ПЕРЕЧИТЫВАЯ БУЛГАКОВА



МОЛЬЕР И БУЛГАКОВ



Для его славы уже ничего не нужно,
он нужен для нашей славы.


Факт исторический: доктора не хотели идти к умирающему Мольеру. Так мстила Франция своему гению.


К подлости трудно привыкнуть. Может быть, поэтому столько горечи в книге Булгакова «Мольер».


Герой Булгакова был гением, но и автор ему подстать. Потому веришь и поклоняешься одному и другому. Поневоле вспоминается: «Вы убиваете поэтов, чтобы цитировать потом».


В этом смысле, времена для поэтов мало изменились. Судьбы Мольера и автора книги о нём удивительно сходны.


Приведу две любопытные цитаты из рассматриваемой повести.


Вот первая. Речь идёт о пьесе «Тартюф».


«Финал этой пьесы замечателен. Когда мошенник Тартюф, он же Панольф, уже торжествовал, разорив честных людей, и когда, казалось, от него уже нет никакого спасения, всё-таки спасение явилось, и изошло оно от короля. Добродетельный полицейский офицер, свалившийся как бы с неба, не только в самый нужный и последний момент схватывает злодея, но ещё и произносит внушительный монолог, из которого видно, что, пока существует король, честным людям беспокоиться нечего, и никакие мошенники не ускользнут от орлиного королевского взгляда. Слава полицейскому офицеру и слава королю! Без них я решительно не знаю, как бы Мольер развязал своего «Тартюфа». Ровно, как не знаю, чем бы, по прошествии лет ста семидесяти примерно, на далёкой моей родине другой больной сатирик развязал бы свою довольно известную пьесу «Ревизор», не прискачи вовремя из Санкт-Петербурга жандарм с конским хвостом на голове».


И ещё одно место, касаемо того же «Тартюфа».


« Кто осветит извилистые пути комедиантской жизни? Кто объяснит мне, почему пьесу, которую нельзя было играть в 1664 и 1667 годах, стало возможным играть в 1669? В начале этого года король сказал, призвав к себе Мольера: «Я разрешаю вам играть «Тартюфа». Мольер взялся за сердце, но справился с собой, поклонился королю и вышел».


Можно смело сказать, что высказанное в этих двух отрывках авторское недоумение притворно. Сам прекрасный драматург, он знает цену вынужденным отступлениям, отсрочкам, надеждам на милость судьбы, на время, на чьё-то прозрение и чьё-то же хорошее настроение.


Ах, гении, гении... Что за бремя вы взвалили на себя! То тащите на своих плечах в бессмертие вовсе не заслуживающие такой чести фигуры, то волнуете мещанские нравы непонятными выходками, то баламутите здравые умы, а вам самим ни радости, ни счастья. И только смерть, как поднятое над погибшим бастионом знамя, придаёт вам в глазах людей ту истинную меру величия, в которой вам отказывали при жизни.


Что в этом, насмешка или справедливость?


Впрочем, вряд ли Мольер размышлял о своей гениальности. Для подобных мыслей у него не оставалось времени. Попробуйте сосчитать, сколько он поставил пьес, сколько времени отдал тому, что мы теперь называем «Театром Мольера», сколько отбил поклонов королю в надежде обрести его любовь, сколько разрешил семейных неурядиц, не говоря о том, сколько / и как! / написал.


Действительно, он был бесконечно занят и не имел времени размышлять о предметах, щекочущих самолюбие и честолюбие, тем более, что у него не нашлось бы единомышленников. Но нам сомневаться в этом не приходится. Одних убедило в его гениальности повсеместно сложившееся мнение, других — его творчество, третьих — его жизнь, рассказанная его далёким по времени последователем Михаилом Афанасьевичем Булгаковым.


