Почти социальный очерк

У каждого человека своя правда, но истина все-таки одна. Она существует не зависимо от наших пристрастий и желаний, знаний и опыта. Она объективна в отличие от правды, которая, как ни крути, субъективна. Увы, мы, люди, не хотим с этим ни мириться, ни соглашаться, так и продолжая отстаивать, а порой и насаждать свое, безжалостно тратя на это не только бесценное время, отпущенное нам Богом, но и свое, и чужое здоровье…

Два-три раза в неделю в любое время года и в любую погоду мы обязательно выезжаем на несколько часов за город, куда-нибудь в глухое место, где нет отдыхающих, купальщиков, рыбаков и охотников или любителей организовать пикник на природе.
Выбираем такие места не потому, что нелюдимы или предпочитаем одиночество – просто с недавних пор у нас появился третий член семьи – серьезный и весьма грозный пес породы кавказская овчарка, по кличке Швеллер. Совсем крохой, с едва открывшимися, но с рожденья колючими и злыми глазами, привез его мне сын в подарок ко дню рождения из Москвы.
Обычно впервые, если не считать охотников и заводчиков, приводишь лохматое существо жить с тобой под одной крышей исключительно для своего ребенка, которого учишь любить братьев наших меньших. При удачном стечении обстоятельств, подружившись со своей первой собакой, твои сын или дочь сами охотно заботятся о ней, начинают быстрее понимать некогда так точно сформулированное Экзюпери: «Мы ответственны за тех, кого приручили».
Помню, как тяжело переживали все члены семьи потерю нашей первой собаки, прожившей с нами тринадцать лет. Ни у одного из нас язык не поворачивался сказать о Бимке «сдох» - так трепетно и нежно мы любили этот пушистый белый комочек, ставший неотъемлемой частью нашей жизни.

И вот мы остались с мужем вдвоем. Сын, став совсем взрослым, уехал, чтобы начать самостоятельную жизнь. Теперь у нас поубавилось забот: стало меньше стирки, глажки, стояния у плиты, уборки – всего того, что отнимает так много времени у хозяйки семейства. У хозяина тоже обязанностей стало поменьше: никого не нужно было по три раза на дню выгуливать. Отпала необходимость ежедневно пылесосить, чтобы избавиться от собачьей шерсти на коврах, при том бесконечно ворча и отчитывая лохматое создание за то, что чуть ли не все беды и неудобства из-за него – Бим во время подобных разговоров поджимал хвост, смешно ворочая головой, будто делая вид, что внимательно слушает хозяина.
Однако стоило повысить голос, пес, словно понимавший значение каждого слова, опускал глаза, изображая, что виноват, в застывшей позе выслушивал все от начала до конца, после чего неизменно подпрыгивал и пытался лизнуть хозяина в лицо, что, по его уразумению, в переводе на человеческий язык должно было означать: «Ну, простите меня, лохматого, я больше так не буду». И мы, конечно же, прощали его и не только за шерсть на коврах, но и за прочие маленькие шалости.
Почему-то думается, что мы недооцениваем братьев наших меньших, отмечая в них то экстерьер, то окрас, то их идеальный нюх. Кстати, хотите, верьте, хотите – нет, есть у собак нюх на людей, которые относятся к ним по-дружески и способны прийти на помощь, когда те в ней нуждаются. Точно также они безошибочно учуют в толпе сильных двуногих созданий тех из них, кто не преминёт пнуть пса ногой в живот или стукнуть его палкой по хребту…
Лето было в разгаре. Мы жили на даче. Как-то утром собралась я на Подстепку порыбачить. Взяла удочку, червей и горбушку хлеба для прикормки, после чего вышла за калитку. Шагах в пяти от нее стояла крупная лохматая псина с веревкой на шее, завязанной тугим узлом. Шесть у собаки была густой, свалявшейся, сплошь покрытой репейником и еще какими-то серыми колючками. Наверняка вид ее показался бы устрашающим, если бы не ее ужасная худоба и то, что она стояла покачиваясь, видимо, от голода. Казалось: еще немного - ее высокие тонкие ноги подкосятся, и она рухнет на землю. Рассмотрев ее, я поняла, что передо мной самка породы эрдельтерьер, с квадратной мордой, кое-где проглядывавшими из-под колючек рыжими подпалинами и пружинисто торчащими кверху коротким обрубленным хвостом. На меня смотрели умные, грустные карие глаза, в уголках которых, мне показалось, поблескивали слезы.
Я подозвала собаку к себе и протянула ей корочку батона, предназначавшуюся для прикормки рыбы. Собака медленно подошла, и, не смотря на то, что, похоже, давно не ела, не выхватила кусок, а стала есть с ладони, то и дело поглядывая на меня из-под лохматых, торчащих во все стороны густых бровей. Слизав последние крошки, она отошла и остановилась в нескольких шагах от меня. Я тут же повернулась и поторопилась спуститься вниз по улице, к самой реке, туда, где мы соорудили высокие мостки сразу же, как только, после отставки мужа, купили в селе дом под дачу.
Клева не было. Попались лишь парочка окушат, да несколько бычков – как раз столько, чтобы накормить кошку, правда, при ее завидном аппетите, ей могло и этого не хватить.
Возвращаясь, я еще издали заметила по-прежнему стоявшую недалеко от калитки все ту же псину. Казалось, она ждала меня.
- Ну что, дружок, не наелась, все еще голодная? – спросила я собаку, веря, что та меня понимает. – Не могу я тебя приваживать, постарайся не обижаться. Ты собака породистая – не могли такую, вот так, взять – и выбросить из дома. Может быть, ты потерялась, и твой хозяин все еще ищет тебя. Умела бы ты читать, наверняка прочла бы Троепольского «Белый Бим – Черное Ухо» - тогда бы узнала, как может хозяин страдать, потеряв своего друга и любимца. Ты потерпи, потерпи еще немного, может ты его и дождешься, а нам все равно скоро в город уезжать.
