***
В окне – гора. Ее цвет меняется по времени года: белая, желтовато-зеленая, ну совсем зеленая, рыже-бурая…Подробностей на ней не вижу (по слепости своей), и не надо, потому что облазили мы эту гору и знаем ее кочки-дрючки-закоулочки. У подножия течет ни шатко ни валко речка нашего детства – ее мы тоже вымериваем вброд, упрямо идем вперед, потому что ищем исток. Рядом – железная дорога, полузаброшенная, с какими-то пестрыми упругими поганками между шпал и корявыми березками, дорога, по которой мы ходим за грибами. «Путь августа – грибная стежка меж трав дремотных и густых…» Еще ближе к дому – пыльное разбитое шоссе, и через него бредет коровье ленивое стадо (мы жуть как боимся бодучих быков!), а потом кривой-кособокий массив огородов, серые полуобвалившиеся заборы, меж ними кривоколенные переулки с коровьими лепехами благоухающими…
И опять окно, а в окне Горячая гора. « Аромат былого лета засиделся в кладовой…» Нет, не было никакой кладовой. Но все детство – такая кладовая тайных смыслов, такой родник в тени овражьей, такой заброшенный колодец! Как всякий близорукий, боялась колодца – он мне казался бездонным, ледяным, склизким, а еще обнаружилось, что там живут гадкие пиявки! А надо было ходить к нему по шатким мосткам, как-то набирать полные ведра, от одного прикосновения к которым (морозная оцинкованная поверхность!) бегали мурашки, и потом волочить эту сладкую пиявкину водицу, дрожа жилками в слабосильных руках.
Родилась Водолеем – будь еще и водоносом! В детстве я, как и все поселяне, работала водопроводом: несешь ее, родимую, с родника, с колодца, потом выносишь отработанную, ядовитую – на помойку. У-у-у…главное, не облить валенки!