Седьмая глава: жуткая история

После того, как вся эта теперь уже шумная компания соизволила удалиться, Татьяна Ивановна – как я давеча подметил – не выдержав тяжести столь мощного психологического напряжения, которое на неё вдруг навалилось, разрыдалась. Разрыдалась навзрыд, ибо никогда ещё в своей жизни не сталкивалась с таким хамством. Её женское начало никак не могло смириться с подобным этому к её собственной персоне обращением. Не было у неё ни капельки никакой там излишней гордости или амбиций каких-то там всяческих, а просто всё, что произошло в этот день с ней – ей представлялось теперь – необычайно возмутительным и настолько оскорбительным, что даже вспоминать-то произошедшее было как-то уж очень неприятно.

И поплакав для порядка с четверть часика, она, по сути дела, тем временем непросто плакала и успокаивалась, а ещё, пусть и хаотично, но всё-таки старательно обдумывала эпизод этой острой ситуации. И наконец, решив, что переживать-то собственно одной ей нечего, а потому ультимативно набрала номер телефона, и, периодически всхлипывая носом, прижала к уху трубку, обострив своё внимание на длинных гудках в ней, замерла. Вскоре там раздался щелчок, а затем грубый бас сообщил, что он якобы у телефона и при всём притом: «весь – внимание».

Через десять минут, дав некоторые распоряжения по поводу своего кабинета, то есть, уборки в нём, она уже мчалась в своём персональном автомобиле к Пётру Николаевичу. Опять водитель, как включённое радио чего-то очень оживлённо рассказывал (он, судя по всему, ничего и не знал о случившемся). Опять он эмоционально жестикулировал руками при весьма умелом управлении автомобилем, и снова Татьяна Ивановна его абсолютно не слушала. Впрочем, где-то подсознательно у неё мелькнула такая шальная мысль всвязи с испытанными волнениями типа: «Опять этот идиот чего-то там заливает», но и не более. Как ни странно, но она уже больше не тряслась всем телом от случившегося давеча – будто бы немного переболела. Хотя в теле ещё оставался некий несколько отдалённый озноб. Волнение у неё пропадало по мере передачи общей информации Пётру Николаевичу по телефону и улетучилось почти совсем. С поставленной точкой в разговоре она поставила точку и на своих об этом происшествии серьёзных переживаниях, как бы передав их по эстафете. По сути дела правильно рассудив: «Я своё отпереживала – пусть теперь попереживают другие». И то верно!

Приехав и потом, уже войдя в роскошный кабинет в четырёх комнатной квартире Пётра Николаевича, (маленького толстячка) с огромными залысинами на голове и чрезвычайно шустрыми губками, при разговоре она совсем как бы успокоилась. Притом сразу же было собралась перейти к более подробному отчёту – ещё не окончательно свыкнувшись со своею новой ролью начальницы и как бы всё-таки ни совсем справившись с некогда бывшей своей подчинённостью – с лёту рассказывая эту историю. Но, несмотря на то, что она сходу повела своё сбивчивое повествование, Пётр Николаевич, вроде как бы слушая её, усадил её в кресло, никак не перебивая, но когда она уселась в кресло и волей-неволей остановила на мгновенье своё словоизвержение, чтобы перевести дух, он вдруг с широкой улыбкой на губах пропел ей совсем вроде бы как-то некстати:

– Чай?.. Кофе, дорогая Танечка? – вопрос его совершенно не относился к делу, так что она даже как-то поначалу растерялась вроде типа того, – «какой тут чай! кофе! Когда там уже Зимний дворец берут без нас!». И её понять сейчас, конечно же, можно было потому, как она только-только прибыла, если можно так выразиться с «поля боя». И в её душе ещё не угас ни пыл, ни ажиотаж, и даже в ней ещё в некоторой степени кипели кое-какие совсем там неподдельные переживания, поэтому щекотливому вопросу, а тут: «кофе, чай... Может ещё отобедать предложат?!». Однако было явно видно, что пока он не услышит конкретного утвердительного или другого какого-либо вообще ответа на свой вопрос, он так и будет её неутомимо, несколько отрешённо созерцать, то есть, как бы взглядом говоря: «Успокойтесь и отвечайте на поставленный вопрос». Поэтому она невольно извинилась и несколько даже, кроме того, смутившись проговорила с оправдывающейся интонацией:
– Простите, давайте то, что у вас уже есть готовое, мне всё равно...
Услышав это, он энергично кивнул и вихрем, что совершенно казалось несовместимым с его плотной, хотя и невысокой фигурой, моментально удалился в кухню. Видимо, у него не было ничего уже готовым и ему только вот сейчас, пришла в голову такая замечательная идея, как угостить чем-нибудь Татьяну Ивановну, сделав ей этим приятное. Теперь, я думаю, пока он там чем-то своим занят, а Татьяна Ивановна устремив свой усталый взгляд в пол находится в состоянии глубокой задумчивости, не будет ничего лишним, если я, воспользовавшись моментом, соизволю просветить уважаемого читателя по поводу того же Пётра Николаевича. А Пётр Николаевич, между тем, при всей своей внешней обыкновенности и даже посредственности, наоборот, был человеком весьма, так сказать, незаурядным и отнюдь непростым, как может показаться на первый взгляд.