Собака стояла не шелохнувшись, лишь часто-часто моргая глазами, словно старалась сдержаться, чтобы не заплакать.
-Танюша, с кем это ты разговариваешь? Приглашай гостя в дом, - услышала я голос мужа, возившегося в саду.
-С собакой, - ответила ему я.
-С какой собакой?
-Да вот, выйди, посмотри – сам увидишь, - пригласила я супруга.
-Это опять ты? – обратился он к псине.
Кому-то может показаться неправдоподобным то, что я сейчас скажу, но, тем не менее, собака радостно закивала головой, как-то не по-собачьи, а скорее, по-лошадиному, словно утвердительно отвечая хозяину дачи, с которым, похоже, уже встречалась до этого.
В тот день мы так и не пригласили собаку ни к себе во двор, ни в дом, однако вынесли ей поесть.
Потом на целую неделю зарядили дожди, и мы уехали в свою городскую квартиру. Вернулись же на дачу лишь, когда снова распогодилось.
На въезде в село, у самой обочины, провожая каждую машину глазами, сидела наша знакомая собака. Едва завидев наш «Москвиченок», она сорвалась с места и побежала по направлению к даче, чуть ли не обгоняя машину. Тягаться с автомобилем ей, конечно же, было не под силу, и она скоро отстала, а мы не остановились, благополучно добравшись до места. Пока мы разгружались, к нам подошел сосед, который сказал, что, не смотря на проливной дождь, каждый день к калитке, пока мы отсутствовали, приходила большая лохматая собака и подолгу просиживала, видимо, дожидаясь нас.
-Я пожалел псину, вынес ей поесть, надо же, отказалась, хоть, похоже, и голодная была. Вот что значит воспитание, - почему-то сказал он в самом конце. Потом к нам подошел еще один сосед, который нам поведал душещипательную историю собаки, которая, видимо, так и продолжала бежать по шоссе по направлению к нашему загородному дому.
Оказалось, что ее настоящие хозяева получили перевод не то на Чукотку, не то на Камчатку, а собаку оставили хозяйке того дома, который снимали, так как не имели своего жилья. Они обещали ей приехать в отпуск не позже, чем через полгода, и забрать свою собаку. Старушка же, не понимая, что она не приучена сидеть у дома на цепи, а тем более, на веревке, все-таки привязала ее во дворе к забору. Потом, по словам говорившего, бабулька захворала и уехала жить к детям в городок. Первое время те наездами бывали в селе, подкармливали её, а потом вовсе перестали приезжать. Сначала собака скулила, плакала, особенно по ночам, а, видимо, когда от голода стало совсем невмоготу, перегрызла веревку и подалась в стаю к бродячим псам, да, похоже, там не ужилась, вот и бродит по селу.
Сосед все еще рассказывал о злоключениях нашей знакомой, когда та, тяжело дыша и высунув свой алый язык, дошла до нашего дома и села у разросшегося после дождей лопуха. На всех нас она смотрела так пристально, словно вслушивалась в рассказ о себе и наблюдала за нашей реакцией.
Едва соседи скрылись, каждый в своем дворе, а Володя понес очередной ящик в дом, я тут же приняла решение, о котором сразу же сообщила мужу, как только он подошел к багажнику за флягой с водой – мы всегда с собой питьевую воду возим, так как в колодце вода солоноватая:
-Послушай, Володя, мы должны ее взять. Она нас выбрала.
-А ты хорошо подумала? - спросил он.
-Да, по-моему ей будет с нами хорошо.
-А нам с ней? – поторопился спросить супруг. – Ты только представь, снова выгуливать, лечить, когда заболеет, шерсть по всей квартире собирать, наконец, кормить, - это не то, что наш Бимка. Ей, наверное, и питание особое нужно будет.
Правда, в голосе Володи я не почувствовала ноток протеста, он говорил скорее бесстрастно, вероятно, давая мне шанс еще раз всё взвесить. Меня это обстоятельство обрадовало, и я, как можно решительнее, громко произнесла:
-Все, берём!
Если бы до этого мне кто-нибудь сказал, что собаки умеют улыбаться, я бы наверняка усомнилась. Но сейчас, посмотрев на прислушивавшуюся к нашему разговору псину, я сама увидела, воочию, как та улыбалась во всю свою большую пасть, обнажая здоровенные клыки.
Когда же она услышала последние слова мужа: «Ну, что ж, зови свою собаку, знакомиться будем», - словно поняв, о чём шла речь, она чинно, степенно подошла ко мне, повиливая хвостом, села передо мной, преданно поглядев мне прямо в глаза, после чего высоко подняла лапу, будто протягивая ее для приветствия.
Прежде, чем заводить ее в дом, мы занялись гигиеническими процедурами: вычесали все колючки, что она стоически перенесла, ни разу не взвизгнув от боли. Затем мы тщательно вымыли собаку, поливая ее шлангом, наконец, выстригли свалявшиеся клочья жесткой кучерявой шерсти, столь трудно поддававшейся расчесыванию. По подрагиванию кожи было видно, что процедура ей не очень нравилась, но она терпела и то, вероятно, лишь желая нам угодить.
Наконец мы ввели ее в дом. Показали ей место с подстилкой, приготовленное специально для нее, миску, из которой она будет есть, и баночку с водой. Собака неизменно следовала за нами и внимательно смотрела в ту сторону, куда ей указывали, будто сравнивая предлагаемые ей условия и требования с теми, которые были у прежних хозяев, в той ее, прошлой жизни, которую, если повезет, можно будет забыть, вычеркнув из памяти навсегда.

Прежде чем сесть обедать, я покормила собаку. Ела она на удивление аккуратно, не разбрызгивая еду из миски, несмотря на свою длинную, по всей морде, кудрявую шерсть. Даже посуду после нее можно было не мыть – столь тщательно, до блеска, она ее вылизала.
-Танюш, - заметил муж, - а псина-то воспитанная. Правильно мы сделали, а ты у меня, как всегда, права. Нельзя такой собаке без хозяина – никак нельзя!
