Ивахник Антону Степановичу,бойцу 456 стрелкового полка 109 стрелковой дивизии ( до 20.01.42 года - "сводный полк погранвойск НКВД), пропавщему без вести в Севастополе в начале июля 1942 года, во время третьего штурма города. Материал написан на основе писем с фронта Ивахник А.С., воспоминаний его дочери Шмарко Матрены Антоновны, свидетельств Дорохова М.К.. Публикуется с разрешения Шмарко М.А.


Самоцветными каменьями в лучах заходящего солнца играло на столе редкое в предвоенные годы богатство: пестрые, радужные монпасейки, солидные разноцветные подушечки, искрящиеся алмазным сахарным блеском. Полевыми цветами на зеленоватой скатерти стола рассыпались горошинки – белые, голубые, зеленые, розовые, а желтые крупные горохи, как крошки заходящего солнца, заблудившегося среди всего этого конфетного богатства, светились в этой вкусной горе. Притихшие дочки, только-только отпустившие из объятий приехавшего из санатория отца с замирающими в предвкушении великого сладкого пира сердечками, - счастливые тем, что отец наконец-то дома и снова будет их будить по утрам ласковым «А ну, кто из моих сонь самой первой получит гостинчик от солнечного зайчика?»,- наблюдали, как из чемодана появляются на свет все новые кулечки и растет эта сладкая гора. Только самая старшая, Тоня, уже мама двоих детей, тихонько улыбалась, глядя на сестер: давно ли сама ждала отцовских гостинцев. У нее на руках гулил годовалый сынишка, а трехлетняя дочка, сидя на коленях у бабушки, все пыталась захватить в свои крохотные ладошки как можно больше таких непонятных маленьких мячиков, которые почему-то ее малолетние тетки с таким удовольствием ели.

Вот последний бумажный кулечек в руках у Антона. Почему-то все стали двигаться замедленно, как в недавнем фильме, что он смотрел в последний вечер в санатории. А кулечек все не открывался. Антон сердито рванул его боковинку и на стол посыпались шоколадные конфеты. Они как-то тяжело падали на сладкую гору и карамельки, как будто осколки гранаты, разлетались в стороны, горошинки скатывались со стола и падали на пол. Гулкое их падение отзывалось в голове странным грохотом и что-то напоминало. Антон никак не мог вспомнить, на что похоже это равномерное «тах-тах… тах-тах-та-тах…». Тонечка успокаивала плачущего Гришеньку, а тот все тянул ручонки к своему отцу, который как будто таял в дверях, и вот его уже нет. Муж Антонины пропал без вести в самом начале войны, в августе 41-го…

Его девочки, Мотя, Надя, Ниночка … Они что-то ему говорят, смеются, но Антон их не слышит: грохот от падающих конфет заглушает все звуки, даже рева внука не слышно. Только «тах-тах… тах-тах-та-та-тах…». Почему так побледнела Лизонька, его ласточка, жена его любимая? Что не так? Куда она смотрит? Почему вместо цветного шелкового платка, привезенного им из санатория у нее на плечах черная косынка? Зачем она так крепко прижимает к груди внучку? Ей же дышать трудно. Крупная желтая горошина медленно, с оглушительным грохотом катилась по голому столу. Куда девалась праздничная скатерть? Ее его Лизонька всегда накрывала на праздники, когда за столом собиралась вся семья. Почему только голые доски стола светятся каким-то мертвым блеклым светом в потемневшей вмиг комнате? Горошина с оглушительным грохотом свалилась на пол. Ее крошки, как осколки гранаты, разлетелись по сторонам. Последний луч солнца покинул комнату, отразившись от стекла на рамке с последней семейной фотографией. И все померкло в комнате. «Антон! Антон! Антон…», - голос Лизоньки таял, становился все глуше. Тишина. Она поглотила всех.

