НЕНАПИСАННАЯ ПОВЕСТЬ БОККАЧЧО – 4


или НОВЫЙ ДЕКАМЕРОН


/ продолжение, начало 9.05, 13.05, 18.05.13 /


НЕТ БУНТА И НАСТОЯЩЕЙ ПОКОРНОСТИ ТОЖЕ


Они не вошли в дом, а пошли в сторону моста Вздохов. Вечер был свеж. Лодки тесно прижимались друг другу, слегка покачивающимися бортами, и обе девушки очень их напоминали, хотя не замечали этого. Они отошли достаточно далеко, но Агнесс не произносила ни слова. Рената, искоса наблюдая за ней, понимала, что Агнесс чем-то серьезно озабочена, хотя, казалось, к тому не было и не могло быть никаких оснований. Ведь они расстались всего несколько часов назад и за такой короткий срок… Хотя любая неприятность, коль скоро она случилась, бывает не к сроку. И Рената не выдержала:


– Агнесс, милая. Я устала и хочу спать. Неужели наш разговор нельзя отложить до завтра?


– Поверь, – прервала, наконец, молчание Агнесс, – будь у меня такая возможность, тебя бы не потревожи¬ла. Но я сама виновата. Мне так было хорошо и интересно с тобой, что запамятовала главное, ради чего приглашала. Но сейчас, мне кажется, что это к лучшему. Если бы наш разговор состоялся сразу, я не была бы так честна и искренна, как сейчас. Пришлось бы лгать, изворачиваться, недоговаривать. А сейчас я буду откровенна, как на исповеди. И если ты мне поможешь, стократно отплачу тебе добром. Я умею быть благодарной. Ты меня поняла?


– Пока еще нет. Но ближе к телу, как говорит мне друг, когда мы остаемся наедине.


– А этот друг, случайно не Андреа?


Рената остановилась, резко повернула к себе подругу и строго, так, во всяком случае, показалось Агнесс, спросила:


– Причем здесь он?


– Прошу тебя, – взмолилась Агнесс, – будь со мной откровенна. Поверь, у меня никаких задних мыслей. Я всё, всё объясню. Но пока отвечай на мои вопросы.


– Нет, не он.


– Ты все еще настороже. И у меня нет иного выхода, как открыться тебе первой.


И она рассказала о том, о чем читателю уже известно. Рената слушала, не проронив ни слова. А когда Агнесс умолкла, спросила:


– Когда истекает срок?


– Послезавтра утром.


– Значит, завтра у нас еще есть. Тогда и поговорим. Иди спать.


– Может, пойдем ко мне?


– Я бы с радостью. Но ты не дашь выспаться. А чтобы помочь, я должна быть в форме. Да и тебе не помешала бы таблетка снотворного. До завтра.


Агнесса спала, но все виделось так ясно, что испугалась этой ясности. Ей снился Андреа, добравшийся, наконец, до нее и бравший ее раз за разом с таким остервенением, как если бы она была, последней женщиной на земле, или, во всяком случае, в его жизни. А рядом сидел Сильвано, ничуть не удивленный происходящим, и даже взявший на себя роль советчика, открывающий Андреа тайны, которые, она была в том уверена, навсегда останутся между ними.


Потом оба исчезли, а их заменила толпа мужчин, с такой жадностью на нее глядящих, что догадаться об их намерениях не представляло труда даже замутненному сознанию Агнесс. Но брали они не «нахалом», а вежливо испрашивая разрешения всякий раз, когда переступали ее один другому. Она даже не пыталась кокетничать, корча из себя недотрогу, так как все они были, словно на подбор, красавцы, но не сладкие, как Сильвано, а мужественные и крепкие, и она купалась в удовольствии, ими доставляемом, как в душистой ванне. А на жалкие потуги Сильвано, обратить на себя внимание, отвечала откровенным презрением.


Она полностью осознавала свое участие в оргии, и в то же время ощущала себя наблюдателем со стороны. Это ей что-то напоминало, но что не умела сообразить, и только напрягшись, поняла, что снова видит себя на большом-пребольшом экране, как тогда, в комнате Андреа.


Потом наступила тьма кромешная, вихри. Замирающие, будто тающие на солнце, мелодии Россини. Кто-то, она не смогла разобрать, кто именно, играли ею, как мячом, перебрасывали друг другу, и если ее что-то смущало, то вовсе не происходящее, а его анонимность. Они превратили ее в игрушку, а ей хотелось быть активной участницей, заглянуть каждому в глаза и улыбнуться…


– Оставьте меня в покое! – закричала она, отбиваясь от тени, клонившейся над нею. – Подите, прочь!


– Пойду, госпожа, пойду, только прежде проснитесь, а то опоздаете в колледж. Я ведь делаю то, что мне велено.


– Ах, извини, милая Янина, – с трудом раскрыла глаза Агнесс, но, поглядев на часы, вскочила.