Пока мы обедали на веранде, собака, вытянувшись во все свое длинное тело, заснула на указанном ей для этого месте. По-видимому, ей что-то снилось – она периодически глубоко и протяжно вздыхала, тихонько постанывая.
Когда полуденное солнце заглянуло в окно комнаты, его лучи упали на лохматое существо, поселившееся теперь у нас в доме. Ярко освещенная, шерсть собаки напоминала золотое руно, горящее и слепящее одновременно.
-Послушай-ка, - обратилась я к мужу, - а ведь она не только воспитанная, но и удивительно красивая. Давай назовем ее по-итальянски Белладонна – «прекрасная дама».
-Не согласен, - возразил мне супруг, - во-первых, кличка не должна быть такой длинной, во-вторых, это ведь еще и название ядовитого растения. По-моему, лучше просто Белла – звучно, коротко, и красиво. - Он произнес это как-то неожиданно громко и чуть-чуть торжественно. То ли от этого, то ли потому, что кличка нашей собаке понравилась, она мгновенно отреагировала на зов нового хозяина, подошла и села перед ним, готовая выслушать и выполнить любую его команду.
-Ну, уж раз разбудил, - решила я, - попробуй дать ей какие-нибудь команды, вполне возможно, она им обучена.
До вечера мы, словно маленькие дети, играли с Беллой, как с механической игрушкой. Она подавала нам то левую, то правую лапы, приносила брошенный в другую комнату мячик, садилась рядом, ложилась и делала множество других вещей, а на предложение мужа: «Дай-ка бусю», - она подпрыгнула и поочередно лизнула в щеку сначала меня, потом Володю.
После вечерней прогулки и ужина, для всех троих, день закончился спокойным и глубоким сном.
Белла сразу же стала полноправным членом нашей семьи. Особых хлопот она нам не доставляла, правда со стрижкой и выщипыванием жесткой шерсти на морде у нас поначалу были проблемы, но со временем мы одолели и сие мудреное дело.
Наша собака прожила с нами восемь лет. Сколько смешных и курьезных историй про нашу любимицу можно бы было рассказать заинтересованному читателю. Впрочем, те, у кого в доме когда-либо жил пес, знают, что рассказам таким конца не будет.
Белла, словно в благодарность, что ее приняли, как родную, старалась быть полезной нам. Стоило у кого-то из нас замерзнуть ногам, она, будто чувствуя это, сама подходила, ложилась возле ног - и через несколько минут согревалось все тело. Помню, как-то я сильно ушибла руку. Белла лизала мне ушибленное место так отчаянно, со знанием дела, как настоящий массажист, до тех пор, пока не сошел отек, и не унялась боль.
Сиамская кошка Бася, которую нам подарили еще до появления собаки, и вовсе эксплуатировала ее, продемонстрировав себя перед ней полноправной хозяйкой дома, причем привередливой, не терпящей панибратства - и это притом, что сама она была удивительно миниатюрной и спокойно пробегала у Беллы между ног. Кошка пользовалась своими преимуществами властной хозяйки неограниченно. Едва приходил октябрь, и в окна начинал задувать холодный и колючий северный ветер, а до отопительного сезона оставалось недели полторы, квартира выстывала. Все это время Бася неизменно передвигалась по квартире верхом на Белле, распластавшись на ее широкой, теплой шерстяной спине. Казалось, какими-то невидимыми знаками она давала ей команды, в каком направлении той следовало двигаться, чтобы довезти ее изнеженное кошачье тельце до того места, куда ей в данный момент заблагорассудилось попасть. Кошка могла спонтанно поменять свое решение, и тогда собака начинала медленно разворачиваться, чтобы ненароком не скинуть возлежавшее на ней сокровище на пол, и шла в другую комнату, на кухню или в коридор. В холодное время года они и спали неизменно вместе - Белла свернувшись клубочком, а Бася - уткнувшись в лохматый собачий живот. К зиме, вопреки моде, мы собаку не стригли. Не делали этого, прежде всего потому, что неизменно брали ее с собой на зимнюю рыбалку и не хотели, чтобы она там замерзла. В своей же черно-буро-желтой шубе она могла совершенно спокойно провести с нами за городом три-четыре часа, бегая по глади замерзшего озера, играя кусками льда, словно шайбой или мячиком. Иногда она засовывала свой любопытный черный кожаный нос в лунку, всматриваясь в скрытую подо льдом жизнь водоема, затем, хлебнув студеной воды, снова затевала свои игры со льдом.
Но, увы, собаки, как и люди, нередко болеют, в том числе и тяжело. Да и живут они, даже при хорошем уходе, куда меньше, чем люди. Поэтому, каждый раз, заводя собаку не как игрушку, а как друга, должно понимать, что придет печальный конец, и это неизбежность, которая от нас не зависит. Вот и наша собака заболела неизлечимой болезнью. Уходила она тяжело. Но даже тогда, когда боль была невыносимой, она не стонала, не скулила, а только поджимала лапы и крепко жмурила глаза. Тогда она безропотно глотала обезболивающие и димедрол, который из-за чрезмерной горечи даже люди пьют весьма неохотно.
Потеряв Беллу, мы решили больше собак не заводить, во-первых, чтобы не пришлось снова пережить подобное, во-вторых, возраст у обоих был уже не тот, чтобы со щенком возиться - лишние хлопоты были уже ни к чему.Внуков у нас так и не появилось, так что нашей главной заботой стало поддерживать друг друга в этой нелегкой и очень непростой жизни.
Достойно встретить старость по меркам цивилизованным так и не удалось. Двое уже далеко немолодых людей, мы теперь пытались жить, все таки жить, а не просто выжить или доживать, скорее вопреки, чем благодаря смешной пенсии, которую нам назначило государство по старости.
Как-то вечером позвонил сын из Москвы, сообщивший, что у него скопилось несколько отгулов и что через парочку дней он приедет, причем - не один.