«Антон!» кто-то тряс его за плечо. Антон открыл глаза. Над ним склонился его друг по мирной жизни, земляк Матвей Дорохов. В свое время они оба возглавляли отделения пожарников: Антон в селе Благодатном, а Матвей – в Кугульте, - небольших селах Орджоникидзевского края. Осколки взорвавшейся рядом за минуту до этого немецкой гранаты, выкрошив каменную крошку из стен древней Генуэзской крепости, чудом не задели раненых пограничников, укрытых у ее стен.

Антон вот уже неделю совсем не мог ходить, - напомнила о себе цинга, приобретенная им еще на финской. «Тах- тах…та-та.та…тах-тах…» падающими со стола горошинами рассыпалась пулеметная очередь. Антон прикрыл глаза. Июльское рассветное солнышко ласкало уставших бойцов. Антон сквозь смеженные веки смотрел на заревОе небо: нежный сиренево- розовый цвет неба слегка подсвечивался золотом восходящего солнца и как-то очень быстро выцветал, съедаемый знойным солнечным жаром, странным в такое раннее утро.

Неуместным, совсем ненужным в это утро казалось Антону то, что виделось ему то ли в бреду, то ли в полусне, то ли в предвечном полузабытьи, когда вся жизнь проносится перед глазами, словно в кинематографе, высвечивая то самое помнимое, яркое, то выхватывая из памяти забытое то ли за давностью, то ли просто то, что не хотелось помнить. Вот он совсем крохой едет с покоса на плечах отца – Степана Ивахника, красавца и балагура. Семья их переселилась на ставропольские благодатные земли уже давно, еще в ту пору, когда эти просторные степи только заселялись переселенцами из российской глубинки: казаками и крестьянским людом, когда обычным делом была пахота в поле с оружием наперевес, чтобы руки были свободны для работы.
Ивахники перебрались в эти степи вместе с несколькими семьями из Малороссии. Все это время честно крестьянствовали, а когда надо было , то и с оружием в руках оберегали свое село от лихих людей. Росла и крепла семья. Сыны уходили в солдаты, пахали землю, дочери – хранили семейные очаги, ждали мужей и растили детей. Антон родился в знойном августе 1898 года, на исходе 4-го дня, когда летнее марево накрывает сонным покрывалом истомленную зноем землю, когда природа потихоньку начинает готовиться к осени. Разморенную тишину Степановой хаты вспугнул громкий плач младенца. Повитуха, принимавшая Антона, обрадовала Дарью: «Ой, Дарьюшка, сына – то ты в рубашке родила! Счастливый будет!». А Дарья, маленькая, худенькая, умиротворенная наступившим покоем, с радостными тихими слезами смотрела на первенца. Они его со Степаном так долго ждали. И вот он родился – серьезный, смешной малыш. Принесет ли ему счастье эта младенческая «рубашка»?

Детство Антона пришлось на смутное время начала перемен, юность его совпала с началом Первой мировой. Когда полыхнула революция, обещавшая свободу и счастье простому люду, Антон ушел на фронт. Он рано стал коммунистом. Антон до сих пор помнил то чувство особой ответственности, когда партбилет ему на фронте в гражданскую вручал командир его, дядька Кондрат Пименов, односельчанин, с которым они прошли бок о бок всю тяжкую братоубийственную войну. Много разного было, но всегда, даже в самые короткие перерывы между боями и атаками, Антону грезилось мирное поле и хлеб, его неповторимый разговор с человеком, когда встречаются они один на один в поле. Многих друзей Антон потерял. Истосковался по земле, по мирной жизни. Поэтому, когда вернулся с первой своей войны: нет, Первую мировую он не застал, но Гражданской хлебнул с лихвой, Антон со всей своей силой принялся за работу. Он все никак не мог нарадоваться той особой тишине, такой привычной и обыденной в мирное время и такой вдруг необычной после всего, что пережилось уже к его четверти века. И была эта тишина особо ценной еще и потому, что именно такой тихой заревой ночью его ласточка, красавица, Лизонька, нежная и чуткая согласилась стать его женой.

