Дневник ожидания
Эпистолярная love story

…Знакомо ли вам ощущение, когда что-то давнее, тяготеющее, как долгая зима, сходит с вас, тает, как сугроб – в один только день! И «невыносимая легкость бытия» подхватывает на крыло, холодок щекочет щеки, солнце из тайников сердца выплескивается наружу…Какие-то слезы струнами оплетают горло, и точно, совершенно точно с самого утра знаешь, что все будет так, как задумано, и еще лучше, слышишь!..
Не оглянулась, но почуяла спиной шаги, услышала всего-то «здравствуйте»…но сразу провалилась в бархатную яму голоса, и куда-то вглубь нырнуло сердце, и еще не видя его, на все уже решилась, «вмиг узнала», согласилась… Он сел где-то сбоку; конечно, я и посметь не могла глянуть в эту сторону, затаилась. И всего-то заметила, когда уходил, синий пуховик, двухметровость, крупную голову…

…Пишу из прошлого. Из того длинного дня весеннего равноденствия, где расточительное солнце и привольно разлившиеся лужи. Неужели не помнишь? А мне в этот день наконец блеснул свет; просто – кончилась зима.
Отчего это с утра так летелось, пелось, дышалось? Предчувствие встречи. Чуда. «Моя надоба от человека – любовь. Моя любовь, и – если уж случится такое чудо – его любовь. Но это – в порядке чуда. В чудесном, чудном порядке чуда».
После взгляда в упор гипнотически голубых глазищ, после двух пустяковых реплик, сказанных в рабочем порядке, мне уже ничего не оставалось…Вы думаете, были пути отступления? Оказалось, что до дома два шага, оказалось, что живем мы в одном доме! А лужи оказались, как на грех, непроходимыми-необходимыми…

Уже стемнело, и ледком подернулись предательски незаметные в весеннем мраке лужи, и земля морозно цокает под каблучком, а я лечу, едва дыша, к первому подъезду, взмываю на девятый, звоню. (Кто не знает, на мне новое черное пальто, черная шляпа, черные ботиночки элегантного фасона, каштановые кудри буйно вьются, а очки посверкивают!)…
Звоню, вхожу, уверенная (резкая, как нате!), а у него озадаченный взгляд: немного раньше пришла, чем ожидал. Хлопочет – полотенце на плече, чад из кухни, спотыкается о косяки, роняет посуду – вот это кино! И на экране твой любимый герой! Смеюсь! Мне легко и неловко, как никогда. Он, конечно, бесконечно прекрасен в своих неловкостях – огромный, действительно двухметровый, с непропорционально большой головой, кудрями предивно украшенной. Глаза, которых с первой минуты боюсь, - осколки весеннего подтаявшего неба. Неведомый мне дотоле, манкий, в ресницах пушистых, взгляд…Знаете что, про голос я уже говорила!
Каким соловьем разливался ты, какие пируэты выписывал: включал восточную музыку, взвивался в лезгинке, выводил рулады дурным басом, «козлом свадебным прыгал»! И с блюдами что-то начудил, приправами заморскими сдобрил. А пальцы-то, маменька моя родимая – как у музыканта, самостоятельной сложной жизнью живут, эдакие фортеля выкидывают! А мне ничего – сижу и улыбаюсь: мели Емеля, твоя неделя!
И подступиться-то к такой принцессе-нетдотроге не знал как, с какого боку на кривой козе подъехать – не ведал! Удивлено брови вскинул, когда я, отряхнув крошки с юбки, легко встала: «А ты разве не останешься?» «А что, ты рассчитывал на такой вариант?» - засмеялась.
Стояли, голову задрав, в мартовской ночи уставившись на комету – далекую огнеглазую запятую…