ПО НАКЛОННОСТИ СОБСТВЕННЫХ МЫСЛЕЙ


Она опоздала почти на полчаса. Учительница по зарубежной литературе, прозванная Абракадаброй, неприязненно покосилась, но промолчала, зато соседка по парте Эльвира прошептала запыхавшейся Агнесс:


– Зачем ты пришла? Абракадабра способна уморить даже мертвеца, а ведь мы с тобой пока еще живы. – И на перемене, когда они вышли во двор, продолжала бубнить: – Господи, это дура еще нудней, чем ее любимые писатели.


Элеонора была разбитная, неплохо сколоченная девица, родители которой выбились из нищеты собственными силами, но с материальным достатком так и не обрели светский лоск, и даже возникни у них такое желание, вряд ли сумели бы привить его дочери. Не удалось обтесать девушку и колледжу. Учителя, иначе как хулиганкой, ее не называли и любую другую выперли бы за милую душу, но отец, сделавший состояние на биржевых спекуляциях, так щедро оплачивал их терпение, что сама мысль, что рано или поздно его дочь покинет образовательную обитель, приводила их в ужас.


Разумеется, Элеонора использовала свои возможности, как сама говорила, на полную катушку. Скабрезные истории, почерпнутые в интернете и в бульварной прессе, водопадом низвергались из ее уст. Но укрепившаяся репутация скромницы, не позволяла Агнесс проявлять к ней откровенный интерес, а потому их общение сводилось к пустой формальности, что было замечено учителями, одобрено ими, но попытки поменять соседку ни к чему не приводили. Считалось, что сдерживающее влияние Агнесс, заставляет Элеонору держаться в границах разумного, по крайней мере, во время занятий.


Во дворе колледжа девушки, не сговариваясь, выбрали тенистый уголок, достали из полиэтиленовых мешочков бутерброды и, не спеша, продолжили девичью беседу, нежданно для самих себя почувствовав друг к другу интерес и любопытство.


– Так чем тебе не угодила Абракадабра? – смеясь и почти забыв собственные неурядицы, поинтересовалась Агнесс. – Неужели опять о высокоморальных отношениях между мужчиной и женщиной?


– А о чем другом может вещать старая дева? На сей раз вытащила из своего потайного местечка, нетронутого развратом, историю какого-то русского графа, кажется, писателя, влюбившегося в какую-то девицу, то ли она влюбилась в него, но так или иначе вознамерился на ней жениться, но узнав, что она, незадолго до того, была в сношениях с неким музыкантом, возмутился, стал забрасывать письмами с моральными проповедями и так довел бедняжку, что та, от горя, и злости, вышла на улицу и отдалась первому, кто попался ей навстречу.


– А как бы поступила ты? – хитро поглядела на нее Агнесс.


– Не знаю… Право, не знаю… – И, помолчав, добавила: – А знать бы хотелось. Ужасно хотелось бы знать.


– Но когда у тебя «это» случилось…


– У меня «это» еще не случалось, – перебила она. – И если не сойду с ума… – Она замолчала и, не глядя на Агнесс, пробормотала: – Я, кажется, разболталась. Надеюсь, ты не воспользуешься…


– Нет, конечно. Но я была уверена…


– Не только ты. Именно их уверенность поддерживает меня на плаву. Но, боюсь, надолго меня не хватит.


– Бедняжка, – только и сумела сказать Агнесс.


– А ты, надо полагать, вовсе не бедствуешь. Угадала? И давно? Врать не хочешь, а признаться не можешь. Ладно, я буду спрашивать, а ты можешь не отвечать. Я и так пойму. Кто из вас кого уговорил? Ну, не молчи же, ответь, наконец. Я ведь перед тобой распахнула тело. Ты ведь знаешь, как для меня важно услышать именно от тебя…


– Почему именно от меня?


– Да потому. Ты считаешься паинькой, никому и в голову не придет заподозрить тебя, особенно, когда сравнивают со мной… Надо так суметь! А может тебя изнасиловали? Ты сопротивлялась?


– Кончай ёрничать! Никто меня не насиловал.


– Сама?


– Да.


– Расскажи.


– Не сейчас.


– Когда-нибудь меня не устраивает.


– Придется потерпеть.


– Ответь, только честно. Ты сама подошла и сказала?


– Я согласилась.


– Я тоже соглашусь. Первый, кто появится в этом дворе, получит меня, когда захочет и как захочет. Как ужасно быть целкой. Чувствуешь себя, словно завернутой в целлофан. – Она небрежно отбросила в сторону использованный пакетик. – Ты что-то подобное испытывала?


– Не успела.


– Счастливая.


– Как раз в этом я не уверена.


– Богатые тоже плачут?


– В этом, кажется, их единственное сходство с бедными.


– Мне нравится, что ты не прибедняешься. Я хочу стать твоей подругой. Хочу научиться у тебя радостно плакать и горько смеяться. Научи меня стать женщиной, похожей на тебя. Ему ты улыбаешься? Я сморозила какую-то глупость?


– Вовсе нет.


– Только не криви душой. Я сама запуталась в этой блевотине бесконечного ожидания, и не хочу запутываться еще больше, тем более с твоей помощью.


– Успокойся, я в этом тебе не помощница. Просто, услышанное от тебя, сама намеревалась сказать другой женщине, по-настоящему настоящей. А ты, похоже, за таковую принимаешь меня. Ошибочно.



