(Рассказ)


Шура Старцева возвращалась в Ростов с менки, с Кубани. Ездила она с двумя соседками: армянкой Тамарик Айвазян, которую все на улице звали по-русски Тамарой, и Лизой Шерстобитовой, молодой тридцатитрёхлетней женщиной, получившей недавно похоронку на мужа, погибшего где-то на Западной Украине под Львовом.
До Кущёвки добирались на перекладных, а последние десять километров до станции и вовсе отмахали пёхом, на своих двоих, таща на спине тяжёлые оклунки с выменянными продуктами. Было начало июля. Солнце палило немилосердно, выжигая траву в степи, дождей не было давно, земля основательно подсохла, а местами даже потрескалась. Шагать по укатанной гужевыми повозками и автомашинами грунтовке было легко.
Елизавета всю дорогу вздыхала, вспоминая мимолётную встречу в одном из хуторов с бравым техником-интендантом первого ранга, которого по настоящему очаровала молодая симпатичная вдова… Шура с Тамарой Айвазян решительно осудили соседку, ну да что с них взять? Завидуют попросту, больше ничего. На самих-то никто и не глянет, разве какой-нибудь зубоскал шоферюга из тыловых в промасленном комбинезоне и старой, вытертой до белизны пилотке. Заезжены бабёнки долгим предвоенным замужеством, особенно Шурка Старцева, которую, по слухам, суровый, любивший выпить мужик, Николай, бил смертным боем. И на женщин-то соседки уже не похожи – как ломовые кобылы! Так думала о своих спутницах Елизавета.
Придя на станцию, забитую всевозможным народом, среди которого мелькали и стриженые головы призывной молодежи, и чубы мобилизованных кубанских казаков и белые платки баб, и пилотки красноармейцев, ростовчанки быстро сориентировались в этом море, узнали во сколько ближайший поезд на Ростов. До него было ещё часа два с лишним. Практичная армянка Тамарик Айвазян, у которой оставались ещё кое-какие нераспроданные вещи, предложила сходить на местный рынок: может, повезёт обменять и их. По одной – две тряпки было и у Александры с Лизой. Подхватив котомки, втроём двинулись по направлению, указанному встречными колхозницами.
Кущёвский рынок был не очень большой, но, по воскресному, шумный. Вдоль продуктовых рядов толкалась основная масса покупателей. Приценивались к овощам и фруктам, пробовали на вкус колбасу и брынзу, просили взвесить, старательно мяли возле уха полосатые арбузы, определяя – спелый ли? Было много солдат и пассажиров со станции, бежецев и эвакуированных. Тут же ходили дородные лотошницы в фартуках, продавали горячие домашние пирожки с картошкой и капустой. Горожанки, так же, как и Шура Старцева с подругами, прибывшие на менку, дефилировали из конца в конец рынка, держа в руках вещи и на все лады расхваливая товар. Шныряли в толпе какие-то юркие, как вьюны, подозрительные личности в надвинутых на самые глаза кепарях, с пожёванной папироской в углу рта. Оценивающе оглядывали встречных, примеряясь к карманам и сумках…
В вещевом ряду было поспокойнее. Продавцы скучали за прилавками, отгоняя мух свёрнутой в трубку газетой. Кое-кто, не выдержав вынужденного безделья, просил соседей присмотреть за товаром, брал в руки какой-нибудь пиджак или пальто и пускался в «свободное плавание» по бурлящему морю продовольственного сектора. Так можно было быстрее продать или выменять вещь и вернуться за следующей.
Шура с подругами разложили свой нехитрый товар на одном прилавке. У Лизы ещё оставались мужнины туфли и брюки, у Александры зимняя вязаная кофта, у Тамарик Айвазян целая куча детского, из которого её ребятишки давно выросли, и постельное бельё. Торговля шла ни шатко ни валко, как и у остальных продавцов. За час ростовчанки выменяли на продукты всего по одной вещи, армянка Айвазян, в придачу к детскому платьицу, ещё и пододеяльник – ей повезло больше. Зато за это время перезнакомились почти со всем рядом, в большинстве это были землячки – свои бабы из Ростова, Батайска, Азова. Наговорившись вволю, узнав последние сводки с фронта и другие новости, вскоре засобирались на станцию.
Внимание Александры привлёк какой-то переполох в толпе: двое местных мужиков-колхозников в телогрейках гнались за третьим – молодым, простоволосым парнем с подбритыми по моде висками, в городской коричневой курточке на молнии – москвичке, с мягким, широким воротником рубашки поверху, в коверкотовых, широкого покроя брюках, с отворотами внизу.
