Странные растения зреют порой в оторванной от реальности,академической среде. Их заросли щедро цветут на почве провинциализма, где в обстановке покоя одни цепенеют, а другие заражаются радикальными идеями.Тишина хороша для физиков, но гуманитариям она сушит мозг. Сочетание истеричности и погруженности в себя дает гремучую смесь революционного радикализма. Тогда все идет вразнос. Жизнь в замкнутом пространстве, вне городской суеты,делает из человека идеалиста с кучей бредовых идей. Студент, через пол-года, проведенных в комнате три на три метра,вдруг обнаруживает, что разговаривает сам с собой и подпадает под любое влияние. А что говорить о преподавателях, которые живут здесь годами.
Длинный, стерильный коридор провинциального английского университета, где я проходил аспирантуру. За полупрозрачным стеклом-кабинеты преподавателей. В одном из них-моя руководительница.
Немка по национальности,в детстве изгнанная из семьи за полную неуправляемость,крепко сложенная,c широкими мужскими плечами,быстрой бесшумной походкой,большой головой с широким лбом,подвижным лицом и огромными карими глазами за толстыми линзами очков. Ее образ одновременно сочетал порывистость и агрессию.
Полная уверенность в своей правоте и негибкость мышления с одной стороны, и столь же полное отсутствие связи с реальным миром с другой, вкупе с агрессивным характером,помогли ей преуспеть в научном мире,дав денежную профессорскую должность.
Одета она всегда была в джинсы и спортивного покроя кофточки, сквозь которые угадывалась крепкая грудь и сильный торс.
На университетскую кафедру она выбегала как на ринг, полная решимости вербовать новых сторонников. В перерывах сидела на подоконнике и нервно курила маленькие злые сигаретки.
Когда-то в составе инспекторской группы она посетила лагеря боснийских беженцев, что дало ей статус патентованного правозащитника и право с легкостью вешать ярлыки на других.
Мужчин как тупиковую ветвь цивилизации, кроме вождей пролетариата, она презирала и в них, кажется, не нуждалась.
Я, несомненно, был ее врагом. Во-первых, мужчина, во-вторых, израильтянин, прошедший армию, а значит, непосредственно причастный к угнетению палестинцев.
Методы ее были радикальными как она сама. Знакомая ирландка, мать троих детей, плакала, глотая таблетки-Ну почему для невинной диссертации " Медицинское просвещение через интернет" я должна вечерами работать в хостеле для неизлечимо больных?
Я,по ее плану,должен был практиковаться в Чечне,интервьюируя родителей взорвавших себя смертников, "этих замечательных, благородных людей".
Слушая ее, я угрюмо думал - А сама бы ты могла оставить свой уютный домик в университетском городке, бросить все и поехать туда, где на каждом шагу смерть? На сколько времени хватило бы твоего идеализма?
Быстро убедившись в моей бесперспективности для ее целей, она потеряла ко мне интерес и через два месяца передала меня спокойному и аполитичному турку, который благополучно довел до защиты.
Уехав в Израиль, я постепенно забыл как унылую жизнь в заснеженном кампусе, так и саму неукротимую преподавательницу.
Однажды, смотря по телевизору репортаж о захвате заложников тамильскими сепаратистами, я вдруг увидел ее. На анилиновых, мутных кадрах любительской съемки она сидела среди заложников, со связанными руками, в ногах у зачитывавшего требования террориста в маске. Ее лицо было измождено и безразлично, волосы торчали клоками, а вокруг шеи повязана какая-то тряпка.
Эко угораздило тебя, - подумал я, - попасть в одно из самых опасных мест на земле.Непроизвольно злорадная мысль закралась в голову-Вот ты и оказалась у своих любимых революционеров. Что же они с тобой не обнимаются, не принимают как свою, не танцуют танцы?
Заложники умоляли вызволить их и больше всех умоляла она.С экрана смотрел жалкий,растоптанный человек.
Через полгода,в ходе переговоров,Евросоюз выкупил их за немалые деньги.В интервью они рассказывали, как их перебрасывали из лагеря в лагерь, избивали,издевались над ними.
Прошло время, и я увидел ее снова,на мирном конгрессе в Базеле. Я сразу узнал ее по прежней стремительной,мужской походке, которой она шла к сцене. В своей обычной, горячей манере она призывала собирать пожертвования каким-то очередным повстанцам и многие в зале одобрительно кивали той,над кем витал ореол мученицы.
Я ждал ее у выхода,чтобы спросить-неужели ее мировоззрение не изменилось после того, что с ней произошло,но она быстро прошла мимо,словно не узнав,и скрылась в глубине шикарного Бентли.
Больше я с ней не встречался,но ее имя до сих пор мелькает в газетах.