Как и обещал, он приехал не один: под мышкой он внес в квартиру маленький, пушистый серый комочек.
-Это вам, чтобы не было скучно и чтобы не торопились стариться. Мне одна мудрая женщина сказала, что если у не очень молодых людей появляется кто-то, о ком нужно заботиться, и болезни, и старость отступают, мало того, люди даже молодеют. Я ей поверил, так что не обессудьте, если что.
И вновь все пошло по кругу: лужицы на ковре, обгрызенные тапочки, перевернутая миска с пролившейся кашей, бесконечные игры с резиновыми игрушками, прогулки, прививки... Нам на самом деле стало казаться, что мы перешли на второе дыхание.
Однако было в нашем теперешнем питомце что-то такое, чего мы не замечали в наших прежних собаках. Ему не было еще и трех месяцев, когда он начал показывать свой крутой нрав. Швеллер не принимал в свой адрес буквально никакой критики, а уж любое наказание он принимал ну, просто в штыки. Огрызался, пытаясь во что бы то ни стало укусить. Правда, на первых порах челюсти он крепко не сжимал. Но как-то раз, держа кисть моей руки в зубах, после того, как я отругала за отгрызенную ручку кресла, Швеллер исподлобья так посмотрел на меня, что я это поняла не иначе, как: "Ну подожди, я вырасту, посмотрим, кто кого".
Я поделилась своими наблюдениями и опасениями с мужем, но тот успокоил меня, а на следующий же день купил книгу о воспитании щенков кавказской овчарки.
Но как я ни пыталась мы следовать советам и рекомендациям, вычитанным из пособия, наш пес от этого послушнее не становился. Выводить его на прогулки я сразу же отказалась, так как поняла, что даже с жестким ошейником с ним не справлюсь. Так что мы сразу договорились: я - кормлю, муж - выгуливает, на этом и порешили.
Через год наш пушистый серый комочек был уже почти сорок сантиметров высотой в холке, а передние лапы его, с перепонками, стали толще моих рук в запястье.
Однажды, когда мне нужно было пройти в комнату, Швеллер улегся поперек коридора, и мне пришлось через него перешагнуть. Едва я перенесла через него ногу, он тяпнул меня с такой силой, что прокусил кожу, но, словно испугавшись содеянного, немедленно разжал пасть, тем не менее, с места не сдвинулся.
Рана оказалась глубокой - сильно кровоточила, долго не заживала, оставив широкий неровный шрам. Вернувшись вечером домой, и увидев на моей ноге повязку, Володя, как всегда, попытался по-своему успокоить меня, объяснив все случившееся тем, что такое могло произойти лишь потому, что я испытываю страх, всякий раз подходя к собаке. Со знанием дела он пояснил, что когда человека настигает испуг, в крови у него обнаруживается переизбыток адреналина, а собаки, каким-то невероятным способом это чувствуют, но даже не это главное. Важнее то, что в такие мгновения они начинают ощущать свое превосходство над человеком, что тут же и пытаются продемонстрировать, становясь агрессивными.
Честно говоря, я об этом когда-то слышала или читала, однако мне казалось, что на хозяев подобное не распространяется. Хотя, если быть до конца откровенной, некоторую оторопь при виде крупных собак я испытывала еще с детства.
Мы так и не смогли научить его выполнять команды. Швеллер не был ласковым, тем не менее, сам любил, когда его гладили, трепали по холке или чесали его за ухом - тогда он блаженно вытягивался и мурлыкал как котенок, закатывая или закрывая при этом глаза.
Однако я чувствовала, что пес все-таки уважительнее, что ли, относился к хозяину, чем ко мне. Володя отшучивался:
-Силу мужскую чувствует. А ты, дорогая, давай-ка, преставай его бояться.
Все вечера напролет муж с собакой проводили в комнате, сидя на диване перед телевизором. И даже тогда, когда Володя что-либо мастерил, пододвинув стол, пес с дивана не слазил, а внимательно следил за тем, что делает хозяин. Иногда, когда из телевизора неслись специфические звуки, издаваемые электрическими музыкальными инструментами, пес вторил им, поднимая вверх морду и подвывая. Точно также он "пел" каждый раз, когда мы выезжали за город, а высоко в небе гудел самолет.
Я, как правило, не разрушала вечерней идиллии, в которой пребывала мужская половина семейства, а работала на кухне, превратив ее в нечто, отдаленно напоминавшее кабинет, заставив шкаф для посуды словарями, справочниками и книгами, которыми пользовалась чаще, чем другими. Часть же обеденного стола была занята старой печатной машинкой и двумя папками - в одной из которых хранилась чистая бумага, в другой - очередная рукопись.
Но теперь я взяла за правило, выходя из кухни, в качестве отвлекающего момента бросать Швеллеру либо кусочек колбасы, либо косточку, либо печенье. Это стало чем-то вроде пропуска, хотя подобный компромисс со своей собственной собакой, наверное, выглядит противоестественно - но так мне было спокойнее, а мое сосуществование с псом, благодаря столь немудреной хитрости, сулило меньше непредвиденного.
Швеллер весьма избирательно относился к тем немногим знакомым, которые изредка навещали нас. Надо сказать, что почему-то к мужчинам он был более лоялен и снисходителен, а к одному из них испытывал, чуть ли не благоговейные чувства. Такими привилегиями пользовался мой приятель по поэтическому клубу Михаил Тарасов. Вероятно, это можно объяснить тем, то у них в доме тоже была собака, хотя, как знать, собачья этика наверняка имеет на этот счет свои объяснения. Каждый раз, когда Михаил Александрович входил в квартиру, наша собака считала своим долгом выйти и по-своему поприветствовать гостя. Швеллер подходил к нему вплотную, вставал на задние лапы, передние клал ему на плечи и тыкался мокрым носом ему в лицо, после чего чинно и важно возвращался на свое место.