– Держи! Держи, хлопцы! Уйдёт подлюка! – азартно орал один мужик, ожесточённо работая локтями.
Парень, ловко лавируя в густой толпе, далеко оторвался от преследователей, но тут подключился базарный народ.
– Вор! Мужики, имай вора! – крикнула одна толстющая, как сапетка, кушёвская баба-казачка, торговавшая самогонкой на разлив.
Какой-то военный в фуражке с чёрным околышем, с вещмешком за плечом, ловко подставил пробегавшему мимо парню подножку. Тот кубарем покатился под ноги зевакам. Вовремя подоспевшие преследователи в фуфайках крепко схватили упавшего парня за руки, подняли с земли.
– Жулик, гроши украл! – заорал дурным голосом первый, – пожилой чубатый казак, и схватил пойманного за грудки, так что у того затрещала и полезла сзади по швам москвичка. – Где гаманець, курва, что у моей бабы потянул? Душу выну!
– Гражданы, гражданы, спокойно! – предостерегающе поднял вверх руки молодой парень, во рту у которого при разговоре, хищно поблёскивала золотая фикса – своеобразная уркаганская визитка. – Нету у меня кошелька, не верите – обыщите! И вызывайте лягавых, они разберутся.
Казак в телогрейке стал тщательно ощупывать карманы задержанного. Нагнувшись, проверил даже в носках.
– И впрямь немае, – растерянно протянул он.
– Своим сообщникам успел сбросить, подлец, – крикнул какой-то поднатчик-провокатор. – Мужики, что смотрите? Бей мазурика!
Сразу же, как по команде, на парня обрушился град ударов. Он жалобно вскрикнул, обхватив голову руками, присел на корточки. Его повалили на землю, стали лупить ногами.
– А ну, расступись, православные! – заорал какой-то пьяный, с увесистым колом в руках врезаясь в толпу, бьющую вора.
Народ отхлынул от лежачего, как морская волна во время отлива. Парень уже не кричал, а только тихонько, по-собачьи, скулил, лёжа в изнеможении на спине. Разбитое в красную смятку лицо его было страшно.
– И-эх, дубинушка, ухнем! – с хищной волчиной улыбкой крякнул подгулявший базарный пропойца и с маху опустил своё страшное оружие на голову вора.
Послышался звук лопнувшего расколотого кавуна. Бабы, завизжав, как резаные, бросились во все стороны от места побоища. Некоторые на ходу мелко крестились.
– Убил хлопчика, окаянный! – послышался запоздалый, осуждающий выкрик какой-то пожилой, закутанной до глаз белой косыной, кубанской казачки.
Тамарик Айвазян начала поспешно собирать в узел разложенные по прилавку вещи.
– Ой, бабоньки, бежим отсюда скорей! Сейчас милиции понабежит со свистками – плохо нам будет.
Александра с Лизой тоже по быстрому собрались и в компании с остальными торговками, с которыми познакомились на рынке, поспешили на станцию.
Пассажирский поезд «Тбилиси – Москва» пришёл с большим опозданием. Он был набит битком и невыспавшиеся, охрипшие от ругани проводники, ожесточённо отбиваясь от штурмующей вагоны толпы мешочников, брали только пассажиров с билетами. Вскоре раздался отчаянный гудок паровоза и состав тронулся. Следующий рейс был только к утру.
– А как же завтра на работу, девки? Опоздаем – посодют, – испуганно обвела женщин потемневшим взглядом Лиза Шерстобитова. Она, как и Александра Старцева, трудилась на «Ростсельмаше».
Решили ехать во что бы то ни стало. Одна из новых знакомых, бойкая пробивная бабёнка из Таганрога, смоталась на запасные пути и вскоре вернулась с радостным известием:
– Пошли за мной, девчата, там, за водокачкой, товарняк с открытыми платформами стоит. Я у стрелочника спросила, сказал, скоро будет отправляться. Пойдёмте. Скинемся, сопровождающему на лапу сунем, – до Ростова довезёт.
Шумной суетливой бригадой, с сумками, узлами и мешками, женщины быстро нашли нужный состав, договорились со старшим экспедитором. Тот вначале для виду отнекивался, но, получив две бутылки доброго кубанского первача и изрядный кусок копчёного сала с широкой мясной прослойкой – сдался. Довольные бабы дружно полезли на открытую платформу, заваленную всяким хламом, досками и металлоломом. Здесь, по-видимому, везли недавно станки какого-нибудь эвакуированного с Украины завода.
До Батайска доехали без приключений. Здесь несколько баб, местных уроженок, распрощавшись и взяв на всякий случай адреса попутчиц, покинули компанию. До Ростова оставалось всего ничего. Женщины весело переговаривались, заранее представляя радость ребятишек, с нетерпением ожидавших дома возвращение матерей с гостинцами. Каждая везла что-нибудь сладенькое для любимых чад.