Во-первых, хоть он и бывший функционер, но в отличие от некоторых бывших товарищей, которые, как крысы спешно покидали корабль перед предстоящей его гибелью, то есть, если быть более точным или выражаясь конкретнее – он коммунист. Причём истинный и верный в правильном смысле этих слов. А не тот, который узнав, что оказывается, его бедного, обманывали всё это время, и он теперь ни в коем случае уже не хочет в дальнейшем пачкать и даже ставить как-то рядом своё доброе имя с этим «прообразом человеческого безобразия». Можно подумать, что этого «несчастного» когда-то тогда – раньше – когда он только вступал в коммунистическую партию, кто-то принуждал к этому. В компартию хоть и старались, безусловно, принимать достойных, но частенько получалось – впрочем, как всегда! Ибо лезли туда опять в первую очередь всякие рвачи и карьеристы – и выходило, что удостаивали снова зачастую кого ни попадя.

Во-вторых, он был не только интеллигентного внешнего вида, но был и по сути своей действительно интеллигентным человеком. Кроме того, был достаточно образованным и с практической точки зрения разбирался во многих вопросах жизни не понаслышке. Несомненно, мог считаться серьёзно начитанным мужем, чрезвычайно к тому же наделённым богатым жизненным опытом. Хотя он, как и все другие, верил в светлое будущее и верит в него даже сейчас, но видя – что тогда, что теперь – гнилую сущность некоторых людишек, поэтому поводу всегда искренне переживал. Вообще, с годами к нему пришёл и философский подход к жизни, но он всё равно – чего бы ему ни устраивала судьба-злодейка – продолжал верить в гуманную чистоту души и всегда считал, что добродетель человеческая рано или поздно победит. И неважно, под каким флагом: красным или серо-буро-козявчатым.

В своё время, когда началась вся эта катавасия с перестройкой, он, конечно же, как честный человек, был только – за! – двумя руками. Но, опять-таки, по опыту своему уже серьёзно опасаясь всякой спешки в этом чересчур деликатном и очень важном вопросе, боялся, что обязательно снова: чисто по-русски в правительстве непременно наделают множество поспешных (обычно уже необратимых) действий, что, собственно, в конце концов, и в самом деле случилось.

Поэтому, когда произошла та чехарда с Гэкачепистами, он с открытой душой поддержал их. Даже надеялся, что вот теперь-то, вероятно, что-то разумное в этом роде обязательно и получится. То есть, как-нибудь всё-таки удастся избежать всех этих глупых и опасных государственных ошибок, которые он заранее предвидел. Ведь даже дураку понятно, что не произошло великого краха и абсолютного падения страны в пропасть жуткого хаоса и наконец, той полной гибели её – как вообще какой-то ни есть страны – исключительно только из-за народа. Да, русского народа! И непонятно, по каким ещё другим критериям и неимоверным обстоятельствам не произошло распада великой державы, а впоследствии и полного разграбления её другими как они себя зачастую считают – цивилизованными странами, которые давно уже Россию рассматривают, как некий сырьевой придаток, причём каждая страна – именно своим.

– А вот и кофе! – пропел, занося поднос, Пётр Николаевич своим красивым басом, который, несмотря на его низковатый рост прекрасно сочетался с ним:
– Вот теперь-то мы, пожалуй, и обсудим сегодняшнее предложение наших… товарищей (он сначала хотел сказать – бандитов, но умышленно не сказал). Хотя лучше сразу скажу, тут и обсуждать-то нечего. Надо соглашаться с товарищами, – продолжал он, тем временем расставляя чашечки с кофе и другие приборы. А затем, усевшись в кресло напротив, певуче добавил, – Да что там! надо соглашаться, милая Танечка. Скорее, даже жизненно необходима нам их защита! Завтра другие придут, послезавтра третьи... и нам, так сказать, никак этого не избежать – хотим мы этого или не хотим... в конце концов. А вы что думаете, добрая моя фея? – и он с сердечностью уставился на неё в ожидании ответа.
– Я?.. Я не знаю, давайте, я сначала поподробнее, наверно, расскажу, что же всё-таки... и главное – как! всё это произошло...