Но стоило со стороны подъезда к входной двери квартиры подойти женщине - будь то дворник, почтальон либо еще кто-нибудь, - не важно, шерсть на спине у пса вздыбливалась, он злобно оскаливался и начинал рычать. В таких случаях я бросала ему в комнату что-нибудь съестное, закрывала за ним дверь и лишь тогда впускала посетительницу.То же самое происходило, если в дверь стучали или звонили незнакомые люди.
Правда, однажды присутствие именно этих качеств в характере нашего лохматого питомца нас здорово выручило.
Далеко за полночь, ошибившись подъездом, в дверь стали ломиться двое сильно пьяных и, похоже, обкуренных, мужчин, с требованием немедленно позвать какую-то Лену. Я сразу же стала звонить в милицию, а муж, заставив как-то Швеллера молчать, надел на него ошейник, прикрепив к нему длинный поводок, после чего открыл дверь, держась за ошейник таким образом, чтобы собака стояла сзади. Но едва у одного из ломившихся в квартиру блеснула во вскинутой вперед руке финка, Володя ослабил поводок, из-за спины со зверским оскалом выскочил наш грозный пес, сделав стойку, грозя нападением. Завидев острые клыки, двое непрошенных гостей опрометью бросились из подъезда. На протяжении всего этого времени муж крепко сжимал в руке поводок, чтобы, не дай Бог, не допустить, чтобы пес покусал возмутителей спокойствия, мало ли какими могут оказаться последствия. Вдруг это детки каких-либо важных родителей - доказывай потом, что мы защищались, а не специально натравливали свою собаку на ни в чём не повинных людей. Все равно окажемся виноватыми...
Не прошло и пяти минут, как в дверь снова постучали, на что тут же, грозным лаем отреагировал наш лохматый защитник. Лишь услышав: "Это милиция. Собаку уберите. Мы войдем", - мы открыли, заперев Швеллера в комнате.
Трое блюстителей закона не стали проходить, а тут же, в коридоре спокойно выслушали нас, ничего не записывая, затем попросили нас описать приметы нападавших и уточнить время появления молодых людей.
-Прошло, наверное, чуть больше пяти минут - они не могли уйти далеко, - ответила я, не переставая удивляться оперативности милиционеров и тому, что они по-прежнему ничего не фиксируют.
-Похоже, парни ошиблись, как вы сами заметили, - подытожил беседу тот из милиционеров, что был постарше, - да и потом, чего вам бояться с такой грозной собакой?
Они попрощались и вышли.
Мы с мужем, тем не менее, последовали за ними.
На улице было совсем темно. На скамейках у подъезда сидело несколько молодых, судя по специфике речи, подвыпивших мужчин. Лиц их было не разглядеть, поэтому, даже если среди них и находились те, кто только что ломился к нам в дверь, они остались бы неузнанными. Все тот же милиционер, что беседовал с нами, задал полуночникам всего один вопрос:
-Ребята, вы, случайно, не заметили двоих пьяных, что, по словам хозяев квартиры, несколько минут назад ломились к ним в дверь?
Чуть ли не хором те ответили:
-Нет, мы тут минут сорок сидим. Никого здесь, кроме нас, не было – ошибается, наверное, мужик.
- Точно, это во сне ему приснилось, - смешком добавил басовитый голос одного из сидевших по правую сторону.
После всего услышанного мы поторопились домой. На сей раз, мы закрыли дверь на ключ, чего не делали с тех пор, как Швеллеру исполнился год. На душе было скверно и гадко. За чаем коротенько обсудили случившееся, и оба, чуть ли не впервые согласились, что не зря держим в доме собаку.
Как-то раз на прогулке один из прохожих заметил мужу, что такую собаку следует выводить на улицу с намордником даже тогда, когда на ней жесткий ошейник с шипами и коротким поводком.
Я тут же пошла по специализированным магазинчикам в поисках подходящего намордника. Выбрав самый крупный из них, я, тем не менее, договорилась, чтобы в случае, если он не подойдет, мне позволили его вернуть и, если это вообще возможно, заказать другой.
И как не уверяла меня продавец, видимо знавшая в этом толк, что предложенный мне намордник подойдет на самую крупную собаку, натянуть его на недовольную и недоумевавшую морду Швеллера нам так и не удалось, и вещь пришлось вернуть в магазин. Не нашлось подходящего намордника и на рынке, куда каждую субботу из Волгограда приезжала машина со всем необходимым для домашних питомцев: кошек, птичек, хомячков, и, конечно же, - собак. Затею нарядить Швеллера на прогулку соответствующим образом, пришлось оставить. Для пущей безопасности, каждый раз перед выгулом, Володя стал надевать на Швеллера два ошейника, чтобы в случае, когда рядом будут прохожие, можно бы было свободной рукой ухватиться за второй прямо у самой шеи собаки.
Излюбленным местом собаки в дневное время, особенно, когда нас не было дома, по-прежнему оставалось окно. Швеллер облокачивался на подоконник и подолгу смотрел на улицу, наблюдая за всем там происходящим. Как правило, он провожал прохожих глазами, но не лаял, лишь изредка, если кто-либо подходил к самому окну, рычанием выражал свое неудовольствие. Как-то раз его морду, выглядывавшую из окна, заметила детвора, возвращавшаяся из школы. Они бесцеремонно забарабанили кулаками по стеклу. Этого наш пес вынести просто не мог и воспринял действия ребят как нападение на жилище. Разогнавшись, он выбил первое стекло, на удивление не порезавшись.
Уже позже мы поняли, что детки не забыли поведать своим родителям о злобной псине, "которая их чуть ли не съела", забыв при этом рассказать об истинных причинах, спровоцировавших собаку на столь неадекватную реакцию..
Начались летние каникулы, и теперь школьники, нередко приводя с собой младших сестер и братьев, то и дело появлялись перед окном. Они дразнили пса, кидали в окно мелкими камнями, лаяли и рычали по-собачьи, на что тот, естественно, реагировал соответствующим образом. Мы купили стекло, застеклили раму, поставили у окна журнальный столик, лишив Швеллера возможности выглядывать из окна. Однако детей это не остановило, и они продолжали провоцировать собаку, зная, что она живет в этой квартире, а та продолжала лаять. Теперь, при виде детей на прогулке, он нервничал, возбуждался, видя в них своих врагов.
