РУМЯНЫЙ КРИТИК МОЙ,

или моя Арина Родионовна


Пушкин часто читал написанное своей няне
Арине Родионовне и внимательно выслушивал её мнение.
Бывальщина



Одни умирают без покаяния, другие живут дольше обыкновенного.


Вера Игнатьевна Зудова относилась к числу долгожителей. Упрямая и настойчивая, она могла уговорить и смерть, а потому общение с ней человека мягкого, не способного противостоять напору, ничем, кроме покорной улыбки, сущее наказание.


Каждое утро, входя в мою холостяцкую келью, в которой, благодаря соседству и недоразумению, исполняет роль сестры-хозяйки, говорит:


– Леонид Петрович, сколько можно предаваться глупостям? Здоровый, ответственный мужчина обязан добывать хлеб насущный в поте лица, а не, извините, мягкого места. Когда ни придёшь, вы стучите по клавиатуре, а мне, за стеной, кажется, что бьётесь об неё головой.


– По-другому, достойнейшая Вера Игнатьевна, не умею. Не обучен по-другому.


Она глядит на меня с грустной иронией и, наверняка, думает, раз Бог обидел человека и не дал ничего взамен, не следует изображать недоумения по этому поводу. Единственный способ избавиться от докучливой советчицы, потерять её из виду, но в наших условиях, когда даже выбор соседей зависит от толщины кошелька, это так же недостижимо, как восхождение в трусах и тапочках на Эверест.


По обыкновению, до завтрака, я спешил окончить рассказ, на сей раз о любви директора совместного предприятия некоего Золотушникова к юной секретарше Юноне. Лирическая часть далась относительно легко, но на подступах к эротической, воображение покинуло меня, как покидает привидение опустевший дом.


С какой только стороны ни подбирался к долженствующей взволновать читателей проблеме, но дальше тупика меня не заносило. Сначала Золотушников, оставшись с Юноной наедине, в качестве предисловия, всучивает ей пачку долларов, но, вместо ожидаемой, автором и персонажем, благодарности, расплакалась: «Вы меня не уважаете»! А ведь этот «ход» показался мне убедительным, а, главное, оригинальным. Тем более, что все средства массовой информации, словно сговорившись, доказывали нам прискорбную склонность молодёжи, в особенности женской, к чарам «зелёного дьявола». И я посчитал, что такое бескорыстие омоет загрязнённые реальностью читательские души чистой струёй почти забытой романтики. Но вмешалась соседка, за неимением лучшего, используемая мной в качестве критикессы. Вера Игнатьевна, с присущей ей решимостью, убеждающей больше, чем ссылки на читательскую вкусовщину, отвергла такой поворот сюжета.


– Никакой читатель не поверит, – авторитетно заявила она, – что глупость украшает девушку больше, чем бижутерия».


Тогда я избрал другой вариант: уже Юнона совращает моего героя с тем, чтобы полученное вложить в собственное дело. И снова последовал решительный протест:


– Не смешите публику, милейший! Если уж «бабочка» сама разожгла костёр, то в нём сгорит любая деловая инициатива.


Был забракован и компромиссный вариант: у Юноны — жених, а у Золотушникова — супруга. Интрига состояла в том, сумеет ли молодость, преимущества которой неоспоримы, одержать верх над хваткой, отработанной до мелочей в жизненных передрягах. Сначала мне показалось, будто такой поворот увлёк даже строптивую Веру Игнатьевну. Она всплакнула, вспомнив, видимо, нечто такое, что задевало её прошлое, показавшееся ей, с оглядкой на полстолетия, ещё не затянувшейся раной. Но суждения, высказанные слушательницей, оказались в полном противоречии с моим замыслом.


– Бедняга, – посочувствовала она, – нелегко, видать, даётся тебе пропитание, коль скоро не способен разобраться в элементарных вещах. Юнона девица с хитрецой, а потому распродаёт свои прелести так расчётливо, что даже прожжённый хлыщ Золотушников, легко заглотит наживку вместе с удочкой. И это притом, что для него совращение женщины такой же факт коммерческой деятельности, как договор о намерениях. Не проще ли заняться созданием положительных персонажей. – И, подумав, прибавила. – И вообще получается очевидная невнятица. Когда горячительное переходит в горячее /целомудрие не позволяло Вере Игнатьевне произнести словечко «секс» /, читатели предпочитают конкретику, а не блуждание вокруг да около.


– Я пишу правду, а они пусть размышляют.


– Твоя правда сермяжная, посконная и домотканая. Ты весь во вчерашнем дне. О нём всё известно наперёд. И читатели не простят тебе, желание оставить их в прошлом, как бы подчёркивая этим, что в светлом будущем они никому не нужны.


Надивившись вдоволь глубиной мысли моей случайной Арины Родионовны, поддался внушению, изорвав написанное в клочки. Сосредоточившись на положительном, я сделал положительную карьеру, не столь шумную, как у Пушкина, но, не претендуя на многое, легко довольствуешься тем, что приносит удачно перенятый творческий опыт.

Борис Иоселевич