Кто распоряжается судьбами людскими? Кто отмеряет каждому на его век счастья и радости, слез и бед, мира и войны? Кто определяет, кому и какой путь надо пройти? Антону военного лихолетья было отмерено щедрой мерою. Как-то так сложилось, что Антона земляки ценили с ранней юности – уважительный, всегда аккуратно и чисто одетый, улыбчивый, он вызывал в ответ добрый свет и в глазах односельчан. Ему доверяли многое и свою вторую войну – финскую, он встретил уже в должности начальника пожарной команды с.Благодатного. По тем временам это был не маленький пост, дающий много льгот, в том числе и так называемую «бронь», позволяющую в период военного времени продолжать трудиться в тылу. Но как только прозвучал военный набат, Антон не видел для себя другого пути – добровольцем ушел на фронт. Да и мог ли поступить по- другому коммунист Антон Ивахник? Не умел он врать ни в большом, ни в малом: как можно было говорить о защите Родины, оставаясь в тылу, за спинами тех, кто поверил ему? Поэтому в первые же дни финской войны и ушел он фронт вместе с теми, с кем уже делил когда-то солдатский паек. Эта война оставила ему в подарок цингу. И еще Антон принес оттуда уверенность – не миновать большой войны. Поэтому и был ему так дорог каждый прожитый мирный день, поэтому и встречал он улыбкой каждое утро и своих любимых девочек: Лизоньку, жену любимую и дочек Тоню, Нину, Мотю и Надю, Любил он их безумно.
Лизонька, Елизавета Степановна… Ласточка, она помогла ему вернуться с двух войн живым: ждала его, хранила любовью своей от пули шальной, от бед сберегала. Еще в 18-м году покорила она его сердце. Не было для него в целом свете лучше его Лизоньки, ясыньки его ясноглазой… Деток она ему подарила. Да вот только сына так они и не дождались. И уже не дождутся… Эта мысль впервые мелькнула в голове, даже не в голове – в сердце острым камешком застыла, когда обнимал он Лизу с дочками в последний день дома.

Последний… Горькое слово. Последний мирный год… После возвращения с финской Антона назначили заместителем директора МТС. Не хотел он быть «начальником», не его это было. Да и любил он свою пожарную команду, тройки из конюшни их команды были самыми лучшими, самыми красивыми, да и пожаров они не допускали никогда, вовремя успевали на зов. Но… Коммунист Ивахник принял на себя ответственность- МТС с. Благодатного обслуживала 12 колхозов, что располагались на территории села, хлопот много было. Да и кто мог лучше него справиться с этой работой?
Антон вырос в селе и знал каждую падинку в полях, каждую кочку, да и в технике очень хорошо разбирался и , самое главное, уважал его простой люд, верил ему. В ту предвоенную весну Антон был направлен в санаторий, совсем плохо было со здоровьем, сказывались последствия войн, голода тридцатых: обострилась цинга, отказалась работать одна почка. Антон долго отказывался, но впереди была посевная, уборка – он должен был быть в силах вести большое хозяйство своей машинно-тракторной станции. Тогда-то он и привез своим девочкам то конфетное богатство, что снилось ему в последние дни… Как будто это было самым дорогим воспоминанием… Хотя… Там они были все вместе и были счастливы, все были живы.