– Ну что ж, если вы так настаиваете то, пожалуй, я с глубочайшим вниманием вас выслушаю, но предупрежу сразу, я всё это в какой-то степени уже себе представляю. Можно смело сказать, что ничего нового вы мне даже не сообщите, а вот я, напротив, после вашего рассказа – обещаю! в свою очередь вам, дорогая Танечка, тоже рассказать одну быль-небылицу. Хорошо?.. Ну что ж, я готов выслушать вас. Я весь внимание!

Слушая её рассказ, он сначала в некоторых местах иронично улыбался. Иногда его лицо приобретало возмущённый или даже порой грозный вид, но ни в коем случае не выказывало какого-либо пренебрежения, а тем более неуважения, к событиям или её поведению в тот или иной момент. Пётр Николаевич внешне был вообще натурален. Он просто слушал её – и всё. Когда же Татьяна Ивановна закончила своё повествование, он глядел на неё с каким-то уже даже восхищением и сочувственно (без всякой актёрской игры) покачивал головой, крепко сжав губы.

– Да, милая моя девочка, понатерпелись, однако ж, вы... бедная деточка... – а так как она по возрасту, где-то, действительно, годилась ему в дочки, то это не прозвучало с его стороны, как какое-нибудь издевательство над её амбициями, а он тем временем продолжал, – что же сказать? Во-первых, успокойтесь теперь. Считайте, что это всего лишь вам приснился такой маленький кошмарик. Завтра идите смело на работу и ничего не бойтесь. Я всё улажу с другими нашими товарищами... А вы, когда они пожалуют, дадите им наше полное согласие. Все вопросы с нашими соучредителями я улажу сам, не волнуйтесь. Это уже мои проблемы. А вы отдыхайте... Кстати, хотите посмотреть какое-нибудь зарубежное кино по «видику», или может у вас есть свой видеомагнитофон?.. Тогда я могу дать вам кассеточку, и не одну: у меня, кстати, широчайший выбор... Хотя, что я говорю! Вы домой, наверное, торопитесь...

– Пётр Николаевич! Вы мне кое-что обещали... – чуть плутовато улыбаясь (ей не хватало только выставить журящий пальчик) проворковала Татьяна, совершенно уже успокоившись.
– Не понимаю...
– Вы обещали рассказать мне какую-то быль-небылицу. Уже забыли?
– О, помилуйте меня, моя милая барышня. Вы и так сегодня столько понатерпелись, а я вам ещё тут буду такие страсти-мордасти на ночь глядя рассказывать. Вы что же, меня совсем, моя деточка, за злодея держите. Нет! Это уж как-нибудь в следующий раз... Увольте!
– Пётр Николаевич! Не-е-е-е-т... Вы обещали, так и рассказывайте. Иначе я от вас… ну никак не отстану.
– Ну, хорошо-хорошо!.. – всё-таки нехотя согласился Пётр Николаевич, указывая ей на кресло, ибо они уже было встали и даже вроде как направились в сторону выхода. Молодая женщина с удовольствием плюхнулась обратно в кресло и, приняв удобную позу, приготовилась слушать. Пётр Николаевич сначала виновато улыбнулся, но при этом отрешённо покачивая головой из стороны в сторону, как бы говоря своим видом: «Эх, не надо бы – да ладно!» – вновь занял прежнее своё место в кресле:

– Видит небо, я не хотел уже вам теперь этого рассказывать. И даже уже раскаиваюсь, что пообещал вам, но да ладно... Эту историю мне ещё позавчера рассказал один мой давний товарищ. Многое мы с ним прошли вместе. Росли, заканчивали в школе мы тогда пятый год... когда потом война. Потом ещё бы доучиваться после победы – но где там! Кушать было нечего... разруха... полная разруха... Может, всё-таки, не надо?.. – и он умоляюще посмотрел на Таню, но та – категорически запротестовала и он продолжил. Сначала у него получалось как-то немного нескладно. Как будто он с трудом находил слова, но постепенно, как бы набирая обороты – всё быстрей и быстрей – всё легче находя нужные вовремя слова, повёл свою историю:

– Когда началась перестройка, Антон Валентинович на тот период времени как раз уже был директором крупного машиностроительного завода нашего города. Ну, вы наверняка догадываетесь, которого именно – тем более он один у нас. Да-да! именно этого завода... Сейчас он уже и называется-то по-другому, и статус имеет другой, да и множество других все различных изменений произошло. Стоит ли сейчас на этом заострять своё внимание: этот завод теперь – акционерное общество закрытого типа. Не буду вдаваться в административные тонкости, а перейду непосредственно к конкретным событиям. Антон Валентинович теперь уже не столько директор этого завода, как владелец, основного пакета акций, то есть – соучредитель. (Как и вы!) Но вы сами, наверное, догадываетесь для чего я это вам сейчас рассказываю...