Они спохватились, что урок уже давно начался, но вместо того, чтобы ринуться, в класс, весело рассмеялись и, взявшись за руки, покинули осточертевший колледж и его пределы.


– Зайдем в кафе? Я не хочу с тобой расставаться.


– И ты мне нравишься все больше и больше. Но расстаться придется. Я жду звонка, который разлучит нас, надеюсь ненадолго.



– Но пока не разлучил, не будем терять времени.


Они вошли в кафе, в это предобеденное время, не заполненное даже наполовину, устроились за дальним столиком и спустя несколько минут перед ними дымилось кофе и скромно, как девушка, впервые попавшая на бал, примостилось блюдце с пирожными. Это сравнение принадлежит не угольщику Манчини, который до него бы попросту не додумался, а одной из подруг, но кому именно, догадывайтесь сами.


Вдруг глаза Элеоноры округлились, в них заметались искорки удивления и беспокойства, но, видимо справившись с первым волнением, прикрылась ресницами.


– Не оборачивайся, – быстрым шепотом произнесла она, заметив вопросительный взгляд Агнесс, и повторила, почти приказала: – Не оборачивайся!


– Что случилось? – в тон ей спросила Агнесс.


– Если бы ты видела, какие красавцы вошли в кафе. Такие встречаются только в сказках или во снах. Они осматриваются в поисках мест, и хотя их сколько угодно, но, кажется, им приглянулись те, что у нашего столика.


– Сколько их?


– Сама сосчитаешь, потому, что идут к нам.


РАЗВРАТНЫЙ ПОДВИГ


Их было трое, легких в движениях, что, при сильном теле, действует на почуявших запах спермы и без того слабый пол, разлагающе. Им было лет по двадцати, но опыт совращений, ими полученный, позволял брать добычу, не особенно утруждаясь. Штамп, не ими выработанный, но ими отшлифованный до мелочей, действовал безотказно, как спусковой крючок снайперской винтовки. К столику девушек они шли кучно, но, подойдя, рассредоточились, как бы окружив его, и захоти они убежать, / чего даже в мыслях не было /, не смогли бы. Один из них взял на себя роль тамады и, с деликатностью опытного ловеласа, сочетающей пряную лесть с многообещающей недоговоренностью, дал понять, что красота девушек произвела на него столь неотразимое впечатление, что решил познакомить с ними своих друзей. Того, кто стоял за стулом Элеоноры, представил как Рональдо, прикрывающего с тыла Агнесс, Лоренцо, а себя — Джузеппе. И попросил смущенно молчавших девушек назвать себя. И только после этого, они примостились у столика, а для себя — пятого — Джузеппе приволок недостающий стул.


И тотчас захлопотала приметливая официантка, перемигнувшаяся с Джузеппе. Бутылка кьянти появилась так неожиданно, словно вытащила её из-под платья. Между официанткой и говорливым заказчиком не было произнесено ни одного слова, и если бы девушки уделяли меньше внимания трепотне неожиданных кавалеров, а больше их действиям, многое могло бы их насторожить, но случись такое, не было бы и повествования угольщика, надеюсь, не надоевшего читателям. Вскоре стол был уставлен таким количеством сладостей, словно в намерение компании входило долгое пиршество. Поощряя её усердие, Джузеппе похлопал официантку по седалищу, что не осталось незамеченным, как и благодарный взгляд, которым она одарила Джузеппе. Но обе виновницы торжества были тут же отвлечены, и если у них, по поводу увиденного, и возникли какие-то мысли, для осознания их не оставалось ни сил, ни времени, ни желания.


Джузеппе болтал без умолку. Он сыпал любезностями и остротами, ужимками и кривлянием смешил девушек, и внимательно следил за сменой их настроения, чутко реагируя на любое их движение, и когда они, пошептавшись, стали осматриваться, в поисках чего-то, не подлежащего оглашению, как тут же по знаку Джузеппе, возникла официантка и увела, взявши обеих под руки.


Постепенно кафе начало наполняться посетителями, мест не хватало, и расторопный Джузеппе предложил выйти на воздух, и первым направился к выходу. За ним последовали девушки, поддерживаемые молчаливыми спутниками. Девушек пошатывало, кружились головы, но это, хоть и непривычное, ощущение ничуть не угнетало. Что-то, не до конца осознанное, беспокоило их. Но тайная радость ожидания, подавила бы любые происки разума, проявиться которому не позволяли набирающие обороты события. Неслышно подъехавшее такси, весёлое в него погружение, радостное ощущение мужских тел, к которым прильнули девушки на заднем сиденье, неутомимая болтовня Джузеппе, сидевшего возле водителя, но всем корпусом обращённым к ним, — всё это, взятое вместе и по отдельности, не оставляли ни мгновения на размышления, явно неуместные на этом случайном, но ярком празднестве. И потому ответ, полученный Джузеппе, на вопрос, довольны ли они, прозвучал однозначно утвердительно. А Элеонора, уже от себя, добавила:


– Очень!!


Продолжение будет.