Книга великолепна. Так мог написать только бесконечно влюблённый в своего героя автор. Жизнь Мольера, не вполне известная, предстаёт перед читателем сотканная из документальных данных, добытых потом и кровью мольеристов и фантазией автора. Результат поразительный. Строго подобранные эпизоды, не менее строго отобранные детали, вроде второпях брошенного намёка, что «Мольер куда-то поехал наводить справки и кланяться». Но тут надобно заметить, в изложении Булгакова история жизни Мольера — прежде всего его театр, но параллельно, как бы зеркальное, отражение жизни самого автора. Для таких, как они, в творчестве все начинается и всё заканчивается...


Невозможно, хотя и хочется, выписывать всё новые и новые красоты книги. Но это бы означало её переписать. Книгу надо читать, некоторым следует делать не однажды, чтобы опознать секрет её воздействия. В чём убеди меня собственный опыт.


Но, говоря об удаче портрета Мольера, нельзя не сказать, что она обусловлена во многом тем мастерством, с каким написано мольеровское окружение. Какие конфликты, характеры, проблемы! Даже маленький и внешне проходной эпизод возрастает до вселенских масштабов. И не удивительно, ибо в этом эпизоде участвуют такие личности, как Мольер, король Франции и автор книги Булгаков.


Напомню этот эпизод. Мольер просит у короля за сына своего лечащего врача. Но слово Булгакову.


«Речь шла о месте каноника для сына доктора Мовилэна. Король вызвал к себе Мольера, и опять, как несколько лет назад, после первого представления трёх актов «Тартюфа», они остались наедине. Король поглядел на Мольера и подумал: «Однако, как он постарел»!


– А что этот врач для вас? – спросил король.


– Сир, – ответил ему Мольер. – Мы болтаем с ним о разных разностях. Время от времени он приписывает мне лекарства, и так же аккуратно, как он мне их приписывает, я их не принимаю, и всегда выздоравливаю, ваше величество!


Король рассмеялся, и сын доктора Мовилэна мгновенно получил желаемое место каноника». Благословенные времена, когда остроумие обладало большими возможностями, чем деньги.


А вот ещё одна сцена из этой удивительной книги. В ней, к сожалению, не участвует Мольер, по причинам независящим от персонажа, но остался автор, король, развитию которого немало содействовало творчество его придворного драматурга, и архиепископ Жанваллон. Последний утверждает, что захоронение Мольера-комедианта было б вызовом церкви. Вот послушайте:


– Что происходит там по поводу смерти Мольера?


– Государь, – ответил Жанваллон, – закон запрещает хоронить его в освященной земле.


– А насколько вглубь простирается освящённая земля? – поинтересовался король.


– На четыре фута, ваше величество, – ответил архиепископ.


– Благоволите, архиепископ, похоронить его на глубине пятого фута, – сказал Людовик, – но похороните непременно, избежав как торжества, так и скандала.


На этом умолкаю. О друзьях и недругах Мольера, о его жене и любовнице, о его победах и неудачах, не поленитесь, прочтите. И в заключение прощальная цитата: «И я, которому никогда не суждено его увидеть, посылаю ему свой прощальный привет»! А мы добавим: «Прощай, Мольер! Прощай Булгаков!»



ТАЙНА МАСТЕРА

/ эссе-фантазия /


«Некий священник, обучавшийся своему искусству в Киевской духовной академии, в один из майских дней 1891 года крестил там же, в Киеве, в Крестовоздвиженской церкви, младенца мужского пола, получившего при крещении имя Михаил.


И вот я, мысленно наблюдая за процедурой крещения, вздрагиваю всякий раз, когда мне кажется, что священник неловко обращается с орущим на весь христианский мир младенцем.


– Святой отец, – говорю я, – пожалуйста, будьте осторожны. На всё, разумеется, воля Господа нашего, но несчастье с этим младенцем, означало бы тяжелейшую утрату для страны.

– Госпожа Булгакова родит другого, – недовольно бормочет священник. – Этот ребёнок отнюдь не последний в семье. Поверьте моему опыту.

– Госпожа Булгакова никогда больше не родит такого и никакая другая госпожа в течение нескольких столетий не родит такого.

– Вы изумляете меня, сударь!

– Я и сам изумлён не меньше вашего».


