(Рассказ ужасов)

Я лёг спать, не гася света. Я оказался один во всем доме и оставил не выключенным свет от страха. Я боялся темноты, хоть и любил ночь. Страшился одиночества, хоть и предпочитал уединение.
Жизнь вообще вся соткана из противоречий. Жизнь человека – особенно. Человек – в корне противоречивое существо. Он является наполовину хищником, наполовину вегетарианцем. Имеет низменное физическое тело и возвышенную душу. Стремится к добру и в то же время погрязает в пороках.
Итак, я лег, не выключая света, но заснуть не мог, – всё время думал о всякой чертовщине. То мне казалось, что в окне сейчас возникнет желтая, восковая рожа покойника или какого-нибудь чудища, то – что в зале вдруг раздадутся чьи-нибудь вкрадчивые шаги, и дверь моей спальни раскроется. Сквозь стену ко мне могло пожаловать хохочущее привидение, из-под кровати – высунуться чья-нибудь окровавленная рука; могли громко забарабанить во входную дверь, а на чердаке – дьявольски завизжать какие-нибудь твари.
Но больше всего меня беспокоила входная дверь. Я интуитивно чувствовал, что опасность грозит именно оттуда! Весь покрытый холодным потом, с ужасом, одним глазом я следил за стрелками больших, старинных часов, тикавших на стене, отмечая каждую прошедшую минуту. Большая стрелка неуклонно подбиралась к двенадцати.
Я знал, что если я не засну до полуночи, – наверняка умру от разрыва сердца, едва услышу бой часов, отмечающих это роковое мгновение, когда и происходят всякие дьявольские происшествия. Не так давно, ночью случилось загадочное убийство на старом городском кладбище, в домике смотрителя. Что убийство произошло именно в двенадцать часов – ни раньше, ни позже – определили по остановившимся стрелкам будильника и по карманным золотым часам смотрителя. А было вот что. С утра, как обычно (день был воскресный) на кладбище пришли старушки, и не увидели возле калитки смотрителя, который всегда приветствовал их, снимая чёрный, вытертый во многих местах, котелка. Мало того, и сама калитка была на запоре. Старушки туда-сюда, заглянули в окна сторожки, которая стояла по эту сторону кладбищенской ограды, и ужаснулись...
Потом уже, когда пожаловала полиция и дверь взломали, глазам свидетелей, предстала такая леденящая кровь картина, что кое у кого не выдержали нервы и пришлось срочно вызывать карету «Скорой помощи»… Весь пол, стены и потолок в сторожке были залиты кровью. Причем, на беленых стенах и потолке четко отпечатались кровью следы ног, вернее одних костяшек, как если бы, к примеру, по потолку и стенам прошелся скелет. Всё было перевернуто и перебито, пол взломан, будто искали золото, а в углу под сорванными досками вырыта глубокая, в полтора человеческих роста, яма, в которую положена убитая приёмная дочка смотрителя, тринадцатилетняя сирота – крошка Глория. Посередине залитого кровью стола лежал топор и стояла черная свеча, начинавшая гореть, но потухшая.
Смотритель, дряхлый семидесятилетний старик, висел на чердаке под самой крышей, прикрученный к перекладине колючей проволокой, обмотанной вокруг шеи.
Самое удивительное в этой истории то, что сторожка была заперта изнутри на два замка и засов, окна также плотно затворены и заперты изнутри на задвижки, как и слуховое окно чердака. Подвала в сторожке не было, подкоп исключался, а больше никаких следов проникновения злоумышленников в помещение не было. Не сквозь стену же они прошли, в самом деле?..
Мне явно не следовало вспоминать эту историю. Каким-то необъяснимым, запредельным чувством я улавливал некую незримую, надмирную связь моих мыслей с загадочными силами, совершившими жестокое убийство в сторожке смотрителя кладбища. Мои мысли неминуемо должны были притягивать их к себе, как притягивает быка красный платок тореадора или хищника – запах крови. Я побледнел, затаился в неудобной позе и почти перестал дышать, потому что даже собственное дыхание казалось в пустом доме оглушительно громким. Я боялся пошевельнуться, скрипнуть лишний раз сеткой кровати, округленными от ужаса глазами следя как загипнотизированный за большой стрелкой стенных часов, которой оставалось до цифры двенадцать всего несколько делений. «Вот сейчас... Еще одна минута, одно деление!.. Еще, еще!..» – повторял я про себя, как помешанный. Сердце у меня в груди колотилось, как молот, и удары его, казалось, разносились далеко по окрестностям.
Я отчаянно гнал от себя навязчивые мысли о страшном убийстве в сторожке смотрителя, но они, как живые существа, вырвавшись из-под моего контроля, сами собой лезли в мою голову. Мало того, мысли облекались в такие яркие образные картинки, воссоздавая такие ужасающие подробности недавнего преступления на кладбище, что у меня отнимались, как у парализованного, ноги, холодело всё внутри и даже, казалось, сам собой замедлялся пульс. Будто сердце на мгновение замирало, накапливая силы для решительного броска на волю, прочь из моего тела.