Я по природе своей человек не конфликтный, но, если честно, мне стало жаль своего пса, поэтому однажды, когда дети начали кидаться камнями в то время, когда я была дома, я таки решила выйти на улицу и поговорить с ребятами, объяснив, что такую серьезную собаку злить не следует. Я не хотела никоим образом их запугивать, но, тем не менее, предупредила, что в следующий раз, когда Швеллер в подобной ситуации разобьет стекло, хозяева могут не успеть, или просто их не будет дома, тогда последствия могут, к сожалению, оказаться не предсказуемыми. Не помогли мне такие увещевания подействовать на ребят так, как я планировала. К ужасу моему, самый старший, и вероятно, шустрый из мальчишек, сделал шаг вперед, выпятил грудь, что петушок перед боем, выставил вперед одну ногу и уверенно и громко выпалил:
-Я вот отцу скажу - отец вас и вашу долбаную собаку уроет, понятно?!
Я была буквально ошарашена услышанным, а мальчик, как ни в чем не бывало, резко повернулся ко мне спиной и скомандовал детворе:
-Пойдемте, пацаны! Вернемся, когда тетки дома не будет.
"Да, видимо я переоценила свои педагогические способности", - подумала я тогда, забыв о том, что время изменились, дети стали другими. Теперь для них старший, а тем более старый, да притом чужой человек – не авторитет, потому как такие добродетели, как уважение к пожилым людям и вежливость давно уже не в чести. Как не хотелось верить, что и я, по неписанным законам старения души, увы, начинаю ностальгически боготворить прошлое и хулить современность, что обычно, однажды проявившись в человеке, приобретает необратимый характер...
Не без усилий старалась прогнать взволновавшие меня мысли прочь и поторопилась вернуться в квартиру, где в прихожей ждала меня собака, приготовившаяся выслушать из моих уст все - даже приговор.
-Все нормально, Швеллер, - как можно спокойнее произнесла я, искренне веря, что пес меня понимает, - ты только больше не подходи к окну и не лай на прохожих, прошу тебя.
Как-то дня через два после описанных событий возвращалась по двору из магазина и услышала брошенное мне в спину:
-Вон идет та баба - хозяйка кобеля, что на наших детей кидается.
За первой репликой, произнесенной достаточно громко, последовали и другие, столь же нелицеприятные:
-Да уж, с кем доводится в одном доме жить - псарню устроила.
-Управа на таких нужна - в подъезд страшно войти.
-Скоро всех нас перекусает, может, и вовсе бешеный у них кобель.
Со спиной моей было явно что-то не то: казалось, ее насквозь прожигали глаза, глядевшие мне вслед. Я шла, с трудом перебирая ногами и думала: "Господа соседи, на кого же из вас хоть один раз кинулась или набросилась моя собака, кого же она успела укусить?"
Дома меня ждал не совсем приятный разговор с мужем, который утверждал, что я заняла неправильную позицию и должна учиться за себя заступаться. А я в толк не могла взять, что сделала не так - не затевать же, в самом деле, склоку с теми, кто, собственно, напрямую даже не разговаривал со мной, а лишь обсуждал меня и мою собаку между собой.
-Не совсем "между собой", - возразил супруг, они нарочито громко, я так понял, все проговаривали, чтобы ты слышала?
С трудом уговорила мужа, что называется, закрыть тему.
Дальнейшие события и вовсе вышибли меня из колеи, повергнув в уныние и депрессию.
На улице все еще было тепло, и мы ходили в летних одеждах, хотя упрямо надвигался октябрь.
Однажды мои домочадцы вернулись с прогулки, буквально высунув языки, видимо, от беготни под еще жарким солнцем.
-Вы что оба такие запыхавшиеся? - удивилась я.
-Да вот, решили сегодня за забором погулять. Оказавшись за городом, где никого народу, мы наперегонки бегали, представляешь, я за ним не успевал. Назад тоже бегом неслись, чтобы ты не заволновалась, - попытался объяснить Володя.
-Мы же сегодня собирались на машине к реке съездить после обеда - там бы и набегались вволю. Ты что, передумал?
-Ты только не волнуйся и в голову ничего не бери, - решил он все-таки сознаться в истинных причинах их побега за городские стены. - Представляешь, мы только обрались перейти дорогу к месту наших обычных прогулок, как смотрю, навстречу идет наша новая соседка со второго этажа - та, что в квартире Калинкиных теперь живет. Швеллер еще издали на нее как-то неадекватно отреагировал и даже встал на дыбы.
-Подожди-подожди, - поторопилась уточнить я, - ты допустил, чтобы он бросился на нее?
-Да нет же, успокойся - женщина далеко от нас была. Правда, соседушка, надо сказать, за словом в карман не полезла.
-Не поняла, как это?
-Чего тут не понять? Громко, на всю улицу, чтобы как можно большее количество людей услышало - тут как раз соседи из третьей квартиры неподалеку стояли - выпалила, что из-за нашей псины раньше срока родит - так она ее напугала.
-Надеюсь, ты ее успокоил?
-Да в том-то и дело, дурак старый, что вместо того, чтобы извиниться и что-нибудь успокаивающее сказать, буркнул, что-то вроде: "Рожайте на здоровье". Понимаешь, мне и в голову не пришло, что такая тоненькая изящная женщина может быть беременной, да и потом, мы на таком почтенном расстоянии были, как можно было испугаться, если я вел собаку, взявшись за ошейник?
-Да, дорогой, - не скрывая укоризны, отреагировала я, - недальновидный ты человек, негибкий. Рассказывала же тебе, как возмущались родители детей, что Швеллера пугали. Хуже нет среди соседей недоброжелателей искать на свою голову - того и гляди, все это может боком повернуться, тем более, что вид у нашей собачки и впрямь не для слабонервных. Кроме того, люди разные бывают. Борода седая, а головой не работаешь.