Неожиданно внизу появились синие фуражки. Холёный офицер с нерусским лицом, в тонких позолоченных очках, с щёточкой усов под носом, – эдакой чёрной соплёй аля-Гитлер, презрительно и жёстко обратил свой холодный взор вверх, на сидевших на платформе женщин:
– Эт-то что ещё такое? Кто разрешил? На военном эшелоне?.. А ну – встать! – загремел его резкий, начальственный голос. Говорил он с лёгким кавказским акцентом.
Женщины, разом струхнув, растерянно поднялись на ноги.
– Сержант Локтионов, оцепить платформу! Никого не выпускать, – обратился офицер в очках к младшему командиру. Тот подал команду и часть солдат с винтовками, согнувшись, полезла на другую сторону состава. Офицер вновь обратил взор на виновато застывших на верху женщин:
– Всем покинуть платформу! Живее! Построиться с вещами внизу.
Бабы угрюмо повиновались. С тоской и нескрываемым страхом смотрели на чисто выбритое, розовощёкое лицо чернявого энкэвэдэшника. Пытались отыскать в его цыгановатых антрацитинах больших, на выкате, глаз хоть что-нибудь живое, человеческое и – не находили.
– Что в сумках? – сухо спросил строгий начальник в синей фуражке.
– Продукты, вещи, товарищ командир, – ответила за всех Лиза Шерстобитова.
– Мешочницы, блядь вашу маму?! – презрительно скривился офицер, с хищной, животной ненавистью разглядывая, как насекомых, как тупых заезженных домашних животных, этих неопрятных, некрасиво одетых и плохо пахнущих русских женщин, которые были ему так же чужды и духовно далеки, как Луна или ночные звёзды.
– Наживаетесь на народной беде, спекулянтки грёбаные? Дефицитными продуктами торгуете, которые ночью расхищаете со складов? И это в то время, когда весь советский народ, блядь, стеной встал против напавших на нашу родину гитлеровских фашистов!.. Мобит хан, – выкрикнул он непонятную фразу, вероятно, выругался по-своему. – Всем сейчас же сдать продукты и вещи! Приготовить паспорта.
Бабы в голос завыли, прижимая мешки и узлы к груди.
– Товарищ командир, продукты детишкам наменяли, с голодухи пухнут, – попытались разжалобить кавказца-энкэвэдэшника некоторые.
– Сержант Локтионов, отобрать у задержанных все вещи, – коротко и уверенно, не терпящим возращения тоном, приказал офицер. – Кто не будет отдавать, арестуйте и – на станцию в комендатуру! Выполняйте.
– Есть, товарищ майор, – козырнул исполнительный сержант и подал короткую, красноречивую команду красноармейцам в синих чекистских фуражках. Те, как стая усердных гончих псов, которым хозяин сказал «Фас!», набросились на плачущих, беззащитных женщин. Солдаты вырывали у них из рук сумки и узелки, небрежно швыряли в общую кучу около платформы. Кто не отдавал, из последних сил цепляясь за своё добро, – били прикладами по рукам. Поднялся страшный крик и плач, отчаявшиеся женщины, все тяжкие труды которых мигом пошли насмарку, голосили как по покойнику. Одна, сухонькая пожилая тётка в застиранном клетчатом светлом платке, прорвавшись сквозь оцепление, упала в холопском порыве к ногам безжалостного майора и коснулась губами носка его пыльного сапога. Тот брезгливо отдёрнул ногу и, глянув на униженно лежащую женщину, как на червяка, с гадливой гримасой ударил её носком сапога по лицу. Бабы ахнули, прижавшись друг к другу, тётка, захлебнувшись кровью, вскрикнула. Поползла обратно к своим товаркам, оставляя за собой, на грязной, мазутной насыпи из мелкого гравия, тонкий кровяной след.
Неожиданно с другой стороны платформы на станцию подошёл воинский эшелон. Протяжно и резко проскрипев тормозами, лязгнув по-волчьи челюстями буферов, остановился напротив них. Из теплушек на насыпь, как чёрный горох, посыпалась разухабистая матросня. Послышался весёлый смех, солёные морские словечки, шутки. Несколько человек, услышав женский плач, с котелками приблизились к чекистскому оцеплению.
– Это что ещё за аврал? – крикнул один, – усатый, чубатый, – с бескозыркой, едва державшейся на самой макушке. – Майор, почто наших девчат мордуешь?
Офицер-кавказец резко обернулся к нему и, сверля гневным, испепеляющим взглядом, отчеканил:
– Товарищ краснофлотец, это не ваше дело! Налево, кругом, – шагом арш!
