После семилетки поступил Фимка учиться в техникум на строителя. Техникум - в захолустном Уральском городке с присущим таким городкам деревенским, размеренным укладом жизни. Начав в 14 лет самостоятельную жизнь в совершенно незнакомой для него обстановке он, городской до мозга костей парнишка, как ни странно, вписался в неё без особых усилий. В этом бледном, худосочном подростке присутствовало что-то от земли, любовь к животным, лошадям, природе. Не брезгливый по природе, не гнушался грязной работы, любил запах сена, навоза, печного дыма, свежеиспеченого хлеба, сосновой стружки, парного молока, кислого теста. И, странное дело, окружающее казалось ему до боли знакомым, как будто жил он уже здесь когда-то. Часто Фимка замирал, оглядывался, принюхивался, особенно запахи навевали неосознанную тоску по прошлому. Было что-то запредельное и таинственное в ощущениях знакомости происходящего вокруг. Не знал он тогда, что есть этому явлению красивое французское название - "дежа вю". А, может, дальние предки Фимкины земледельцами были, или пастухами, вот с генами и передалось.

Жила при техникуме лошадь Машка, можно сказать, главная транспортная единица в одну лошадиную силу. Среди вечно ломающихся грузовиков с солидными заморскими названиями - "Студебеккер", "Додж", "Виллис", невесть какими судьбами оказавшимися на техникумовском дворе, и отечественными "ЗИС-5" и "АМО", Машка была незаменима. Старая каурая кобыла с белой звездой во лбу и белыми же носочками, за немалые, по лошадиным меркам, годы много чего перетащившая на своем горбу. На покой бы уж давно пора "старушке", да куда там, лошадей на пенсию не отправляют. Вот и тянула Машка лямку, отрабатывала своё сено, возила воду, дрова, уголь и прочую всякую всячину.

Её штатный конюх Ленька Шеметов, живший с матерью при техникуме, крепкий деревенский парень, лет 17, сразу заприметил Фимку, уж больно у того глаза горели, когда наблюдал он за тем, как Лёнька запрягал, обихаживал Машку, чистил денник, ремонтировал упряжь, телегу. Сам Бог велел подружиться им и Машка сыграла в этой дружбе не последнюю роль. Вскоре стал Фимка снимать у Ленькиной матери тети Стюры угол, а это до конюшни рукой подать. На целых четыре года растянулась их дружба, пока Фимка техникум не кончил, тогда и разошлись пути-дорожки.

Лёнька - в лошадиных делах искушенный, по земле катался со смеху, наблюдая за тщетными Фимкиными попытками завести лошадь в оглобли или надеть на нее хомут, когда он на морду никак не лез. Простое, казалось бы, дело а не знаешь секрета - не наденешь. Перевернуть сначала хомут надо наоборот, надеть в таком положении на лошадиную морду, а потом на шее развернуть его, так сказать, в исходное положение. Фимка мучился с неподъёмным хомутом, лошадь дергала головой, и то сказать, кому понравится, когда по твоей морде елозят, не понять за каким лешим, жесткой сбруей, ну а Лёнька - хитрован наслаждался. Вскоре постиг Фимка лошадиные премудрости, научился правильно запрягать и прочее, да и не мудрено, не высшая математика, хотя тонкостей и тут хватало как, впрочем, в любом деле.

Когда Ленька болел или еще что, сам директор техникума Лавлинский просил Фимку подменить его. Со временем Фимка обнаглел и уже без просьбы директора заменял Леньку на его боевом посту, уж больно нравилось ему общение с лошадью, всегда в кармане припрятан был сахарок для любимицы.

Больше всего любил Фимка ездить за водой. Урал рядом протекал. Заводил он телегу поглубже и жестяным черпаком на длинной ручке начерпывал воду. Спокойно на речке, благостно, вода прозрачная, как слеза. Машка пьет в это время, пьёт- пьёт, подымет голову, подумает и снова пьёт. Красота лошадке, прохладно в воде, и от слепней надоедливых отмахиваться не надо. Фимка, устав наливаючи, сидит по - кавалерийски на бочке, обхватив её ногами и тихонько посвистывает, подперев голову рукой, лошадь спокойнее чувствует себя и пьет еще, такая вот тонкость. Тишина первозданная, только звук капель, падающих с лошадиных губ, да рыбьи всплески с далеко расходящимися по воде кругами.