В ту июньскую ночь с субботы на воскресенье народ долго не мог заснуть в селе – в школе поздно разошлись выпускники – им вручила аттестаты, его дочки выступали там в концерте, да и Антону слово дали: надо же было уже взрослым вчерашним мальчикам и девочкам слово доброе в напутствие сказать. Хорошая ночь была – чистая, спокойная, светлая… Антон так и не сомкнул глаз до самого утра, все перебирал в памяти жизнь свою, и сам не мог объяснить, почему вдруг совсем нежданно посреди школьных торжеств вдруг вспомнился Кондрат Пименов, оставшийся еще на гражданской, почему за музыкой мерещился стрекот пулеметной очереди, а зоревые зарницы напоминали скорее вспышки от взрывов, чем были предвестниками скорого летнего утра… Не мог себе этого объяснить ветеран двух войн, как не мог отогнать и непонятной тревоги, сжимавшей душу черными предчувствиями. Утром черные вести пришли в каждый дом. Война… Антон Степанович в первый же день войны просился на фронт добровольцем, но ему отказали: возраст, раны, слабое здоровье, да и в тылу он был очень нужен – ведь на фронт ушло большинство мужчин села, и кому - то надо было и урожай собрать и новый засеять, да и за стариками, детьми и бабами присмотреть, чтобы не обижал их никто. Ивахника Антона назначили председателем самого сложного и самого слабого благодатненского колхоза – имени Крупской. Много сил положили, но урожай собрали, осенью смогли и озимые засеять.
А фронт все приближался, в дома похоронки приходили почти каждый день, все яснее становилось, что война закончится не завтра, что впереди – очень долгий трудный путь к победе, и что еще немало благодатненцев останется навсегда на этой войне. Новый 42-й год не принес утешительных вестей, враг все шел и шел вперед, сообщения Информбюро были все тревожнее, вот уже вся Белоруссия, Украина под немцем… В январе Антон написал очередную просьбу отправить его на фронт добровольцем. 20 января он получил долгожданную повестку…

- Елизавета Степановна, ухожу я завтра… Повестку вот дали, - Антон не мог смотреть жене в глаза, ведь не было ни одного слова неправды меж ними за всю их жизнь вместе. А вот сегодня не мог он сказать ей правды. Не мог. Как не мог и оставаться дома.

- Не верю! Не верю, Антон, что тебе ее дали… Не верю! – Лиза прижалась к мужу, вдыхала его запах – он всегда почему-то пах летним послегрозьем: чистый легкий запах, сдобренный привкусом свежей летней зелени. «Никогда» - мелькнула мысль. Что «никогда»???? Елизавета всматривалась в глаза мужа, словно силясь там найти ответ…
Именно тогда в душе Антона и поселился тот камешек острый и горький, что никогда он больше не увидит свою Лизоньку, никогда не обнять ему больше и дочек своих, и был он спокоен только тем, что сделает все, что сможет, чтобы не дошел до них враг, не обидел их. Провожали добровольцев 21 января 42-го всем селом. Много их тогда ушло, совсем осиротело Благодатное.

И этим ранним июльским утром, Антон, разбуженный, вернее вырванный из тяжкого забытья, грохотом яростного обстрела, и своим таким странным полусном-полуявью, ощущал всю стылую зябкость того дня, 21 января, когда уходил он из дома на свою последнюю войну. Что она станет последней, он знал. И сейчас, лежа под стенами Генуэзской крепости все силился разобрать, что шептала ему Лизонька вслед. Ему так важно было это вспомнить. За все их годы, а их было больше 20, он так и не налюбовался вдосталь своей красавицей женой, не подарил ей всех цветов, всей радости мира. Так ему казалось. И невозможно было докричаться до нее сейчас, чтобы перед последним его боем сказать ей еще раз, как нужна она ему, как любима им.

Маршевая рота, в которую попали Антон Степанович Ивахник и его земляки Дорохов Матвей Константинович, друг и коллега, начальник пожарной команды в соседней Кугульте, и Ледовской Юрий, была направлена в Туапсе, откуда морем переброшена в Севастополь, где земляки были приписаны к 456 стрелковому полку 109 стрелковой бригады Приморской армии, который дислоцировался в Балаклаве.
С 7 ноября 1941 г. территория Балаклавы вошла в состав 1-го сектора Севастопольского оборонительного района, которым стал командовать полковник П. Г. Новиков. Первый удар врага принял батальон школы НКВД, прорвавшийся сюда 4 ноября 1941 года,