-Знаешь, что я тебе скажу, Татьяна, - непривычно строго, по-менторски произнес муж, назвав меня полным именем, чего не делал лет тридцать - не меньше, - нужно себя любить, а ты вечно на сторону других встаешь. Даже когда тебя люди незаслуженно обижают, ты им оправдание находишь. Как хочешь, а мне этого не понять.
-Ну, постой, меня никто не обижает, откуда ты только это взял?
-Вот видишь, с тобой на эту тему бессмысленно говорить.
-Я так понимаю: мы среди людей живем, и с этим приходится считаться.
-Короткая у тебя память, женушка ты моя дорогая, - сменив тон, продолжил Володя, - мало тебе эти самые люди плохого сделали. Вспомни, как напраслину взводили, как работы лишили... Да что там, сына избили, а ты, нет бы, за него заступиться, а ты все пыталась вразумить хулигана, объясняла ему, что такое добро и зло, в дом для беседы пригласила - ты бы его еще чаем с конфетами напоила - я бы не удивился.
Может напомнить, кто тогда виноватым остался? Ввалился вечером к нам в квартиру подвыпитый папаша паршивца, что нашему сыну голову пробил, и отчитал тебя, как школьницу, за то, что ты, со слов его чада, угрожала ему расправой - а ты стояла и молчала. Ну, как, вспомнила?
-Странный ты, право. Мне что, нужно было его перекрикивать, в базарную бабу превращаться? Меня всегда учили, что криком и нападками ничего добиться нельзя, разве это не так?
-Ты еще Евангелие вспомни - смотрю, оно опять у тебя настольной книгой стало.
-Да нет же, мне просто оттуда кое-что нужно для работы. Только я что-то в толк не возьму, при чем тут Евангелие?
-А при том: видишь в нем, как вторую щеку подставлять, если по первой бьют. Что же ты другого оттуда на себя не примеришь?
-Ну-ка, интересно, что ты там для себя вычитал?
-Не вычитал, просто знаю, что есть там и такие слова: "Око за око - зуб за зуб".
-Нет же, поставь себя на место тех, кто крупных собак с детства боится.
-Не собираюсь. И тебе не советую.
Наш воскресный утренний разговор не был ссорой или размолвкой Мы всегда высказывали друг другу свое мнение по любому поводу - будь то дела житейские или прочитанная книга, просмотренный фильм или телевизионная передача. Нередко мы расходились в оценках, но это не мешало нам мирно сосуществовать, потому, как оба считали, что в семейной жизни чуть ли не главное - принимать внутренний мир каждого как данность и относиться к нему с уважением. Кто-то, возможно, попытается мне возразить, утверждая, что семейная жизнь - это целая наука, в которой все законы и положения важны. Для меня же, почему-то, это вовсе не наука, а скорее - ремесло, в котором следует приобрести необходимые навыки и умения, которые будут работать на благо и во благо духовного и физического здоровья каждого члена семьи - вот и все.
Однако речь здесь идет не о практике и теории семейной жизни - это объект другого очерка...
С той встречи моего мужа с молодой соседкой прошло около полутора месяцев. Уже оголились кроны деревьев, рваные тучи то и дело заволакивали небо, все чаще стал срываться колючий холодный дождь. В такие дни и вечера не хотелось подолгу гулять по улицам. Становилось зябко, мокрые листья прилипали к подошвам обуви, отчего ноги скользили, а на душе становилось и тоскливо, и тревожно.
Наступало время, когда в подъездах, особенно на первых этажах, хронически исчезали лампочки, так как именно здесь все чаще прячутся, согреваясь, влюбленные парочки или подростки, предпочитающие общаться в тепле и в темноте.
Считая ступеньки, чтобы, не дай Бог, не оступиться, добралась до дверей квартиры - мы всю жизнь так и прожили на первом этаже - вошла в прихожую, и, не раздеваясь, подошла к трезвонившему телефону. Не успев произнести дежурное "алло", я услышала в трубке отборную брань, после чего все так же нервно и взволнованно мужской голос произнес:
-Ваша долбаная собака чуть не покусала мою беременную дочь.
-Затем последовали слова оскорбления, унижений. Мужчина не стеснялся в выражениях. Я не знала говорившего, но сразу поняла, кто это. Попыталась уточнить, что значит "почти покусала", держала в голове сакраментальное "почти беременна". Однако в ответ услышала лишь угрозы. Мужчина в сердцах распалялся, что ему-де все равно жить мало осталось, и он ничего не боится, в том числе и правосудия, поэтому он сначала убьет мою долбаную собаку, потом нас с мужем, если не дай-то Бог, что-нибудь произойдет с его дочерью. После угроз поджечь мою квартиру звонивший бросил трубку. В этот самый момент настойчиво зазвонили в дверь. Так и не успев раздеться, я вышла в подъезд. Было темно, и на фоне слабого свечения, шедшего со второго этажа, различались лишь силуэты стоявших на лестничной площадке людей. В словесный бой бросились без приветствия. Собственно не было в этом ничего удивительного. Ведь в русском приветствии "здравствуйте" люди желают друг другу здоровья, а собравшиеся в подъезде все больше выражали желание лишить меня и моих домашних не только здоровья, но и жизни. И опять собака моя почему-то была долбаной, и что за слово такое? Единственная фраза, которую мне все-таки удалось вставить между угрозами, содержала просьбу не разговаривать со мной подобным тоном и не кричать на меня. Старалась быть как можно вежливее даже в выборе слов, однако это, похоже, их еще больше распалило, так что я тут же поняла, что мне лучше стоять молча.
Это были все те же грозные обвинения, брань и угрозы, что и по телефону, только теперь они в основном звучали из уст матери беременной.