Cказать, что была Машка глупой бессловесной скотиной, только и способной, что тащить телегу да две команды "тпру" и "н-н-но" понимать, значило бы сказать неправду. Как-то случилась в тех краях очередная избирательная кампания, то ли в Верховный Совет, то ли в городской, да какая хрен разница, не в этом суть. По такому случаю мобилизованы были все, буквально, силы, в том числе, и одна лошадиная в лице или, вернее, морде Машки. А там, где Машка, там и Фимка, не только "помощник" конюха, но комсомолец-активист, и было им поручено обеспечить переносными урнами разных неходячих, больных и т.д. граждан.

По случаю "светлого праздника" Фимка надел всё самое лучшее. Курточка черного вельвету на молнии, белая рубаха с галстучком и коричневые штаны из какого-то материала с мудреным больно названием, говорили, что из дерева он сработан, из опилок. Правда, нет ли, Фимка не знал, но коль постираешь, можно было их спокойно в угол ставить на просушку, стояли они там за милую душу, изображая нижнюю часть своего хозяина. Потом, потихоньку высыхая, морщились, куксились и падали на пол бесформенной кучей. Была у Фимки ещё одна вещь, моднючая по тем временам "москвичка", теплая куртка синего габардину на двойном ватине с шалевым искусственным воротником. Не вещь - мечта. Тётя Фимкина расстаралась. Под неё - белое шелковое кашне, знай наших.

Да, так вот, нарядился Фимка, на ноги мягкие "чёсанки" (валенки). Кошёвку (сани плетеные) запрягать не стал, решил верхом выборную кампанию обеспечивать. Положил он Машке на спину свернутую мешковину, поскольку по чину седла ей не полагалось, лошадь-то обозная, не верховая, и начал "обеспечивать". Сказать, что народ на Урале гостеприимный, все равно, что ничего не сказать. Куда ни приедет Фимка везде подносят рюмочку, и грех отказаться, во - первых, праздник, во - вторых, мороз на улице и сам Бог велел употребить для сугреву. Короче, к концу кампании Фимка так наупотреблялся, что, зайдя на "Агитпункт" и посидев там в тепле, разомлел окончательно, да и здоровья был он не богатырского.

Вот тут-то и произошло удивительное. Вышел Фимка к лошади, пытается взобраться на неё, а она не дается, мало того, мордой его тычет и двигает куда-то. Посопротивлялся Фимка, но вынужден был подчиниться, у неё -то целая лошадиная сила, а у него уж и, вообще, никаких. Идет, идет Фимка, чуть остановится - сзади мордой толчок. В сторону собьется - Машка мордой сбоку поправляет, на "путь истинный" наставляет. Оказался вскоре Фимка у конюшни, вот куда привела его Машка, это ж надо такое. Разнуздал, завёл в стойло и пошел домой, дом-то рядом. Лишь наутро, ощупывая хилый свой зад, отбитый до крови о Машкин хребет, сообразил Фимка, что к чему. Чувствовала, значит, Машка, что седок свалится с неё и расшибется по пьяному делу, и не давала сесть. Но не бросила, а гнала своего "поддатого" хозяина до дому. Вот тебе и глупая бессловесная скотинка, поумнее другого двуногого будет.

Пролетели четыре года. Закончилась Фимкина учеба, всё когда-то заканчивается, и вынужден был Фимка покинуть эти места. В последний день перед отъездом подошел к Машке, привязанной к плетню. Та стояла с закрытыми глазами, понуря голову, хвостом отгоняя надоедливых мух. Почуяв Фимку, открыла глаза, запрядала ушами. Теплые лошадиные губы нежно смахнули протянутый на ладони сахарок - последнее подношение. Фимка стоял, гладил её по шее и никак не мог распрощаться, ком стоял в горле. Машка положила ему голову на плечо. Из лилового глаза сползла крупная слеза, сползла и упала Фимке на плечо.

Послесловие. Через несколько лет, получив письмо из того городка, узнал Фимка плохие новости. Машка закончила печально. Была продана башкирам на мясо, те конину очень обожают. Выжали из лошадки всё, даже умереть естественной смертью не дали, и из этого сделали деньги. Дружок его закадычный, Лёнька Шеметов, повесился по причине неразделенной любви, земля ему пухом. Вот такая история, грустная, прямо скажем.