И когда отчетливо и громко, на весь пустой дом, заскрипела, как будто разрывая саму материю, входная дверь в прихожей, а вслед за этим погас свет, я закричал нечеловеческим голосом, вскочил с постели и выбежал из своей комнаты. В кромешной темноте я схватил первое, что подвернулось под руку (это был стул), и, не прекращая дико орать, ринулся со своим орудием в прихожую. Ничего уже не соображая от страха, я стал яростно махать перед собой стулом, поражая невидимого противника и прорываясь к двери. Я слышал глухие удары стула о какие-то возникающие на пути препятствия, слышал как валится что-то или кто-то вокруг меня от моих сокрушительных ударов, и от сознания своей силы мало-помалу успокаивался.
Невидимые враги не помешали мне добраться до входной двери на первом этаже, отпереть ее и выскочить на улицу. Здесь я быстро отбросил стул и что было мочи помчался прочь от страшно дома. Ноги меня слушались превосходно и я несся, как спортсмен на беговой дорожке. Перешагнув через недавний ужас после встречи с потусторонними силами, я понял, что могу теперь всё! Не было сейчас для меня никакой преграды. Увидев на пустой, темной улице фигуру одинокого прохожего, я мигом догнал его и, побуждаемый каким-то звериным, первобытным азартом разрушения и убийства, принялся его бить.
Избив прохожего, я помчался дальше, ощущая в себе дикую, всесокрушающую силу вырвавшегося из клетки молодого животного. Всю жизнь свободу мою сковывала одежда и я торопливо принялся сбрасывать её со своего тела. Оставшись нагим, я издал торжествующий клич и помчался дальше по улице. Я знал, что мне теперь было нужно. Я искал женщину, и вот она появилась на моём пути, неся в руках, засученных до локтей, корзину со свежевыстиранным бельем. Я набросился на нее, как изголодавшийся волк на добычу, ударом ноги ловко вышиб из рук корзину, повалил женщину на землю и навалился сверху, разрывая в клочья ее одежду. Я целовал её, мотающую головой, в губы, мял в пальцах крупные соски грудей и раздвигал ноги, между которыми соблазнительно чернел пучок тёмных волос. Справившись с её руками и ногами, подавив сопротивление прачки, начал грубо насиловать, глубоко, с наслаждением окуная член в её любовное лоно.
Одной женщины мне показалось мало, к тому же я жаждал теперь девушку, а не женщину. Бесплодно проплутав по ночным улицам, решительно приблизился к какому-то дому. Как это ни странно, я легко проник в него через раскрытое окно мезонина; забежал в одну комнату – никого, в другую – та же история. Только в спальне увидел спящую в кровати девочку примерно одного возраста с убитой приёмной дочерью кладбищенского смотрителя Глорией. Не раздумывая, я сдёрнул с неё одеяло, сорвал бельё... Приглядевшись, понял, что это и в самом деле дочь смотрителя, чудом спасшаяся от смерти. Неожиданно в спальне появился сам смотритель. В одной руке он держал окровавленный топор, в другой – висящую на куске колючей проволоки... мою собственную отрубленную голову!!!
Я ужаснулся и, оставив бедную девочку в покое, ощупал свою голову. Убедившись, что она на месте, я истерически крикнул смотрителю, что в его руке не моя голова. Но голова, которую держал смотритель, рассмеялась, брызгая слюной, тут же на лету превращавшейся в капельки крови, выскользнула из проволочной петли и покатилась, как мяч, по полу. Я снова в ужасе схватился руками за голову, и тут маленькая Глория вырвала у смотрителя топор и занесла его надо мной.
В тот же миг я каким-то фантастическим образом очутился на помосте в центре средневековой городской площади, забитой народом. Склонившись перед гильотиной я клал на нее голову, а Глория и смотритель кладбища готовились привести гильотину в действие.
Невозможно передать словами весь ужас, который обуял меня в ту самую минуту, когда острый, как бритва, нож гильотины бесшумно упал на мою шею. Я ждал удара каждой клеткой своего тела. Шея же стала до такой степени чувствительной, что, возможно, сама собой отделилась бы от туловища, как хвост у ящерицы, проведи по ней кто-нибудь хотя бы простой соломинкой.
Гильотина опустилась, я весь внутренне сжался, а потом вдруг в самый момент удара расслабился, как будто отпустил стрельнувшую в воздухе пружину.
Но смерти, как ни странно, не последовало. Шея ли сделалась как ватная, нож ли гильотины, но желаемого отделения головы от туловища не произошло и Глория со смотрителем начали поднимать и настраивать нож гильотины для второго удара...

11 июня 1990 г.