Кстати, когда-то, будто в другой жизни, я знавала эту женщину и даже сталкивалась с ней по работе. Мне даже импонировали ее принципиальность и прямолинейность, когда это касалось проблем в работе библиотеки. Она весьма остро говорила на собраниях, критикуя работу отдела культуры, производила впечатление грамотного библиографа, человека ответственного и честного. Правда, и тогда в ее голосе были воинственность, и, возможно, чрезмерная суровость. Однако может быть, этого требовало от советского человека время. В любом случае, активная жизненная позиция и искренне желание подкрепить ее словом и делом - это ли не аргументы в пользу клеймившей теперь меня позором маленький, хрупкой и уже весьма немолодой женщины.
Впрочем, сейчас слова ее казались мне скабрезными, гнев необузданным, но что меня вообще вывело из себя, а это, поверьте, редко кому удавалось, так это выпаленное ею с нескрываемой ко мне ненавистью:
-Ты себя на мое место поставь, уж ты бы точно убила, если бы вот так с твоим ребенком, - почему-то перешли со мной на «ты».
Я попробовала, было, возразить:
-Неужели Вы меня настолько хорошо знаете? - фразу мне закончить не дали. Словно перейдя на второе дыхание, набрав полную грудь воздуха, женщина закричала громче:
-Да знаю я тебя, как облупленную!
Это даже для моего терпения был уже явный перебор. Не сдержалась, наверное сказала глупость, но, Бог тому свидетель, я пыталась до последнего сдерживаться, а тут сорвалось:
-Да не кричите же Вы, - однако, не переходя на крик, слово за словом отчеканила я, - значит, вы считаете, если прольется кровь людей и собаки, ваша дочь благополучнее перенесет беременность? Если так, зачем мне ждать исполнения вашего сурового приговора. У меня есть ружье и пистолет, кстати, они зарегистрированы в милиции. Не облегчить ли Вам жизнь? Может, мне самой наложить на себя руки, предварительно застрелив мужа и собаку, прямо сейчас, на глазах вашей беременной дочери, заодно и ей доставить удовольствие, ей, почти что укушенной? Может, тогда вы заживете спокойно и родите себе подобного без всяких осложнений?
Я с трудом сдерживалась, чтобы не перейти на крик и не уподобиться моим визитерам. Но тут зять библиографа, посчитавший, видимо, что программа-минимум ими выполнена, предложил, наконец-то, всем уйти.
Не хочется описывать, как все это время вело себя мое сердце, которое уже утром, словно предчувствуя плохой вечер, работало с перебоями. Да и потом, что значат мои перебои по сравнению с теми двумя инфарктами, о которых несколько раз, в перерывах между бранными словами, упоминала библиограф.
Поздно вечером я еще раз имела удовольствие выслушать по телефону брань и угрозы отца беременной женщины. Само собой разумеется, заснуть до утра так и не смогла. Плодом же бессонной ночи стал опус, задуманный как очерк, однако не во всем выдержанный в жанре - впрочем, чего только не может случиться в состоянии сильного нервного потрясения...
Уже когда совсем рассвело, а муж со Швеллером отправились на прогулку, мне вспомнились слова грозившей мне женщины: "Посмотрела бы я на тебя, если бы ты была на моем месте". Попыталась представить, но так и не смогла. Зато отчетливо увидела себя в роли ее дочери, ждущей появления на свет второго ребенка.
Беременная женщина - это вообще особая каста людей, высшая каста, что ни говори. Каждая из них уже по определению вызывает у меня уважение, особенно, если она готовится рожать не первого ребенка. На какое мужество и самоотречение сознательно идет человек, чтобы подарить миру нового землянина! Забота о них - наше общее дело, потому что в итоге, пусть не покажется это слишком высокопарным, от их сегодняшнего здоровья зависит будущее здоровье нации.
С одним только не могу согласиться, что же это главная героиня моего очерка совсем не жалеет тех, кто дал жизнь ей самой, перенося на уставшие плечи уже немолодых и, похоже, больных родителей свои заботы и проблемы, причем явно утрированные?
Так вот, я и представила себя на месте этой беременной женщины. Прежде всего, бережно и трепетно относясь к самому дорогому и близкому человеку - матери, я бы не стала волновать ее и без того больное, но так сильно любившее меня сердце. В любой из вечеров, вместе с мужем я бы спустилась этажом ниже и по-соседски навестила бы хозяев грозного пса. Без ругани, без крика, и, по крайней мере без оскорблений и угроз - вполне цивилизованно, объяснила бы двум шестидесятилетним старикам, что с детства боюсь собак, особенно больших. Я призналась бы, что в моем нынешнем положении страхи эти стали для меня особенно тревожить, но что больше всего меня беспокоит, так это то, что те же чувства переживает и живущий во мне ребенок.
Мне почему-то кажется, что вполне можно бы было договориться, со стариками выгуливать собаку в те часы, когда женщины нет поблизости, для чего вполне достаточно выйти из квартиры, чтобы в этом убедиться.
Вполне возможно, что хозяин собаки по-стариковски поворчал бы, что, мол, из подъезда вообще трудно выйти - даже без собаки, так как асфальтированная дорожка вечно занята детскими колясками и молодыми мамочками с подругами, остальным же приходится идти в обход, по грязи. Однако из элементарного уважения к старости, я бы, наверное, снисходительно отнеслась к ворчащему соседу.
Мне подумалось, что если бы все конфликты можно было бы решать тогда, когда они находятся все еще в стадии эмбриона, они бы не превращались в непримиримую вражду между людьми. Кроме того, мне кажется, стоит помнить, что оскорбления, унижения, угрозы и ругань не украшают, и уж тем более, не удлиняют жизнь ни одной из противоборствующих сторон.
Так и хочется закончить словами: "Люди, человеки, земляне, нам так мало отпущено Богом, что давайте сделаем все, чтобы не укорачивать друг другу этот срок. А вы, молодые, которым, увы, тоже предстоит когда-то состариться, постарайтесь быть хотя бы толерантными к чужим старикам, и бережными - к своим".