Так вот, одним прекрасным днём – в кавычках, конечно – к нему, так сказать, заявился один посетитель. Это так сначала показалось, что он пришёл, как обыкновенный посетитель. Довольно респектабельный – спортивного внешнего вида молодой человек. Но тут присутствуют некоторые весьма странные обстоятельства: во-первых, почему-то одетый в спортивный костюм (как и вы только что рассказывали). Нет, я прекрасно понимаю, как и мой товарищ, что это естественно в настоящий момент: модно, красиво... Но, в конце-то концов, всему должен быть предел. И если человек нашёл деньги на такой костюм, который совсем недешёвый – то наверняка у него дома должно быть и настоящее светское для подобных встреч одеяние – то есть костюм и ни в коем случае не спортивный.

Но да ладно – не то всё-таки главное! В чём посетители должны приходить по элементарному этикету на аудиенции. Главное то, что он (тот молодой человек) сразу сделал ему настоятельное предложение. Причём, таким своеобразным тоном и образом, что вроде как Антону Валентиновичу и не оставляют (кто и что?) даже никакого другого выхода, как само собой немедленно согласиться и непременно принять это предложение.

Тут я добавлю, что они только-только как раз обсуждали такой вопрос на всеобщем собрании руководства. Вопрос об организации охраны: как личной, так и производственной. В связи с обнаруживающимися за последнее время проблемами. Всякими, пусть пока ещё хоть и новыми – не особо, в общем-то, распространёнными, но вполне возможными в скором будущем: открытыми захватами-перехватами, так называемыми «рейдерскими» неурядицами... Но дело-то, как говорится, до самого-то дела – так пока и не дошло. Теперь ему тем молодым человеком были предложены кое-какие другие условия, условия сразу скажу – не совсем приемлемые, но так или иначе – услуги предложены, дело сделано.

Они опять срочно собрались по этому вопросу. Только теперь уже с более казалось бы конкретными и ускоряющими процесс решениями. Но сами знаете, как у нас порой решаются вопросы на производствах такого масштаба. Охрана-то, она в принципе-то уже была, но что это за охрана была. Вы представление само собой тоже разумеется, уже имеете. Почти пенсионеры: дяденьки да тётеньки – уже давным-давно – дедушки да бабушки...

Но суть опять не в этом. Дело в том, что руководящий персонал вообще не придал всему этому серьёзного значения. Ну, пришёл какой-то, так сказать, мальчик, ну показал грозящий пальчик, да и всё. Все забыли об этом. У всех – сами понимаете – свои проблемы. Кому сейчас легко? Потом вообще все ходили и даже подшучивать уже начинали над этим происшествием. Вот, мол, молодёжь, дескать, какая шустрая нынче выросла! Палец в рот не клади!.. Да и вообще, даже смеяться в открытую стали над этим... И что же тут такого? Спросите вы. Да! Действительно, некоторое время это походило даже на скверную шутку, но не несколько дней назад, когда Антона Валентиновича вдруг совершенно неожиданно – средь бела дня! – похитили...

Первое время никто, собственно говоря, и не обратил особого внимания на такую вроде как безделицу... Мало ли чего? Заболел... Решил ли отдохнуть... В конце концов, мало ли какие там семейные вопросы могут возникнуть у такого человека, как Антон Валентинович. Он перед нами, дескать, не отсчитывается, да и не обязан вовсе... Потом-то, конечно, объявился он.

Но мне Антошка лично кое-что рассказал: где был, что с ним делалось. А отвезли его прямо в лес. Причём перед этим так скрутили, что он и пикнуть не успел, как оказался с мешком на голове. Его и связывать-то не стали (типа, совсем не боятся). А молчаливые крепкие парни посадили его в машину и повезли неизвестно куда. Он поначалу попытался по дороге даже начать какие-то там вроде права свои качать: так ему так врезали! всего один раз – в печень – от чего он чуть там же не загнулся и минут двадцать вообще ничего не мог проговорить. Дышать говорит, было, нечем, а не то, чтобы там чего-то ещё: возмущаться, спрашивать. Серьёзные ребята, надо сказать. Всё у них так отлажено: не одного лишнего слова – не одного лишнего действия – всё чётко и конкретно.