– Ребята моряки, заступитесь, у нас последнее отымают, что детишкам везли, – в отчаянии, уже ни на что не надеясь, крикнула Тамарик Айвазян и заплакала.
– Молчи, сука нерусская! – замахнулся на неё прикладом сержант Локтионов.
Моряки дружно бросились на помощь женщине.
– Эгей, сержант, тебе на фронт надо, а ты в тылу с бабами воюешь, – резко и решительно схватил его за руку, не давая ударить, усатый и чубатый матрос. Толкнул его с силой в сторону, так, что Локтионов, не удержавшись на ногах, упал на насыпь.
– Нападение на караул? – злорадно, как бы радуясь чему-то, потянул из кобуры пистолет майор. – Арестовать его!
На моряка бросилось несколько красноармейцев, но тот легко, как котят, расшвырял их. Офицер прицелился в него из револьвера. И тут, второй краснофлотец, с красной звездой и двумя золотистыми полосами старшины первой статьи на рукаве синей фланельки, смело рванулся к нему и выбил из руки пистолет.
Увидев, что творится что-то неладное, к месту драки подбежало ещё несколько флотских. Они тут же кинулись на выручку своих, завязалась ожесточённая потасовка с чекистами. Один плечистый невысокий морячок крепким мужицким ударом завзятого деревенского кулачного бойца ополовинил зубы подвернувшегося под руку энкэвэдэшника. Выскочив из свалки, сунул в рот четыре пальца, залихватски, на разные лады засвистел, призывая товарищей из эшелона на помощь:
– Полундра, братва! Тыловые крысы моряков бьют!
В матросском эшелоне услышали. И тут началось что-то невообразимое: матросня, подметая насыпь широченными клёшами, сбрасывая на платформу бушлаты, закатывая рукава синих фланелек и полосатых тельников, с угрожающим рёвом кинулась в яростную рукопашную атаку. В миг всё пространство вокруг испуганных, сжавшихся в центре женщин, стало чёрным и полосатым, и в этой полосатой черноте исчезли и потонули сине-краповые чекистские островки. Волна несущихся со всех ног матросов безжалостно смяла редкое солдатское оцепление. Их стали бить так, что только фуражки с синим верхом полетели в разные стороны, как щепки, которые летят при рубке леса. Безудержное, клокочущее ненавистью и решимостью постоять за правду, матросское «полундра» металось из стороны в сторону над притихшей враз станцией.
Красноармейцы, бросая бесполезные в драке винтовки, бежали сломя голову, куда глаза глядят, – чувствовали, что ещё немного, и их начнут убивать по настоящему. Майор, потеряв в свалке фуражку и револьвер, с выбитыми стёклами очков, висевших, зацепившись за ухо, на одной дужке, яростно матерился по кавказки. Пробовал отбиваться. Подскочившие матросы с двух сторон отвесили ему несколько крепких боксёрских ударов в челюсть и переносицу. Кто-то спереди двинул под дых, от чего энкэвэдэшник согнулся дугой. Другой морячок в располосованной до пупа тельняшке, выскочив вперёд, добил противника умелым и жестоким нокаутным ударом крепкого матросского башмака – в зубы.
Ещё не закончилось кровавое побоище, как паровоз застрявшего на станции Батайск-товарная грузового эшелона, на котором приехали женщины, дал длинный свисток отправления. Бабы всполошились и принялись разбирать свои вещи, быстро закидывать на платформу. Моряки помогали им, некоторые, весело скалясь и недвусмысленно подмигивая товарищам, подсаживали женщин наверх. При этом норовили покрепче ухватиться за пышный, неохватный зад. Бабы притворно отбрыкивались, красные, как раки, смеялись:
– Пусти, чёрт полосатый, куда лезешь!
– Всё туда же, тётка! Али мы не из тех же ворот, что и весь народ, – не смущаясь, отшучивались мореманы.
Поезд, резко дёрнувшись, так что бабы попадали на свои мешки, медленно покатил по рельсам.
– Спасибо вам, ребята! – махали им руками и платками, утирающие слёзы радости, довольные меняльщицы. – Возвращайтесь с победой!
– В добрый путь! – махали им вслед бескозырками моряки.
На насыпи, где только что стоял грузовой состав, сиротливо валялись, будто никому ненужный хлам, брошенные чекистами винтовки, затоптанные, грязные фуражки с синим верхом. Тут и там мелькали пятна крови, очень хорошо видные на фоне серой, покрытой угольной пылью гальки и чёрных, пропитанных смесью мазута с креозотом шпал.

Декабрь 2012 г.