подчинении. Будь моя воля – кентавров, как баб, близко бы к судну не подпускал! И за что их шеф любит? Сильны, конечно, сволочи, в бою от них толк есть – но в остальном…
       Начальник гребли спустился на нижнюю палубу еще раз проверить оборудование: уключины, весла, банки. Одну скамью намедни заменили, он пощупал, хорошо ли остругана. Гребцу ведь голым задом елозить, обдерется – надо лечить… Не хотелось шефа огорчать внезапными проблемами. Ему и без того…
       Он по-своему жалел гребцов и старался обеспечить им сносное житье. Поганцы понимали, и чтоб сохранить дисциплину, приходилось порой злобно покрикивать. Да и не без кнута…
       А кентавр Антриппос был не моряк, он числился при Роте особого назначения его величества князя Эврисфея. А сама рота еще не прибыла, она шла маршем из Тиринфа.


ОТПЛЫТИЕ

       В гавани начал собираться демос – глашатай еще накануне оповестил:
       - Граждане свободного Навплиона! Бросьте свой унылый уют! Завтра величайший герой Эллады, непобедимый Геракл отправляется на очередной несравненный подвиг! Из нашего города! В час кратчайшей тени!
       К полудню портовые окрестности гудели. Клубились хитоны, туники, плащи – мужские и женские, чрезвычайно схожие между собой, в основном белого цвета, однако встречались багряные, синие и даже царственно-пурпурные. Бороды чаще всего были острижены по новой естественной моде – как им и полагается расти на лице; но изредка попадались и старинные, острым клином вытянутые вперед от подбородка и шеи, с выбритыми щеками и верхней губой. Женские прически пестрели бесконечным разнообразием – локоны, кудряшки, замысловатые башенки, укрепленные лентами, нитью, золотыми и серебряными шпильками… Торговцы шныряли в толпе, предлагая сувениры: бронзовые портретики героя, краткие биографии на пергаменте, вазочки, расписанные сценами подвигов. Брали охотно.
       Тени меж тем съежились под ногами и почти исчезли. Толпа примолкла, вглядываясь: сквозь город пойдут или по окружной дороге? По статусу – царский сын, как-никак! – Гераклу полагалось идти через город. Но зная его скромность, трудно было что-то предсказать… Кричали чайки, и легкий прибой шлепал верхушками волн, покачивал причаленные корабли.
       - Идут. Идут! С окружной! – прокатился шепот. Люди почтительно расступились, и в просвет вошла легендарная Рота особого назначения. Очень громко сказано, конечно. Их было всего четырнадцать – в блестящих кованых нагрудниках и шлемах с пучками конских волос, с круглыми щитами, луками, мечами и копьями. Один из шедших впереди – молодой и стройный – повернулся, дал знак, и копья мигом вытянулись вертикально, солдаты замаршировали в ногу. Второй человек, возглавлявший колонну, продолжал идти задумчиво, опустив голову, и его копье висело куда-то вкривь.
       Он был необыкновенно могуч, ростом за два метра, и притом прекрасно сложен. Тяжелый щит нес без малейшего усилия, забыв о нем; свободно спадавшая с плеча ткань подчеркивала бугры мышц – но в бороде и непокрытых темно-русых волосах седина сквозила. На вид ему было около сорока.
       - Мама, а чего он не в львиной шкуле, как на калтинке? – звонко спросил чей-то ребенок. Мать зашикала:
       - Тише! Тише! Вот наказание…
       Богатырь слегка улыбнулся, не подымая головы, и тут пацаны завопили:
       - Ура!!!
       - Слава великому Гераклу!! – подхватил глашатай. Толпа, не сводившая с кумира глаз, наконец очнулась и загудела сплошным восторженным воплем. Геракл остановился, солдаты тоже сразу встали. Он посмотрел на людей и улыбнулся. Толпа мигом смолкла, прислушиваясь, а он произнес одно-единственное слово:
       - Спасибо…
       Тут промеж двух дам выскочил глашатай и опустился на колено.
       - Учитель! – сказал он громко. – Приветствую тебя в славном Навплионе! От имени города и его граждан позволь увенчать тебя! – он достал из-под одежды лавровый венок, вскочил и, вытянувшись изо всех сил, сунул его на голову великана. Тот проворчал:
       - Что-то не пойму: с каких пор я твой учитель?..
       - Ура Гераклу! – крикнул глашатай, не дав договорить, – великий Геракл – ум, честь и совесть нации! Геракл и родина едины!
       Народ завыл, а богатырь заметно поморщился.
       Вперед выступил местный стихотворец и начал читать приветственную оду:

Ай же ты гой еси, Геракл Амфитрионыч,
стольна града Микен беззаветный защитник-герой!
Подвигов славный ряд ты свершил величаво,
много кошмарных врагов могучей рукою извел.
Злого немейского льва сразил ты бестрепетной дланью
и керинейскую лань быстроногую ты изловил.
Бронзовокрылых птиц из окрестностей града Стимфала
разящим без промаха луком ты уронил стремглав.
Собака-царь Диомед, вельми одаренный конями,
сгубить тебя пожелав, сам лишь бесславно погиб…

       Долго читал поэт. Стишки были так себе, провинциальные; но горожане ревниво следили за реакцией Геракла, ибо патриотизм – штука серьезная. Герой получил хорошее воспитание, и потому слушал очень внимательно, покачивая головою в такт – хотя стихи, признаться, недолюбливал в принципе.
       Рапсод умолк, граждане бурно зааплодировали. Геракл по-детски улыбался, не зная, как быть: хлопать – значит приветствовать собственное восхваление, нескромно получится…
Вдруг пронзительно вскрикнули трубы и флейты, затрещал барабан. Из распахнувшихся городских ворот с грохотом вырвался эскадрон сверкающих всадников и умело расчистил пространство, следом явилась позолоченная колесница, запряженная белоснежной квадригой.
       - Слава государю! – заорал глашатай. – Слава Эврисфею, величайшему из царей мира!! Никто иной, как только он – идейно вдохновил, организовал, а главное – финансировал все подвиги нашего великого современника! Слава мудрому повелителю нерушимых Микен и прочих городов мира!
       - Ура, – сказал народ.
       Прочих городов насчитывалось два: Тиринф и Навплион. Но смеяться было как-то неудобно… Кроме того, народ хорошо знал, что Эврисфею было, в сущности, наплевать на Навплион.
       Щупленький и кривенький Эврисфей слез с колесницы и приблизился к Гераклу. Слуга тут же подтащил походную ступеньку, князь взошел на нее и стал почти вровень. Плечи помещались у него на разной высоте, и асимметричный плащ тщетно старался это скрыть.
       - Брат мой! – возвестил правитель неожиданно громким и резким голосом. – В который раз уже я благословляю тебя на великий путь во благо не меня – но родины, прекрасной нашей и всеславной Греции! Все мы знаем – верно, люди? – что твое возвращение станет триумфальным, и золотые яблоки вечной молодости из таинственного сада Гесперид ты бесспорно сумеешь доставить, на благо народа! Ступай же, могучий брат, и пусть боги принесут тебе победу!
       «Где-то я это уже слышал», – подумал Геракл. И не сдержался.
       - Что ж ты, жмот, – заговорил он вполголоса, – даже эту рухлядь не отремонтировал? Ты ж обещал новый корабль! Перед демосом стыдно! – но чуткий глашатай снова не позволил развить тему и завопил:
       - Ура! Ура! Ура!!
       Геракл махнул рукой и пошел к триере. По этикету следовало кланяться и шаркать – но он ненавидел все эти церемонии, хоть сам был по рождению подлинным аристократом. Вранье, лицемерие! Делом надо заниматься, а не воздух трясти.
       Через полчаса гребной ялик медленно вытаскивал триеру на буксире, лавируя средь других кораблей. В гавани большими веслами нельзя было работать: слишком тесно.

       Демос потоптался, обсуждая в частности княжий хитон (с золотым орнаментом и стильными жемчужными фенечками) и вообще свежие микенские моды – все ж столица, как ни крути… Сувенирщики тужились втюхать остаток товара, мальчишки утекли на пустырь играть в геркулесовы похождения. Зной маслянисто повис над городом. Порт опустел, лишь несколько цепколапых скульпторов высматривали сгруженные на берег белоснежные глыбы.
       - Ну что это? Вон трещина! – указывал один заскорузлым пальцем. Владелец мрамора поспешно подбегал:
       - Я прямо удивляюсь об ваши слова! Где трещина? Где трещина, я вас спрашиваю?! За эту крошечную царапинку вы гордо сказали «трещина»? Забудьте этих глупостей – а то умные люди могут за вас бог весть что подумать… Смотрите вдумчиво за цвет. Вы нигде не будете иметь такой цвет! Когда ваша мама давала вам пить молока со своей бесценной груди – там был этот цвет, я вас уверяю. И почему я должен помнить такие вещи лучше вас? Это просто кошмар с вашей стороны… Но перестанемте разговаривать лишних слов и отведайте этого мрамора об ваш резец – вы получите не тухлую смокву с базара, вы получите роскошную греческую нимфу!
       К вечеру мрамор раскупили.

Целиком роман можно прочесть на моём сайте