Антошка вообще поначалу думал: «мочить» везут – даже с жизнью уже по дороге простился. Ну вот! Говорит, как приехали – его выволокли, как вещь какую-то. Мешок сняли с головы и повели лесом куда-то, а уже стемнело, поэтому фонариками подсвечивали. Ну, думаю, говорит – сейчас доведут до нужного места, где там ямка уже приготовленная ждёт его, сердечного, и всё – кранты. (А то ещё может и капать могилку-то себе заставят...)

А ребята какие-то странные молчаливые и сила в них чувствуется какая-то сказочная. Жалко, что убивать ведут, а то бы я даже возгордился бы ими. Такие вот думаю, ребята, да за Русь-то матушку всегда и стояли насмерть. Эх, жалко убивать-то ведут, а то бы и правда от восхищения бы не иначе, как заплакал бы, да и только. (Хотя говорит, у самого и вправду ужо слёзки закапали.) Куда ведут витязи «богатыри русские»? – и спросить-то боюсь.

Вдруг, вроде остановились. Слышу где-то, кто-то – благим матом орёт – впрямь раздирается! Снова меня повели и... привели прямо на полянку, хорошую такую – земляничную. Коли б лето было, а то ж весна: трава вокруг жухлая и только мелкая молоденькая еле-еле пробивается. Да в полумраке не видать особо... Хворост всякий то там, то тут валяется... Дождик видно недавно тока прошёл... Свежо, а воздух-то такой чистый – дыши, не надышишься! – жить аж прямо жуть захотелось.

Потом вижу, человеческая голова на земле стоит и в глазах у неё какое-то вроде удивление. Поначалу я подумал даже, что мёртвая, потом вижу – ан, нет! – живая... Моргает... Отплёвывается там от чего-то. И вдруг как заорёт опять: «...Не дам ничего – не подпишу ничего... Сволочи! Кровопийцы!..» и другое тому подобное. И всё чаще матом... Видно, что человек сильно, очень сильно расстроен. Голова грязная... в крови вся – (пытали видимо!). А позади него – человек стоит с косой в руках – уже на изготовке. Я, говорит, и заметил-то это не сразу... Говорит, я хотел крикнуть ему, да и им тоже всем, мол, стойте! Что вы дескать-то делаете? Вы же убьёте его! Но не успел: тут – раз тот, что с косой-то был, прям – вжить! – и покатилась голова-то... У меня ноги-то подкосились... Я уж и не помню точно, говорит, что и орал-то им – что-то типа того: сволочи!.. Мрази!.. Хуже фашистов... А голова-то прямо к ногам его подкатилась и смотрит. Так почему-то удивлённо смотрит. Вроде как на него, но и куда-то вроде бы как-то мимо – куда-то в пустоту. Но всё-таки как будто к нему имеет претензию. И у него сначала хочет спросить, как будто это он ему голову отрубил... И в тоже время вроде как жалостливо так! – мол, за что это меня убили-то? А он – заглядывает в лицо... а оно бледнеет... синеет в свете фонарей. И кровь уже изо рта вместо упрёков и звуков – тоненькой струйкой стекает... У него говорит, ноги отнялись, не чует их...

А в голове-то мысль так и суетится проклятая: сейчас же и моя очередь подойдёт... Всё – пожил своё... И хватит!.. Эх, жалко внуков... Да и сына с дочкой... Тяжело им без меня-то теперь будет... Сашка последний курс в институте-то не успел закончить, а кто теперь поможет-то ему – ему ж деньги нужны... Да и Настеньке, той ещё сложней без меня-то будет с мужем-то алкоголиком. Как пацанят поднимать-то будет? Жена-то, Марьюшка... Эх, прощай, родимая!.. И мысли-то – так и вертятся – так и вертятся вокруг их, родных... Родненьких моих!.. Да, многих в тот короткий момент вспомянул я... Как жил... Сколь добра сделал; сколько зла – всё моментом пролетело – вспомнилось! Сколько сделал; сколько бы ещё нужно было бы сделать... Эх, заборчик на даче не поправил... И понял я, нет, не время – не время ещё! – мне умирать теперь. Нет, не время! Всё сделаю, что попросят... Всё отдам... лишь бы внуков ещё поднять...