Невозможно не изумиться, что имя человека, родившегося сто лет назад и умершего 49 лет от роду, не только не забыто, но и широко чтится его соплеменниками, читателями и почитателями. Многие ли из нас смогут похвастаться такой по себе памятью?


Конечно, в мире найдётся немало старцев, для которых столетний юбилей не такая уж новость, а кое-кто из них умудрился обойти и эту дату, как хитрый безбилетник обходит в общественном транспорте контролёра, но упомянутые нами отдельные удачи как бы подчёркивают общее правило, что исключительно редкие экземпляры человеческой породы доживают до столетнего юбилея после смерти.


Бесспорно, Булгаков неповторим. Его творчество стало его судьбой, а творчество его уникально. Не по количеству написанного, но по качеству. Качество же таково, что и по сию пору подняться на его уровень мечта любого мало-мальски уважающего себя автора.


Да, каждому бы хотелось походить на Булгакова, с условием, однако, чтобы ещё при жизни заносили в энциклопедии, чтобы с почтением кланялись соседи, чтобы Союз писателей предлагал поехать проветриться за границу, чтобы сбивались с ног, умоляя о рукописях, редакторы, чтобы банки ежедневно сообщали о новых поступлениях на счета...


И чтобы романы, повести и пьесы звучали непременно таинственно и странно: «Дьяволиада», «Собачье сердце», «Белая гвардия», «Записки покойника», «Жизнь господина де Мольера», «Мастер и Маргарита». И в то же время, размечтавшийся автор, прекрасно осознаёт, что ничего похожего с ним не произойдёт. Он не Булгаков. Увы, увы! И проблема не в отсутствии внешнего сходства. Проблема в разности потенциалов. Внутренних.


Писатель, особенно великий, выстрадал каждую свою строчку, вложив в неё не только талант и мастерство, но и отмеренное ему судьбой Время. Время гения, подобно шагреневой коже, убывает физически и духовно всякий раз, когда рука оставляет на бумаге всего лишь карандашный след. Но кто сосчитает количество «следов» в жизни Булгакова?


И потому всякий здравомыслящий автор в конце концов с печалью осознаёт, что стать Булгаковым ему не дано, а часто и самим собой — тоже. Булгаковы родятся столь редко, что иной раз у широкой читающей публики возникает по этому поводу недоумение и раздражение. И тогда публика обращается к Богу со словами упрёка.


– Сколько ещё можно томиться в ожидании? – возмущается публика. – Мы уже перечитали всё, прежде написанное, и соскучились в постоянной предсказуемости нашего бытия. Мы жаждем новых впечатлений и шедевров. Так сказать, для полноты нашей недостаточно пёстрой жизни.

Но Господу, надо полагать, известно нечто такое, что неведомо нам, смертным. Он не расходует свой созидательный дар на исполнение коллективных заявок и просьб. Он работает индивидуально. А штучная работа, хотя более трудна и продолжительна, зато и более результативна.


Несомненно, Булгаков — результат такого рода индивидуальных усилий. Он был послан на Землю, чтобы научить людей относиться к самим себе с уважением, и покинул её, когда стало ясно, что задуманное ему не удалось. Это эссе не место для подробного разговора о жизни и творчестве Булгакова. Об этом написаны тома, каждый его миг, от колыбели до могилы, прослежен и зафиксирован. И многое из того, что не было известно ему самому, становится известным нам, и время от времени к уже добытым знаниям, добавляются новые.


И только одно остаётся неразгаданным — тайна Мастера. И не заключён ли определённый смысл в том, что годы, отдаляя нас от Булгакова, благодаря неустанным попыткам проникнуть в тайны его мастерства, приближают его к нам?


Как часто, закрыв глаза, я представляю себе Булгакова таким, каким был при жизни: молодое удлинённое лицо, то лукавая, то саркастическая улыбка, глаза, голубизна которых скрывала печаль сатирика, вынужденно пребывающего среди несовершенств нашего мира...


«И я, которому не суждено его увидеть, посылаю ему свой прощальный привет».

Борис Иоселевич


Газета «Мир», Филадельфия, 1991г.