38. В ДОЛИНЕ ПОЭТИЧЕСКИЕ ЗУММЕРЫ

Этот июнь отмечен значительною датой. Мне переизбираться. Пять лет, как я курянин. И от меня зависит, что дальше предпринять. Могу остаться или всё порушить.

Я осторожен, вежлив с секретаршей. На кафедре предстану прохладным европейцем. Мне есть, что доложить. Хотя, конечно, не то докладывать прохладно.

Ну, доложил о пенах и бетонах. Что заявлял и что публиковал. Теперь решение Учёного совета, но это без меня – меня не приглашали.

Но «провели» меня единогласно. Сам ректор дополнял характеристику. А зав сказал, что я «светлая личность». Так что мне новый срок без шансов и сомнений.

Я, знаете, доволен. Попал в число рабов с серьёзным отношением к такому виду рабства. Вполне могу два вермута в подвальчике за личность, светлость коей подтверждена официально.

Ветер порывистый, юго-восточный. Когда ещё «осенний хлам», а вот сейчас все степени рассвета, открытие сезона и самый длинный день.

В долине поэтические зуммеры. Да, одуванчики открылись, чтоб желтеть. В зелёных ваннах трав, задержанных весной. В цветущих земляниках и верониках.

Хожу безотносительно и даже безответственно. Жаль, голос кукушки не снимешь на плёнку, и верится (по классику!), что мир всегда таков. Ромашки по пояс и пение птиц.

Ирисы пасхальные, кашки, муравьи? Лютики, осоки, кусты болиголова. Чуть не до центра тайная тропинка. Люби вот это и ни с чем не сравнивай.

Однако, я сравню. Ракиты тонконогие, что машут в ложном ветре зелёными шарами. Храм вознесения, что справа за берёзами. Сравниваю с мирискусством, который уважаю.

Я, собственно, нередко так смотрю. Особенно на Боевке зимою, как ни странно. Рисунок Добужинского к «Евгению Онегину». Перо и тушь. Ракиты, изгибы Тускари.

Конечно, и Воронеж. Но с некоторых пор мне Курск даже в убожестве красив и самоценен. Ни с чем не сравнивай, не помни, не мечтай. В кварталах ещё много диковин и сюрпризов...

Тропинки и сейчас непроходимы. В долине тростники шуршат и уклоняются. Не те, что в дельте Волги, разумеется, где проводил один из отпусков.

Я курянин всё-таки. Мне именно вот эти.

Долина пышная. Но это от дождей. Я видел, как она пересыхает. Подземный Кур питает водокачки, что чередой торчат среди долины.

«Переменчива погода. Солнце, дождь. Ветер, дождь». Бежал из рощи. Галки летели вслед за мною. Однако же, прелесть, как легко отвлекаюсь.

Смотрю на мир, уединившись на малый подоконник. Лохи, акации в нашем дворе. Дымятся баобабы – снова солнце. А дождись заката, будут и стрижи.

Горят облака, стрижи подлетают. Я – о многих вещах не с блудливой душой. О начале сезона, к примеру. И об обществе птиц на мансарде.

Придёт Ирина, сделает окрошку. В тарелках – философские сады: укропище, редиска и петрушки. Всё знаки постоянства и покоя.

Глубинка чернозёмная. Мои командировки такие, что глубинней не бывает. Ковбойка и берет. Хоть где-то задержаться не приходило в голову, да ведь и невозможно.

Бывакино и Шопино. Конечно, Обоянь. Где мне не отмечали командировки? Вот церковь из фасонных кирпичей, гусиная река, посадки волчьих ягод.

Да, горизонты! Ведь Дикое поле, чёткий круг чернозёмного моря.

И речка Ржава, Псёл с намёками улиток, с песками ледниковыми, с кувшинками.

Я всё о том, что как-нибудь можно сойти с автобуса. И, скажем, вверх по Псёлу. Снять где-то комнатушку. Такие отпуски ещё мне недоступны, но речкой пахнет даже через стекло автобуса.

Я только лишь о том, что как-то совмещаю лирику и план командировок. Такое летом легче. Я – пленник Черноземья. Ракиты, чайные, сельмаги и автобусы.

И в Курске то же самое. Как будто скоро будет совсем другая жизнь, обещанная кем-то, что прямо понимается у «корабля-колёсника», где волны теней туч от труб электростанции.
Не помню уж, когда такое первый раз. С обрыва и зимой наверняка. В бегущих облаках технологических, через которые и солнце ярко-синее.

Я часто здесь. «Колёсник» мой отходит уж сорок с лишним лет. Сейчас под южным ветром и, как бы ни хвалили, соблазн отчалить всё же существует.

Но этот образ с некоторых пор не стал категоричен, ведь мне есть, что испортить. Хабаровск отоснился, то же готовлю Курску, о чём и пожалею в посёлке Провидения.

Амур, посёлок Провидения? Александрия? Возможности обменов на досках объявлений? Любым из них могу испортить Курск. Испортить всё вообще и в сорок с лишним лет.

Нет, я не столь логичен. Слова здесь бесполезны. Лишь при дожде с утра пустынными трамваями мигнувший светофор предстанет в глубине «окна» в природу курскую, как это отмечается во всех путеводителях.

На Троицу я выбрал часок для приключенья. «Путь из варяг». Гусиновка. А также Бережновка. И – «Эй, моряк! Не хочешь выпить с бабами?» Моряк лишь потому, что я в тельняшке.

«Путь из варяг» по Тускари – так книги утверждают, хотя я знаю Тускарь почти на всём течении. По мелям еле лодку протащить и в речку ничего такого не впадает.

Тут, правда, есть озёра на левом берегу. Возможно, старица, вся в белых ненюфарах. Зимой я тут заметил подо льдом что-то похожее на каменную кладку.

Сейчас хочу найти и поднырнуть. «Неутопаемое» – так то озеро назвали. Там, бабы говорят, корова утонула. Неутопаемое!? Полно нечистой силы, «вечерниц», например.

Такое впечатление, что здесь отдельный мир. Такое уже было и тоже рядом с Тускарью. Там, напротив Боевки, где Тускарь разделяется на рукава. «Русалочьи начёсы» и ивняки нависшие.

Луг утопаемый, ивняк непроходимый. Болото с ненюфарами. Какие тут причалы? К тому же дождь готовится и небо потемнело. Моряк и без того в грязище по колено.

Вот грохнуло и треснуло. Парк железнодорожников. У ларька – редиска, плов и пиво. Под зонтиком, где галки скачут по столам, а выше распушились баобабы.

С праздником вас! Пиво есть? Конечно, есть, и я уже вторую.

Атлантика заведует дождями. Когда такой, то это из Атлантики. Циклон над Альпами свободно пролетает, чтобы пролиться тут вот на Мурыновке.

Чтоб затопить проходы меж маслин, взъерошить их до серебристой сути. Чтобы шуметь в вершинах баобабов. Ночью – по-фетовски в открытое окно.

Я слушаю Варламова. Купил где-то в сельмаге. Луи Амстронг отложен, как нечто второсортное. Блюз «Тихий вечер» – вот что в Лимончике мне нравится. Да, довоенный джаз, вполне универсальный.

Шумит Атлантика в вершинах тополей, по дугам поезда известно расползаются. А утром галка круглой головой заглянет через штору безбоязненно.